Родная деревня
Вариантов у Артёма было два. Оба связанные с тётушками. Один – старшая сестра матери жила на севере области, в таёжном районе, второй – младшая, та жила на юге области, в степном районе. Артём думал недолго, в Казахстане лысые степи надоели, выбрал таёжную тетушку. Лес, озёра и речка на краю деревни. Пусть не Иртыш, но тоже с рыбой. Собственно, Иртыш тоже недалеко. В детстве не один раз ездил в те края на каникулы.
– Сначала хотел на лодке плыть, – описывал одиссею Артём, – но передумал, лодку пришлось бы, скорее всего, бросить. Я её Геннадию Павловичу продал за условную цену и отправился на автобусе в деревню. Приезжаю к тёте, как снег на голову: «Можно пожить?» – «Живи». Матери звоню: я на твоей родине. Мама жила в двухкомнатной квартире с отцом своим, моим дедом. Отличный был дед – Трофим Фёдорович Никишин, родом с 1912 года. Старой закалки. У него была чёткая диссертация по жизни – в чужой карман не заглядывай, на чужое не зарься, не завидуй, живи по совести, людей уважай. Коммунистом был, воевал и жизнь честно прожил. Свою однокомнатную квартиру, когда я из армии вернулся, мне отдал, сам к маме переселился. Вообще молодец, четырёх дочек воспитал. Меня любил – первый и последний внук, у дочерей тоже сплошные девчонки. Да и у меня женский батальон. Со мной сбой в материнской линии – единственный мужик в ней в трёх поколениях. Дед после моего звонка отдаёт приказ: едем домой в Сибирь. Продали квартиру, дачу, гараж. Этого всего хватило на дом в деревне, коня, пилу «Дружбу» и вещи перевезти. Так сказать, нажитое семьёй за всю жизнь. И то хорошо продали. А дом, который я купил за тысячу долларов, пришлось бросить. Квартиру продал и хороший дом у немцев, они в Германию уезжали, купил. Даром оставил в Павлодаре. Не смог продать. Дед два года прожил на родине и почил. «Пошатался по свету, – говорил перед смертью, – но благодаря тебе, Артём, в родной земле буду лежать». И ещё говорил: «Ты, Артём, не мотайся по свету, я мотался-мотался, а всё одно, скажу тебе, лучше этого края нет, поверь старому дураку». К такой диссертации пришёл. Я с ней согласен. Деревня глухая, но храм есть и что хорошо – несколько православных людей из Омска дома у нас купили, на лето приезжают. Интересные люди. Со всеми подружился. Зимой за их домами присматриваю, летом вместе в храме служим мирским чином. Жаль, батюшки у нас не держатся.
Первый год Артём КаМАЗы с лесом разгружал, на пилораме работал. Осенью на кедровых орехах хорошо заработал. Шишка в тот год уродилась, лет десять такого урожая не было. Повезло. Двенадцать мешков чистого ореха Артём добыл. На второй год жизни в селе женился
Батюшка Стефан
Артём просит у меня разрешения закурить, жадно затягивается, будто полдня маялся без сигареты, а всего-то минут двадцать прошло после предыдущей.
– Иногда думаю о жизни своей многогрешной, – говорит, выпустив в сторону дым, – везёт мне. Жену Бог дал, лучше не надо, да я сумасброд не достоин её. Первое время раз в две недели в тайгу не схожу, обязательно стресс – уныние, раздражение, психи… Эгоист, что там говорить, привык один всю дорогу. И ничего с собой поделать не могу. Одно лекарство – в тайгу дня на три. Отойду там и снова впрягаюсь на две недели. Потом на месяц хватать стало. В тайгу захожу, через час мирское слетает, будто и не было. В избушке ли заночуешь, в палатке, бывает, под сосной, в душе мир, мысли чёрные не одолевают. Надо жить, работать, растить детей, молится. Господь в тайге ближе, и святые рядом. А сколько праведников на погостах в заброшенных деревнях! И крестов не осталось, а места святые. От того и радость берёт. Праведники закрыты от нас, да Господь всё ведает.
