Странный Брэворош

10.

Время летело быстро. Глеб и не заметил, как перешел в третий класс. Оля Зуева хотя и продолжала по-прежнему его волновать, уже не так бередила душевные раны. Место любви к девчонке заняла прочная мужская дружба с одноклассниками Колей Казаковым и Вовой Сивковым. Дружили они не втроем, а как-то по отдельности. С Колей они гуляли во дворе, потому что жили в одном доме. Коля был конопатым весельчаком, парнем открытым и добрым. С Вовой Глеб больше общался в школе и во дворе автобазы на Крюковом канале, где Вовкина мама работала машинисткой. Коля учился хорошо, почти, как Глеб. Вова был тощим, чуть ли не прозрачным мальчиком с синими жилками на впалых висках. Он был похож на симпатичного мышонка. Он был таким робким, что его непременно хотелось защищать, что Глеб частенько и делал. Правда, один раз Глеб впервые в жизни почувствовал, что не может защитить друга. К Вовке прицепился четвероклассник здоровяк Зубов. Глеб смело наскочил на него, но в ответ получил сполна. Несколько раз он на- брасывался на Зубова, но тот с легкостью отбрасывал его в сторону.

Глеб решил использовать свой коронный прием – ударил Зубова в нос, но противник устоял и двинул Глеба так, что тот упал и на какое-то время потерял сознание.

Когда он пришел в себя, то увидел, что над ним склонился Зубов:

– 

Чудак-человек,

–

с

недобрым

смешком

сказал

Зубов.

–

Я

ведь

тебя

и

пришибить

могу,

понял?

Глеб посмотрел на него, близоруко щурясь, потому что во время драки его очки куда-то подевались. Он обхватил голову Зубова ру- ками и впился зубами в нос противнику. Зубов с ужасом вскочил, заляпанный кровью, и, не оглядываясь, помчался прочь.

– 

Спасибо, – тихо сказал Вова, подавая Глебу разбитые очки.

Вечером

мама

кричала

на

Глеба

и

называла

его

малохольным.

Два дня Глеб просидел дома, потому что без очков ходить ему было крайне трудно, не говоря уже о том, что он без них не видел того, что учительница писала на доске.

В тот же вечер в их квартире зазвонил телефон, который стоял в прихожей. Звонила классная руководительница. Лидия Яковлевна и мама о чем-то долго говорили. Вернее, говорила учительница, а мама молча кивала, будто та могла ее видеть, и время от времени говорила:

– 

Нет,

я

его

точно

выдеру!

После того телефонного разговора она вернулась в комнату, обняла Глеба и беззвучно заплакала, причитая:

– 

Безотцовщина,

что

с

тебя,

дурня,

взять?

Драка с Зубовым имела для Глеба неожиданные последствия, которые своей непредсказуемостью потрясли, как весь класс, так и Лидию Яковлевну. Приближался апрель – традиционный месяц приема в пионеры. Вопрос о приеме решался на классном собрании, которое формально вел староста класса Саша Тимофеев, но которым на самом деле ненавязчиво управляла Лидия Яковлевна.

Кандидатов для приема в пионеры обсуждали поименно. Реко- мендовали практически каждого, кроме второгодника и двоечника Саши Маковкина. Когда очередь дошла до Глеба, Лидия Яковлевна вдруг предложила его в пионеры не принимать, потому что он за- бияка и драчун. В классе, словно стратостат над блокированным Ленинградом, нависла черная тишина. Вдруг из-за парты встал Вова Сивков и тихо, но внятно сказал:

– 

Тогда

и

меня

не

принимайте

в

пионеры.

– 

И

меня!–

встал

возле

своей

парты

Коля

Казаков.

– 

И

меня,

–

сказал

вдруг

староста

Саша

Тимофеев.

– 

И меня, пожалуйста, не принимайте, – сказал, не вставая,

грузный

и

всегда

деликатный

Марик

Кукуевицкий.

