Властелин 4. Мы наш мы новый мир построим

В дом вошел подтянутый мужчина, на вид ровесник Коленкура, с резкими чертами лица, прямым взглядом карих глаз и копной вьющихся русых с рыжеватым отливом волос на голове.

Хозяин дома представил ему своего гостя, и Сийес, протянув руку Никите, спросил:

– Зачем вы, юноша, тратите свою молодость на скучные разговоры со стариками? Перед вами открыты все прелести Парижа. Когда еще вам представится возможность их познать…

– Меня более интересуют познания другого рода, мсье Сийес, – ничуть не смущаясь, ответил Муравьев.

– Какого рода, например?

– Как сделать жизнь людей лучше, как устроить более справедливое общество, нежели теперь.

– О, юноша… вряд ли на Земле есть эксперт по этим вопросам.

– А мне кажется беседа пойдет лучше за легким ужином и бокалом вина, – жестом пригласил собеседников в столовую Коленкур.

Никто от такого предложения не отказался, и все трое переместились за стол. Дождавшись, когда слуги подали блюда и наполнили бокалы, Сийес продолжил разговор:

– На чем мы остановились?

– Что на Земле нет экспертов по справедливому устройству общества, – подсказал Муравьев.

– Да, но о попытке построить справедливое общество во Франции я могу рассказать.

– Прошу, расскажите, мсье Сийес! – воскликнул юноша.

– Прежде всего нужно усвоить простую истину: никогда и нигде в мире власть не стремилась создать справедливое общество для всех. Для приближенных к власти высших сословий – да, для остальных – нет. Поэтому единственной действенной мерой по устранению несправедливости является революция. Это понятно?

– Да, да прошу вас продолжайте!

– Для революции нужны четыре условия. Первое, без чего революция обречена на провал – это идея, способная завладеть умами людских масс. Всех тех, кто будет впоследствии на баррикадах защищать свои идеалы. Свобода, равенство и братство – вот та идея, за которую простые французы шли на смерть. Второе, нужен передовой отряд революции, те, кто должен повсеместно нести идею революции в массы, агитировать народ идти на баррикады, воплощать в жизнь план революции. В Франции эту роль исполнили масонские ложи.

– Масонские ложи? Никогда о них не слышал.

– Потому и не слышали, что это тайные организации. Хотя в России их множество. Кстати, кем вам приходится Александр Муравьев?

– Дальний родственник.

– Но вы с ним знакомы?

– Да, мы учились в одном университете. Правда, когда я туда поступил, он уже заканчивал обучение.

– Я сам посвящал его в очередную степень мастера. По-вашему, по армейскому это что-то вроде бригадного генерала. Я могу дать рекомендательное письмо к нему, и он вам поможет в вопросе тайных организаций. Хотите?

– Конечно!

– Тогда я продолжу. Третье, нужен мозг революции, орган, который составляет и при необходимости корректирует планы. И последнее. Все, что я перечислил выше не имеет никакого смысла до тех пор, пока существующая власть не потеряла способности управлять армией, полицией и жандармским корпусом.

– Простите, но разве у короля в 1789 году не осталось верных ему войск?

– В том и дело, что почти не осталось! Король прозевал момент, когда Генеральные штаты превратились в Учредительное собрание и одним из первых декретов взяли на себя вопросы войны и мира. С этим декретом наши Комитеты, преобразованные из масонских лож, прошли по частям королевской армии и переподчинили их себе. Верными королю остались несколько частей да несколько сотен офицеров, не пожелавших нарушить присягу королю.

– В таком случае, в России никогда не будет революции. Армия любит императора.

– Ну, императоры не вечны…

Никита понял так, что до смерти Александра революция в России невозможна. И это его никак не устраивало. Александр еще молод и вполне может править еще лет сорок-пятьдесят. Это сколько ж лет будет ему, Никите Муравьеву через сорок лет? Пятьдесят девять! Уже глубокий старик. Зачем ему в таком возрасте будет революция?

Чтобы скрыть свое разочарование, Никита спросил:

– Скажите, мсье Сийес, а правду говорят, что мозгом революции были вы?