И рассказал Артём историю, услышанную от отца Иоанна. У его духовного чада, в роду была бабушка Матрона. Все в деревне знали – Матрона Богу молится. Одна на целую деревню. Остальные давно перековались, а она каждый день часы читала. Почему часы, про это уже никто не скажет. Висели в доме иконы, ни в какие времена образа не прятала и каждый день из года в год до самой смерти вставала под иконы и читала часы, утром – первый и третий, вечером – шестой и девятый. Деревни давно нет, разъехалась, разбрелась по свету, ни домика не осталось. Батюшка Иоанн услышал про Матрону и организовал экспедицию. Взял в проводники духовное чадо, родственницу Матроны. Найти могилку Матроны не надеялся, со дня её смерти лет пятьдесят миновало, духовное чадо в молодках бегала, когда схоронили Матрону. После того на кладбище, если раза два была, то хорошо. Кладбище у дороги. Точнее, что осталось от него. Вышел батюшка с духовным чадом из машины, по высокой траве направились к погосту. Смотрят, крест в одиночестве стоит, подошли, на нём надпись. И чудо, под единственным сохранившемся кресте Матрона-богомолка лежит. Батюшка чуть тронул перекладину, крест упал, будто ждал часа, когда приедут, на большее крепости не осталось. Батюшка отпел Матрону, заодно панихиду по всем лежащим на кладбище отслужил.
Как не сделать вывода: угодила Матрона Господу Богу молитвой. Деревня умерла, исключили её преобразователи земли русской из современных карт, только память о Матроне-богомолке дотянулась до наших дней.
– Такие чудеса в нашей тайге, – закончил рассказ Артём. – Чадо батюшки Иоанна не пожалела денег, заказала металлический крест, поставила на кладбище Матроне-богомолке и всем остальным землякам. Слышал от стариков, по таёжным тропам у нас ещё в шестидесятые годы ходили своими путями монахи, просились в деревнях на ночлег, бывало, что крестили детей, а то и молены служили, если старухи просили…
Места, где живёт Артём глухие. Полоса тайги, а дальше на север пресловутому Макару, который гоняет телят куда подальше, делать нечего, пасти скотинку негде – Васюганье, океан болот. Тайга не скажешь, совсем дикая, но наткнуться на след лося, медведя – не такая уж редкость. С лосями Артёму наяву приходилось много раз встречаться, с медведями Бог миловал. Один раз за двадцать лет сподобился. Идёт преспокойненько, вдруг видит, впереди, наискосок от дороги, что-то чернеет в сумерках. Что такое? «Такое» головой с круглыми ушами замотало. Медведь. Не из больших, а всё одно не в зоопарке. Покрутил головой, будто дурные мысли отогнал, и двинулся в направлении Артёма. Но не из соображений поближе познакомиться. Не учуял хозяин тайги присутствие человека, с подветренной стороны шёл. Артём не стал ждать, когда нос к носу столкнутся – на опережение запел «Богородицу».
– Во всё горло заорал, – со смехом рассказывал. – Ружья не было. Первое время с ружьём ходил, потом перестал брать. Мишка на меня посмотрел и побежал в лес. А я продолжаю орать. Весна была, ещё неизвестно поел он после зимней спячки или голодным шатался по тайге. Я тогда к батюшке Стефану в Сосновку шёл. Батюшке говорю: «Топтыгина встретил». Он зашумел: «Твержу тебе, нечего ко мне таскаться! Задерёт медведь». С батюшкой мне более чем повезло. Восемь лет бегал к нему. Ершистый, чуть что – ругаться, но хороший. По мне такой и нужен. Взмолюсь супруге: «Анастасия Фёдоровна, отпусти, край к отцу Стефану надо». – «Да иди, – махнёт рукой, – иди уже. Всё одно толку от тебя никакого, если не отпущу». Я только что не подпрыгну от счастья, как ребетёнок. Рюкзак хватаю и за ворота, пока не передумала Анастасия Фёдоровна… А в тайге