– 

Я тоже не хочу без Брэвороша, потому что так нечестно, – ска-

зала

вдруг

Оля

Зуева

и

заревела,

уткнувшись

лицом

в

нарукавник

своего школьного платья. Класс загудел. Опытная классная руко-

водительница,

как

гроссмейстер,

мгновенно

просчитала

ситуацию

на много ходов вперед, понимая, что дело попахивает политическим

скандалом местного масштаба. Где-то впереди замаячил разговор с

директором школы, а может быть даже выволочка на педсовете с

последующим увольнением. Ситуацию, точнее себя, нужно было

спасать.

Набрав

в

легкие

побольше

воздуха,

Лидия

Яковлевна

окинула класс взглядом педагогов Ушинского и Макаренко, вместе

взятых,

и

торжественным

грудным

контральто

сказала:

– 

Дети!

Вы

настоящие

молодцы!

Я

убедилась

в

том,

что

вы

ни-

когда не оставите друга в беде! Вы – достойные продолжатели дела

Лёни

Голикова,

Вали

Котика,

Зины

Портновой,

Марата

Казея,

Юты

Бондаровской, Васи Коробко и других пионеров-героев. Конечно,

Глеб Брэворош тоже станет пионером. И первым пионерским по-

ручением ему будет – никогда не драться и слушаться старших. Кто

за

это

предложение

–

прошу

голосовать!

Класс проголосовал единогласно. Выше всех руку тянул двоеч- ник и второгодник Саша Маковкин.

Политический кризис прошел стороной.

11.

Как-то так получилось, что Глеб всегда был в классе в центре внимания. Потом, через несколько лет, психологи и социологи таких людей стали называть неформальными лидерами. То есть, был он лидером реальным, а не назначенным типа командира октябрятской звёздочки, или старосты класса.

Сейчас уже мало кто помнит, что такое октябрятская звёздочка. Не та, которая с кудрявым Володей Ульяновым в виде значка, а звёз- дочка в смысле низовой идеологической структуры. В каждом клас- се, с первого по третий включительно, по всему Советскому Союзу

«от Москвы до самых до окраин» были эти самые «звёздочки», как структуры, лежавшие в основе идеологического воспитания совет-

ских детей. Не было ни одного советского школьника, который бы не прошел через этот «фильтр первичной идеологической очистки». В октябрята принимали всех без исключения младшеклассников. Даже самые непримиримые в будущем диссиденты в школьное свое мелколетье непременно были октябрятами, а, значит, и членами октябрятской звёздочки. Возможно, даже её командиром. Каждый школьник с первого по третий класс обязательно носил на груди у сердца значок-звездочку с ликом будущего Ленина. Лик был в точ- ности таким, каким на иконах в былые времена изображали ангелов: пухленькие щёчки, кудрявенькие светлые волосики. Ленин – это бывший ангелочек, понятно вам, непонятливые вы мои?

Значки-звёздочки были двух модификаций. «Ширпотреб» – обычные алюминиевые значочки: жёлтенький профиль в кудряшках на белом фоне-кружочке, а сам кружочек – в центре пятиконечной красной звезды. Ничего лишнего. Гениальный образец фалеристики! Но настоящим шиком были октябрятские звёздочки, сделанные из тёмно-красной пластмассы, очень похожие на рубиновые звёзды Московского Кремля. Внутри таких значков Вова Ульянов распола- гался в виде кругленькой фотографии. Пластмассовый значок был тоньше, изящней алюминиевого, но его было не достать. Маленький идеологический дефицит был мечтой каждого октябрёнка.

Глеб не был командиром звёздочки. Звёздочкой, в которую он входил, руководил Коля Казаков. В нее входили кроме Глеба по какому-то совпадению самые интересные для него ребята: Вова Сивков, Саша Тимофеев и даже Оля Зуева. Были в звёздочке и другие дети, включая жизнерадостного раздолбая Сашу Маковкина, но ядром была их «пятёрка».

По инициативе Глеба «пятёрка» тайно собиралась на школьном чердаке, чтобы обсуждать подготовку к приему в пионеры. Глеб, как будущий полковник, ставил потенциальным красногалстучникам задачи: кому-то поручал переводить старушек через дорогу, кому-то

– 

мусор

возле

школы

убирать.

