Не грозите мне пальчиком
Так я стал подозреваемым во второй раз. Что делать? Как выкручиваться? Дурак! Вновь вляпался в старое дерьмо! В ходе следствия в мою голову не пришло ничего иного, как завести старую пластинку. Мол, познакомился на улице с девушкой. Влюбился и для совместного проживания с ней снял эту квартиру. Паспорт девушки я никогда не видел, а выглядела она примерно так: метр пятьдесят ростом, сильно сутулая, рыжая цыганка с бородавкой на носу. Не хромая, но косоглазая. Не хотелось мне всё же, чтобы Снежок провела свои молодые годы в тюряге. Да, я с ней поругался. И было за что. Но для меня она по-прежнему была объектом страстного обожания. Я не мог её сдать ментам. После этих слов можно было бы и спеть куплет блатной песни, типа: «Вот я откинулся, какой вокзал-базар…» О чём я только думал? О чём я думал, когда связался с ней? Пигмалион, чёртов. Мечтал из грабительницы банков сделать идеальную жену и мать своих детей? Реальность всегда не совпадает с мечтами. И коли уж ты полюбил воровку, знай, что когда-нибудь в дверях зазвонит колокол правосудия. И реальный срок развеет все твои мечты в прах.
На допросах от меня требовали рассказать три вещи: куда я дел ворованное, где я взял взрывчатку и сонный газ, и кто мне помогал.
Из допросов и от адвоката я узнал, каким образом банда на этот раз распечатала очередной банк. Они бросили газовые шашки в вентиляционный стояк, заткнув после этого отверстие, чтобы сонный газ не улетучился и не покинул пределы первого этажа. Затем одновременно взорвали машину на улице и пол под ванной. Перед этим её утяжелили, наполнив водой до краёв, и проложили по полу по периметру ванны пластит. После взрыва, перекрытие между первым и вторым этажом под ванной обрушилось. Грабители спустились в банк, связали спящих охранников и спокойно забрали всё, что хотели. Жители не поняли, что взрывов было два. Увидев горящую машину, они посчитали, что именно там был источник взрыва. Поэтому об ограблении банка никто и не задумался. Обнаружилось это только тогда, когда прибывшие оперативники решили поинтересоваться у охранников записью камер видеонаблюдения.
Упитанный румяный дядька с кругленькими бегающими маслянистыми глазками вёл допрос:
– Значит отказываемся сознаваться в ограблении?
– Я бы с радостью. Но почему я должен брать на себя чужую вину? Только ради того, чтобы повысить ваш процент раскрываемости? Я очень похож на придурка?
– Много умников пели здесь свои песни. И где они теперь? Своим упорством они только усугубили свою вину и увеличили срок.
– Это и называется правосудием, – ухмыльнулся я. – Выходит, у любого, на кого вы укажете пальчиком, всего два выхода: сделать вам приятное, соврать и получить маленький срок, либо попытаться быть честным и за это схлопотать по полной?
– Давай, давай, умничай! Посмотрим, что ты запоёшь потом. Захочешь сделать признание, но будет уже поздно.
Следователь открыл папочку и достал из неё лист.
– Я смотрю: наш пострел везде поспел. И банк у тебя уже не первый.
– Хобби у меня такое – грабануть и остаться на месте преступления.
Но «беляш с глазками», словно не слышал мои язвительные замечания и продолжал читать содержимое досье:
– И даже в аварии в метро побывал. Да ты, Сергей Викторович, шустрый, как электровеник. Скорость, наверное, постоянно превышаешь?
– Во-первых, у меня нет машины. Во-вторых, вы не повесите на меня теракт в метро. Тем более, что его уже признали аварией.
– Как знать, как знать? – следак ехидно улыбнулся. – Ты употребил взрывчатку здесь. Мог и там её использовать.
– Угу, и как всегда, остался на месте преступления.
– Точно! Это уже почерк. Может, пора признаваться? Если в метро обнаружатся следы пластита – тебе пожизненное светит.