благодать. За плечами рюкзак, в руке чётки, Иисусова молитва на сердце… На каждой сотне поклоны делаю… Десять километров прошагаешь, двадцать, а легко, будто на прогулке. Дороги в тайге хорошие – ещё царские, оканавленные. И до сих пор не зарастают. Те, что в советское время прокладывали – зарастают, этим далеко за сто лет, а по сей день ровненькие. Видать, с молитвой делали. Довелось однажды у вертолётчиков посмотреть лётные карты, оказывается, лётчики и вертолётчики по царским дорогам ориентируются. Деревень при царе-батюшке много понастроили в тайге – через каждые пять-десять километров. Большинство советскую власть пережили, а в последние времена резко стали умирать. Но дороги ещё есть. Сорок шесть километров до батюшки за день пробегал. Всего-то неудобство – две речки вброд пересечь. Мостов нет, но это мелочь. Я как узнал, в Сосновке батюшка живёт, сам не свой сделался – надо срочно идти к нему. Он там, а я здесь – непорядок. Раньше до Сосновки ни разу не добирался, тут пошёл. Прихожу, поздоровался, подхожу под благословение, он ногами затопал: «Кто ты такой? Кто тебя послал? Зачем пришёл? Иди отсюда и больше не ходи!» Осерчал. По-настоящему рассердился. Не хотел чужаков. Я давай прощения просить, мол, исповедоваться пришёл. «Нечего ко мне ходить, батюшек тебе мало? Я грешник последний, он ко мне приволокся!» Кипятился, кипятился, я стою с повинной головой, но не ухожу. Ему деваться некуда, вечер на дворе, надо принимать странника – смилостивился. По нескольку раз в год ходил к нему. Пешком или на велосипеде, зимой – на лыжах. Однажды зимой накатило, свет белый не мил, на лыжи и к батюшке Стефану. Вина прихватил. Выпили по чарке (батюшка и в восемьдесят лет выпивал), я давай плакаться: батюшка, мочи нет терпеть, погряз в суете – работа, дом, достало всё, обрыдло! Махну на всё, уйду в лес с концами! Утром смотрю, лыж моих нет, батюшка ночью спрятал на всякий случай – вдруг взбредёт в голову блаженному сломя голову рвануть в тайгу.
На этих словах меня осенило, о каком батюшке Артём ведёт речь. Я сталкивался с отцом Стефаном в Татьяновке, в монастыре у игуменьи Варвары. Показывая на батюшку, знакомая восторженным шёпотом доложила: батюшка в затворе много лет в тайге пребывал, а сейчас ослаб, приехал в монастырь. По благословению владыки Феодосия их семь человек пришли в заброшенную деревню, пятерых хватило на несколько недель, поняли, жизнь в скиту не их удел, сбежали. Один две зимы стойко держался, но и он ушёл в мир. Лишь отец Стефан двенадцать лет провёл в затворе.
Батюшка Стефан один из многих, кто волей жизненных обстоятельств попал в девяностые годы в круг общения владыки Феодосия. Владыка был постоянно озабочен пополнением иерейского корпуса. Открывались новые церкви в Омске, области, создавались новые приходы. Церковь переживала бурный подъём, батюшек постоянно не хватало. Подозреваю, владыка каждого светского мужчину, попадающего в поле его зрения, рассматривал на предмет – годен или нет к церковному служению. Надо сказать, все из иереев призыва владыки Феодосия с кем приходилось сталкиваться, стали ревностными священниками. Или владыка Феодосий был настолько прозорлив, или каждый менялся под воздействием благодати, сходившей на него при рукоположении. Последнее не всегда верно – разные есть священники, но у владыки Феодосия промахов не знаю. Батюшка Стефан в светской жизни носил имя Степан, однажды порекомендовали его владыке Феодосию в качестве хорошего водителя, возил-возил митрополита, да и поддался на его призыв, стал иереем.
– Насколько помню, – сказал я Артёму, – отец Стефан не задержался у матушки Варвары?
