Стивенс лениво смотрел с веранды столовой на медленно остывающую от дневного солнца площадь перед администрацией.
– Все же как-то тут слишком функционально. Безжизненно. Неужели нельзя вокруг коттеджей какие-нибудь садики разбить? С0 цветами какими-нибудь?
Зайцева чуть не стошнило.
– Нет, вот только цветочков не надо.
– Вы – мизантроп, Виктор, – шутливо подколол его Стивенс, – ненормально не любить цветы.
Зайцев пожал плечами.
– Может быть. Только тогда уж не мизантроп, а энтофоб, Энтони, – Зайцев помолчал, наслаждаясь недоумением Ственса, – Это по-гречески значит не любитель растений. У всех нас есть свои страхи. Вот Вы, например, насколько я понимаю, не испытываете любви к большим лодкам.
Стивенс покосился на Зайцева и хохотнул.
– Хотел бы я посмотреть, как бы Вы к ним относились на моем месте.
Бортинженер во время Большого Хамка плавал на яхте с друзьями. Сначала он наблюдал, как спутники один за другим превращались в пинов. Потом, когда яхта уже возвращалась в порт, что-то произошло, и пины впали в прострацию. Один выпал за борт и немедленно пошел ко дну. Двое других сидели на палубе и не реагировали на вопросы. Только хлопали глазами и издавали нечленораздельные звуки. Один порывался встать, но спотыкался и падал. Второй взмахивал руками и дрыгал ногами. Стивенс на всякий случай затащил обоих в каюту. Так продолжалось пару часов. Оба за это время обделались. Потом сознание вернулось к ним без видимой причины.
Эту историю Стивенс рассказывал весело, как смешное приключение. Но, в отличие от искренней заинтересованности Дьюи его веселье отдавало натужностью. У Зайцева каждый раз при виде смеющегося бортинженера появлялось опасливая мысль, что здоровяк вот-вот лопнет от внутреннего напряжения.
На вопросы о происходившем с ним с момента прихода яхты в Окленд и до попадания на остров Стивенс предпочитал отшучиваться. Зайцев пару раз спросил, но заметил, как у похохатывающего Энтони оба раза начинала мелко дрожать левая рука, и оставил попытки.
– Не знаю, Энтони, – ответил Зайцев, – Не мне судить. Просто, по-моему, за последние два года с кучей народа случились гораздо более грустные вещи, чем Ваше двухчасовое плаванье в одиночестве. Странно заработать такую фобию во время Конца света.
– А что Вы называете Концом света? – бортинженер приподнялся в шезлонге, и повернулся к Зайцеву, – Разве инсайт – смерть? Просто сознание человека вливается в единое сознание сверхличности Пана. Люди тысячелетиями только об этом и мечтали. Вспомните богословские теории о посмертном слиянии души с Богом.
– А Вы полагаете, Пан – и есть Бог? – поинтересовался Дьюи.
– А, может, и так! – запальчиво воскликнул Стивенс, – И, все эти религии спасения, на самом деле, прозревали будущее. Может быть, то, что мы наблюдаем, Второе пришествие?
Дьюи крякнул и поспешно присосался к бутылке.
– А вот эти горы трупов, и многотысячные оргии на пляже – это, вероятно, сопутствующий Второму пришествию Апокалипсис? – уточнил Зайцев, – И небезынтересно заметить, что перед Христом еще должен прийти Антихрист.
– Ну, это только если исходить из христианского мифа, – бортинженер махнул рукой, – А вот, скажем, в одном из изводов буддизма в конце времен явится будда Майтрейя – безо всяких сомнительных предшественников.
Зайцев кивнул.
– Который всех убьет. Помню, читал.
Дьюи отрицательно покрутил поднятым пальцем.
– Немного не так, коллега. Который отправит всех еще не достигших просветления в нирвану.
– Вот! – подхватил Стивенс, – Вот видите! Вы говорите «смерть», а я говорю – новый мир, новая жизнь, новые возможности. И – бессмертие.