– Сознаюсь, Трою тоже я разрушил.
– Смотри! Я записываю! – он указал рукой на видеокамеру, – Ляпнешь лишнего – лишнего отсидишь.
– Записывай! Не только Трою. Сперва Первою, затем Второю, а аж потом только Трою.
Сидевший за другим столом его напарник оторвался от смартфона:
– Это что, так банки в Питере называются?
– Нет. В Питере они вскрыли «РосТрастИнвест Банк». Кстати, там он тоже пел песни о девушке, случайно встретившейся ему на улице.
Беляш снова переключился на меня:
– Мы узнали, кто твоя сообщница.
– Хто? – я театрально вытаращил глаза и подался всем телом вперёд.
– Вовсе не горбатая рыжая цыганка-лилипут.
– Да, ну? И кто?
– Вполне симпатичная молодая особа, некая Мария Климова. Она не косоглазая, хотя и на костылях.
– И какую эта Мурка роль исполняла?
– Ты грабил банки, а она скрывалась с награбленным.
Я засмеялся, представив, как Снежок с мешком денег за спиной удирает от погони на костылях.
– Вам не стыдно утверждать такое?
– Почему нам должно быть стыдно?
– От доблестной московской полимилиции даже девушка на костылях легко убегает. В таком случае, почему я, здоровый молодой парень, не убежал от вас?
– Ясно почему. Чтобы отвести от себя подозрения.
Вот как при такой мощной логике следственных органов нормальному человеку не сесть в тюрьму? Любой твой логический довод легко кроется абсурдом, который им рисует оплёванный потолок. В общем и в целом влип я на этот раз капитально. Ещё и адвокатишка попался никчёмный. Он только всё время меня уговаривал, чтобы я сознался. И больше ничего, как я понимаю, не делал. Затем вдруг этот адвокат пропал. Вместо него появился другой – более молодой, но толковый и шустрый. Он быстро довёл дело до суда, понизив мою роль в этом дерзком ограблении до «пособника», предоставившего свою съемную квартиру злоумышленникам. В результате я получил полтора года общего режима. Но так как на момент вынесения приговора полгода отсидки в СИЗО уже было, а это время засчитывается в срок с коэффициентом полтора, мне оставалось провести за стенами с решётками на окнах ровно 9 месяцев. Именно столько времени нужно природе, чтобы превратиться из эмбриона в человека. Не знаю в кого я превратился, но за это время я сильно изменился. Стал более взрослым, что ли, более умным, мужественным, рассудительным. Нет, внешние условия не сломали меня, как человека. Ничего со мной страшного не произошло, никто не пытался меня забить до смерти или изнасиловать. Мне не пришлось, как в стандартном кино, силой, умением и приёмчиками боевых единоборств доказывать своё право на независимость в условиях несвободы. Ничего такого не было. Даже наоборот. С первого дня повелось так, что здесь я стал заменой телевизора. Мои рассказы о дерзких ограблениях банков нашли множество благодарных слушателей. Когда оба рассказа были публично произнесены, а аудитория требовала новых историй, во мне вновь проснулся дар сочинительства. Из меня, как из рога изобилия, пёрло художественное слово. Истории рождались сами собой с подробностями, деталями и реалиями конкретных городов и местностей. Я врал так уверенно, что во многое поверил сам. Поэтому жизнь в застенках текла тихо, без эксцессов и ненужных мне приключений. Я спокойно ждал окончания срока. Ну как, спокойно? Ежедневно я просыпался с мыслями о том, что никогда больше не буду искать встреч с Марусей Климовой. Но ближе к вечеру во мне просыпался второй «я», который изнывал от любви и ревности к Снежку. Ближе к полуночи я уже был готов совершить побег ради того, чтобы просто издалека её увидеть. В этих грандиозных сражениях ума и чувств я засыпал. Ночью мне снились эротические сны, в которых я отдавался душой и телом той, которую к рассвету просто ненавидел. Она смеялась надо мной и устраивала новые пакости, используя меня так, как ей хотелось. Я просыпался, готовый съесть свою последнюю печень, но вновь уговаривал себя, что будучи молодым, целеустремлённым и волевым человеком, смогу прожить оставшуюся жизнь без Снежка. И так продолжалось практически все девять месяцев. За месяц до окончания срока я стал считать, что полностью излечился от любви, что уже не зависим от явно угасших в тюрьме чувств и смогу спокойно вернуться в реальную жизнь. Я благодарил бога за то, что он дал мне силы выжечь калёным железом это сумасшествие, приведшее меня на скамью подсудимых. Эти чувства к бестии, к чертовке, к тайфуну, выдернувшему меня из обыденности, словно хрупкий саженец из прерий, слава богу прошли! Слава богу, что я выздоровел! Слава богу, что во мне нет никакого желания её видеть! Слава богу, что это сумасшествие вновь не повторится.