Саше

Тимофееву

дал

поручение

взять

«на буксир» Сашу Маковкина. Взять на буксир означало помочь в учёбе. Сам он тянул на буксире второго второгодника в классе – тихого Юру Курочкина, жившего в доме напротив его дома. У Юры не было родителей. Он проживал с бабушкой в маленькой комнате в огромной коммунальной квартире. Юркина бабушка была благо- дарна Глебу за помощь внуку. Благодарность выражалась в том, что

она угощала Глеба совершенно изумительными блинами. Ничего вкуснее Глеб в своей жизни не пробовал. Правда, такие угощения были нечастыми: пшеничная мука в Ленинграде выдавалась в то время по карточкам. Глеб это знал точно, потому что сам не один раз ходил вместе с мамой получать её на каком-то складе.

С Юрой Глеб, получается, тоже дружил, хотя Коля Казаков и Вова Сивков были друзьями позадушевней. У Юры был удиви- тельный талант: он рисовал так здорово, что никакие Репины и Шишкины, по мнению Глеба, ему в подмётки не годились! Зверей Юра рисовал так, что казалось, они вот-вот выпрыгнут из тетрадки и начнут мяукать, хрюкать, рычать. В благодарность за помощь с уроками Юра Курочкин нарисовал Глебу его портрет. Изображение на портрете было похоже на Глеба больше, чем он сам был похож на себя. Так, во всяком случае, понимал это Глеб.

Во многом Юра был интересен тем, что часто бывал в квартире знаменитого композитора Соловьёва-Седого. Василий Павлович вместе с женой проживал в отдельной квартире на той же лестнич- ной площадке, что и Юрка Курочкин. Юрина бабушка раз в неделю прибирала квартиру композитора, а внук ей в этом старательно помогал. Правда, чаще во время уборки композитор отсутствовал: ездил на гастроли, или жил у себя на даче в Комарово. Но иногда он во время уборки находился дома и, если был в подпитии, что случа- лось часто, шутил с Юркой и вел неторопливые беседы с бабушкой. У композитора в большой комнате стоял огромный белый рояль, который бабушка протирала едва-едва влажной тряпкой особенно

тщательно.

Юра знал про Соловьёва-Седого много разных историй, кото- рые, как правило, случались на его глазах. Однажды летом, расска- зывал Юра, Василий Павлович пришёл домой пьяный «взюзю». В смысле, «в дрова», то есть, «никакой». Жена не впустила его в квартиру. Композитор помялся, помялся под дверью, а потом вы- шел на улицу, дал бутылку водки мужикам-электрикам, которые на автомобиле с люлькой меняли на фонарных столбах лампы, и они в этой люльке подняли грузную тушу музыкального гения прямо к окну его квартиры. Василий Павлович гордо вошёл через окно в комнату с роялем, ужасно напугав своим появлением жену.

Характер у Василия Павловича был хороший. Был он человеком доброжелательным, покладистым, конфликтов не любил. Как-то

раз сидел он дома и, уйдя глубоко в себя, думал про музыку. Вокруг него бегала жена и зудила, зудила, зудила. В какой-то момент её взбесила невозмутимость мужа. Она, повысив и без того громкий свой голос, крикнула:

– 

Ты

понял,

наконец,

что

я

тебе

сказала!

Соловьев-Седой вздрогнул, вышел на мгновение из анабиоза и вальяжным своим голосом произнёс:

– 

Слов не разобрал, но ритм уловил.

Достойный

ответ

великого

композитора!

В пионеры Глеба и его одноклассников принимали в Музее Ок- тябрьской революции, располагавшемся возле метро «Горьковская». Детей выстроили в большом зале в одну линейку, и перед ними взволнованно выступали старые большевики. Все он встречались когда-то с Лениным, и это поражало воображение Глеба. Он из вели- ких людей знал в своей жизни Мыколу Григорича, папку, Земляка и дядю Сеню. Тоже, конечно, немало. Но быть знакомым с Лениным, а теперь вот так запросто общаться с ними, юными ленинцами, это было удивительно!