– Простите, бортинженер, – вкрадчиво обратился к нему Зайцев, – А почему же Вы тогда этому счастью предпочли такое опасное и некомфортное дело, как безвозвратный космический полет? То есть, Вы вот это бессмертие, этот новый мир и эти новые возможности, с такой радостью меняете на участь узника, обреченного сначала двадцать лет болтаться в консервной банке, летящей в пустоте, а потом до конца своих дней – в чуть более просторном куполе на чужой безжизненной планете? И заметьте – все это в самом лучшем случае. А на самом деле, вероятность участников экспедиции дожить до глубокой старости крайне мала. Если не сказать покрепче. А Вы от этой перспективы прямо светитесь, сколько я Вас здесь вижу. Так почему же? Объясните!
Стивенс выпятил живот и нижнюю челюсть.
– Да потому, что я – ученый, я – сознательный гражданин и член общества, для которого общественный интерес и тяга к познанию важнее собственного комфорта и безопасности.
Зайцев поморщился.
– Сознательный кто? Гражданин чего? Когда Вы в последний раз участвовали в выборах? Когда, вообще, за последнее время кто-то спрашивал Ваше мнение о чем-либо, включая Вашу собственную судьбу?
– Послушайте, Зайцев, ну это уже всякие границы переходит, – возмутился Стивенс, – Отдавайте все же себе отчет, по чьей милости Вы находитесь в этом райском уголке, занимаетесь своим любимым делом, и до сих пор наслаждаетесь милой Вашему сердцу отдельной от всего мира индивидуальностью. Вы не думали, что Пан может и рассердиться? Или Вы надеетесь, у него нет других кандидатур на Ваше место? Или Вы думаете, что умнее коллективного разума миллиардов людей, в том числе таких, которые еще в своей индивидуальной жизни добились несоизмеримо большего, чем Вы? Откуда у Вас такое бесстрашное самомнение?
Дьюи с нарочитой улыбкой всплеснул руками.
– Коллеги, коллеги, успокойтесь! Виктор, ну Вы тоже не перегибайте палку. Все-таки, нам всем вместе еще лететь в одном корабле. Если мы здесь не можем найти общий язык, что же будет в космосе?
Зайцев пожал плечами.
– Приношу извинения, Энтони.
Стивенс насупился, встал.
– Принято. До завтра, профессор. До завтра, tovarishsh Зайцев.
Бортинженер вышел.
Дьюи повернулся к Зайцеву.
– Виктор, ну зачем Вы его дразните? Конечно, Энтони – не подарок. Но он – прекрасный бортинженер. И в проекте «Эдем» почти с самого начала – дольше, чем любой из нас.
– Я все понимаю, проф, – слегка виновато пробормотал Зайцев, – Но это восторженное прославление Пана сильно отдает криками «Да здравствует Сталин!» перед расстрелом в подвалах Лубянки.
– А бывало и такое? – недоверчиво уточнил Дьюи.
От удивления профессор даже подался вперед, приняв крайне неудобное положение в шезлонге.
– Клевещут, – Зайцев развел руками.
Дьюи пожал плечами, откинулся на спинку.
– Ну, собственно, Вы сами все и объяснили. Вот увидите, – заверил он Зайцева, – вся эта восторженность выветрится из Энтони, как только корабль удалится от Земли на достаточное расстояние.
Зайцев встал из недовольно заскрипевшего шезлонга.
– Хотелось бы верить, проф. Извините, вынужден Вас оставить.
– Что так? – удивился Дьюи, – Ложиться спать еще рано.
– У меня встреча с Жанной. Пригласила в гости.
Дьюи приподнял бровь.
– Не выроните монокль, проф, – предупредил Зайцев.
– Спасибо за заботу, – сердечно поблагодарил Дьюи, – постараюсь.
***
Кроме Зайцева, Стивенса и Дьюи в экипаж «Эдема-1» входили еще три девушки. В отличие от мужчин Зайцев про себя называл их по именам – Мейбл, Фредерика и Жанна. Все же одной из них суждено стать ему если не женой, то любовницей.
Американки Мейбл и Фредерика сильно отличались и внешне, и по характеру. Широкобедрая и грудастая Мейбл походила на раненую белую птицу. Испуганно хлопала ресницами как крылышками и глядела вокруг с отчаянным выражением выпавшего из гнезда птенчика, просящего то ли о пощаде, то ли о защите. Все это при двух докторских степенях – по агрономии и космобиологии. На групповых тренингах, когда по ротации приходил черед играть роль капитана, она единственная из всего экипажа регулярно проваливала управление командой. Впрочем, в качестве подчиненного Мейбл оказывалась почти идеальной – при условии точной постановки задачи.
