Глава 20: Похороны
День выдался по-осеннему хмурым и пасмурным. Низкие облака цепляли кроны деревьев, осыпая их порывами холодного ветра. В небольшой рощице, у старого склепа, собралась горстка людей в строгих траурных нарядах.
Алан Престон стоял несколько поодаль от группы провожающих, облокотившись на трость. На нем был тщательно отглаженный черный костюм, из-под которого выглядывали начищенные ботинки. Хрупкая фигура была чуть сгорблена от груза лет.
Алан с тоской взирал на печальную процессию. Два коротких дня, миновавшие с момента его возрождения, отгрохотали целой эпохой бесконечных допросов, медицинских обследований и душевных страданий. Смерть единственного близкого человека повергла его в оцепенение, которое он никак не мог преодолеть.
До последнего мгновения жизни Флойд Лэнгли беззаветно служил своей безумной страсти – вернуть Алана из небытия. Следуя своему наваждению, он преодолел любые преграды – сомнения ученых, насмешки окружающих, пренебрегал физической немощью своего состарившегося тела. Флойд принес в жертву все, чем владел, включая собственную жизнь.
А Алан? Что предпринял он, кроме как послушно замерз в криокамере? Да, он завещал тело науке, но не проявил и тени настойчивости своего поклонника. Гений-писатель махнул рукой на все авансы судьбы, растратив каждый лист бумаги на черновики вместо того, чтобы хотя бы попытаться выкарабкаться из пропасти, в которую его столкнули.
Поэтому теперь, примериваясь к новой реальности, Алан ощущал горький привкус вины и стыда. Его омрачало чувство незаслуженности дара, преподнесенного другим человеком. А ведь Флойд фанатично верил в него, тратя себя без остатка на безоглядное пророчество его возвращения. Если бы не чужие жертвы, Алан так и остался бы пустой оболочкой, погребенной в суровых льдах времени.
Слезы невольно навернулись на старческие глаза при виде опускаемого в могилу гроба с телом друга. Алан попытался представить, какие физические муки испытывал Флойд в последние минуты жизни. С каким трепетом прощался он с бренным существованием, сгорая в экстазе окончательного свершения.
В душе Алана вспыхнул огонек робкой надежды, что теперь он сумеет оправдать жертву старого друга. Обретя трепетный аванс посмертного благословения, он вновь почувствовал вкус к долгожданным победам и творчеству. Флойд, сгоревший как мотылек в пламени страсти, не мог пасть втуне. Его слепая вера заслуживала щедрой реинкарнации в бессмертных шедеврах.
Звуки скорбной речи долетали до Алана будто из параллельной вселенной. Сквозь пелену горя он машинально всматривался в безучастные слушатели похоронной церемонии. Немногочисленных гостей даже издалека он узнавал как деятелей научных кругов и литературных клубов: строгих космополитичных старичков с неизменными уставами, культистов и фанатиков, без остатка посвятивших прожитые десятилетия служению одному-единственному писательскому божеству.
В клочьях мыслей затерялся еще какой-то полузабытый статист с этой сцены – помощник издателя, бессменный посыльный или бухгалтер книжного магазинчика. Кто-то из тех обывателей, на чьих косвенных усилиях и распиналось его литературное могущество. Третьеразрядные винтики многолетней фабрики тщеславий.
Еще один завсегдатай похорон – извечная спутница любого открытого финала. Пока услужливая память Алана не оформила ее класcический профиль: углы улыбки, болезненно приподнятые ноздри и блестящие глазки. Безмолвная Слава – так зовут этого голодного хищника, стервятника перспектив, крадущего его одышку на каждом повороте судьбы.
Алан досадливо нахмурился. Как ни вгляди, так и не удается вычленить среди плакальщиков ни единой искренней скорби по покойнику. Не встать ему в один строй с прихлебателями и тунеядцами, сколачивающими капиталы на одном его имени. Слава ли разбрасывает перед ними марионеточные нити, или они сами с подачи Лэнгли расставили путы для героя-неудачника, которому Слава изменила первой.