– Конечно, – заулыбался собеседник, – когда уходил из Сосновки в монастырь, я ещё подумал: на сколько времени его хватит? Два с половиной месяца прожил в монастыре и сбежал в тайгу. Не удержало, что самому готовить, стирать, воду таскать, печь топить. Пусть со здоровьем проблемы, это не остановило. От матушки Варвары пришёл в Сосновку и за голову схватился – на пустое место вернулся, всё раздал – корову держал, курочек… Козу потом завёл. И ещё год в тайге прожил. После его смерти я узнал от знакомого, Николая Хорева, он батюшку поддерживал – еду привозил, бензин для генератора – узнал, что батюшка литургию в Сосновку служил… Мне не открылся. Приду, мы с ним помолимся, акафист почитаем, за трапезой не в пост вина попьём. От вина батюшка не отказывался. Одна комната в доме была нежилая. Дальняя, небольшая – метров семь квадратных. Служебные книги там лежали, я заглядывал, пока батюшке дома не было, но не проходил внутрь. В ней, оказывается, литургию служил. Один. Как-то прихожу, он давай плакаться: «Молодые ребята приехали, давай подтрунивать, мол, священник ты не настоящий! А меня Феодосий рукополагал. Они не верят. Покажи, просят, бумагу, а у меня нет». Я говорю: «Батюшка, у нас в деревне престол не номерной, вы батюшка не номерной. В последние времена мы вас за бороду притащим, будете у нас служить». – «Притащите, притащите! Послужу во вред антихристу». Потом добился, дали ему в епархии бумагу, на стену повесил: «Пусть все видят, что я поп взаправдешный!»
Артём замолчал, наверное, перед его внутренним взором встали картины, связанные с Сосновкой, батюшкой, их встречами, долгими разговорами. На многие километры вокруг стояла тайга. От этого было ощущение оторванности от мира, ненужности житейских мелочей. Со стены смотрел на них Спас Нерукотворный. Сидели за столом, сколоченным из широких досок, почерневших от времени. Батюшка не любил клеёнки. Невысокого роста, крепкий, сидел он, положив руки на стол. По ним читалось – много работы переделали.
– Когда познакомились, – продолжал рассказ о батюшке Стефане Артём, – его голова едва не вся чёрная была, а вот борода наполовину белая. Окончательно при мне поседел. Нет, исключительный батюшка. Бывало, и гнал. Однажды прихожу, он: «Чё пришёл? Тебя только не хватало. У меня люди по грибы приехали». Выпроводил. Под Сосновкой сумасшедшее на грибы место. За ними монашествующие приезжали и высокие люди, как-то депутат из Омска был. Нигде таких белых не встречал – рядами стоят! Да здоровенные, без червоточин. Десятками вёдер собирали батюшкины гости. Тут же перерабатывали, в ёмкости затаривали. Выгнал меня батюшка, я в другом доме переночевал. А лето, много ли для сна надо, два часа поспал, проснулся, правило вычитал, чай заварил, попил, покурил. Разный был батюшка, то придёшь, пластом лежит – астма замучила, то весь как подпружиненный: «Хорошо, что пришёл, помоги крышу отремонтировать». Хватает бревно, на плечо и на чердак по лестнице. Я ему: «Батюшка, дайте мне!» – «Не мешай! Бери молоток, гвозди, лезь следом! Да аккуратнее, смотри под ноги, сверзишься – жена потом будет клясть меня!» Или два двенадцатилитровых ведра схватит и за водой. Я попытаюсь забрать, мол, давайте схожу, он: «Ты не знаешь, как черпать и носить, не путайся под ногами!»
Другим человеком от него возвращался, как живой воды напьюсь. Батюшка обыкновенно поворчит: «Чё ты ко мне ходишь? Езжай в Татьяновку к матушке Варваре, или в Тамбовку к батюшке Василию, или в Ольховку к игумену Феофану… Нечего ко мне ходить! Кто я такой? Неграмотный поп».
Господь сподобил такой радости – знать батюшку Стефана. Последние два года жил он в Омске. Ослаб для тайги. Но всё равно летом приезжал в Сосновку, не мог без неё. На восемьдесят пятом году умер. За два дня до смерти столкнулись, выхожу из Крестовоздвиженского, навстречу от ворот шагает батюшка в подряснике, крест на груди. Я до этого звонил Николаю: с батюшкой хочу увидеться. А тут вот он. Обнялись. Зазвал в трапезную на чай. Посидели, повспоминали, дело под вечер, батюшка предложил переночевать у него, я, дурашка, отказался, домой торопился уехать. «Да успеешь ты домой», – убеждал остаться, как чувствовал – в последний раз виделись. Через два дня Николай Хорев звонит – батюшка Стефан умер. Причастился накануне и умер. Разве чудо, что я нежданно-негаданно столкнулся с ним в церкви в тот раз. Бог сподобил напоследок встретиться с батюшкой. Да и вообще он чудо в моей жизни.