Химик и астрофизик Фредерика, напротив, отличалась несколько чрезмерно – на вкус Зайцева – спортивной фигурой. Она ничем не хлопала, при разговоре смотрела прямо в глаза. В ее подтянутости виделось больше от военного лагеря, чем от дамского фитнес-центра.
К третьей, Жанне, Зайцев сейчас как раз направлялся. Стивенс как-то окрестил ее инженю-строителем. Зайцеву это определение казалось не очень точным. В Жанне причудливо сочетались французский шарм – или то, что Зайцев за него принимал – с быстрым и точным умом. И Зайцев опять не мог понять – отточенный ли это опытом разум профессионала или природная женская сообразительность. К посиделкам на веранде Жанна относилась подчеркнуто пренебрежительно, как к пустой болтовне.
Зайцев шел к коттеджу Жанны впервые и привычно считал шаги незнакомого маршрута. Досчитав до двухсот сорока пяти, он поднялся по ступенькам, постучал, услышал приглашение, открыл дверь. И лицом к лицу столкнулся с молодым аборигеном. Або смерил его пронзительным взглядом и молча посторонился. В глубине гостиной Зайцев увидел возлежащую на кушетке Жанну в чем-то легком со сбившейся на предплечье бретелькой. Перед кушеткой стояли низкий стульчик и небольшой столик с фруктами и бутылкой местного тонизирующего напитка. Зайцев почувствовал, как его увлекает флейта крысолова.
Уже дойдя до кушетки, Зайцев обернулся на скрип двери и остолбенел. На исчезающей в проеме голой ноге аборигена красовался неповторимый зигзагообразный шрам.
– А что у Вас делал пин, Жанна? – брякнул Зайцев без предисловий.
Жанна, приоткрыв от удивления рот, непонимающе уставилась на него. Зайцев указал пальцем на дверь.
– Я видел, как его присоединили.
Жанна перевела дух.
– В лодке, на вечерней заре? – уточнила Жанна.
Зайцев кивнул. Жанна облегченно рассмеялась.
– Расслабьтесь, Виктор. Это новый ритуал инициации у аборигенов. Имитируется инсайт молодого воина. Лауро его как раз вчера проходил.
– Зачем?
– Юный або, с одной стороны, как бы впускает в себя мудрость и силу Джи, – терпеливо объяснила Жанна, – с другой, спасает себя от настоящего инсайта. Ведь присоединиться можно только один раз.
– Он смотрел как пин, – сказал Зайцев.
– Молодые або подражают взгляду и движениям пинов.
Жанна улыбнулась чему-то своему.
– Лауро – не пин. Он просто глупый мальчик.
Жанна скорчила сердитую гримаску и повела голым плечом – нет, в данном случае, обнаженным плечиком. Хотя климат на острове, в принципе, не располагал к пышным одеяниям, раздетость Жанны определенно содержала недвусмысленное послание.
Девушка пальчиком придвинула в сторону Зайцева высокий бокал с чем-то подозрительно ярким.
– Попробуйте, казак, это местный тонизирующий напиток. Безалкогольный, если Вас это волнует.
Зайцев взял бокал и осторожно отхлебнул. В голове немедленно заплясали чертики. Жанна манерно вздохнула.
– Вы одичали в своем одиночестве, Виктор. Устроили мне допрос с порога. Чуть ли не сцену. Но я Вам прощаю на первый раз. За это удовлетворите мое любопытство. Хочу узнать о Вас побольше.
Зайцев осторожно присел на стульчик.
– Я готов.
– Для начала – что у Вас за фамилия? Она ведь не русская, больше на немецкую похожа?
– Да нет, почему, вполне русская, – Зайцев пожал плечами.
– И что это означает по-русски?
– В некотором смысле… – Зайцев замешкался, – сын зайца.
Жанна хихикнула.
– Зайчонок? Звучит совсем не героически.
Зайцев рассмеялся и чуть не свалился со стула.