Алан с надрывом втянул воздух сквозь ноздри. В горле запершило, иссушая впалые щеки, как последняя пролитая слеза. Безвозвратно поглощенный в вечность – таков удел всех Флойдов мира. Оставлять попутчиков за спиной и ежечасно сбрасывать балласт перегрузок. Сбрасывать до одной-единственной роли, исчерпывающей весь запал характера. Роли нетленного литературного судьи, пусть совершенно надуманного из-за периферии его талантов. Но судьи бескомпромиссного, истребляющего всех попутчиков на корню, заставляющего их распродать души и устремиться к Славе – единственной самодовлеющей выгоде этого мира…
Труба протрубила прощальный сигнал. Скорбная процессия, косная и формальная, начала рассасываться. Алан Престон сгорбленно зашагал к выходу с кладбища, опираясь на трость.
Над холмиками могил сгустились сумерки и взвихрился ледяной ветер. А Слава уже распростерла крылья, кружась в дальнем эпилоге, подзывая к себе новых вестников бессмертия…
Глава 21: Истинный эпилог
Многие годы спустя, когда слава Алана Престона достигла своего небывалого пика, а имя его сверкало на обложках литературных бестселлеров по всему миру, люди нет-нет, да и задумывались о примечательном феномене этого писателя. Феномене, который выделял его среди всех прочих сочинителей.
Дело было не в таланте или мастерстве владения словом, ибо встречались и более изящные стилисты, и умельцы выстраивать невероятные сюжеты. И не в философской глубине произведений – имелись авторы, чьи мысли поражали куда большей оригинальностью.
Нет, секрет популярности Престона крылся в совершенно ином – в той неуловимой искренности, с которой он описывал самые разные жизненные коллизии и воссоздавал характеры своих героев. Каждая строка его книг была пронизана живительным ароматом правды, заставляя читателей со всего мира трепетать и вздыхать, веря до последней запятой.
За любым, даже самым причудливым персонажем произведений Престона угадывались знакомые черты – частички его собственной сути, его пережитого опыта, его утрат и приобретений. Словно бы он вложил всю душу в создание своих литературных чад, отдав им по кусочку себя.
Со временем в среде биографов и литературоведов сложилась устойчивая легенда о том таинственном ключе, что открывал писателю жар реальных, не придуманных эмоций. Поговаривали, что однажды Алан Престон потерял самое дорогое для себя существо – человека, передавшего ему жажду писательства, а вместе с ней поделившегосяи всем сокровенным, что бурлило в его пылкой душе.
Вот это-то и позволяло Престону избегать литературной фальши, дарило его творчеству особенный аромат подлинности. Какими бы замысловатыми ни были судьбы выдуманных персонажей, для автора они все равно оставались живыми людьми, в которых он вдыхал остатки своего обожжённого дыхания.
Как всякой тайне, легенде об источнике вдохновения Престона предстояло неоднократно смениться в передачах современников, переосмысляться и дополняться. Порой она станет казаться до невероятности романтизированной, порой приобретет совершенно антиутопические черты.
Но вряд ли когда-нибудь прояснится, какая из версий ближе всего к истине. Ведь тот, кто знал ответ, унес его с собой, исчезнув в глубинах памяти давно почившего писателя.
Разве что однажды, под венец своей невероятно долгой жизни, Престон и сам – в самых размытых, зашифрованных выражениях – расскажет о феномене излучающегося из его творений биоэнергетического заряда. Пособит понять, что движущей силой его неугасимого вдохновения всегда служила истинная, бескорыстная преданность, обладавшая Той Самой Жертвенностью, что даже после самого забвения помогала строкам дышать Живым Бессмертием…
Но до конца оценить значимость этих слов смогут лишь те, кто непосредственно знаком с игрой литературных форм и волен сквозь символический намек разглядеть суть человеческих драм. Прочие же – как обычно – увлекутся частностями легенды, не постигнув приоткрытой сути Мастера.
И, черпая из его творений все новые и новые силы для собственных мечтаний, просто примут очередной крупицу Тайны очередного феномена на веру, как должное, не вдаваясь в сокровенные глубины.
Ибо зачастую так жизнь обходит стороной даже самые выдающиеся чудеса, не пытаясь постичь, откуда берет свое начало их пытливый всепроникающий свет…