Властелин 4. Мы наш мы новый мир построим

– Надо же какая незадача, – покачал головой царь, – а сведи-ка ты меня с ней, Александр Николаевич.

– Сделаю, ваше величество, когда скажете. Только подобает ли царственной особе…

– Вот на завтра на шесть вечера и приведи ее. Да не через парадное веди. Не забыл, поди, тайные ходы?

– Не забыл, приведу, ваше величество.

– И еще… что ты думаешь про тайные общества? – перешел царь к волнующей теме.

– Тайные общества? Это какие же, сир?

– Масонские, например, или тот же «Союз благоденствия», или духоборцы различные.

– Я думаю, безвредные сии общества, сир. Ничем, кроме рассуждений о пользе Отечеству, они не занимаются.

Разговор «по душам» не получался, и Александр отпустил друга детства.

Выйдя от императора, князь Голицын направился прямиком в Михайловский замок. Там обитала новоявленная «Богородица», а в быту – мадам Татаринова. Начав с модных в то время спиритических сеансов, она, вдруг, объявила, что в нее вселился святой дух. А раз так, то все что она делает или говорит, исходит именно от него. Святой дух, вселившийся в нее объявил, что бессмертие души действительно существует, но для вечного блаженства на небесах надобно пострадать в земной жизни. А как пострадать? Да хоть, например, сечь себя розгами или хлыстом. Неужто все время этак себя изводить? Ну зачем же все время! Достаточно раз в неделю.

На таких условиях к кружку Татариновой присоединились сначала ее ближайшие родственники, а затем и другие придворные, обитавшие в Михайловском замке.

Однажды «Богородица» объявила своей пастве, что святой дух приоткрывает ей иногда картину будущего. После этого от желающих присоединиться к ее кружку не стало отбоя. Чтобы не быть разоблаченной сразу, Татаринова старалась предрекать события, которые произойдут через пять лет. Либо она брала событие, которое уже произошло, и объявляла, что давно его предсказала, как это получилось с купцом Митрофановым.

Татаринову князь застал в ее покоях.

– Радуйся, матушка, к императору завтра идем, – сходу решил обрадовать ее Голицын.

– Не пойду. Ему надо, пускай сам и приходит, – не вставая от зеркала и не оборачиваясь, пророкотала «пророчица» своим низким голосом.

– Ты, матушка, говори да не заговаривайся. Император два раза не приглашает.

– И что ж? Я и на второй не пойду.

Князь не на шутку перепугался. А вдруг она и вправду не пойдет? Что он скажет государю? Не смог выполнить простое поручение…. Какой же он после этого министр духовных дел?

– Ты вот что, матушка: в воле императора ваш кружок разогнать, а тебя в Сибирь отправить. Ты этого хочешь?

– Да полно тебе, князь. Пошутила я. Явлюсь завтра государю.

– То-то же! И смотри, не напророчь там ему беды. Скажи ему то, что он хочет услышать.

– Не учи ученого, князь.

Назавтра Голицын провел «пророчицу» тайными ходами Зимнего дворца прямо к покоям царя. Князь осторожно постучал в потайную дверь, которую, казалось, мгновенно приоткрыл перед ним сам император. Голицын пропустил мадам Татаринову вперед и собирался войти сам, но наткнулся на предостерегающий жест царя:

– Ты подожди за дверью, Александр Николаевич. Проводишь ее обратно.

Закрыв дверь перед носом князя Голицына, Александр обратился к Татариновой:

– Мне сказали, мадам, вы можете видеть грядущее. Я хотел бы знать, что ждет меня и Россию.

– Дайте мне вашу руку, ваше величество.

Татаринова взяла ладонь императора, накрыла своей второй ладонью и начала «пророчествовать»:

– Вижу вас на белом коне. Вы едете по дроге, а по обочинам стоят люди и кричат «Да здравствует Александр Благословенный».

– А что это за люди? Крестьяне?

– Да, крестьяне…. Вы едете дальше, а там кругом солдаты. Они тоже кричат «ура».

– А они тоже на дороге?

– Вижу какие-то дома. Похоже на улицу.

– Так ведь это все уже было.