– По-моему, стульчик для Вас маловат, – как бы мимоходом сказала Жанна и показала на кушетку рядом с собой, – Садитесь сюда.
«Хм» – подумал Зайцев.
– Как Вас так угораздило – с фамилией?
– В русском языке слово «заяц» еще означает безбилетник, – объяснил Зайцев, – По семейной легенде, моего пращура мальчишкой обнаружили спрятавшимся в трюме парусного корабля в открытом море. Отлупили, дали форму не по росту и взяли в юнги. Поскольку фамилию малец то ли не знал, то ли не захотел называть, чтобы не отослали домой, окрестили Зайцевым. Оттуда наш род и пошел.
– Ага, – протянула Жанна, – То есть, Вы – потомственный путешественник?
Зайцев развел руками.
– Плыву, куда течение принесет. Или ветер.
– Ну, не прибедняйтесь, Виктор. Профессор о Вас высокого мнения.
– Неужели? – шутливо удивился Зайцев.
– Да, – Жанна согласно тряхнула головой, и вьющийся локон очень красиво упал ей на щеку, – Эдвард находит в Вас скепсис, независимость, смелость и умение стойко переносить несчастья ближних.
– Даже так? А разве это достоинство?
Взгляд Жанны посерьезнел.
– За прошедшие два года я видела достаточно мужчин, бледнеющих от вида чужой крови. От них крайне мало толку в настоящем деле. И видела законченных ублюдков, на скорую руку сооружающих из трупов бруствер. И спасающих оставшихся в живых.
– А чем Вы занимались эти два года?
– Прокладывала кабеля и строила ретрансляционные вышки в труднопроходимых местах. Разумеется, не одна. Этим занимаются большие мобильные отряды. Я входила в один из них.
– Для ретрансляции чего? – не понял Зайцев.
– Для ретрансляции Пана, Виктор, – холодно ответила Жанна.
Повисла пауза. Жанна вздохнула.
– Владения Пана заканчиваются там, где нет устойчивых мощных каналов связи. Таких мест на земле много. Арктика, Сибирь, Амазония, Сахара. Пан сейчас энергично ликвидирует белые пятна, отправляя туда бригады интактов. Я работала в Сахеле и в джунглях центральной Африки. В обоих местах местное население реагировало враждебно. Сначала бедуины в Сахеле, потом масаи в Африке уничтожали оборудование и убивали рабочих. Несколько раз я оказывалась в центре настоящей битвы.
Зайцеву представилось это величественное зрелище: тысячи новых конкистадоров, бредущие напролом через джунгли и тайгу, вступающие в схватки со свирепыми туземцами, по колено в болоте и по пояс в снегу строящие установки, которые однажды раздавят их сознание и сожрут мозги.
«Пора», – подумал Зайцев.
– Представляю, как Вам тяжело пришлось… – Зайцев придвинулся к Жанне, почти нависнув над ней.
Жанна вздохнула и отодвинулась.
– Тяжело? Да. И интересней, чем вся предыдущая жизнь.
Женщина встала, встряхнула волосами перед зеркалом. Он поднялся за ней, приобнял ее. Жанна убрала его руку. Зайцев почувствовал, что это уже не кокетство.
– Вы не оправдали моих надежд, Виктор. Я думала, развеюсь с Вами, отвлекусь от мрачных мыслей. А Вы только заставили меня вспомнить то, чего я вспоминать не хотела. Уходите.
Обескураженный Зайцев вышел и сел на скамейку около склада. Из-за коттеджа мадемуазель Флавиньи сгорбившись вышел и побрел куда-то вдаль хромой псевдопин Лауро. «Эге, – подумал Зайцев, – Не один я сегодня в обломе. Интересно, вчерашний спектакль как-то связан с вожделением дикаря к белой госпоже? Парень пытался хотя бы символически преобразиться в того, кто имеет над Жанной абсолютную власть. Бедняга.»
– Белый господин, Вы – астронавт? – послышался писклявый голосок. Зайцев чуть не подскочил от неожиданности. Вгляделся в темноту.
У стенки склада на корточках, по-школьному сложив руки на коленках, сидела давешняя юная аборигенка, морщинистой мордочкой и широким приплюснутым носом напоминающая грустную маленькую собачку. Свисающие по сторонам головы жесткие черные волосы походили на два болтающихся уха. Зато ноги псоглвицы выглядели красивыми и гладкими.