– Скорее я был орудием мозга. Хотя… нас всех можно назвать орудиями мозга. Ладно, засиделся я у вас, герцог. Мне пора.

Когда Сийес ушел, Муравьев спросил Коленкура:

– Вот вы говорили, ваша светлость, что Сийес был серым кардиналом революции…

– Я говорил, что есть такие слухи.

– Пусть слухи. Но не на пустом месте же они возникли… Мне интересно, как такое вообще было возможно? Ведь ему во время революции было лет 13-15.

– Ха-ха, – рассмеялся Коленкур, – с чего вы так решили?

– Ему сейчас около сорока, по крайней мере, он не старше вас. Минусуем 26 лет с момента революции получаем 13.

– Ему 67 лет.

Эти слова произвели на юношу ошеломляющее впечатление. Он знал, как выглядят люди за шестьдесят. Это глубокие старики с седыми волосами и потухшим взглядом. Даже пятидесятилетние выглядели гораздо хуже Сийеса.

– Но как такое возможно?! – выразил он свои сомнения.

– Говорят, он продал душу дьяволу за возможность не стареть.

***

Наполеона с его небольшой свитой высадили в порту Джеймстауна – главного и единственного города на острове Святой Елены. Этот, продуваемый всеми ветрами, скалистый остров, расположенный в южной части тропической Атлантики, был собственностью Ост-Индской компании. Через него проходил торговый путь в Индию из Европы в обход Африки. На острове корабли компании пополняли запасы воды и продовольствия, высаживали больных матросов, забирали выздоровевших.

Джеймстаун, прибрежный городок в несколько сотен домов, был расположен в ущелье и защищен от ветров с трех сторон. Его скалистая бухта не позволяла швартоваться у причала кораблям с большой осадкой. Лишь лодки, да плоскодонные боты могли подойти к берегу. Остальные суда бросали якоря в полумиле от береговой линии.

Но даже лодки не могли швартоваться и отчаливать в темное время суток. О наступлении такого времени возвещал выстрел из пушки. Если бы кто-то рискнул после выстрела выйти в океан, он был бы немедленно уничтожен орудиями береговой батареи, не успев отвязать причальный канат. Кроме того, любой человек, рискнувший появиться в бухте не при дневном свете подвергался аресту. Днем же всех пассажиров и все лодки тщательно досматривали. Таким образом полностью исключалась возможность побега бывшего императора с места своего заключения.

Однако, оставалась еще возможность штурма острова. А вдруг сторонники Бонапарта снарядят военную эскадру и нападут на остров, чтобы спасти своего императора? Полностью исключить такой вариант нельзя. Поэтому для усиления гарнизона острова английское правительство выделило три пехотных, один артиллерийский батальоны и саперную роту. Пушки и сторожевые посты расставили по всему периметру острова. В таком составе гарнизон мог выдержать любой штурм и длительную осаду до прибытия подкрепления. Теперь мир мог спать спокойно. Самый главный возмутитель спокойствия надежно от него изолирован.

Сам же Наполеон не собирался никуда бежать. Он смирился с судьбой. У него осталось единственное желание: оправдаться перед Благодетелем за провал великого проекта объединения Европы. Он не считал, что совершил хоть одну фатальную ошибку, приведшую к столь печальному результату. Он считал, что лишь цепочка случайностей не позволила ему воспользоваться плодами побед над русской армией. Но разве не в том суть случайностей, что они случаются, когда их никто не ждет? Невозможно предвидеть все! Он всего лишь человек и никак не мог предотвратить ни болезни, косившие солдат его Великой армии на пути в Москву, ни пожары и погромы в Москве, ни мороз, ударивший на две недели раньше обычного.

В его поражении в русской кампании нет его вины. Да, он потерял почти полмиллиона солдат, но он не потерял армию и не проиграл ни одного боя. Неужели нельзя было дать ему еще один шанс? Почему Благодетель списал его со счетов еще до решающей битвы?

С этими мыслями Наполеону предстояло прожить на острове оставшуюся жизнь.

