Кавказ под управлением князя М. С. Воронцова (1844–1854 гг.)

По приказу М. С. Воронцова «для удобного во всякое время сообщения»^[466] через реки Кубань, Лабу и другие были построены постоянные мосты, что было во всех отношениях весьма удобно и полезно для российской стороны.

В начале 50-х гг. XIX в. после многих лет кровопролитной и затратной войны в северной части Кавказа наметился явный стратегический перелом в пользу России. Имамат Шамиля переживал агонию, и можно было надеяться на скорое его падение и завершение противостояния в горах. После ощутительного поражения, которое потерпел имам Шамиль от князя А. И. Барятинского в сражении при Мичике^[467], положение имама казалось безнадежным. Но начавшаяся в октябре 1853 г. Восточная война стала спасением для Имамата. Возвратившись в свою резиденцию в Ичкерии, имам Шамиль объявил в горах, что «турецкий султан призывает всех мусульман Кавказа к священной войне с Россией»^[468].

Таким образом, обратившись к деятельности М. С. Воронцова после окончания Даргинской экспедиции, следует отметить, что в деле покорения Кавказа произошла смена вех: от стратегии «штурма» был совершен переход к стратегии «осады».

Теперь в глубины кавказского географического пространства русские стали проникать без особой торопливости, но уже безвозвратно. Более того, российская сторона совершала попутно переформатирование сущностных основ местности, рубила просеки, разбрасывала дороги, раскрывала и подготавливала неприятельскую страну своему всестороннему влиянию, сокрушая при этом устои Имамата.

Наместник все ближе подбирался и отыскивал наиболее уязвимые и чувствительные места в структуре своего политического конкурента, наносил по ним, хотя и одиночные, но выверенные и разящие удары. Вместо разовых экспедиций в горы с конца 1845 г. началось общее и непрерывное наступление на позиции непокорных горцев.

Заслуга наместника в реализации новых подходов к покорению Кавказа состояла не только в том, что он пришел к пониманию особенностей кавказских условий и особенностей характеров его обитателей, но в том, что он нашел способы к их преодолению.

Поскольку долгое время изощренные способы и средства разбивались о почти неприступные для того времени природно-климатические условия и социально-культурные реалии Кавказа, которые в военном отношении сбивали с толку самых прославленных и опытных генералов уже в силу того, что каждый камень, каждое дерево или куст там были помощниками горцев, но оставались непримиримыми противниками русских.

Природная среда Кавказа, получившая форму естественной крепости, поставила перед российской армией и ее командованием новые и неожиданные задачи, которых они не знали прежде в координатах европейского географического пространства.

Ум, опыт и уроки неудач помогли М. С. Воронцову выработать целесообразный план войны, при котором уже не было таких громадных жертв, как прежде, и одновременно находились средства противодействовать упорству горцев.

Выбрав Чечню в качестве главного пункта в стратегии покорения, Кавказский наместник стал угрожать самому существованию имамата. Это хорошо понял имам Шамиль, который всеми доступными ему мерами пытался вредить и противоборствовать М. С. Воронцову.

Основные события Кавказской войны во второй половине 40-х годов XIX века разворачивались вокруг борьбы за стратегически важные пункты на границах Дагестана и Чечни. Переход их под контроль российской стороны сильно подорвал доверие к имаму в горской среде, что одновременно способствовало росту внутренних неурядиц в имамате.

Противостояние на правом фланге Кавказской линии никогда не достигало масштабов противостояния на ее левом фланге, поскольку российская сторона все свои силы направляла на борьбу с имаматом, а против черкесов большей частью придерживались стратегии сдерживания, прибегая к дипломатии «кнута и пряника».

Окончательный крах Имамата был отложен из-за начавшейся в 1853 г. Восточной войны. Внимание князя М. С. Воронцова было теперь сосредоточено не столько на продолжении усилий по разгрому горского государства на Северном Кавказе, сколько на сосредоточении и поиску сил по защите южных закавказских границ империи.