Накануне дня окончания срока меня вызвал к себе заместитель начальника лагеря, дядька ещё не старый и визуально дружелюбный:
– Что, Федотов, готов на волю?
– Готов, гражданин начальник.
– Ну, ладно, говори нормальным языком. Ты практически уже свободный. Вон и в гражданское даже переоделся, – указал он на мои джинсы и ветровку. – Мы хотим сделать для тебя ещё один подарок.
Я удивился такому обстоятельству:
– Мне? За что?
– За многое. Ты себя беспроблемно вёл, рассказывал народу сказки, то есть вёл часть нашей профилактической и воспитательной работы. Тебя вполне можно было бы представить к УДО, но срок у тебя уж больно маленький, не успели бы документы на условно-досрочное освобождение обернуться.
– И что?
– Ничего. Мы тебя сегодня отпускаем. Можешь взять свои вещички, получить на руки документы и отправляться на КПП. Там предупреждены. Тебя без проблем выпустят.
Это известие насторожило. С чего бы меня отпускать на день раньше? А если узнает кто-нибудь? Руководство за это получит по шапке ой-ой-ой как больно. Ведь, хоть на день, хоть на час раньше срока – это по сути побег. Стоять! А не договорился ли тот следак, что бесполезно так долго со мной возился, с руководством колонии, чтобы подставить Серёжу Федотова на более длительный срок? За побег, наверняка, мне трёшку припаяют. Он, возможно, думает, что я тут же сломаюсь и расскажу, куда спрятал миллионы баксов. Придурки! Я опытный лох. Вернее, не так: дважды лох равен одному очень продуманному человеку. У вас этот номер не пройдёт. Фиг вам!
– Никуда я сегодня не пойду. И не надейтесь.
– То есть, как не пойдёшь? – начальник впал в ступор. – На волю не хочешь? У нас останешься?
– На волю хочу. Но срок у меня заканчивается завтра. Вот завтра я и покину руководимую вами зону.
– Сергей Викторович, вы не поняли. Вы свободны.
– Всё я прекрасно понял. Сказал, что не пойду. Значит, не пойду.
В это время к заму ввалился его начальник. Рожа у него была волевая, надменная и немного циничная. Зам обратился к начальнику:
– Дима, видал контингент пошёл. На волю не хочет идти.
– Как не хочет? Совсем не хочет?
– Насколько я понимаю – не совсем, а только сегодня. Переночую, говорит, и завтра скажу вам «прощай навеки любимая тюрьма».
– Гони его в шею поганой метлой. У нас гостиница что ли?
– Я имею права здесь оставаться до завтра. У меня завтра срок истекает.
– Вадим, если у него завтра срок истекает, зачем ты его сегодня гонишь?
Заместитель сделал выразительную гримасу, потряс руками, вытаращив при этом глаза, и, едва разжав челюсти, выдавил:
– Так надо. Ты же понимаешь.