– И еще будет, только уже по-другому.

– А что же с Россией?

– Россия станет процветающей страной.

– Когда это будет?

– Через пять лет.

– Что ж, мадам, ступайте. Александр Николаевич вас проводит.

Отпустив Татаринову, Александр задумался. Что это было: шарлатанство или пророчество? Ясно ведь, что солдаты – это военные поселения, а ликующие крестьяне – это последствие освобождения их от рабского состояния. Но откуда Татаринова могла знать, что именно эти реформы занимают все его мысли в последнее время? Об этом знают только два человека: сам царь и Аракчеев. Значит, все-таки пророчество? Дай-то бог!

Вдохновленный император сел за секретер и начал писать проект указа о запрете продажи крестьян в розницу, без земли и без семьи.

В это время князь Голицын допытывался у Татариновой, что она «напророчила» государю. В конце концов «богородица» не выдержала и призналась:

– Я сказала ему, что он победит в новой войне.

– Войне? Но помилуй, матушка, какой войне?! С кем нам воевать? Уж, вроде, всех победили.

– Да почем я знаю? Я сказала, что это произойдет через пять лет. А за это время государь, даст бог, и позабудет наш разговор.

***

Лаура Пике не могла нарадоваться на своего мальчика. Он проявил незаурядные способности и за три года освоил все знания, на которые обычные дети тратят все восемь, а то и десять лет начального обучения. Ей очень нравились похвалы в адрес сына от господина Канта, гувернера Эдгара. Он решил не покидать мальчика, а и дальше сопровождать его по жизни, чему Лаура была несказанно рада. Господин Кант ей нравился. Именно поэтому она уже месяц, с тех пор, как гувернер Эдгара куда-то исчез, не находила себе места.

Наконец, когда она потеряла всякую надежду, господин Кант появился на пороге ее дома. Лаура едва сдержалась, чтобы не броситься ему на шею.

– Мы с Эдгаром вас уже потеряли, господин Кант, – произнесла она, потупив взор.

– Простите, мадам, но я не мог приехать раньше. А где Эдгар?

– У себя в комнате.

– Тогда я к нему.

Гувернер постучал, вошел в комнату своего ученика, и плотно прикрыл за собой дверь.

– Что так долго? – произнес мальчик, не отрываясь от чтения газеты.

– Простите, мессир, но господина Сийеса не оказалось в Париже. Король выслал его за пределы Франции, как и многих бонапартистов.

– Вот как? И где ты его нашел?

– В Льеже, мессир.

– Хорошо, давай письмо.

Клаус Кант достал пакет из походной сумки и передал своему хозяину. Эдгар вскрыл пакет и начал читать.

Сийес писал, что у него действительно есть несколько корреспондентов в России. Он с ними спишется и постарается в скором времени представить полный доклад по всем вопросам, интересующим хозяина. Что касается восстановления контроля над масонскими ложами, то Сийес уже этим занимается. Затрудняет дело лишь то обстоятельство, что Жозеф Бонапарт, находясь в Северной Америке, наотрез отказывается сложить с себя полномочия Великого магистра. А он по сей день занимает высшие должности в Великих Востоках, Франции, Италии, Неаполитанского королевства и Испании.

Дочитав письмо, Эдгар устремил взгляд на своего «гувернера» и приказал:

– Клаус, попроси у матери молока для меня.

– Да, мессир, – поклонился гувернер и вышел из комнаты.

В доме молока не оказалось, и Клаусу пришлось уговаривать Лауру сходить к молочнице и купить кружечку молока, так как детский организм не может жить без столь важного продукта. На что мать Эдгара возразила, что, если бы это было так, то дети не отнимались бы от материнской груди до взрослого состояния. Клаус с ней не согласился и сказал, что сам бы он не отнимался от женской груди всю жизнь. Но для этого бог и создал коров, чтобы женщинам не нужно было кормить грудью больших детей. Этот аргумент оказался неопровержимым для матери Эдгара, и она отправилась к молочнице.

Лишь через полчаса Клаус Кант вернулся с кружкой молока в комнату Эдгара и с виноватым взглядом заговорил:

– Вашей матери пришлось…

– Я знаю, – перебил его Эдгар, – поставь кружку на стол.

