Сайгак на колёсах
Елена, дочь деда Петра Рыбася, и сын его Борис пребывали в сильной тревоге. Отец, ветеран Великой Отечественной войны и инвалид её сражений, подал губернатору прошение о выделении автомобиля.
Тревога была не в том, что откажут заслуженному воину. Как раз на сто восемьдесят градусов наоборот. Вдруг удовлетворят просьбу. Странный народ, скажет не знающий деда Петра гражданин, им на льготных условиях машину могут отвалить, они фордыбачатся.
Знакомые ветерана горячо понимают его детей, душа которых всего один годик и была на спокойном месте, пока грудой железа стоял в гараже «запорожец» деда Петра, двадцать лет назад подаренный советской властью.
В военном прошлом ветеран оторви да брось какой был отчаянный разведчик. Таким в душе и остался по сию пору. А в теле уже семьдесят пять лет.
Дальтоник – это самый безобидный изъян автолюбителя деда Петра. Огни светофора можно по счёту определять. Вверху – красный, внизу – зелёный, посредине – жёлтый. Так дед цвета и различает. Куриная слепота, когда в темноте дед Петро дальше своего носа ни бельмеса не видит, тоже терпимый недостаток. Ночью за языками уже не ездить. На дачу и за грибами днём гоняет. Хуже, что реакция у бывшего разведчика ниже некуда. На поворотах, как плохой велосипедист, действует. Дугу такого радиуса закладывает, что обязательно встречную полосу прихватит.
И ни тени волнений. Ему – что раньше в тыл врага сбегать, что сейчас против шерсти на шоссе проехаться. Запросто. А ведь не советские времена. Джипов и «мерседесов» на дороге, как насекомых у иного бомжа. Воткнись в такой – квартирой не рассчитаешься… Но деду разве докажешь, что новым русским, у которых в голове одна извилина, и та в виде доллара, до фонаря его раны, ордена и протезы вместо ног.
Так как ног у деда Петра нет, отсюда – управление ручное.
Дочь Елена без «Отче наш» ездить с отцом не может. Сидит, крепко пристегнувшись ремнём, и без конца повторяет: «Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое…»
Жизнь «запорожца» деда Петра была полна ярких событий: кузов каждым погнутым миллиметром – других не имелось – помнил кюветы, столбы, перевороты, потери колёс… Попав в руки деда, «запорожец» с радостью воспринял разудалый характер хозяина. Автомобиль и сам был натурой неуёмной. Получилось: два сапога – пара. Не вспомнить дня, чтобы машина была полностью исправна. Отказывали тормоза, рвался в дороге ремень вентилятора, садился аккумулятор в неподходящий момент…
В нашем рассказе претензий к аккумулятору, ремню и двигателю не было. В нашем рассказе сцепление не сцепляло. Дед Петро, надумав поехать с дачи домой, передвигался скачками. После каждого торможения сайгаком срывался с места в карьер, и ниже шестидесяти километров в час не получалось. Выше тоже. Но скоростей «Формулы-1» и не требовалось.
На удивление, тормоза держали. Иначе – кто его знает, до чего допрыгался бы.
Оно и так в тот день вышло, хуже не бывает.
Прискакал дед Петро домой. Да не в условленный час. Должен был по оговоренным с дочерью планам через день прибыть, но ему заегозило раньше. Про внезапно открывшееся недержание Елена, конечно, не знала.
Когда на дачу приехала и соседи доложили: дед Петро отбыл, сердце заныло в недобром предчувствии. Чего хорошего ждать, если собственными руками погреб на просушку открыла, стальную крышку люка в три миллиметра толщиной перпендикулярно проезжей части гаража ломом застопорила.
Побежала на электричку. Только догнать по рельсам «запорожец» не удалось.
Дед с дачи благополучно прискакал – плюс к сцеплению ничего в дороге не отказало – дверь гаража открыл. С его куриной слепотой разве мог что-то в сумраке помещения узреть? Собственно, и не смотрел. Что в родном гараже разглядывать? И так всё с закрытыми глазами знает. Поэтому уверенно сел в машину, отпустил тормоза и прыжком влетел в гараж. Помеху так и не увидел. После удара крышка багажника (как известно, он у «запорожца» шиворот-навыворот, спереди находится) подскочила вверх. У крышки без того был неправильный «прикус» – итог столкновения с забором дачи, тут совсем перекорёжило.
Дед Петро понял: его в гараже не ждали, и оперативно дал задний ход. Выпрыгнул за ворота.