На Александра Невского
Объявили посадку на автобус Артёма. Попрощались, Артём, припадая на левую ногу, пошёл на посадку. В СИЗО, было дело, досталось его ноге, старая травма время от времени напоминает о тюремных буднях. Уходя, Артём пригласил в гости: «Приезжайте, не пожалеете». Давно собираюсь съездить в его село. Много наслышан о нём, хотелось посмотреть деревянный храм, которому больше ста лет, побродить по тайге. По-настоящему медвежий угол, в котором живут люди, вопреки всем реформам, уничтожающим деревню. Непросто, тяжело порой, но живут. Сколько идолов придумала себе и провозгласила России за последнее столетие. Сначала поклонялась им, потом сбрасывала, равняла с землёй. Сейчас Москва придумала «цифровую экономику», которая должна привести нас в светлое будущее всеобщего благоденствия. У Артёма на это счёт «своя диссертация»:
– От лукавого всё это, а лукавый, сам знаешь, под свой знаменатель норовит свести всё и вся, под своё число подогнать. А мы должны по воле Божьей каяться, молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать, благодарить и любить всех. По себе чувствую, Господь наставляет, укрепляет, силы даёт. В семинарию вчера зашёл, на службе в семинарской церкви помолился. Какое чудо – литургия. Вам городским хоть каждый день ходи на литургию. Для меня – редкая радость. До слёз радость. Чудо. Помолюсь, и снова жить хочется, в будущее идти. Детей растить, скорби терпеть, в тайгу ходить, водку пить… Прости меня, Господи, грешного, бывает невтерпёж захочется…
Второй раз встретились с Артёмом тем же летом, точнее осенью – двенадцатого сентября. Хотя по юлианскому календарю – лето, лучшее время согласно «диссертации» Артёма. Я отправился в автомобильный Крестный ход по северу области. Конечная точка маршрута – храм в честь Александра Невского в селе, где жил Артём. Крестный ход возглавлял владыка. Погожим ранним утром кавалькада машин с иконами на лобовых стёклах, на капотах большие наклейки с цветным изображением русского витязя, переправилась через Иртыш на пароме и по разбитой дороге поехала в село. Церковь встретила паломников колокольным перезвоном. Два хоругвеносца стояли на высоком крыльце, один из них – Артём, серьёзный, в пиджаке.
Деревянный храм, построенный в самом начале XX века на средства фонда императора Александра III, стоял на краю села, на возвышенности. В ограде, соревнуясь высотой с колокольней, тянулись в небо красавцы кедры. Экзотикой они не являлись. Метрах в двухстах от церкви текла таёжная река, по высокому берегу рос густой кедрач.
Крестный ход был великим событием для православных села, в текущем году ни разу не служилась литургия в их храме, и вдруг архиерей, священство. Сослужили владыке четыре батюшки, диакон, хор. Одно жалко, православных в селе осталось совсем немного. Местные не заполонили церковь.
После литургии, когда паломников пригласили в школу на трапезу, я остался в опустевшем церковном дворе и дал разыграться фантазии, представил, как лет сто десять назад, до всех революций, в такой же престольный праздник шли в храм сельчане. Церковный двор был обращён к селу, оно лежало внизу как на ладони, лишь одну часть закрывала сосновая рощица.
Я представил нарядных баб и мужиков. Чинные, торжественные преисполненные значимости праздника они двигались по улице. Тут же дети, парни и девушки. Село переселенческое, белорусы с особым говором, уже частично сибирским, представили губерний центральной России, тоже с характерной речью. Небо такое же серенькое, как сегодня, утро тихое, безветренное. Звонарь-пономарь поднялся на колокольню, взялся за верёвки, зазвучал благовест, звон поплыл над домами, многочисленными дворовыми постройками, огородами, уходя в тайгу, подступающую со всех сторон, и затихал в кронах высоких дерев.