Однако не сбылись и надежды врагов России использовать Имамат для нанесения удара в спину российской армии, расположенной на Кавказе. Все усилия турецких и европейских эмиссаров не смогли заставить имама Шамиля действовать в их пользу, не видя в том пользы для себя.

Неопределенность политической ситуации и промедление со стороны Петербурга, державшего в неведении кавказские власти, имели немало негативных последствий для Южного Кавказа. Местные власти, не имея достаточных средств, не сумели вовремя и надежно прикрыть пограничные районы. Им пришлось спешно втягиваться в войну, не завершив всех подготовительных мер.

В то же время, несмотря на весь драматизм ситуации, князю М. С. Воронцову удалось предотвратить развитие событий по однозначно негативному пути. Он успел, в конце концов, так распорядиться имевшимися скудными ресурсами и войсками, чтобы русскими были одержаны победы под Ахалцихом и при Башкадыкляре. Это вынудило турок отказаться от наступательной стратегии, уступив России стратегическую инициативу.

Надо также отметить, что успехам и перелому настроений в Закавказье сильно содействовала морская экспедиция адмирала П. С. Нахимова и погром, который он учинил туркам в Синопе, хотя одновременно эти победы русского оружия усилили антироссийские действия со стороны ряда стран Европы. Англия и Франция использовали неудачи турок в Закавказье и Синопскую катастрофу, или «резню», в европейской интерпретации, для вмешательства в ход событий и объявления войны России под предлогом спасения «бедных турок».

С началом Восточной войны сильно ухудшилось здоровье князя М. С. Воронцова, который был вынужден просить императора об отставке. Император Николай Павлович не мог поверить в то, что надежный князь Воронцов может сойти с дистанции, уговаривал того потерпеть и надеяться на волю Бога. Получив, однако, повторную просьбу престарелого наместника об отставке, император примирился с реальностью и отпустил князя М. С. Воронцова лечиться.

2.4. Дипломатия и разведка

М. С. Воронцов родился и вырос в семье дипломата графа с. Р. Воронцова, российского посланника на Британских островах. Михаил Семенович не только жил в обстановке дипломатической повседневности, но по прихоти отца с малых лет посильно участвовал в дипломатической жизни российского посольства, являясь техническим помощником своего отца, постепенно посвящавшего своего сына в тонкости дипломатического мастерства.

Дипломатом и первым министром иностранных дел Российской империи был его дядя А. Р. Воронцов. С детских лет М. С. Воронцов хорошо знал, что в дипломатии слово – верное и к месту – преобразовывалось в необходимое или большое дело. В этой связи слово в дипломатии аналогично действию и неразделимо с ним. Как действия, направленные к ясной цели, так слова дипломата должны обладать классической формой простоты и ясности, которая умеет принимать единственно подходящее к обстоятельствам значение.

Исторический опыт взаимоотношений между людьми показал, что при возникновении спорных ситуаций и попыток их урегулирования, основанных на принципе: кто сильней, тот и прав – как правило, приводило не к разрешению и исчерпанию спорных оснований, а к ожесточению и новым, более глубоким конфликтам^[469].

Дипломатия как таковая представляет собой деятельность, даже искусство ведения переговоров и заключения соглашений, направленных на поиск способов избегать в отношениях между народами применения силы^[470].

В то же время дипломатия в условиях военного конфликта оставалась одной из важнейших составляющих общей стратегии борьбы конфликтующих сторон. В условиях войны на Кавказе дипломатия также играла роль средства достижения военных целей или целей политических и представляла иной способ борьбы с неприятелем.

Следует отметить, что направление и даже самый дух действий на Кавказе развивался под сильным влиянием императора Николая. Он не только следил за военными операциями и другими политическими событиями, нередко «дело доходило до конкретных указаний по поводу отдельных боев, сражений и решений»^[471].

В 1842 г. император Николай сформулировал новую концепцию политики на Кавказе, предписывая главным кавказским начальникам, чтобы их «внимание и деятельность должны были устремлены к обезопасению границ от всяких враждебных покушений и к постепенному усмирению горных племен»^[472].