***

«Разные воспоминания всплывают в моей памяти вместе с теми эмоциями, которые Я испытывал в реальных событиях. Когда Я разыскивал и карал учеников Иисуса, Я испытывал азарт охотника.

После смерти Иисуса его ученики поделили между собой земли и отправились проповедовать. В Иерусалиме остался проповедовать лишь Иаков, сын Иосифа, сводный брат Иисуса. Через него ученики Иисуса намеревались держать связь и координировать места своего паломничества. Поэтому Я не видел трудностей отыскать их всех в скором времени. Однако на деле все оказалось не так просто.

Мои помощники, отправленные к Иакову, чтобы раздобыть нужные сведения, вернулись ни с чем. Он даже под пытками ничего не рассказал им о своих товарищах. Будь Я в полном сознании, Я все узнал бы без всяких пыток. Я умею выведывать правду. Но в мозгу ребенка мое сознание еще не обрело полную силу. Поэтому Я решил действовать хитростью.

Мои помощники подкупили служку, который заведовал почтовыми голубями у Иакова, и, благодаря этому Я читал всю его переписку. Тем не менее понадобилось шесть лет, чтобы отыскать следы всех десяти оставшихся учеников. После этого Иаков мне стал не нужен.

На праздник Пасхи перед самой проповедью один из моих помощников пришел к Иакову и предложил мешок денег за то, чтобы он в своей пасхальной проповеди разоблачил Иисуса. Дескать, никакой он не сын божий, а обычный человек. Иаков оттолкнул моего помощника и побежал по лестнице на крышу Храма. Оттуда он начал кричать, что Иисус – сын божий, что он сидит на небесах рядом с Всевышним, отцом своим, и скоро вновь сойдет на землю, чтобы вершить суд божий.

К этому времени мой помощник опомнился, поднялся на крышу и столкнул оттуда Иакова. Крепко ударившись о земь, проповедник, однако, не умер. Он начал подниматься, и в этот момент второй мой помощник кинул в него камень. Стоящие рядом люди, сначала несмело, а потом все увереннее стали подбирать камни и бросать ими в Иакова. Сквозь град камней, ему удалось подняться на колени, и он, вознеся руки к небу взмолился:

– Прости их Господь, ибо не ведают они, что творят.

Чтобы он еще чего не наговорил, мой человек взял со стола у одного из торговцев валик для стирки белья и размозжил им Иакову голову.

С одним было покончено, но оставалось еще десять. По их следу Я отправил своих помощников. Я не ограничивал их в выборе способа казни. Я положился на их фантазию. К сожалению, их фантазия оказалась на уровне между посредственностью и убогостью.

Первым они нашли Матфея. Его занесло аж в Эфиопию. В этой дикой стране не нашлось даже досок для креста. Поэтому его пригвоздили прямо к земле по рукам и ногам и развели над ним костер из хвороста. Когда костер прогорел, Матфей еще оставался жив. Пришлось разводить еще больший костер.

Андрея, этого предателя, первым перебежавшего от меня, ну, то есть от Иоанна, к Иисусу нашли в Патрах и просто распяли на Х-образном кресте. Кстати, именно поэтому такой крест называют Андреевским.

Петр удостоился почти такой же казни, но крест перевернули так, что он умирал вниз головой.

Филиппа казнили один в один, как Петра. Ну, разве не чувствуется скудость фантазии палачей?

Варфоломея тоже распяли вниз головой, но он никак не хотел умирать. Ждать палачам его смерти не хотелось и они, сняв его с креста, содрали с него кожу, а когда и это не помогло, отрубили ему голову.

Иуда (второй сын Иосифа, а не Иуда-предатель) был забит палками до смерти на дороге.

Лишь до Фомы, который проповедовал в Индии, мои помощники добрались слишком поздно. Он уже к тому времени был убит. Всему виной был способ, который избрал Фома для обращения в христианство индусов. Не имея успеха у индусов-мужчин, проповедник обратил весь жар своих проповедей на их жен. Причем, он убеждал жен не исполнять супружеский долг до тех пор, пока мужья остаются язычниками. Такая тактика работала, пока в новую религию не обратилась жена местного раджи. Раджа долгое время не мог понять, почему внезапно его жена стала отказывать ему в близости. Когда она ему все объяснила, он повелел разыскать Фому, тайно вывести за город, убить, а тело закопать.