После этого он обмакнул перо в молоко и начал писать.

Через десять дней Жозеф Сийес получил письмо с чистым листом внутри конверта с печатью «неведомых высших». Сийес внимательно присмотрелся к листу и нагрел его над пламенем свечи. На чистом листе проявился текст:

«Жозеф, так как вы не можете сместить Великого Магистра в его отсутствие, пока он жив, вам надлежит сделать следующее: объявить должность Великого Магистра вакантной до тех пор, пока ОН не вернется в Европу. В отсутствие Великого Магистра, его обязанности в Великих ложах возложить на временных заместителей. Если ОН вернется и предъявит претензии, то обвинить его в ненадлежащем руководстве, провезти по всем Великим ложам и снять со всех должностей».

Сийес еще раз перечитал письмо и бросил его в камин.

***

Генерал-адъютант Чернышев Александр Иванович был недоволен своим новым назначением. Государь почему-то решил, что только он, генерал Чернышев, справится с казачьей вольницей, которая, вдруг, начала проявляться с прошлого года, после кончины атамана Платова. Платову удавалось сдерживать эту вольницу силой своего авторитета.

Новому атаману Войска Донского генерал-лейтенанту Денисову авторитета среди казаков тоже было не занимать. Он и с Суворовым половину Европы прошел, и с турками повоевал, и с персами. Правда, последнюю войну просидел на Дону наказным атаманом. Так ведь сам Платов его на хозяйстве оставил. Доверял, значит.

Однако, несмотря на свой авторитет, не спешил атаман Денисов вольницу казачью пресекать. Напротив, он представил царю прожект «Положения об управлении Войском Донским», в котором все вольности закреплялись на бумаге волею царя.

Царю прожект Денисова крайне не понравился. Александр вынашивал совершенно противоположную идею: перевести казаков на службу по образцу военных поселений. Поэтому, вспомнив, что его генерал-адъютант Чернышев водил по тылам французов казачьи полки, царь отправил его в Новочеркасск. Официально Чернышев возглавил комиссию по рассмотрению прожекта Денисова. Тайное же задание было другим: максимально сблизить этот прожект с аракчеевским уставом войсковых поселений.

Александр Иванович сидел за столом в отведенном ему кабинете в войсковой канцелярии и читал аракчеевский устав. Он все больше убеждался, что здесь, на Дону, аракчеевщина не приживется. Казаки и так с детства учатся и воевать, и хлеб сеять, и коней выращивать. Зачем им еще и занятия на плацу, зачем им совершенствование навыков пешего строя? Зачем им штыковой бой? Конь и шашка – вот оружие казаков. И они это доказали в последней войне.

Шум с улицы отвлек Чернышева от неприятного чтения и тяжелых мыслей. Он выглянул в окно и увидел, как двое казаков ведут под руки человека в одном исподнем, а он вырывается и кричит, чтобы его отпустили. Лицо этого человека показалось генералу знакомым. Он распахнул окно и приказал привести бедолагу в кабинет.

Когда человека ввели, он, увидев Чернышева, обрадовался и торопливо заговорил:

– Ваше превосходитство, Лександр Иваныч! Вы меня не помните? Люнебург…

Чернышев вдруг вспомнил этого улана. Лихой рубака. Он сам ему Георгия за храбрость под Люнебургом вручал. Как же его фамилия?

– Егорьев? – внезапно вспомнил генерал.

– Я, ваше превосходительство! – заулыбался улан.

– Что он сделал? – обратился генерал к конвойным

– Так ничего, ваше превосходительство. У него документов при себе нет. Говорит, потерял.

– Я знаю этого человека и ручаюсь за него. Оставьте его здесь и найдите ему одежду.

Когда казаки ушли, генерал вновь окинул взглядом бравого улана.

– Что ж ты, братец, в этаком виде разгуливаешь? – спросил он.

– Да не разгуливал я. Речушку переходил, да в яму провалился. Одежонка-то и промокла. Как на берег вышел, повесил ее сушиться. И тут, видать, сморило меня. Проснулся, а одежонки и нет. Туда, сюда – нет нигде. Тут меня казачки и взяли.