Как в кино – ни раньше, ни позже, сын Борис мимо на машине спешил. По этой дороге он вообще никогда не ездил. Раз в год, если и занесёт… А тут…
Елена потом втихушку радовалась, что Борис был.
Дед, как инвалид войны, гараж в хорошем месте отвоевал. Впритык к напряжённой трассе. Удобно, не надо по закоулкам крутиться, и всегда чисто. А недавно поблизости бар со стриптизом открыли. Дед Петро уже девками, показывающими под музыку сахарные места, не интересовался, а вот иномарки под вечер на сладкое летели мимо гаража…
Если бы такой иностранной красавице в бочину дед врубился…
Бог миловал. Родному сыну в борт врезался. Тот накануне закончил предпродажную подготовку своих «Жигулей», торопился к покупателю в предвкушении денег, а тут родной папаня, как с цепи сорвавшись…
И опять повезло, долбанувшись в авто сына и вылетев от удара на середину проезжей части, наскочил не на «вольво», не на «мерседес» или КамАЗ – на ветхую бабульку, что шкандыбала через дорогу, опираясь на лыжную палку. Еле волочилась, припадая на все больные ноги…
И вдруг на неё жуть летит. «Запорожец» на конвейере красавцем не назовёшь, тут вдобавок перекорёженная крышка багажника, как челюсть акулы, распахнута. Зада вообще нет. Он в салон переместился после встречи с «Жигулями». Бабку по идее должен был кондрашка обнять от такой напасти.
Да не из тех была, у кого жизнь мёдом текла. Закалилась в невзгодах и лишениях. Такой прыжок сделала с двух ног и палки, используемой как спортивный шест, что любо-дорого поглядеть. Дед Петро не смог полюбоваться – крышка багажника, пастью хищника распахнутая, обзор перекрывала. Поэтому, крутнув руль, сам того не желая, опять в сторону бабки направил зверюгу на колёсах.
По всем показателям прежней жизни «запорожцу» после двойного удара – физиономией о крышку, задом о «Жигуль» – следовало заглохнуть на веки вечные. Он вразнос пошёл. Двигатель, форсажно ревя, не выключался, как ни старался укротить его дед Петро. И тормоза отказали. «Запорожец» кровожадным хищником прыгал по дороге, норовя подмять под себя резвую старушенцию. Та скакала, как на горячей сковородке. Инвалидные ноги вытворяли чудеса спорта, уходя от четырехколёсной опасности. Лет десять, не меньше, кроме шарканья при ходьбе, ничего прытче не могли, а тут бабуля козой летала во все боковые стороны и вперёд-назад.
– Хохол треклятый! – клеймила в прыжках преследователя.
Обидное прозвище могло относиться и к деду Петро, и к «запорожцу». Дед из-за рёва не услышал обидные слова, автомобиль оскорбился. С ещё большей настойчивостью стал гонять бабку, не давая отдышаться и наложить на себя спасительное крестное знамение.
Дед Петро бросил руль, всё равно дорогу не видел – обзор был наглухо закрыт, принялся шарить под приборной доской в надежде разорвать цепь зажигания, дабы укротить сбесившегося мерина.
– Насильник! – верещала бабуля. – Поганец!
Наконец к автомобилю подбежал Борис, засунул руку в перекорёженное чрево и выдернул пучок проводов.
«Запорожец» испустил дух в миллиметре от бабули.
Дед тоже был спасён. Из-за поворота вылетели иномарки, спешащие поглазеть на девок, снимающих исподнее на сцене бара.
Продолжай «запорожец» скакать неуправляемым сайгаком, иномарки навряд ли невредимыми добрались до голобабского действа. Но деду повезло…
Старушенция не весь порох сожгла в прыжках, сделала ещё один – на этот раз не от машины, а наоборот. И со всего маху титановой палкой по лобовому стеклу саданула. Водитель инстинктивно закрыл глаза, а когда открыл, то лучше бы сидел, зажмурившись. По стеклу рясно змеились трещины. За секунду до этого дед Петро с удовлетворением подвёл итог передряги: «Зато лобовое целое…»
…Добрых полгода надоедал дочери:
– Борис, расстреляй меня комар, обиделся, что ли? Не звонит. Когда он думает машину мне ладить?
Но Борис поклялся ни за что ремонт «запорожцу» не делать.
И вот теперь родственники с ужасом ждут решения губернатора – возьмёт да облагодетельствует деда Петра новым автомобилем.