Но все это я узнал позже, когда мои ученики вернулись из дальних странствий. А на следующий год после того, как они отправились в путь, в Иерусалиме объявился Иаков. Не тот Иаков, который был сводным братом Иисуса, а другой – брат Иоанна. Не того Иоанна, которым был Я, а другого… Не важно какого… рыбака, в общем. Да, пусть он будет Иоанн-рыбак. Но не о нем речь, а о его брате Иакове. Так вот, он появился Иерусалиме, узнал о страшной кончине своего товарища и тезки и занял его место. Что Я, десятилетний мальчик, мог с ним поделать? Да многое! Но Я выбрал самый простой способ: написать донос царю Ироду. Иакова схватили и после короткого дознания приговорили к казни через отрубание головы. Я пришел к месту казни и сказал Иакову, что это Я его погубил. Я заглянул в его глаза и прочитал там, что он узнал, кто Я такой, но еще Я увидел, что в этих глазах не было ненависти, а была жалость ко мне. И вот это мне совершенно непонятно. Они точно не от мира сего. Ну, ладно.

Пришла очередь Иоанна-рыбака. Он после смерти матери Иисуса и своей названной матери Марии отправился проповедовать в Малую Азию. Какое-то время ему удавалось обращать в христианство местных язычников. Но вскоре до него дошли слухи о страшной судьбе своих товарищей. Иоанн испугался и прекратил проповеди. Он устроился истопником в общественную баню в Эфесе. Мне огромного труда стоило его отыскать.

Пока Я его искал, в голове моей родился план. Пусть я не стал живым богом, но Я могу остаться единственным живым пророком мертвого бога. Я напишу пророчества, которые сам и буду исполнять. Идея показалась мне столь занятной, что Я расхохотался.

Уже вечером этого же дня Я приступил к выполнению плана. К хозяйке общественной бани по имени Рамана пришел мой ученик и рассказал ей, что один из ее истопников по имени Иоанн несет в себе заступничество Божие. Это означает, что его ничто не сможет погубить. Например, если его бросить в чан с кипящим маслом, то он не умрет, а с помощью молитвы превратится в прекрасного юношу.

Рамана, конечно, ему не поверила, но женское любопытство оказалось сильней. На следующий день она велела Иоанну нагреть чан с маслом. Когда масло закипело, она сказала:

– Молись, Иоанн, сейчас тебя бросят в сей чан.

– За что, госпожа?! – воскликнул Иоанн. Ведь я служил тебе верой и правдой!

– Ни за что. Ты ведь веришь, что твой Бог спасет тебя, вот и молись.

Иоанну дали закончить его истовую молитву и бросили в чан. В это время Я, до поры скрывавшийся за колонной, на мгновение отвел всем присутствующим глаза и появился около чана, улыбающийся и сияющий здоровьем. Все ахнули. Рамана тут же возжелала окунуться в чан, но я сказал, что сначала должен очистить его молитвами, а назавтра она сможет повторить подвиг Иоанна, ну, то есть мой подвиг.

Ночью мои ученики закопали тело рыбака, а наутро вернули чан с маслом Рамане. Но, как известно, она им так и не воспользовалась.

Я мог уже засесть за свой Апокалипсис, однако оставался в живых последний ученик Иисуса – Симон Зилот. Его отыскали через несколько лет на севере Парфянского царства. И здесь уже фантазия моих учеников взыграла на всех струнах их темных душ. Сначала они распяли Симона на Андреевском кресте, потом перевернули вниз головой, а потом распилили пилой заживо вместе с крестом.

Только теперь Я смог вернуться к главному делу своей новой жизни: созданию религии, единой для всего человечества. А уж как предстать единым богом, Я со временем придумаю».

– Эдгар, ты где? – раздался голос матери, – пора в церковь! Ты не забыл, что сегодня воскресенье?