Свой новый подход император подкреплял ссылками на то, что «опыт предшествующих лет указывает необходимость системы действий, не подчиненной гибельным случайностям и основанной не на одной силе оружия, но также на употреблении политических средств для укрощения распространившегося в горах возмущения»^[473].

По мнению императора Николая: «Сообразуясь с местной ситуацией должно действовать к расторжению союза непокорных горцев особыми мерами, примененными к местным отношениям каждого племени и личным качествам частных их начальников»^[474].

Следовало склонять пользующихся наибольшим влиянием старшин, властителей и духовных лиц к изъявлению покорности России, что «может вести к успехам, стяжание коих на ином пути было бы подвержено сомнению, или сопряжено с борьбою продолжи-тельною»^[475].

Основываясь на мнении императора, а также на опыте «кавказских колониальных деятелей»^[476], военный министр граф А. И. Чернышев в 1842 г. в секретной директиве к корпусному командиру генералу Е. А. Головину подверг критике систему действий российских властей на Кавказе, которая, «основываясь исключительно на употреблении силы оружия, оставила совершенно неиспытанными средства политические»^[477].

Искусное применение последних средств могло бы значительно облегчить России достижение ее целей на Кавказе. М. С. Воронцов один из немногих высших кавказских начальников в продолжение всей Кавказской войны был наиболее расположен и подготовлен к проведению в жизнь такого рода системы.

Будучи в определенной степени выучеником Британии и ее подходам, в том числе в распространении британской системы владычества на иноплеменные и заморские территории, Воронцов знал, как англичане умели утвердить свое владычество, например в Индии, политическими средствами. Эти «английские» средства, применяемые в Индии, с такою же пользою могли быть применены и на Кавказе^[478].

Здесь можно было бы выделить несколько видов политико-дипломатических действий, которые диктовались условиями конкретной обстановки, общими обстоятельствами и задачами момента, которые М. С. Воронцов стремился реализовать к вящей удовлетворенности со стороны императора.

В этом направлении наместником использовались: 1) обращения и воззвания к разным группам горского населения с определенными целями текущего момента или с предложением перспективы.

Способом доставки в ту или иную этническую среду в данном случае выступали: 1) лазутчики и их доверенные лица; 2) открытые встречи и переговоры со старшинами горских обществ; 3) переговоры с отдельными влиятельными лицами горских народов в крепостях; 4) тайные встречи с лицами, желавшими скрывать свои контакты с русскими или просившими об определенных условиях; 5) контакты с группами влияния; 6) «ласкания»; 7) контакты-демонстрации; 8) письма-увещевания; 9) тайные операции и др.

Все контакты с представителями горских обществ проходили предварительный мониторинг – собирались сведения об их статусных возможностях в горской среде, назначались знающие реалии кавказской жизни лица, наиболее подготовленные и в то же время приемлемые горской стороне для проведения переговоров, т. е. формировалась делегация.

Проводились предварительные совещания при князе М. С. Воронцове, на которых обсуждался вопрос, кто будет возглавлять в каждом конкретном случае переговорный процесс, ставились общие и конкретные цели контактов, заслушивались предложения, давались поручения отдельным членам, назначенным в делегацию.

Иногда это носило приватный характер, когда князь Воронцов давал наставления или оговаривал какой-то вопрос с главой своей делегации. В качестве главных переговорщиков с российской стороны могли быть старшие командиры кордонных линий, имевшие по согласованию с наместником необходимые для этого полномочия.

Выезжая на встречи или принимая горских представителей на своей территории, наместник всегда имел при себе чиновников со знанием языков и культуры тех народов, с представителями которых завязывались контакты, либо это были доверенные князю представители кавказских этносов.

Князь М. С. Воронцов с самого начала своего пребывания в Кавказском крае не сидел сиднем в Тифлисе. Он систематически совершал поездки по вверенному ему краю, оперативно разрешая самые разные задачи, в том числе не только не избегал, но искал прямых контактов с представителями горских обществ.