На торжественный приём в пионеры пришли родители, бабуш- ки. Пришла и мама Глеба. Она была нарядной, как будто собралась в филармонию. Её глаза лучились радостью и гордостью за сына. Ветераны партии, вспомнив всё, что знали про Ленина, стали бодро повязывать детям на шеи красные шёлковые галстуки. Мальчишки и девчонки вытягивали вперёд свои тонкие шеи, став похожими ненадолго на маленьких нарядных жирафов.

– 

Вот

и

пришло

оно,

счастье,

–

подумал

Глеб.

–

Теперь

и

на

фронт

можно пойти, теперь и умереть не страшно!

Но вместо фронта было кино под названием «Живой Ленин», которое юным пионерам приготовили работники музея. А потом Глеб и мама вернулись домой. Они шли через родной двор и люди смотрели на Глеба и улыбались. Едва знакомая взрослая девушка Вера, высунувшись из окна, помахала ему рукой и прокричала:

– 

Поздравляю,

Глебушка!

Глеб счастливо улыбался и чувствовал себя Гагариным, или, как минимум, Титовым.

В квартире им повстречалась красавица тётя Женя. Она теа- трально всплеснула руками:

– 

Да

ты

уже

пионер!

Взрослый-то

какой

стал!

Тетя Женя подошла к Глебу и умелыми руками перевязала ему узел на галстуке, который старый большевик завязал ему кое-как. Узел получился на удивление красивым.

Глеб сиял, как дореволюционный самовар в пасхальный день!

12.

Начались обычные пионерские будни. Собственно, они ничем не отличались от прежней жизни, если не считать того, что у них теперь в классе был собственный пионерский отряд. Председателем отряда единогласно избрали Сашу Тимофеева, кандидатуру которого пред- ложила классная руководительница Лидия Яковлевна. Он теперь был и старостой, и пионерским вожаком. Отряду присвоили имя Юты Бондаровской – девочки-пионерки, геройски погибшей в годы Великой Отечественной войны. В классе на стене висел её портрет, а под ним – описание её геройского подвига. Глеб втайне от других и даже от себя, примерял её подвиг на себя. Смог бы он быть таким же героем? Совесть пряталась от Глеба, юлила и не хотела давать честного ответа. Это очень мучало его. Героем быть очень хотелось, но не меньше хотелось жить, не умирая.

Иногда после школы он шёл в Коломну, во дворы, где для детских игр было полное раздолье. Во дворах сохранились многочисленные сараи, в которых жители хранили в основном дрова и квашеную капусту. Бегать по этим сараям было большим удовольствием. Слово «паркур» тогда еще было не в ходу, но удовольствия от перепрыгивания с крыши на крышу было не меньше, чем сейчас.

Обычно Глеб ходил прыгать по крышам сараев с коломенским аборигеном – одноклассником Геной Скобельдиным. Гена, если честно, Глебу не нравился. Был он каким-то скользким, неприятным. Про таких сверстники Глеба говорили: «Говнистый», но Глеб таких слов не любил, а таких людей – тем более. Однако Генка, как никто, знал все коломенские сараи, все проходные дворы. Он был своим в районе Усачёвских бань, и с этим приходилось считаться.

Как-то после школы они сговорились с Геной пойти попрыгать по сараям. Проходя вдоль Фонтанки, они увидели впереди шедшего им навстречу мужчину лет сорока.

– 

Хочешь,

покажу

фокус?

–

спросил

вдруг

Генка.

– 

Конечно,

–

с

готовностью

кивнул

Глеб.

Когда они поравнялись с мужчиной, Генка вдруг крикнул ему:

– 

Женя,

поцелуй

стену!

Мужчина неожиданно повиновался: подошёл к стене дома и прильнул к ней губами. Потом он побрёл себе дальше, как ни в чём не бывало.

Глеб застыл в изумлении и ужасе.

– 

Классно, ага?! – гоготал Генка. – Это больной Женя, псих

сумасшедший!

Глеб колотил Генку Скобельдина долго и жестоко. Он даже устал от своего рукоприкладства, но всё продолжал бить ненавистного Генку и бить. Не известно, сколько бы продолжалось то избиение, если бы двое прохожих мужчин и дворник, выскочивший на шум из ближайшей подворотни, не скрутили Глеба. Примчалась «скорая помощь», и Генку повезли в больницу.