О, как же она надоела! Еще и полгода не прошло, как Эдгар с ней познакомился, а едва может справиться с раздражением, которое вызывает ее голос, вечно обрывающий его воспоминания и мысли. Он только что собирался обдумать создавшееся положение, наметить контуры нового плана, но придется это отложить. На людях он не мог предаваться своим мыслям. Все силы он тратил на то, чтобы играть маленького мальчика. Поэтому закрепив в голове последнюю мысль, он вприпрыжку побежал к матери.

Последняя мысль еще звучала в голове: «Мне нужен новый план».

Глава 2 Жизнь продолжается

– Мам, я хочу порисовать.

– Порисовать? – удивленно вскинула взгляд на своего четырехлетнего сынишку Лаура Пике, оторвавшись от письма своей кузине в Цюрих, – но, Эдгар, ты же никогда об этом не просил. У нас в доме даже красок нет!

– Я не хочу красками. Я хочу чернилами.

– Чернилами? Ну хорошо, сейчас я допишу письмо, уступлю тебе место и будешь рисовать.

– Я сейчас хочу! – закапризничал мальчик.

– Но, Эдгар…!

– Сейчас, сейчас, хочу, хочу…, – не унимался ребенок.

– Ну, хорошо, садись за стол. Может тебе подушку подложить?

– Подложи.

– Вот подушка, вот бумага, вот перо, вот чернила… Что ты собираешься рисовать?

– Лошадку.

– Ну рисуй, рисуй. Как закончишь, покажи, что получилось.

Когда мать вышла из комнаты, мальчик обмакнул перо в чернильницу и начал ровным, совсем не детским почерком выводить буквы на чистом листе бумаги. Он писал около четверти часа, затем спустился со стула, взял трость, отвернул от нее набалдашник и вернулся к столу. Здесь он нагрел сургучницу в пламени свечи, накапал сургуч на свернутый пакет и приложил набалдашник. На сургуче появился оттиск печати с изображением змеи, кусающей себя за хвост и глаза посередине.

На обратной стороне мальчик вывел адрес и спрятал письмо за пазуху. После этого он взял чистый лист бумаги, нацарапал на нем нечто среднее между зайцем и лошадью и побежал к матери.

– Вот, смотри, – с гордостью предъявил он свое творение.

– Ух ты, какая красивая собачка, – изобразила восхищение мать.

– Это лошадка, – изобразил обиду сын.

– Ой, прости! Конечно, лошадка! Я сразу просто не разглядела. А теперь позволь мне закончить письмо тете Элизе?

Эдгар кивнул. Он вошел в комнату вслед за матерью, уселся на полу и принялся сворачивать, разворачивать свой рисунок, не упуская мать из виду. Когда она запечатала письмо и надписала адрес, малыш вскочил, подбежал к столу и заглядывая в глаза матери спросил:

– Мам, можно я отдам Пьеру?

– Ты, мой помощник, – улыбнулась мать, – ну, хорошо, отдай.

Мальчик схватил письмо и побежал искать слугу Пьера, который обычно в это время облагораживал маленький участок около дома. Застав слугу за подстрижкой кустарника, Эдгар протянул ему два письма.

– Вот, отнеси на почту, – строго сказал он.

– Хорошо, маленький господин, – улыбнулся Пьер.

– Не называй меня «маленький господин».

– А как же мне вас называть?

– Просто, «господин».

– Хорошо, господин.

Эдгар побежал в дом и с порога заявил матери:

– Мам, я хочу научиться писать.

– Писать? Но тебе еще рано! Да и зачем тебе это?

– Я тоже буду писать письма тете Элизе.

– Ну, не знаю…. Сначала нужно научиться читать.

– Я хочу научиться читать.

– Ну, хорошо. Я поговорю в воскресенье с дядей Францем. Он найдет тебе гувернера.

– Нет, поговори сегодня.

– Какой же ты упрямый Эдгар! Ладно, вечером сходим к дяде Францу.

***

Через день престольный магистр масонской ложи «Дружба» в Женеве Клаус Кант получил письмо следующего содержания.