Уже весной 1845 г. раскаявшиеся представители «вероломных отступников» из среды бжедугского племени встречались с наместником М. С. Воронцовым во Владикавказе. Они просили прощения и заявляли «впредь быть искренне верноподданными России и неизменно преданными русскому государю»^[479]. Граф Воронцов ласково принял горских депутатов и обещал неизменное покровительство всем горцам, признающим над собой власть русского государя.

В марте 1845 г. генерал-адъютант Воронцов распространяет в горах воззвание, направленное к русским солдатам, бежавшим в горы, обещая им, что те из них, кто добровольно «явятся из бегов, всемилостивейшее прощаются и поступят по-прежнему без всякого наказания или какого-либо взыскания на службу»^[480].

Главнокомандующий надеялся, что беглые русские солдаты поспешат воспользоваться доброй волей императора, «не захотят оставаться дольше в нищете и среди иноверцев»^[481]. Данным воззванием М. С. Воронцов хотел продемонстрировать добрую волю российских властей, создать прецедент на будущее и, наконец, лишить противную сторону людей, могущих укрепить ее силы.

В марте того же года наместник встречался с крымским муфтием Кади Эскером, изъявившим намерение «содействовать праведному нашему делу в горах Кавказских увещаниями племен именем самой веры магометанской»^[482].

М. С. Воронцов предоставил Кади Эскеру и четырех его помощников – двух духовных улемов и двух мурз – нужными бумагами к генералу Завадовскому, а также письмами к другим военным начальникам.

Он, рекомендуя им всем войти в «сношения» с Кади Эскером, снабдить его всеми имеющимися у них сведениями и познакомить с надежными лазутчиками, чтобы он мог начать устанавливать связи с горцами.

Император одобрил отправку Кади Эскера на Кавказ «для противодействия вредному учению Шамиля благонамеренными увещеваниями, почерпнутыми из самой веры магометанской»^[483].

Получив известия от лазутчиков, что Саид Араканский – известный ученый и богослов, учитель Гази-Магомеда – выступил против вооруженной борьбы горцев с русскими, доказывая, что сначала Гази-Магомед, а потом Шамиль неверно истолковывали тарикат и шариат, наместник приказал войти с ним в контакт и всячески, что будет в силах, содействовать данному богослову^[484].

Начиная подготовку к Даргинской операции, М. С. Воронцов обращался к императору с просьбой разрешить ему «войти в секретные сношения с бывшим Елисуйским султаном, и обещанием всемилостивейшего прощения вывести его из теперешнего его положения и тем уменьшить неприятельские против нас силы»^[485].

Даниэль-бек был знаковой фигурой в имамате, так как «по рождению своему, по храбрости и по предприимчивому характеру»^[486] пользовался большим доверием в горах, особенно имея сильное влияние на различные горские общества Южного Дагестана.

М. С. Воронцов поручил генералу В. О. Бебутову вступить в сношения с наибом Шамиля и передать ему условия перехода его на сторону русских. Воронцов осторожно относился к обещаниям Даниэль-бека, зная по опыту небольшую цену восточным клятвам. Но надо было попробовать, так как если тот «точно имеет это намерение и согласится на предложенные ему условия, то переход его к нам и оставление им Шамиля не может не иметь для нас самых благоприятных влияний и последствий <…> для Шамиля и для мюридизма, в теперешних обстоятельствах, весьма важная потеря»^[487].

С мнением наместника вполне был согласен император Николай, одобрявший действия с целью отделить от Шамиля главных его приверженцев. Он также считал, что «успех начатых с Даниель-беком сношений, хотя подвержен сомнению, но мог бы принести существенную пользу»^[488].

Несмотря на то что усилия по отторжению от Шамиля Даниель-бека не увенчались в то время его отступничеством, действия последнего оставались под известным контролем главнокомандующего. Когда лезгины в 1847 г., жившие на правом фланге Лезгинской линии, «взволновались» при появлении на их территориях бывшего елисуйского султана, каждый его поступок незамедлительно становился известным российской стороне.

Находившийся в их рядах мулла Али был «весьма полезен <…> доставлением верных сведений о предприятиях неприятеля и много содействовал к усмирению жителей»^[489].