Я не стал выслушивать их дальнейший диалог. Его слова только подтвердили моё предположение, и я нагло встрял в разговор:
– Я понимаю. Я всё понимаю! Учтите, я буду жаловаться и не надейтесь, что я сегодня выйду на волю. Этого не будет! Я восстание подниму, но зону не покину!
Начальнички открыли рты и выпучили глаза. Восстание ради побега в их послужном списке возможно присутствовало. Но даже если нет, то они о таком прекрасно были наслышаны. Но о восстании ради того, чтобы не покидать зону – это было за пределами их ума-разума.
Не буду приводить дальше дословно этот странный диалог одного отдельно взятого зека с двумя «генералами» колонии. Скажу только, что наши препирательства длились больше часа. В конце концов, пришли два надзирателя, схватили меня, как говорится, за шкварник и выкинули за ворота колонии, бросив вслед мои вещички, сложенные в целлофановый пакет. Я ожидал, что сейчас раздастся многоголосый вой сирен, в небе затарахтят вертолёты, пыль обозначит одновременно съезжающие с двадцати сторон полицейские машины. Меня схватят и обвинят в побеге. Я даже сжался в комок, сидя на коленях и уставившись взглядом в снег. Но было тихо. Через пять минут безрезультатного ожидания я протянул руку, взял пакет и проверил его содержимое. Всё было на месте: нехитрый скарб и документы. Даже сданные на склад смартфон и кошелёк спокойно лежали на дне пакета. В кошельке красиво и деловито хрустели купюры, которые были у меня при аресте. Чудеса, да и только. Что-то здесь не так! Я встал, отряхнулся и осторожно сделал несколько шагов в сторону от ворот лагеря. Тишина. Может, и правда меня отпустили на день раньше. Но зачем? Что за глупость? Я их просил? Это было накладно для меня. Завтра в двенадцать часов за мной должна была приехать мама, сопровождаемая Воробьёвым. Как теперь я доберусь до города, до станции или аэропорта? И, главное, на чём? И большая заасфальтированная стоянка, и дорога, упирающаяся в исправительное учреждение, были пусты. Вдобавок на улице стоял мороз. А одежда на мне была летней. Блин, я замёрзну перед воротами лагеря насмерть. Так и похоронят меня на тюремном кладбище. Облагодетельствовали! Выпустили досрочно на моё несчастье! В это время на трассе появилось пятно, указывающее на двигавшееся мне навстречу транспортное средство. «Может, это автобус или такси?» – понадеялся я. В крайнем случае, попутка. Но оказалось, что это розовый лимузин. Господи, сюда, что, свадьбы ездят? Вот придурки! Машина резко затормозила рядом со мной. Водитель проворно выскочил на улицу, оббежал своё удлинённое чудо на колёсах и, запыхавшись от долгого бега, открыл передо мной дверцу, ведущую в просторный салон. Я осторожно заглянул внутрь, увидел всё и, оттолкнув водителя, бодро зашагал по дороге, удаляясь от ворот колонии. Из лимузина выскочила Снежана и рванулась в погоню.
– Серёжа! Остановись! Серёжа! – кричала она при этом.
Но мужик дал себе слово – мужик его исполнит. И я добавил ходу. На бывшей моей возлюбленной было красивое длинное платье, которое вполне можно было назвать вечерним туалетом. Ей было трудно в нём передвигаться. Тем более бежать. Вдобавок глубокое декольте едва удерживало на бегу грудь мадам Климовой. Если честно, она выглядела великолепно. Просто блестяще. Не думайте, что я так говорю, так как десять минут назад покинул тюрьму, где долгое время вообще не видел ни одной юбки. Дело не в этом. Но её ослепительная красота вполне может служить оправданием моих последующих действий. К тому же, чего хорошего в том, если Снежок простынет на холодном декабрьском ветру и заболеет? Совесть моя была со мной. Она не затерялась под нарами на зоне. Я остановился и повернулся к ней навстречу:
– Ты выходишь замуж? Или собралась на бал?