«Вам надлежит направить по адресу, указанному на конверте, посвященного мастера возрастом 25-30 лет, способного выполнять любые поручения. Он должен устроиться гувернером к мальчику по имени Эдгар Пике. При встрече он должен обменяться с мальчиком тайным знаком мастеров и в дальнейшем беспрекословно служить ему».

Никакой подписи не было. Что за бред? Магистр свернул конверт, соединив половинки надломленной печати и побледнел. Он вспомнил, как на посвящении говорили о такой печати. Но речь шла о какой-то древней традиции, почти, легенде. Вроде бы, эта печать принадлежит Неведомым Высшим. И он удостоился чести получить приказание лично от них? В это невозможно поверить! Но поверить придется. Вот письмо, а в нем приказ и его надлежит исполнить. Только как?

Нужно ли собирать мастеров, зачитывать им приказ и предлагать им добровольный выбор? По возрасту все мастера, кроме него самого, подходили под заданные критерии. Но в письме нет точных указаний, может ли он разглашать его содержание.

Магистр еще раз перечитал письмо и решил сам, никого не посвящая в детали, выбрать кандидата. Выбор пал на мастера, исполняющего в обрядах роль «Оратора». Для ложи это будет не самая большая потеря. Оратором он только назывался. На самом деле, его роль сводилась к зачитыванию документов, которые готовились другими мастерами. В ложе его недолюбливали, но он был слегка глуповат, чтобы это замечать, и слегка заносчив, чтобы на это обижаться.

***

– Эдгар, подойди, познакомься со своим учителем, – мать в своем репертуаре: опять кричит на весь дом. Надо бы поскорее остаться сиротой. Но это подождет. Сейчас важнее непрерывно получать актуальную информацию и восстанавливать прежние связи.

Эдгар подошел к матери и взглянул на стоящего рядом с ней долговязого малого, который с высоты своего роста с нескрываемым презрением взирал на своего будущего подопечного.

– Это господин Клейн. Он будет учить тебя читать и писать. Поздоровайся с господином Клейном, – оттараторила мать на одном дыхании.

– Здравствуйте, господин Клейн, – Эдгар изобразил самую радушную из своих улыбок.

– Здравствуйте, Эдгар, – важно кивнул гувернер.

После этой неизбежной церемонии мать показала комнату для занятий и удалилась. Едва за ней закрылась дверь, Эдгар показал гувернеру знак мастеров-масонов. Клейн с удивленным видом выстроил на руках ответный знак. Хотя он был предупрежден престольным магистром, но тайный знак посвященных, изображенный руками ребенка – это уже перебор.

– Как вы уже поняли, меня не нужно учить. Вы мне нужны не за этим. Вы будете моими руками и ногами. Вы будете исполнять все мои поручения, какими бы странными они вам не казались, – в устах малолетнего ребенка эта речь прозвучала невообразимо неестественно.

– Но простите, э… Эдгар…

– Когда мы одни, зовите меня «мессир». Привыкайте.

– Боюсь, я вынужден отказаться.

– Вот как? А что, в вашей ложе не слышали о дисциплине? Разве ваш магистр не предупредил, что вы должны исполнять все мои приказания?

– Предупредил, но… я не думал, что вы столь юны.

– А что это меняет? Вы можете представлять меня глубоким стариком, если вам так будет легче.

– Простите, но я не могу остаться.

– Хорошо. Надеюсь, вы осознаете все последствия вашего отказа. И, хоть вы мне ничем не обязаны, вы ведь не откажетесь передать письмо своему магистру?

– Да, конечно, передам.

Эдгар сел за стол, написал что-то на бумаге, свернул ее конвертом, проделал манипуляции с тростью и печатью и, наконец, вручил письмо неудавшемуся гувернеру, сопровождая это действо самой обворожительной улыбкой.

Из комнаты для занятий они вышли вместе.

– Так скоро? – удивилась мать.

– Простите, госпожа Пике, но я не смогу учить вашего сына.

– Но почему?!

– Я не хотел бы вдаваться в причины, прошу меня простить еще раз, – с этими словами Клейн приподнял шляпу, слегка поклонился и покинул дом.