Для разросшегося села храм стал маленьким, перед войной 1914 года подумывали, а не пора ли строить новый, сегодня в основном приезжие паломники стояли на службе. От силы десятка полтора местных набралось. Артём пришёл со всей семьёй. Лишь старшей дочери не было, контрольная по математике, и приёмной, училась в колледже. Три малышки, две из них школьницы, третьей лет пять, не маялись на службе, стояли смирно. Младшая время от времени садилась на корточки. Артём с женой стояли позади дочерей. Девочки друг за другом пошли к Святой Чаше. Артём проследил, чтобы правильно сложили руки, что-то прошептал на ухо каждой.
В наших разговорах Артём несколько раз повторял: «Не достоин я их, не достоин. Но слава Богу, они у меня есть».
Яблочный Спас
рассказ художницы
Пятнадцать лет назад осенила бредовая идея – устроить выставку картин омских художников на Преображение Господне. Не в галерее для праздношатающейся публики, а на Алтае, на горе – для Творца. Ни больше, ни меньше. Дерзновенно задумала продемонстрировать Богу плоды наших трудов. Посмотри, Господи, как мы распорядились талантами, Тобой нам грешным данными.
В Алтайском заповеднике на центральной усадьбе Яйлю и кордоне Беле на горных террасах, что у Телецкого озера, стоят яблоневые сады. Чудес на Алтае много – это одно из них: кругом суровая природа – леса, тайга, морозные зимы, а здесь полноценные многогектарные сады. Телецкое озеро в горной котловине создаёт в самый раз для яблонь климат. Плоды такие, что всем яблокам яблоки. Самому Сталину, говорят, отправляли в Кремль яблочки алтайских гор. Место чистейшее. Ничто не коптит, не дымит, только и можно добраться по озеру или на конях. В тридцатые годы прошлого века заложили сады, и лучше не надо…
Алтай очаровал меня с первого раза… Лесистые горы, прозрачные струи водопадов, стремительные по камням несущиеся речки… И Телецкое озеро. Само по себе чудо! Десяток раз поменяется за день. Вот оно само спокойствие, в утреннем тумане продолжает ночной сон. Тишина разлита кругом… Или днём нежится гладь воды под высоким солнцем… Ты сидишь на берегу и так благостно на душе от умиротворяющей красоты. Но вдруг погонит ветер низкие тучи, закроет горы, вода растревожится… По местному поверью, поверженный богатырём дракон лежит на самой глубине, время от времени чудище напоминает о себе, начинает недовольно ворочаться, и тогда на озере непогода.
В первый раз ехала на Алтай рисовать, да краски так ни разу и не достала. Зато фотоаппарат не выпускала из рук – поминутно щёлкала… Жадно забивала флешку фотоаппарата красотами в надежде дома, глядя на снимки, вдохновиться и рисовать… Пребывала в постоянной восторженности… Горная речка, на берегу баня. Напаришься и в воду… Речка неглубокая, быстрая… И время исчезает. Звёздное небо, ледяная вода… Ты распадаешься, расщепляешься на молекулы, атомы… Растворяешься в звёздной темноте, в ледяной воде, тайге, что от берега уходит в горы… Ты есть, и тебя нет. Полное ощущение единства с огромным миром. Такое испытывала только в храме.
Алтай надарил столько радостей!.. Бегала в восторге, восхищалась – одним, другим, третьим…
Потом год мечтала о новой поездке… Второй раз Алтай встретил сдержанно: ага, снова приехала, это хорошо, теперь можно и поговорить. Вкусное тебе показал, пора к серьёзному приступать. Жила в другом ритме, за фотоаппарат поминутно не хваталась, не скакала с квадратными глазами: ой, радуга! Ой, водопад! Что там ещё за поворотом? Давайте-давайте… Красота воспринималась не калейдоскопом.