Подсолнушки
Петро Рыбась познакомился с Иваном Сошниковым в госпитале. У Ивана отростки вредные появились на позвоночнике. С таким дополнением врачи запретили мягко спать. На щите из досок назначили. Маялся, конечно, бедолага на деревянной перине. Стелет сверху простынку и посмеивается: «Как бы горошина не попалась, а то буду до утра крутиться!» Не унывал. И рыжий, аж глазам больно. Без ноги. В палате завёл порядок – на ужин обязательно бутылочку. И первый коронный тост:
– Дай Бог здоровья выпить! Тогда будет здоровье заработать!
А не будет здоровья выпить, хрен заработаешь! Не только на рюмку, но и на хлеб!
Примут по соточке бойцы, всенепременно воспоминаниям предадутся.
– В сорок четвёртом в бандеровских краях, – рассказывал Иван, –
ротный вызывает: срочно доставить секретный пакет. Выбирай, говорит, напарника любого звания и вперёд. Чтобы к утру пакет был в штабе. Я Вадика Звонарёва, земляка из Тюмени, взял. Погода сволочная стояла. Распутица, грязища. Сапоги просыхать не успевали. Время к ночи. Небо затянуто, месяц на минутку зыркнет из-за туч, и опять темнота. Вышли за село. Дорога раздваивается. По карте определились: одна совпадает с нашим азимутом. Всё легче грязь месить. Идём. Вдруг Вадик хвать меня за руку и тянет вниз. Ложись, дескать. Я и сам вижу – впереди стоит кто-то. А там ведь не только немцев надо бояться. От любого местного пули жди. Вадик Звонарёв через неделю так и погиб. Нам сторого-настрого запрещали в одиночку перемещаться. Они без сопровождения поехали, в глухом месте машину обстреляли. И Вадика наповал.
– Да уж, – подтвердил Петро, тоже воевавший в тех краях. – Поганый народ. Везде местное население помогало. Этих, бывало,
не допросишься. Надо, скажем, переправу делать, никто не выйдет по-доброму. Один прикидывается валенком – по-русски ни бельмеса, другой заболел резко. Накануне бревно аж бегом тащил, тут умирать собрался. Нам уговоры воспитательные разводить некогда. Одного, второго к стенке, остальные сразу по-русски начинают разуметь и скоренько выздоравливают.
– И видим, посреди поля стоит кто-то, – продолжил рассказ Иван. – Понятное дело, в голове самое худшее мыслится: бандеровцы! Засада! Один в дозоре стоит, остальные залегли. От своих мы далеко отошли. Надеяться на помощь бесполезно. И сколько их там против нас двоих? Хорошо, если не засекли, а если глазастые оказались? Упали мы в эту мокрень. Ждём развития ситуации. Автоматы наготове, гранаты под рукой. Постоим за себя. А сыро, холодно. Да терпи, ежели голова дорога. Но и в грязи валяться удовольствие ниже среднего. Десять минут лежим, двадцать. Холод пробирает, а этот торчит, не шевелится. Что за хреновина? Ну, говорю, Звонарь, хватит вылёживаться, вперёд! Сам держу этого стояка под прицелом. Вадик пополз, потом свистит: иди сюда. Вот чего не ждал, не думал. Ну, ствол сухого дерева, если не бандеровец, ну столбик. Оказалось – святой из дерева. Матюгнулись, в грязи из-за него валялись, мёрзли. Через десять минут Вадик, у которого глаза, как у филина, опять за руку хватает. Снова впереди кто-то. Сидит теперь. Что ты будешь делать! Подождали для порядка, не шевелится, подошли. Та же дурота. И как начали попадаться эти истуканы. Поля у западенцев индивидуальные, каждый на своём участке святых ставит. Кто в вертикальном положении, кто сидя. Ох уж поматерились мы!
Иван с Петром сдружились в госпитале. Оба пошутить горазды, про жизнь рассказать у каждого есть что. Петро как раз пчёлами занимался, его астма начала душить, но организм, на сотни рядов лекарствами перекормленный, забастовал принимать аптечную химию, врачи мёдом посоветовали лечиться. Петро ульи завёл и давай читать всё подряд про этих трудяг с жалом, заодно начал знакомства заводить в пчеловодческих кругах. Где его вскоре окрестили «профессором», до того теорию изучил, на практике её применяя. Иван тоже раздумывал завести несколько уликов. Расспрашивал, что и как. Раз Петро в разговоре пожаловался, что полетели колёса от инвалидки.
– Приезжай ко мне, – Иван зовёт, – от сеялки снимем. В самый раз.