– А как в этих местах оказался?

Этот вопрос вызвал замешательство Егорьева, что не ускользнуло от внимательного взгляда генерала. Но скоро улан оправился, на лице его появилась решимость, и он заговорил:

– Вам, ваше превосходительство все, как на духу расскажу, а там уж воля ваша. Делайте со мной, что хотите. Только рассказ мой будет долгим.

– А я никуда не тороплюсь. Рассказывай.

– Я ведь в Россию только в прошлом году вернулся, – начал Егорьев свой рассказ. – без малого шесть лет по чужбине мотался. Мы ведь тогда так до Парижа и не дошли. Мы только в Лиль вступили, как говорят: победа. Бонапартий сдался. Месяц мы там простояли, и пришел приказ домой возвращаться. Да только не успели мы вернуться, как нам сказали разворачиваться и на Париж идти. Бонапартий, мол снова армию собрал, да на нас двинулся. Вот же неугомонный. Да только опять не довелось Париж увидеть. Мы только до Вердена дошли, а нам уж говорят: разбили, дескать, Бонапартия пруссаки да англичане. Опять стали мы на постой. Ждем, когда домой прикажут двигаться. Наконец, дождались, снимаемся с лагеря, да только не на восход идем, а дальше на закат. Не уж то, думаю, опять Бонапартий не угомонится. Оказалось, что наш полк вместе с другими оставляют за порядком приглядывать. Чтобы, дескать, французы опять чего не учинили. Три года мы там стояли, ели-пили, вроде как за счет французов. Нам так сказали. А когда уходить собрались, кабатчики принесли нашему полковнику счет аж на 300 тысяч рублей. А где он их возьмет? Ежели б на весь полк поделить, то как раз все жалование за три года и ушло бы. Дак от этого жалования почти ничего и не осталось. Что делать? Пошел наш полковник к командующему, графу Воронцову. Так мол и так. Оказалось, не мы одни такие. Всего счетов аж на полтора миллиона набралось. Их сиятельство, дай бог ему здоровья, все наши долги на себя взял…

Стук в дверь оборвал рассказ улана. Сразу после этого в дверь просунулась голова и рука казака, в которой он держал поношенное, но чистое казачье одеяние.

– Вот, ваше превосходительство, кажись, должно подойти, – произнесла голова.

Егорьев вскочил со стула и, мгновенно оказавшись у двери, принял одежду. Торопясь он натянул на себя шаровары, бешмет, сверху накинул халат, по которому еще можно было догадаться, что он когда-то был коричневым, и подпоясался кушаком.

– Благодарствуйте, ваше превосходительство, – с видимым облегчением произнес Егорьев, – сказывать дальше?

– Сказывай. Да только я не пойму, зачем ты так издалека начал? Это как-то связано с тем, что с тобой случилось?

– Как же не связано? Издалека я начал, чтобы было понятно: за шесть лет войны мы с офицерами как родные стали. Они нас по именам-отчествам всех знали, и мы за них в огонь и в воду готовы были идти. Да, что я вам об этом говорю, вы и сами это знаете.

– Знаю, продолжай.

– Ну, вот, вывели нас в Россию. Офицеров отправили на отдых в столицу, а нас в Малороссию на венное поселение. Наш полк разместился в Балаклее. Зиму мы кое-как пережили, хотя каждый божий день на ногах. То в лес идем за строевым лесом, оттуда бревна волоком тащим, то по плацу маршируем. Не успеет голова на скатку упасть, а уж подъем и все по новой. А как весна пришла, вовсе невмоготу стало. Ко всему добавились еще и работы в поле. Отрядили меня уланы сходить к начальству, чтобы, значит, хоть бы шагистику на плацу отменили. Зачем уланам шагистика? Пошел я, только полковник меня и слушать не стал. А чтоб я не совался не в свое дело, приказал прогнать через роту с палками. После этого не только уланы возроптали, а и мужики. Им тоже доставалось: весь день в поле, а вечером пыль с места на место переметать, да три дня в неделю на плацу маршировать. И тут до нас дошли слухи, что в соседнем Чугуеве уланы и мужики перестали подчиняться офицерам, и требуют отменить военные поселения. Ну и мы так же со своими обошлись. Царю челобитную отписали и ждем ответа. А дождались Аракчеева с войском. Пока у нас порох да пули были, мы отстреливались, да только они быстро закончились. И началась расправа. Сразу начали зачинщиков искать. Так на меня первого полковник указал. Приговорили меня к расстрелу. Но потом вызвал сам Аракчеев и говорит: «Решил я смягчить приговор. Вместо расстрела прогонят тебя через полк с шпиц…, шпиц…»