Приехала на кордон Беле и пять дней жила без планов и беготни, бесцельно ходила по окрестностям, смотрела, немного рисовала. Августовская благодать, теплынь воздушными волнами накатывает землю, солнце золотым яблоком, озеро серебряной чашей, и Золотая гора – Алтын-туу – зелёной глыбой над другим берегом возвышается. В саду ряды яблонь, да такие рясные. Возьмёшься за ветку, чуть тряхнёшь, яблоки скороговоркой на траву…
Никаких мыслей о выставке ещё не было. Но что-то сдвинулось именно на Алтае. Перед самым отъездом познакомилась с Мишей Иконниковым… Будто кто-то специально задержал меня на кордоне Беле для встречи с ним, чтобы через полгода он уговорил отправиться в Ивановскую область к отцу Александру. После чего минует ещё полтора года, прежде чем задумаю выставку, а батюшка Александр поддержит и даст благословение.
Пришлось побегать с проектом, поуговаривать официальные лица, напирала на экологию души, её воспитание красотой, духовное возрастание… Скажу без ложной скромности: была бы не я, если не пробила, не убедила.
Нашла спонсоров, оплатили автобус. А если дорога бесплатная, получается дёшево. Съездить на Алтай на таких условиях, это практически даром. Поэтому братья-художники откликнулись с удовольствием. Пятнадцатого августа прибыли в Яйлю – тепло, солнечно, настоящее лето… Всё восхитительно. На лугу зароешься лицом в траву – можно часами каждую травинку, каждый цветочек разглядывать. И тишина… С неба ли нисходит на горы или от озера поднимается под облака? Великомученица Варвара поражалась красотой дольнего мира с высоты башни, куда заточил дочь отец-язычник. Любовалась лесистыми горами, быстрыми реками, гармонией ночных светил и запал в душу вопрос: кто сотворил сие великолепие?.. Кто Творец красоты. Великомученица, оказавшись заточённой в башню задумалась, нам вообще некогда задумываться при наших скоростях…
Дождь начался девятнадцатого августа под утро. Небо беспросветно затянуло. Льёт и льёт. Местные говорят: гора в тучах (Алтын-туу) – значит, на неделю непогода. На метеостанции такого же мнения: дней на пять зарядил, меньше у нас не бывает. Художники приуныли. Те, у кого с собой было спиртное, стали прикладываться к фляжкам. Трезвенники откровенно занервничали: что за выставка в дождь? Я не только братьев-художников сагитировала, пиар-компанию развернула – телевизионщиков притащила. Они изнылись: вот, приволоклись за тыщу вёрст дождя хлебать! Им надо сюжет из командировки про выставку привезти.
Я в психе. Взбаламутила, сорвала, заманила людей – и что? Пошла в сад, упала под яблоней лицом вниз, разревелась: «Господи, если Ты есть, помоги… Видишь мой позор, сорвала столько людей, наобещала…»
Лежу, реву, благо никто не слышит… Кто в дождь потащится в сад? Не знаю, сколько провалялась… Было настолько больно, настолько обидно. Ведь хорошее дело затеяла… Потрачено столько времени и сил… Так была уверена – всё получится, всем понравится… Реву, прошу: «Господи, у тебя нет ничего невозможного… Если Ты есть…» Дерзнула глаголить: «Если Ты есть…» Я в дождевике чуть не до пят, в резиновых сапогах… Вдруг чувствую – что-то изменилось в мире. Тихо. Поднимаю голову – с яблони редкие капли падают… Вскочила на ноги и на кордон… Народ в волнении – дождя нет, а я запропала… Достали картины. Развешали, кто как сумел. Кто на лестнице, кто на яблоне, кто на копну сена пристроил. Кто шпагат натянул – на нём развесил. По озеру дождь лупит – как шёл, ни на минутку не прервался – а у нас ни капельки. Чудо, натуральное чудо. Тучи над поляной расступились, солнце лучами брызнуло, засверкали капли на траве, листве…
Местное население поначалу никак не реагировало. Исключительно для себя первый раз выставка получилась.