Она, задыхаясь от морозного воздуха, подбежала ко мне и повисла на шее:
– Это я для тебя так оделась. Только для тебя.
Развернувшийся лимузин в следующий момент остановился рядом с нами. Через пять минут мы уже мчались по кочковатому шоссе в направлении ближайшей гостиницы. Я сошёл с ума. Со всеми атрибутами влюблённого сумасшествия. С поцелуями, признаниями в любви, но и, естественно, с безвылазной локализацией в постели. Всего за несколько минут я напрочь забыл всё то, на что настраивал себя столь долгое время, прошедшее с момента ареста, то есть, практически вечность.
Часть третья
Высосать из пальца
Мне было приятно, что она меня так сильно любит. Это Снежок наняла хорошего адвоката, чтобы я получил по минимуму, договорилась, чтобы меня выпустили на день раньше – ей так было удобно, встретила меня на лимузине и утопила в своих объятьях и поцелуях. Целую неделю мы безвылазно бесновались в дорогом номере гостиницы в Питере. Но настал день, когда я, проснувшись, вновь увидел свой пропавший из съёмной квартиры рюкзачок и открыл его. Снежка не было в номере. Когда она появилась, из меня опять полезло изобилие накопившихся вопросов:
– Почему мой рюкзак набит под завязку баблом? Зачем мне пузатое от банковских карточек портмоне? Я не для того сидел, чтобы стать соучастником ваших преступлений. Ты и твои братья хотите повязать меня долевой порукой. Как только я возьму деньги – я ваш! Да, ты меня ждала! Но если ты меня любишь, порви с братьями! Почему ты до сих пор с ними не порвала? Это моё условие – или я, или они.
– Они никакие мне не братья.
– Я так и знал! Значит, всё ещё банальней. Ничего личного – только бизнес. Преступный бизнес. Чёрт его бери! Как ты с ними связалась? Зачем?
– Так получилось. Они мне, между прочим, помогли. Заметь, без условий помогли.
– ???
– Не люблю рассказывать. Давай присядем. Налей мне кофе.
Мы сели. Снежок наклонила голову, спустив свои отросшие каштановые волосы на стол. Она явно вновь переживала старые события. Неожиданно взбодрившись и сделав глоток из чашки, девушка быстро заговорила:
– Я поступила на бюджет в университет и одновременно с этим подрабатывала везде, где могла. Мать тоже горбатилась на двух работах. Но всё равно мы едва сводили концы с концами. И всё бы ничего, но…, – грустно и язвительно улыбаясь, она, качая в такт головой, пропела строчки из песни: – «Мой папаша пил, как бочка, и погиб он от вина. Я одна осталась дочка и зовусь мамзель Нана». Настало благостное время. Кредиты стали выдавать всем при предъявлении паспорта. Это папашу и добило. Он всё окончательно забросил и, набрав кредитов, пил до тех пор, пока не окочурился. Я его с пяти лет вообще ни разу не видела. Родители мои давным-давно развелись. Но кредиторы решили содрать долг отца почему-то с нас. Коллекторы вцепились мёртвой хваткой. Угрожали, звонили в дверь, по телефону. Подкидывали записки с грязными угрозами. В тот день они выключили на щите электричество. Мать вышла на площадку, тут они её и начали обрабатывать. Отдай, мол, тётка квартиру, а не то мы заберём у твоей дочери почку, а саму её отправим на Ближний Восток или на Кавказ. Я так говорю, потому что всё сама слышала. Как раз возвращалась из универа. Побежала по ступенькам вверх и увидела, как мать сползает по косяку и глаза её не выряжают уже ничего. Ну и долбанула одного из них кулаком в кадык, а второго отправила вниз по лестнице простым ударом носка туфли между его коротких кривых ног. В школе я немного занималась дзюдо и вообще спортом. Первый просто вырубился. А второй умудрился так неудачно удариться затылком о ступеньку, что копыта отбросил. Вот тут всё и началось. Полный букет проблем. У мамы случился инфаркт и её увезли в больницу. А я отправилась прямиком на нары. Мне, собственно, повезло, что попался на моём жизненном пути Веня – тот самый адвокат, который занимался твоим делом. Жаль, что с тобой не получилось, так как ты сильно засветился в деле, которое было на контроле у генерального прокурора. А меня он отмазал. Стэлс дал на это деньги с условием, что я их отработаю. Вот теперь и отрабатываю. Он и потом помогал – мама перенесла уже несколько операций. Сам понимаешь, как это сейчас дорого.