Глеба дворник отвёл в ближайшее отделение милиции. Там его допрашивал какой-то милицейский чин, похожий на фашиста. Глеб слушал милиционера, опустив голову, и молчал, на вопросы не отвечал. Не назвал ни своей фамилии, ни адреса. Не потому что боялся нахлобучки от мамы, а просто хотел вести себя смело с таким вот фашистом. Но мама всё равно пришла в отделение. Генка Ско- бельдин выдал Глеба врачам. Из больницы позвонили в милицию, из милиции в школу, а оттуда – маме на работу.

Дома мама сказала, что запрещает Глебу неделю читать книги и слушать радио. Глеб и без того очень переживал о случившемся. Переживал, но не сожалел.

Глеба исключали из пионеров на совете отряда. Исключала фактически Лидия Яковлевна, дети молчали. О причинах избиения Генки Скобельдина Глеб упорно никому не говорил. Не сказал ни в милиции, ни маме, ни на собрании совета отряда. Выписанный из больницы Генка тоже упорно молчал, что всеми расценивалось как благородство.

На педсовете встал вопрос об исключении Глеба из школы, но за него неожиданно вступилась Лидия Яковлевна, взяв большую часть вины на себя, дескать, допускала педагогические промахи в воспитании ребёнка. Ей объявили строгий выговор и, кажется, ли- шили премии. После этого Лидия Яковлевна почему-то повеселела и стала относиться к Глебу с теплотой, которой прежде не было.

Пойди, разбери их, этих Ушинских с Макаренками.

13.

Вам когда-нибудь приходилось быть евреем? Глебу впервые пришлось им побывать классе в четвёртом.

Уже зарубцевались душевные раны, которые были связаны с Генкой Скобельдиным. История эта почти забылась. О ней напо- минала разве что нижняя Генкина губа, украшенная двумя жирными шрамами. Сам Генка Глеба сторонился, что свидетельствовало о Генкином уме.

В пионерах Глеба по-тихому восстановили. Без торжественно- сти, конечно. Какая уж тут торжественность?

Учился он по-прежнему очень хорошо, особенно по арифме- тике и физкультуре. Урок «родной речи» тоже любил, хотя иногда у него и проскальзывали изрядно подзабытые «мартоношские» слова. Были это как слова его родного неизвестного языка, так и украинского. Однажды на уроке Лидия Яковлевна попросила на- звать слово, обозначающее «гуся женского рода». Вместо вполне очевидной гусыни из глубин памяти Глеба всплыло украинское слово «гуска», над которым смеялся весь класс.

Но такие пассажи случались всё реже. Глеб вполне обрусел, хотя свою малую родину помнил прекрасно, вспоминая её с неизменной теплотой.

Он не ощущал себя русским. Ему вполне хватало того, что он чувствовал себя просто человеком.

Лицом он походил одновременно на маму и на отца, но был, если можно так выразиться, ухудшенной копией двух оригиналов. Природа умудрилась вытянуть из родителей самые неудачные чер- ты, доведя их едва ли не до гротеска. В общем, так себе получился экземпляр.

В конце третьего класса у Глеба волосы вдруг стали темнеть и начали виться, как у барана. Откуда какой-то новый ген в нём выскочил наружу – пойди, разберись! В сочетании с очками Глеб стал очень походить то ли на турка, то ли на араба. Но, поскольку в СССР и тех, и других практически не было, его гораздо легче было отождествлять с евреем. В Союзе с имперских времён проч- но прижилось польское обозначение этой древней нации – жиды. Когда Глеба во дворе впервые назвали жидом, он удивился: вроде не жадничал никогда. Но потом понял: слово «жид» говорят, когда хотят обидеть еврея.

Глеб любил евреев, как любил и остальных людей тоже. Под- лецов вроде Генки Скобельдина не любил, но ведь подлец – это не национальность. Глеб помнил и чтил Земляка, который был евреем и здорово помогал им с мамой. Глебу были глубоко симпатичны соседи по квартире Рафальсоны, с сыновьями которых он почти дружил и дружил бы по-настоящему наверняка, если бы не огромная разница в возрасте.