На следующий год узнала, что восточный берег Телецкого озера самый дождливый во всей Западной Сибири. Микроклимат кроме тепла ещё и влагой отличается. Летние дожди – постоянное явление. Снова утром на Яблочный Спас небо нахмурилось. Плакать в сад больше не побежала, ещё в Омске надоумили для нужной погоды акафист читать. Попросила ребят-художников, кто хоть немного воцерковлён, дала им сборник акафистов: читайте по очереди. Тоже чудо. Пока читают – нормально, стоит прерваться – дождь начинается. Я сделала рекламу выставке в Горно-Алтайске и на многих турбазах. К открытию гости на катере приехали. Удивляются: кругом дождь, а здесь благодать. Изумительно выставка прошла. Вот Алтын-туу над озером возвышается, а вот гора на картине. Рядом холст «Телецкое». Зритель постоит рядом с ним и обязательно переведёт взгляд на само озеро, которое лежит внизу. Кто-то длинные бусы из маленьких яблок сделал, на шею повесил. Кто-то золотой фольгой обернул плоды и раздаривает: берите райские яблочки. Все счастливые, улыбаются… Хорошо… Солнце, зелёная гора, пахучий, дышащий августовским раздольем ветер… Мы пару тазов пирожков с яблоками (на то он и Спас – начинать яблочки есть) напекли, чаю наварили… Художники и кто в гости приехал – все в эйфории… Местные видят – народ веселится, тоже подтянулись.
На третью выставку ещё больше народу приехало. Художница с Барнаула батики привезла. Серия называлась «Радуга». И все-то картины излучали радость, счастье. Думаю, а что если всю серию в форме радуги развесить. Начали искать подручный материал (палки, ветки длинные), да как ни ухитрялись – рушатся конструкции. Осени меня идея раньше, можно у местных было что-то взять, тут время поджимает… Мне ещё свои картины развешивать… В конце концов расставили батики на одном уровне – не получилось радугой.
Я в тот год гуашь привезла. Дождя нет, да небосвод чистым не назовёшь. Развесила. Люди подходят, что-то спрашивают, отвечаю, сама вверх посматриваю, для гуаши влага – смерть. Для любой картины, для гуаши подавно. Тучки по краю неба ходят. Лучше, думаю, перестраховаться… Только завернула в плёнку картины – дождь. Слепой. Солнце, а он реденький, меленький, золотой… Как благословение. И вдруг во всё небо радуга встала… Вы пытались батики под меня развесить, я сама картиной на вашей выставке…
С Хакасии приехал Саша Зайцев. Он на Алтай впервые попал, ошалел от переизбытка чувств и захотел на флейте поиграть. В Хакассии освоил хакасскую, мечтал на алтайской попробовать. Раза три спрашивал у меня: «Где бы взять?» А я откуда знаю. «Поспрошай у местных», – говорю. Получилось как в сказке «Изумрудный город». По просьбе трудящихся волшебник Гудвин реализует желания. Саша в доме у местной женщины поселился, пошёл покурить, смотрит в сенцах на полочке в пыли и паутине флейта. Единственная на весь посёлок и именно в доме, где Саша остановился. От мужа хозяйки инструмент остался. Саша вытер, продул и заиграл.
Но сказка продолжается, в соседний дом к родственникам из Новосибирска приехала студентка консерватории, флейтистка. Пришла на открытие выставки. Дождь закончился, радуга в небе, тепло, даже жарко. Под горячим солнцем аромат от трав и цветов поднимается, яблочный дух к нему примешивается… А девочка на флейте (сама, как флейта изящная) играет «Город золотой»:
Под небом голубым есть город золотой
С прозрачными воротами и яркою звездой,
А в городе том сад, все травы да цветы…
Все восторженные, счастливые… Музыка, запахи, картины. Яблочный Спас…
На четвёртый год приехал отец Сергий, из села Турочак. Как всегда дождь моросит. Он достаёт свечи, ставит на столик икону, начинает молебен, тут же тучи разлетаются, на небе образуется чистое пространство и оттуда солнце…
На пятый год привезли мы из Омска в Яйлю «странствующий аил» – передвижной выставочный зал. Я сама проект сделала, по нему склеили огромный с прозрачным верхом складывающий шатёр в форме алтайской юрты – аила. Устанавливается максимум за два часа. Поставили, развесили картины в аиле, небо в тот раз не прояснялось ни на пол часика. Постоянно дождило. Яснее ясного было показано: раз не верите – пожалуйста.