– Шпицрутенами, – подсказал Чернышев.

– Вот-вот с ними, будь они неладны. Два раза через полк. А уже знаю, что это такое. Мне один раз роты хватило. «Лучше расстреляйте, – говорю». «Нет, – говорит он, – для тебя, собака, это будет слишком легкая смерть». Ну, когда меня от него вывели, я увидел коня без привязи, вскочил в седло и утек. Дальше вы знаете.

– А куда ж ты коня дел?

– Загнал я коня, ваше превосходительство. Погони опасался.

– Не зря опасался. Искать тебя будут пока не найдут.

– А хоть день, да мой! Живым я им не дамся. Сквозь строй больше не хочу.

– Ты понимаешь, братец, что ты дезертир? Да к тому же бунтовщик!

– Понимаю, ваше превосходительство.

– И чего ты от меня ждешь?

– Воля ваша. Прикажете расстрелять, богу за вас молиться буду.

В это время на улице послышались крики. Чернышев распахнул окно и увидел троих конных жандармов, которые спрашивали, где находится начальство.

Генерал вышел на крыльцо войсковой канцелярии. Жандармы его сразу заметили. Старший из них спешился и строевым шагом подошел к Чернышеву.

– По приказу графа Аракчеева разыскиваем беглого преступника Егорьева Илью, ваше превосходительство, – козырнув, доложил жандарм.

– Хорошо, продолжайте, разыскивать, – козырнул в ответ генерал и повернулся, чтобы войти в дом.

– Ваше превосходительство, вот приказ, по которому все должностные лица обязаны содействовать нам в поимке преступника, – сказал жандарм, протягивая свернутый пакет.

– Я вам верю. Какое содействие вам от меня требуется?

– Если он здесь объявится, то его надлежит задержать и отправить этапом в Чугуев.

– Хорошо. Это все?

– Да, ваше превосходительство.

– Тогда не смею вас задерживать, – сказал генерал и вернулся в канцелярию.

Войдя в кабинет, он проследовал к столу, сел и только потом взглянул на Егорьева. Он сразу же уперся во взгляд улана, в котором читались и мольба, и немой вопрос.

– Значит, тебя Илья зовут?

– Так точно, ваше превосходительство.

– По закону я должен был передать тебя в руки жандармов. Но с тобой поступили несправедливо. С вами всеми поступили несправедливо. А я терпеть не могу несправедливости. Ты ведь не сказал казакам, кто ты?

– Никак нет!

– Вот и ладно. Нет больше Ильи Егорьева, сгинул где-то. Будешь ты казаком Егором Удаловым. Документы тебе справлю. Побудешь пока моим ординарцем, а там видно будет.

– Благодарствуйте, ваше превосходительство, Лександр Иваныч, всю жизнь за вас молиться буду, – расчувствовался Егорьев.

– Полно тебе, братец. Ты еще вот что: в седле ты сидишь и с шашкой управляешься не хуже любого казака, а к говору их прислушайся.

– Так точно, ваше превосходительство, прислушаюсь!

– Ступай, в соседней комнате сидеть будешь, пока не позову.

– Слушаюсь! – радостно козырнул новоявленный казак Егор Удалов и скрылся за дверью.

Оставшись один, Чернышев еще раз прокрутил в мыслях все мотивы своего поступка, упирая на моральную сторону. Обманывает ли он этим доверие своего императора? В конце концов, он пришел к выводу, что доверие императора обманывает Аракчеев, не говоря всей правды о невыносимых условиях существования в военных поселениях нижних чинов и крестьян. А раз так, то он, генерал-адъютант Чернышев приложит все усилия к тому, чтобы не аракчеевский устав приладить к казачьему войску, а, напротив, воинские поселения приблизить к казачьему уложению.