– Что случилось, Эдгар? – строго спросила мать.

– Это плохой дядя.

Между тем, «плохой дядя» быстрым шагом удалялся от странного дома, в котором кто-то, возможно, сам дьявол, притворяется маленьким мальчиком. Нет, в этом он участвовать не будет. Лучше уйти из ложи и сосредоточиться на работе почтмейстера. Пусть там скучно, зато никто не пытается втягивать тебя в сомнительные дела.

Клейн добрался до дома магистра очень быстро. Так ему показалось. Магистр не ожидал в ближайшие дни увидеть своего мастера, которому поручена столь почетная и, в то же время, ответственная миссия.

– Что случилось? – задал он вопрос, стараясь скрыть волнение.

– Этот мальчик – дьявол. Я не буду у него на побегушках.

– Он вас отпустил?

– Да. Он передал для вас вот это письмо.

Магистр взял конверт, надломил печать, развернул письмо и принялся читать. Закончив, он поднял глаза на Клейна:

– Завтра на 10 вечера назначаю общее собрание ложи. Вас я предупредил, передайте своему звену.

Назавтра Клейн шел на собрание с неохотой. Вся романтика тайной организации, чувство причастности к чему-то необычному исчезли. Как-то вдруг его тайная, полная загадочных ритуалов, жизнь превратилась в унылые обязанности.

Когда он появился в ложе, все уже были на местах.

– Стань перед алтарем, – торжественным голосом произнес магистр, восседающий на престоле.

Когда Клейн занял место в центре зала, магистр продолжил:

– Братья, я уже рассказал вам, что мы не судим сегодня нашего брата. Он уже осужден. Его осудили «неведомые высшие». Нам надлежит лишь исполнить их приговор.

На этих словах к Клейну подошли двое стражей.

– Что за приговор? – в истерике закричал он, – что здесь происходит? Если так, я больше не играю в ваши игры. Я ухожу.

Клейн попытался шагнуть к выходу, но стражи крепко схватили его за руки.

– Ты, спросил «что за приговор», наш бывший брат? – заговорил магистр, – я тебе отвечу: испанский галстук.

– Нет!!! – заорал приговоренный.

В это время один из стражей чиркнул ножом по его горлу. На алтарь закапала кровь. Несколько членов ложи подскочили к алтарю и начали ножами раздвигать бедному Клейну челюсти и пропихивать язык в гортань, стараясь попасть в разрез. После короткой возни им это удалось.

Казненный уже не мог издавать громкие звуки. Он лишь извивался и хрипел, брызгая кровью во все стороны. Наконец он затих.

– Пусть это послужит уроком нам всем! – торжественно произнес магистр. – Мы созданы и существуем лишь для того, чтобы служить «неведомым высшим». Мы можем не понимать их замыслов, но обязаны исполнять их волю, ибо они несут благо всему человечеству. А теперь всех прошу покинуть ложу, кроме мастеров.

Подождав пока остались одни мастера, магистр зачитал им первое письмо «неведомых высших» с предложением служить некоему Эдгару Пике под видом гувернера. На этот раз магистр решил отправить исполнять столь щекотливое поручение добровольца. Но никто из мастеров рисковать не хотел, памятуя о недавнем инциденте со своим товарищем.

– Что ж, придется идти мне, хотя по возрасту я не подхожу. А вы отвезите тело на рыночную площадь и прислоните к стене на видном месте, – закончил заседание магистр.

***

Царь Александр вполуха слушал доклад Аракчеева. С недавних пор Александр внезапно понял, что разучился систематизировать полученную информацию. Три спокойные года в Санкт-Петербурге, не пошли ему на пользу. Его мозг после одиннадцати лет непрерывных походов, битв и переговоров, словно, решил отдохнуть от своего хозяина.

Когда царь осознал это, он вспомнил об Аракчееве, человеке ума недалекого, зато незаменимого там, где требуется порядок в делах. Кроме того, Алексей Андреевич Аракчеев ни разу не дал усомниться в своей порядочности и честности. В военную кампанию именно он заведовал тыловым обеспечением русской армии, и ему удалось полностью искоренить воровство на всех этапах снабжения: от производства до поставки.