– Да, милая, я – астронавт, – ответил Зайцев.
– Возьми меня с собой на звезду.
Зайцев подавился вдохом. Что это – тоска молоденькой девочки по большому интересному миру? «А кому сегодня плакать в городе Тарусе? Есть, кому сегодня плакать – девочке Марусе». Или общий для всех интактов ужас перед присоединением?
– Извини, девочка, я не могу тебя взять на звезду. Это не я решаю.
– А кто решает?
– Пан.
– Вы так называете Джи?
Зайцев задумался. До него только сейчас дошло, кого аборигены называют Джи.
– Нет, девочка, Пан – не ваш Джи. Вы ошибаетесь. Пан – не с неба спустился, он – наше порождение, земное, это мы его создали.
– Не понимаю, – девушка сморщила личико и еще больше стала походить на оставленного щеночка.
«А кто понимает?» – подумал Зайцев. Впрочем, гладкие ножки девушки сейчас занимали его больше мыслей о судьбах человечества. Воображение, раззадоренное Жанной, уже независимо от воли рисовало всякие не пуританские картинки. «С другой стороны, кто знает, что тут считают изнасилованием? – вдруг пришло Зайцеву в голову, – Вот так переспишь, с кем не следует, а завтра смуглые ребята тебя свяжут и отнесут на пригорок – Пану на ужин…».
И тут прекрасная псоглавица встала и ушла. Только бедра ниже короткой юбки сверкнули.
«Ну разумеется, – заключил Зайцев, – Не можешь взять девушку с собой на звезду – нафиг ты нужен?» В голове еще слегка звенело от местного пойла. Он тихо засмеялся.
РЕТРОСПЕКТИВА
У разных людей разный порог самообладания в стрессовой ситуации. Это банальность. Но определить, кто сломается раньше, заранее удается не всегда. Англичанин Льюис производил на Зайцева впечатление абсолютно невозмутимого человека. Тем больше Зайцев удивился, обнаружив, как этот джентльмен в считанные сутки превратился в законченного неврастеника. При том, что сам Виктор, безусловно, потрясенный до глубины души, продолжал держать себя в руках. Впоследствии Зайцев объяснил для себя это тем, что его детство и юность, когда формируются характер и мировоззрение, прошли в России в обстановке постоянной нестабильности и вечного ожидания «большого пипеца». «Пипец» случился – неприятно, но ожидаемо. В то время как для Льюиса рухнуло само мироздание. Британец полностью потерял опору под ногами, если можно так сказать про человека, болтающегося в невесомости.
Следующие три недели в обществе Льюиса оказались для Зайцева сущим адом. Тот то плакал, то причитал, то вдруг разражался чрезмерными лучезарными надеждами, подражающими абсурдностью и беспочвенностью.
По прошествии времени уже на Земле Зайцев решил, что Льюис своим безумием спас от сумасшествия самого Зайцева, заставив мобилизоваться для сиюминутного спасения жизни, и отвлекая мысли от перспективы гибели неизбежной, но более отдаленной по времени. И от гибели известного ему мира заодно.
***
Зайцев сидел смирно, но начинал раздражаться.
Вокруг него с проводами и присосками неловко и бестолково суетился ассистент Робура по фамилии или прозвищу Маджента. Из тех, у кого на лбу написано – «никчемный».
«Надо же, – подумал Зайцев, – сколько умных и талантливых людей исчезло в ненасытной глотке Пана, а этот absolutely useless живет себе как ни в чем ни бывало». Поразмыслив, однако, Зайцев понял, что как раз тут все логично – зачем Пану есть никчемного?
Робур стоял у стены, и мрачно наблюдал за происходящим, даже пытаясь вмешаться.
– За что Вы нас так не любите, Джеймс? – спросил Зайцев.
– Объяснить? – Робур исподлобья глянул на Зайцева.
– Будьте любезны.
– Вам не понравится.
– Переживу. Я любопытен.
Робур присел на край стола и скрестил руки на груди.