Придя к такому выводу, Чернышев отложил аракчеевскую писанину и достал «Положение…» атамана Денисова.

***

«Гора золота в подземельях Храма Соломона – вот что всплыло в моей памяти этой ночью. И сразу вспомнилось, как Я там оказался. Чтобы попасть в эти подземелья, Я устроил крестовый поход и создал первый рыцарский орден, который так и назвал: «Орден бедных рыцарей Христа и Храма Соломона». В это время Я выдавал себя за монаха с именем Бернар Клервоский. Дело в том, что к этому времени Я сильно поиздержался. Купцы Генуи перестали отдавать долю на общие, то есть на мои нужды. Они роптали, что больше не могут возить шелк из Китая и пряности из Индии, так как на торговых путях стали сарацины. А именно генуэзцы были основным источником моих доходов в последнее столетие, после гибели Хазарии.

Уговорить главного христианского церковника, которого все почему-то называют папой, объявить крестовый поход, было несложно. Сложнее было уговорить королей и баронов. Но когда Я посулил им огромную добычу в Багдаде и Дамаске и пообещал через генуэзцев транспортные суда и деньги на дорожные расходы, все согласились.

Поход оказался удачным. Крестоносцы отвоевали у сарацинов Иерусалим. Как только путь в Иерусалим стал абсолютно безопасным, Я отправился туда в качестве паломника. По дороге мне попались два рыцаря. Как же их звали? Забыл. Оказывается, даже Я не все помню. Ладно, это не важно. Когда они узнали, куда Я направляюсь, они вызвались сопровождать меня. За разговорами Я, незаметно для них, пытался выяснить насколько истова их вера в Иисуса. Оказалось – совсем не истова. Я еще постарался подбросить масла в огонь и посеять семена сомнения в истинности христианской веры. В конце пути я раскрыл им страшную «тайну». Оказывается, истинный Христос вовсе не Иисус, а Иоанн. Я раскрыл им истинные причины всех чудес, которые приписывают Иисусу. В качестве доказательства Я преподнес им в дар нетленный череп Иоанна Крестителя. Я назвал его Бафомет, что и означает «Креститель». Позже мои враги извратили это название, как и мой образ.

Не знаю, почему меня рисуют с козлиной головой и копытами. Посмотрите на статую Аполлона Бельведерского – это и есть Я.

Но Я отвлекся. Моим спутникам Я сказал, что в подземельях Храма Соломона спрятаны остальные мощи Иоанна и другие реликвии. Пока Я буду их искать, они должны охранять вход. Надо сказать, свое золото Я искал больше года. За те пару тысяч лет, что меня здесь не было, здесь многое изменилось. Что-то достроилось, что-то перестроилось. Но это меня не остановило, и Я нашел таки свое золото.

Моим рыцарям Я приказал собрать отряд из своих единомышленников для охраны подземелий Храма. Я разрешил раскрыть самую главную религиозную «тайну» только самым надежным рыцарям. Вскоре их стало тринадцать. Они и положили начало самому великому рыцарскому ордену. Когда орден разросся, Я, с помощью рыцарей Храма или, по-другому, тамплиеров, начал перевозить золото в Европу и прятать его в разных укромных уголках. Часть золота хранится совсем рядом, в одной из альпийских пещер у Женевского озера…»

– Мессир, вам пакет от брата Сийеса, – раздалось в ушах Эдгара Пике.

– Вспомнил: Гуго де Пейн и Готфрид де Сен-Омер звали этих рыцарей! – обрадованно воскликнул Эдгар.

– Что, простите?

– Ничего, Клаус, это я так, вспомнил. Оставь пакет на столе, – стараясь скрыть раздражение, произнес мальчик.

Когда гувернер вышел, Эдгар вскрыл пакет.