Через месяц Петро приехал к Ивану в Милорадовку.
– Сейчас гастроли сделаем! – подмигнул Иван. И сказал жене, что они на хоздвор за колёсами.
Однако направление, выйдя за порог, скомандовал другое – в соседнюю деревню. Там гостеприимная хозяйка, закуска, бутылка…
– Дай Бог здоровья выпить! – поднимает Иван рюмку. – Тогда будет здоровье заработать! А не будет здоровья выпить, хрен заработаешь! Не только на рюмку, но и на хлеб!
Выпили, парнишка лет восьми заходит. Рыжий, что волосы, что лицо.
Иван ему конфетку из кармана достаёт.
Погуляли мужики, дальше махнули. Снова мимо хоздвора.
– Когда колёсами займёмся? – Петро беспокоится.
– Не боись, никуда не денутся. Инвалидок у нас нет, кроме тебя колёса никому не нужны.
В другой деревне опять застолье, и они желанные гости.
– Мой друг полковник! – для большей солидности Иван представляет хозяйке гостя.
И снова в доме парнишка рыжий и девчонка такой же масти. Их тоже конфетками одарил Иван.
В третьей, четвёртой деревне аналогично тёплый приём и дети аналогичной масти. Тоже по конфетке получили.
– Слушай, – Петро удивляется, – у вас что – вода особенная? Все, как подсолнухи.
– Ага! – хохочет Иван. – Рыже-минеральная!
В сорок четвёртом под Львовом Иван во время артобстрела отвоевался подчистую. Как сам говорил: «Вернулся домой в урезанном виде». На протезе. Что делать? В двадцать два года на стариковскую должность сельпо сторожить? Не захотел. А куда? Поставили молоко собирать. Дали лошадь, географию из четырёх деревень. Объезжай, фляги забирай, на молокозавод доставляй. Разом три должности положили: экспедитор, водитель, грузчик. На фронте мечтал шофёрство освоить, и вот тебе руль в виде вожжей верёвочных.
После войны мужиков в деревнях нет. Одни деды ветхие да ребятишки.
– Вань, – обратится какая-нибудь молодка, – ты бы заскочил по пути, посмотрел: дверь не закрывается! И ножом тесала, и молотком била…
– Ладно, – скажет Иван, – завтра погляжу, сегодня боюсь, кабы молоко не скисло!
В другой деревне тоже бабы без мужиков бедствуют. У той крыша прохудилась, у этой печь дымит.
У Ивана трудовой день не такой уж напряжённый, есть возможность выкроить время, подсобить землячкам.
Заборы поправляет, гвозди забивает, стёкла вставляет, крыши чинит. Женщины, конечно, рады-радёшеньки отблагодарить. Закончит дело, глядь – четвертинка на столе, яишенка…
Лошадь выделили фронтовику понятливую. Если в своей деревне кучер про неё забудет – сама дорогу в конюшню к конюху найдёт. В чужой деревне и в оглоблях переночует.
Хуже фронтовику с женой. Та, в отличие от тягловой скотины, ругалась в недоезжающих до дома случаях.
Затарахтит, как автомат на фронте:
– Тра-та-та-та-та-та!
Аж голова заболит у Ивана.
– Колесо у меня сломалось.
– А оглобля не сломалась? Через день да каждый день «колесо» у него…
Проходит год, второй… Ездит Иван по отведённому разнарядкой маршруту, добавляет в молочные реки страны свой ручеёк. Вдруг, глядь, дыбает по улице рыжий подсолнушек. В другой деревне тоже сидит на завалинке подобное по расцветке создание…
И в третьей с четвёртой вместе цветут яркой масти детки…
Стал возить полные карманы конфет.
– Как зовут?
– Наденька.
– На, родненькая.
– Как зовут?
– Саша.
– На, дорогой!
Женщины требовательнее стали:
– Крыльцо поправь! Поросёнка заколи! Огород вспаши!
И жена автоматными очередями тарахтеть перестала. Махнула рукой.
Умер Иван рано. Ещё пятидесяти не было. Лёг в Омске в госпиталь, позвонил Петру на работу, дескать, заходи, друг сердечный. Через два дня Петро пришёл, а уже к холодным ногам. Поехал в Милорадовку хоронить.
Полыхал Иван в гробу на всю округу известной шевелюрой, казалось – вот-вот свежеструганные доски займутся. Ни единой сединки. Со стороны живых у гроба тоже огня хватало. И Наденьки, и Сашеньки, и Толеньки…