– Как хотите. У вашей команды есть кое-что общее, что отличает от других людей на острове. Дьюи, Вы, Флавиньи, Хенсон – все вы потрясающе спокойны. У вас чисто физиологические показатели – как у людей, у которых все в полном порядке. Ни постоянных кошмаров, ни приступов страха, ни видений, ни панических атак, как у большинства находящихся на острове. Все здесь психически травмированы – особенно после ужасов первых месяцев, да и из-за дальнейших событий тоже. Почти все какое-то время жили в окружении одних присоединенных. Все видели сотни, если не тысячи смертей. Все пережили превращение друзей и знакомых в марионеток. У всех нервы разорваны в клочья. У всех – кроме вас. Вы – равнодушные монстры, абсолютно лишенные сострадания к другим людям. Видимо, это принцип, по которому Пан вас собрал.
Зайцев пожал плечами.
– А что в этом нового, Джеймс? В любой катастрофе больше шансов на выигрыш имеют невозмутимые.
– Нового ничего, – согласился Робур, – Хорошего – тоже.
Зайцев вдруг улыбнулся.
– Знаете, что забавно, Джеймс? По мнению мистера Дьюи главная причина, что нас готовят интакты, в заботе хозяина о нашем психологическом комфорте. Если это так, то, возможно, Вы существуете как самостоятельная личность исключительно благодаря нашему спокойствию. Вы считаете, это повод для неприязни?
– Нет, – с каменным лицом сказал Робур, – Это повод для ненависти. Залезайте в тренажер. Мы уже на десять минут отстаем от графика.
***
Зайцев опоздал на обед, и вышел на веранду, когда Дьюи и Стивенс уже сидели там. Здесь же к его удивлению оказалась и мадемуазель Флавиньи.
– Жанна, – Дьюи ласково и даже, как показалось Зайцеву, с некоторой жалостью, говорил девушке, – Ваша ошибка в том, что Вы считаете, будто у Вас есть какой-то выбор. Когда Вы поймете, что, на самом деле, выбора никакого нет, Вы немедленно успокоитесь.
– Как Вы? – сердито уточнила Жанна.
Дьюи с улыбкой кивнул.
– А если я не хочу покоя?
Дьюи покачал головой.
– Это тоже не Вы решаете.
Жанна надула губы, развернулась так, что у самого лица Зайцева промчался вихрь с легким цитрусовым ароматом. И вышла.
Дьюи хмыкнул, медленно, как бы нехотя, поднялся из кресла, небрежно кивнул и отправился за ней.
Зайцев повернулся к Стивенсу.
– Я ничего не понял. О чем это они?
– А Вы не в курсе? – бортинженер тихо хохотнул, – Некоторое время назад – еще до прибытия на остров, – Стивенс пальцами отбарабанил дробь на ручке шезлонга, – наша Жанна переспала с Паном.
Перед глазами Зайцева немедленно возникла эпическая картина Жанны, совокупляющейся на солнечном песчаном берегу с миллиардом поджарых волосатых латиносов. Он нервно потряс головой. Видение исчезло.
– Вы хотели сказать – с пином? – раздраженно уточнил он у Стивенса.
– А Вы полагаете, секс – только физиология? – бортинженер насмешливо посмотрел на Зайцева, – Тогда Вам в жизни не слишком повезло. Нет, все-таки, она переспала с Паном. И с тех пор мы с Вами для нее как мужчины не существуем. Ее проблема в том, что улетев с нами, она больше никогда с Паном не встретится. А оставшись, вряд ли останется Жанной. Вот ведь дилемма.
– Вот оно что… – протянул Зайцев, – Тогда можете ей передать, что у нее проблемы. Все возлюбленные античного Пана кончили плохо. Одна превратилась в тростник, другая – в дерево, третья – вовсе в скалу.
– Почему я ей должен это передавать? – насторожился Стивенс.
– Ну, меня-то она отшила, – объяснил Зайцев.
– Ах, вот как… Ну ничего, у Вас есть еще две попытки!
Бортинженер гыкнул и похлопал Зайцева по плечу. Зайцев скривился.
– Ну что Вы все время чем-то недовольны, Зайцев? – укорил его бортинженер.
Зайцев пожал плечами.
– По-моему, те, у кого нет никаких претензий к мирозданию, в гробу лежат. А Вас вот прямо все в нашем пребывании здесь устраивает?