«Мессир, – писал Сийес, – чтобы не пересказывать чужие мысли с возможностью утраты некоторых смыслов, направляю вам оригиналы писем моих источников. Оба они мечтают улучшить жизнь в своей стране, но что для этого предпринять, пока не знают. Я вызвался им помочь и попросил обрисовать обстановку в столице как можно подробней. Получилось не настолько подробно, как я рассчитывал, и, если вы не найдете нужную вам информацию, я продолжу переписку.

P.S. Один из них мастер четвертой степени посвящения.

P.P.S. Остальные ваши указания выполнены».

Мальчик отложил в сторону письмо Сийеса и взял следующий пакет. Письмо гласило:

«Господин Сийес. Наше дело действительно нуждается в ваших советах. У нас сложилась парадоксальная ситуация. Царь объявил о своем желании улучшить жизнь крестьян и даже создал для этого комитет по реформам. Но все новшества, выходящие из царской канцелярии, только ухудшают жизнь крестьян и нижних чинов. Все винят в этом Аракчеева, но я думаю, все исходит от царя. Сам Аракчеев ничего придумать не может в силу скудости своего ума. Он как Цербер никого к хозяину не впускает и исполняет лишь его волю. При этом, всеобщая нелюбовь к Аракчееву не относится к царю. Царя все любят. Даже те солдаты, которые бунтуют в войсковых поселениях, шлют челобитные царю и просят защитить их от Аракчеева. Как раскрыть людям глаза, что они не того видят виновным, я не знаю. Буду признателен за любой Ваш совет.

Ваш Никита Муравьев».

Эдгар закрыл глаза. Ничего интересного в письме не было, кроме факта, что к царю можно подступиться только через Аракчеева. Но как подступиться к самому Аракчееву, есть ли у него слабые стороны? Может быть об этом есть во втором письме?

Эдгар вскрыл второй конверт и начал читать:

«Брат мой, из твоего письма я понял, что тебя интересует, есть ли подходы к известному лицу. Отвечаю: есть. И их два. Один официальный, нам вовсе неинтересный. А второй перспективный, так как через него известное лицо проявляет интерес к эзотерическим сферам. Да и сам «проводник» имеет слабость: иногда тешит себя дворовыми мальчиками. Можно было бы с этой стороны идеи наши известному лицу вручить, да одна беда: нет пророков в своем отечестве,

Твой брат А.М».

Эдгар Пике заходил по комнате. Так ему лучше думалось. Кажется, появилась возможность устранить главное препятствие на пути его новых планов. Это Священный союз, который никогда не позволит свергнуть европейские династии. Стержнем союза, безусловно, является Россия. Даже не сама Россия, а ее царь Александр. Это он превратил цель союза в свою личную цель. Это он считает себя поборником старых порядков и врагом всех революций. Александр – вот главное препятствие на сегодня.

Стоп! Детей у него нет, и следующим на престол взойдет его брат Константин. Он почти боготворит брата и, наверняка, продолжит его дело. Этого допускать нельзя. Да и младшие братья Николай и Михаил неизвестно как себя поведут. Здесь нужна комбинация, которая вообще лишит Россию монархии. Да, придумать такую комбинацию – это первоочередная задача. Только как придумать, имея столь скудные исходные данные? Выход один: надо ехать в Санкт-Петербург и на месте определяться, что делать.

Эдгар вышел из своей комнаты. В зале мило шушукались его мать с гувернером.

– Мама, я хочу поступить в университет, – заявил мальчик.

– В университет?! – несказанно удивилась мать, – но Эдгар, тебе ведь только недавно исполнилось девять лет!

– Ну и что? Господин Кант научил меня всему, что сам знал. Я хочу учиться дальше.

– Не знаю, Эдгар. Это так неожиданно. У меня нет денег на твое обучение в университете.

– У дяди есть деньги. Попроси его.

– Мне нужно подумать.

Эдгар развернулся на каблуках пошел в свою комнату. Гувернер отправился следом. Когда за ним закрылась дверь, мальчик резко повернулся и произнес.

– Уговори ее, иначе она умрет.

– Слушаюсь, мессир, – пятясь задом к двери, произнес господин Кант.