Я всё понимал. Тем не менее не хотел оправдывать:
– Все так живут, но не все нанимаются грабить банки.
– Может, не всем выпадает шанс?
– Это циничный взгляд на людей. Я вот не хочу этим заниматься ни за какие коврижки.
– Тем не менее, грабил же.
– С помощью твоего обмана.
– Если бы перед тобой стоял выбор спасать мать, или грабить банк, что бы ты выбрал?
– Это отмазка дьявола. Надзиратели в концлагерях тоже себя так оправдывали: либо мы загоняем народ в печь крематория, либо нас загоняют. Мол, что было делать? У нас не было выбора.
– Это война! Это совсем другое!
– Война не имеет конца. Она вечна. Сейчас лишь кажущееся перемирие!
– Ты хоть сам понимаешь, что плетёшь?
– Я понимаю. А ты понимаешь, какой мерзостью занимаешься?
Снежок встала и прошла к бару, достав оттуда миниатюрную бутылочку виски. Её она опустошила, не сходя с места. Повернувшись ко мне, девушка сказала:
– Серёжка, я тебя люблю. Но и ты меня пойми. Я не могла оставаться в долгу. Ведь речь шла о больших деньгах.
– Деньги, деньги, деньги!
Я приблизился к рюкзаку и со всей дури пнул его ногой. Он со свистом улетел под кровать.
– Когда уже вы нахапаетесь?
Снежок подошла ко мне вплотную, сжала ладонями моё лицо и нежно поцеловала в мои сжатые от злости губы.
– Остался один эпизод, который мне необходимо закончить, и я свободна.
– Опять ложь.
– Нет. На этот раз, нет. Клянусь. Клянусь своим здоровьем и здоровьем своей матери. Прости меня, мама. Это в последний раз. Тем более, что обратного пути уже нет.
Она подошла к открытому сейфу и вытащила оттуда документ.
– Ты хотел знать моё настоящее имя, – Снежок бросила его передо мной на стол. – Вот, читай.
Это был паспорт. Причём не российский. Я открыл его и прочитал имя обладательницы, написанное латиницей:
– Анастасия Хурушева?
– Анастасия Урышева, – поправила она.
– Почему паспорт испанский?
Она грустно улыбнулась, вернулась к минибару и выпила из горлышка ещё одну бутылочку:
– Потому, Серёженька, потому. Пока ты сидел, я вышла замуж.
Ни хрена себе новость! Я в оцепенении зацепил рукавом ложечку, и она нервно зазвенела, прыгая по полу.
– Как?
– Вот так.
– Значит я с тобой твоему мужу успел рога наставить? Непростая ты, Настенька девушка. Ох, непростая. Шустрая больно. Умеешь людьми пользоваться.
В моей голове эта новость напрочь отказывала укладываться.
– Так получилось.
– Получилось? – на меня нахлынули злость и негодование. – Но, а я тебе зачем? Опять для прикрытия понадобился? Или у тебя один для души, другой для тела, третий для кошелька?
Она попробовала меня обнять:
– Ты всего не знаешь. Выслушай меня.
Но я не хотел её слушать. Мной вновь завладели тюремные самовнушения: «Брось её. Она тебя заведёт в омут. Счастья с ней не будет!»
– Да пошла ты, знаешь куда? Видеть тебя больше не могу.