Шемраевка
Шемраевка. Трудно деревню
на карте района сыскать;
среди пустырей и деревьев
когда–то здесь выросла мать.
И дом под зелёною крышей
был полон, весельем звенел,
теперь–то мы в город все вышли,
и он в тишине потускнел.
И бабушка зимы не дома
живёт – у своих дочерей;
а время течёт невесомо,
а двор заселяет пырей.
И всё–таки каждое лето
ведёт нас дорога туда,
где верба душевным приветом
шумит в тишине у пруда.
Без боли же с ней не столкнуться:
всего за одиннадцать лет
успела деревня согнуться,
всё сходит и сходит на нет.
Немало дворов посносили,
в другие вошла седина;
остался один дед Василий,
и бабка Меланья – одна.
Да что говорить –
постарело,
увяло деревни лицо,
а время вершит своё дело
с печально известным концом.
Познание – песня печали
Познание – песня печали,
ей ведом последний куплет;
как жить, если жизнь за плечами,
за сорок пропетая лет?
Тревожнее сердцу не станет,
чем было в далёком былом;
гляжу с пониманьем за стаей:
ей Родина – корм и тепло.
А люди, которых встречаю, –
ушедших людей двойники,
и снова за всё отвечаю
тоской, леденящей виски.
Я знаю, что завтра случится,
повинной клонясь головой;
пускай на прощанье приснится
мне бабушкин домик живой.
…Он спел свой последний куплет:
он есть, но его уже нет…
Памяти бабушки
Облетели листья,
обнажились гнёзда;
я душою чистый –
всё, что брали, роздал.
Не в кармане дырка –
в голове прореха:
жизни цвет растыркал
в поисках успеха.
Города и веси,
свечки лиц и рожи;
дуракам известен,
и неглупым – тоже.
Пусть я не согнулся,
спас в себе святое
и в гнездо вернулся,
да оно – пустое…
Ночное
Не ищу понапрасну правых,
да и кто в этой жизни прав;
соки пьют, зеленея, травы
из земли – из погибших трав.
Там и сам я когда–то буду,
в благодатной сырой земле,
а сейчас я, подобно чуду,
ощущаю себя во мгле.
Старый дом уцелел случайно,
не ушёл за деревней прочь,
в нём, вернувшись, лечу печали
и спокойно врастаю в ночь.
Ночь колышется гулким ветром,
бродят запахи по углам,
и мышонок в простенке ветхом
хрустко точит незримый хлам.
Ночка–ноченька, мать родная,
так же точишь и ты меня,
все во мне закоулки зная,
для себя смак души храня.
Что ж, точи! Есть на белом свете
распрекрасная штука – жизнь,
где звезда тишиной приветит,
перепёлка споёт во ржи.
И, покуда они со мною,
я дарю им о них слова,
а уйдут – прорастёт весною
сквозь меня на простор трава.
***
Уже нету водки,
хвостик от селёдки
вынюхан давно;
за проблему эту
пьём под сигарету
горькое вино.
Злая пантомима:
счастье мчалось мимо,
горе шло насквозь;
молча жизнь итожа,
ты седеешь тоже,
долгожданный гость.
…Ночь вспорхнёт, как птаха,
и опять без страха
вступим в новый день,
но вернётся вечер –
и расправит плечи
прожитого тень.
Нам уже под сорок,
не сыреет порох,
да куда палим?
Эх, быльё–былое,
дай, не будь же злое,
помолчать двоим…
***
Время мчится, длится, тянется,
горе капает в стакан,
жизнь пройдёт – оно останется
и другой изгорбит стан.
Друг мой, друг мой, что мы делаем,
отъезжая в никуда;
мысль пульсирует несмелая,
обжигая, как беда.
То ли гены дефективные,
то ль бескожая душа –
всё равно, коль диво дивное –
жизнь – уходит, злом дыша.
Друг мой, друг мой, встреча скорая
ждёт нас, но не за столом:
жёлтый дом, медбратья сворою,
боли гаснущий надлом.
Всё пройдёт, мой друг, прокатится,
вечного на свете нет…
Над могилами поплачутся
наши вдовы в сорок лет.