У него получилось уговорить мать, а ей удалось уговорить дядю Франца, и Эдгар Пике в сопровождении своего гувернера Клауса Канта отправился поступать в свой первый университет.

Ехали в карете, которую дядя Франц подарил своему любимому племяннику. Путь был долгий. Клаус никак не решался задать интересующий его вопрос, но собрался с духом и спросил:

– Простите, мессир, вы знаете намного больше, чем любой профессор в любом университете. Зачем тогда мы едем в Льеж, в чем заключается наш план?

– Наш план? Если он наш, ты должен о нем знать, не так ли?

– Простите, я не так выразился… конечно, ваш план, мессир.

– Это была шутка, Клаус. План простой: я поступаю в университет, потом мы с тобой едем в Санкт-Петербург, свергаем русского царя, потом возвращаемся в университет, я сдаю выпускные экзамены, и мы едем домой. Как тебе план?

– Мне трудно судить, мессир. Я не совсем понимаю, чем вам помешал русский царь?

– Раз уж ты об этом заговорил, я раскрою тебе свои замыслы. Считаешь ли ты мир, в котором мы живем справедливым?

– Ни в коем случае! Именно в поисках справедливости я и пошел в масоны.

– Хорошо. За такой ответ я даже сделаю вид, что не заметил, как ты опустил обращение «мессир».

– О, простите, мессир.

– Ничего, надеюсь, впредь будешь внимательнее.

– Да, мессир.

– Так вот, вся несправедливость возникает от того, что и власть, и земные блага достаются людям не по заслугам, а по рождению. Монархи и аристократы владеют всем. Согласен?

– Абсолютно, мессир!

– Тогда скажи, на чем держится их власть?

– На силе оружия. Армия, полиция и все такое…, мессир.

– Это тоже, но это не главное. Их власть держится на многовековой идее божественного происхождения и освящения монархов. В прошлом веке я зародил в умах народов другую идею: свободы и демократии. Во Франции ее получилось внедрить. В Европе почти получилось. В какой-то миг я даже поверил, что объединение Европы от Лиссабона до Москвы под знаменем свободы состоялось. Но все разрушил русский царь.

– Я все понял, мессир! Вы собираетесь отомстить царю Александру!

– Нет, Клаус. Я никогда не мщу. Мстят равным или более сильным. Я лишь наказываю за проступки. Но не в случае с Александром. Разве он виновен, что отстоял свою идею? Нет. Но он стоит на пути моей идеи – идеи прогресса, и я его устраню.

– Позвольте угадаю, мессир? А университет Льежа вы выбрали, чтобы поговорить с мастером Сийесом?

– Не совсем. Говорить с ним будешь ты. Я никогда не предстаю перед старыми слугами в новом облике.

В Льеж они добрались спустя неделю. Кант предложил сначала снять жилье и отдохнуть. Эдгар отверг это предложение сходу. Сначала официальные формальности, потом все остальное. Эдгар проинструктировал гувернера, о чем тот должен говорить с руководством университета, и они направились прямо к ректору.

– Я хочу устроить своего ученика в ваш университет, господин ректор, – заявил Клаус Кант.

– Обычно говорят: отдать в обучение, – улыбнулся ректор, – а где ваш ученик?

– Мой ученик перед вами.

– Этот мальчик?! Но вы же понимаете, что мы не можем обучать столь… э… юных особ.

– Вам и не придется. Он не будет ходить на лекции к вашим профессорам. Учить его буду я сам. Ваши профессора его лишь проэкзаменуют, примерно, через год.

– Это так неожиданно…

– Двойная оплата.

– Вы хотите сказать, что готовы оплатить два года обучения без самого обучения и с неясной перспективой результатов экзамена?

– Не совсем. Сколько длится стандартный срок обучения? Три года? Вы получите оплату за шесть лет. Но мой мальчик будет зачислен без вступительного собеседования.

Ректор задумался. Его университету всего четыре года. Еще строятся корпуса, которые вытягивают из бюджета все больше денег. Если этот сумасшедший гувернер готов заплатить такие деньги, зачем отказываться? Риска никакого.

– На какой факультет вы планируете поступить?

– На математический.

– Ну, хорошо. Пишите заявление.