Он старательно пытался понять: почему можно не любить че- ловека только за его национальность, и не находил ответа. У него были причины для сомнения: если взрослые, которые умнее детей, не любят евреев, значит, он, Глеб, возможно, чего-то важного не знает. Чего-то такого, что радикально способно изменить его пред- ставление о человеколюбии.

На уроках в их классе очень часто Лидия Яковлевна говорила о дружбе народов СССР. Всем классом их водили в кино на фильм

«Свинарка и пастух», где красивый горец полюбил красивую рус- скую девушку, а она его. Такое отношение людей друг к другу было естественным, единственно возможным. Глеб не знал, что всё это называлось интернациональным воспитанием, но принимал его с охотой, как сами собой разумеющиеся отношения между людьми. Однажды, проходя мимо кабинета завуча, он нечаянно услыхал разговор завуча Надежды Ивановны с его классной руководитель- ницей Лидией Яковлевной. Он никогда бы не стал подслушивать,

но в их разговоре несколько раз прозвучала его фамилия.

– 

Брэворош ни в коем случае не должен вручать цветы почет-

ному гостю, – услышал он громкие отрывистые слова завуча. – Вам

что, неевреев мало?! Почему именно какой-то жидёныш должен

вручать

цветы

народному

артисту

республики,

почему?!

– 

Брэворош прекрасно учится, – оправдывалась классная руко-

водительница,

и

голос

её

дрожал

от

волнения.

–

Его

уже

восстано-

вили

в

пионерах,

он

больше

не

хулиганит,

не

балуется.

– 

Он

–

еврей!

Что

о

нас

могут

подумать

представители

РОНО?

Они, между прочим, тоже будут на встрече.

– 

Надежда Ивановна, – упиралась Лидия Яковлевна. – Но ведь

почётный

гость

школы

–

Аркадий

Райкин.

Он

тоже,

кажется,

еврей…

– 

Райкин – еврей?! – возмутилась Надежда Ивановна. – Какой

он

вам

еврей?!

Он

–

народный

артист!

Где

вы

видели

еврея

народ-

ного

артиста?

– 

Но

ведь

он

–

Исаакович,

–

не

унималась

классная.

– 

Даже если это и так, – слегка сдала свои позиции завуч, – то

он народный еврей, то есть, народный артист страны! Разницу

ощущаете?!

Лидия Яковлевна молчала, видимо, ощущая разницу между на- родным евреем и самым обыкновенным, стандартным.

Глеб отошёл от двери завуча растерянный и смятённый. На будущий год, в пятом классе, Надежда Ивановна должна была преподавать в их классе ботанику. Глеб об этом знал и заранее по- баивался её.

Вечером, делая уроки, он никак не мог сосредоточиться. Мама заметила это и осторожно спросила:

– 

Что-то

случилось,

сынок?

Глеб после некоторых раздумий спросил:

– 

Мам,

а кто

мы по национальности?

Мама удивилась вопросу и пожала плечами.

– 

В

паспорте

у

меня

записано

«молдаванка»,

–

словно

размыш-

ляя, сказала она. – У папы твоего уже не помню, что было записано.

Может,

тоже

молдаванин,

а

может

и

украинец.

А

разве

это

важно?

– 

Оказывается,

важно,

–

вздохнул

Глеб

и

после

небольших

ко-

лебаний

рассказал ей

о разговоре

завуча с

классным руководителем.

Мама внимательно слушала сына и почему-то немного грустно улыбалась. Это удивило Глеба.

– 

Чему

ты

улыбаешься,

мам?

–

спросил

он.

– 

Ничему, – опять улыбнулась мама. Просто вижу, как быстро

ты взрослеешь. Тебя волнуют уже такие взрослые вопросы. Так и

не замечу, как ты вырастешь и женишься.

– 

Вот

ещё!

–

фыркнул

Глеб.

Народному артисту Аркадию Райкину цветы вручал Саша Тимо- феев – мальчик с красивым русским лицом. Никто не догадывался, мама Саши была еврейкой, потому что на родительские собрания в школу всегда приходил Сашин папа.