– Ну, нет, конечно, – насупился Стивенс, – Вот, например, мне непонятно, почему во время командных тренировок постоянно происходит ротация командира. По-моему, это просто неправильно. Мы задолго до полета должны знать не только, какое у нас будет не только распределение профессиональных обязанностей, но и подчиненность.
– А Вы, я полагаю, рассчитываете на эту должность?
– Почему бы и нет? – бортинженер усмехнулся, – И я уверен, что в этом случае Вы, дорогой Виктор, будете мне подчиняться без возражений. Я ведь Вас давно раскусил. На самом деле, Вы, как всякий русский, уважаете власть, какой бы она ни была. Просто за то, что она – власть. А Ваше фрондерство это всего лишь попытка замаскировать Ваш кондовый конформизм хотя бы перед самим собой.
– Что, так плохо получается? – с нарочитой обескураженностью в голосе поинтересовался Зайцев.
Стивенс весело кивнул.
– А, вообще, Энтони, Вы правы, – вздохнул Зайцев, – тут много странностей для опытного человека. Самое очевидное – почему нет дублеров?
– Каких дублеров? – насторожился бортинженер.
– Ну как же! Каждому члену экипажа нужен как минимум один дублер, который должен заменить первый номер, если тот по каким-то причинам не сможет полететь – из-за болезни, например, или нервного срыва. Без дублеров выход из строя одного человека может привести к срыву всего полета.
– Я думаю, – проворчал Стивенс, – в данном случае Пану виднее.
– Вы полагаете, что дублеры есть, но готовятся где-то в другом месте? – уточнил Зайцев.
Бортинженер промолчал.
– Еще мне кажется весьма логичным вариант, – продолжал Зайцев, – что мы и есть дублеры. А основная команда готовится где-то на континенте, скажем, в Звездном городке. По всем правилам готовится, как следует. Вместе с командой «Большого Эдема» и с уже назначенным капитаном. А здесь – не более чем склад запасных частей, и все тренировки – лишь профилактика, чтобы запчасти не испортились.
– Да идите Вы к черту, Виктор, – буркнул Стивенс, раздраженно выскочил с веранды и чуть не сшиб возвращающегося Дьюи. Проф проводил бортинженера взглядом. Обернулся к Зайцеву.
– Снова Вы задираетесь. Вот зачем?
Зайцев вытянул руку с выпрямленным указательным пальцем вслед Стивенсу.
– А он первый начал.
– Опять прославлял Пана? Так это он больше сам себя убеждает. Здесь же нет микрофонов, – сказал Дьюи, – и камер тоже.
– Откуда Вы знаете? – усомнился Зайцев.
– Я спрашивал у пина. Он мне ответил.
Зайцев озадаченно клацнул зубами.
– Так выходит, мы тут впустую красноречием блещем.?
– А Вы выступаете для Пана? – Дьюи улыбнулся, – Это такой русский способ бунта?
– В самую точку, Эдвард, – кивнул Зайцев и залпом осушил бокал сока, – У нас бла-бла-блацентричная культура. Была.
Зайцев хмыкнул.
– Хотя, по правде говоря, сейчас-то Стивенс был прав. Тут все устроено абсолютно неправильно. Поверьте единственному бывалому космонавту среди Вас. Не так все должно быть в центре подготовки космонавтов. Как будто готовят вовсе не экипаж межзвездного корабля.
– А кого?
Зайцев пожал плечами.
– Да кого угодно. Например, театральную труппу. Смотрите: Мейбл – инженю, Жанна – субретка, я – простак, Стивенс – резонер…
Дьюи отрицательно покрутил поднятым пальцем.
– Нет, это как раз Стивенс – простак. Резонер – это я.
Старый абориген по имени Жупо нес большой лист зеркального стекла, когда услышал со стороны астронавтской столовой странные звуки. Он аккуратно прислонил лист к стенке, крадучись подошел к веранде, и осторожно заглянул в окно. На веранде в шезлонгах сидели двое белых в одинаковых оранжевых рубашках и штанах, и давились от хохота. Жупо неодобрительно покачал головой. Неожиданно раздался звон. Лицо Жупо приняло жалостно обиженное выражение. Он отвернулся от окна и понуро пошел к разбитому стеклу.