Монотонный голос Аракчеева убаюкивал, и Александр почувствовал, что засыпает.

– Хорошо, Алексей Андреевич, скажи теперь, что ты об этом думаешь? – оборвал царь докладчика на полуслове.

– Я думаю, ваше величество, вольнодумство надобно пресекать в корне.

Александр понял, что в какой-то момент потерял нить доклада, но виду не подал.

– Что ты имеешь в виду?

– Надобно разогнать все эти общества, а офицеров с понижением в чинах разослать по крепостям.

– Эко! За что ж ты их так сурово?

– Да как же, ваше величество? Они же своей конституцией да освобождением крестьян на государственные устои покушаются!

– Ну полно тебе, Алексей Андреевич, – царь, наконец, понял, о чем речь, – а разве мы с тобой не над этим же голову ломаем?

– Одно дело, когда вы, ваше величество, своим высочайшим повелением новшества вводите, совсем другое, когда ваши холопы вольнодумством занимаются.

– И пускай себе…. Если холоп, вдруг, стал умнее господина, почему бы к нему не прислушаться? Ты вот что, Алексей Андреевич, изучи-ка внимательно, что они там предлагают, да вычлени полезное. Потом мне расскажешь. Что-то еще у тебя?

– Продовольствия в армии не хватает, государь. Недород нынче…

– А я тебе давно говорил: надобны вольные военные поселения. Армия тогда сама себя кормить сможет. Ты вспомни! В 1806 году Бонапарт полностью уничтожил прусскую армию, от самой Пруссии отрезал все плодородные земли, а уже через шесть лет под прусскими знаменами оказалось сто пятьдесят тысяч обученных солдат. Все тогда удивились. А оказалось, что всех крестьян обучали военному делу прямо на месте в их селах, когда страда заканчивалась.

– Так ведь не все то русскому хорошо, что и немцу, государь. Их юнкеры сами со своими крестьянами штыковому бою обучались. Нешто наши помещики так же будут?

– Не будут…. Вот и займись этим. Подумай, как нам все обустроить. Мне нужен план.

– Так ведь не разорваться мне, ваше величество!

– Набери людей, сколько надобно. Можешь даже департамент создать. Подготовь указ, я подпишу.

Отпустив Аракчеева, Александр откинулся на спинку кресла. В свой сорок один год от роду он начал уставать. Не физически, нет. Он все еще мог долго гулять пешком, мог совершать длительные конные прогулки, мог ехать в дальние края, периодически меняя седло на карету. Он уставал умом. В такие минуты ему нужно было кому-то выговориться, излить душу, поделиться сомнениями. Но в том-то и беда, что некому. Брат Константин был всегда тем громоотводом, который не давал душе царя быть пронзенной молнией сомнений. Теперь Константин в Варшаве, а здесь и нет никого. Разве что позвать старого друга детства, князя Александра Голицына? Он ведь заведует в государстве делами духовными… Вот пусть и полечит душу своего императора.

Царь отправил флигель-адъютанта на поиски Голицына, а сам прикрыл веки и забылся чутким сном. Разбудил его шорох открываемой в хорошо смазанных петлях двери.

– Князь Голицын, – доложил адъютант.

Царь кивнул, адъютант обернулся и тут же в комнату вбежал нескладный человек на коротких ногах. На лице его был написан подобающий случаю встревоженный вид.

– Что случилось, государь? – взволнованным голосом спросил он.

– Садись, Александр Николаевич. Ты мне и расскажи, что случилось. Слышал я, вероотступников всяких покрываешь.

– То навет завистников, государь. Отступлений от веры христианской в столице нет. Если вы о вдове Татариновой изволите говорить, то она, напротив, подвижничеством своим просветления достигла. Грядущее видит.

– Значит, ты теперь свое грядущее знаешь?

– Нет, сир…

– Отчего же? Неужели неинтересно?

– Страшно, сир, – перешел на шепот князь. – Она тут месяц тому назад купцу Митрофанову скорую смерть напророчила, так он третьего дня помер.