Поощряя и отмечая полезную для русских деятельность названного муллы, М. С. Воронцов просил начальника военно-походной канцелярии генерала В. Ф. Адлерберга «исходатайствовать высочайшее утверждение сделанному назначению – награде золотой медалью с надписью “за усердие” для ношения на шее на Аннинской ленте Мулле Али»^[490].

Большой интерес у наместника вызывала Чечня, где в 50-е гг. происходили главные военно-политические события в ходе Кавказской войны. Его целью было не только изучение обстановки и настроений среди горских жителей посредством совершения поездок в их край, но также политическое воздействие на них, которого наместник никогда не оставлял прежде.

Идея поездок состояла в том, чтобы в преддверии перенесения решающих действий на территорию Чечни с целью пресечения ее связей с Дагестаном подтолкнуть чеченцев к выбору в пользу России^[491]. Князь Воронцов представлял им отличную от шамилевской перспективу жизни, без экзекуции, погрома или карательной экспедиции, которая «можно сказать, существовала в Чечне постоянно. <…> Почти не было той деревни, которая не видала бы у себя экзекуции хоть один раз»^[492] со стороны Шамиля.

В Чечне не только надолго запомнили, но никогда с тех пор не забывали погрома, устроенного имамом в селении Цонтери и соседних с ним хуторах Гурдали, который был наказанием для строптивых чеченцев, причастных к убийству шамилевского наиба Шуаиб-муллы.

По приказу имама прибывший вместе с ним отряд тавлинцев стал истреблять жителей Цонтери. Те в ответ стали защищаться и дрались отчаянно, но не смогли спастись. В селении погибли все сто семейств, составлявших численность людей, населявших аул. Такому же погрому подверглись жители Гурдали^[493].

В 1852 г. в Чечне М. С. Воронцов встречался с чеченской депутацией и вел мирные беседы, «оказывал внимание, ласкал, поощрял, интересовался» условиями существования чеченцев, все время, указывая им на выгоды принятия русских условий^[494]. Это имело определенный результат. Вскоре после отъезда наместника из Чечни российскими властями отмечалось чрезвычайное увеличение «мирных» чеченских аулов^[495].

Отчасти пренебрегая опасностью, а может быть, для демонстрации силы, М. С. Воронцов совершил поездку в Чечню, словно посещал свои владения. Особенно чеченцев впечатлило то, что наместник переправлялся на противоположный, не контролируемый русскими, берег реки Басса без сопровождения войск, когда «фактически въехал в пределы имамата»^[496].

Чеченские мюриды по достоинству оценили поступок наместника, и в продолжение всего его пребывания в Чечне «не звякнул ни один горский выстрел – хотя неприятель был вблизи»^[497].

Такой поворот дела снова спровоцировал Шамиля на немедленный ответ – суровое наказание для отступников, прежде всего грозненских аулов и их скот. Военно-карательная операция задумана была как стремительная атака на приспешников «гяуров», с отвлекающим от главной цели маневром.

Нападением отдельного отряда на Алхан-юрт он хотел открыть себе путь к грозненским аулам. Но имам не учел перемен, которые уже состоялись в его государстве, как пишет М. М. Блиев, «где общество расчленялось на два основных лагеря – сторонников мюридов и сторонников русских», и потерпел неудачу.

Русские не только узнали от чеченцев о планах Шамиля, но сами приготовили ему ловушку, оставив на пастбищах грозненских аулов скот, которому предназначалась роль наживки. Поэтому «неудача имаму была обеспечена: он не только потерпел поражение, но и потерял более 300 воинов»^[498]. Удар по авторитету имама был значительный и дал русским новых явных или тайных приверженцев.

При ведении дел с посланцами от горских обществ необходимо было учитывать их традиционные представления, а также их психологическое состояние и культуру ведения переговоров. Наместником и его дипломатической канцелярией определялась стратегия ведения таких сношений, хотя в этой работе, следует признать, бывали сбои, ошибочные подходы, так как опыт подталкивал к недоверию, а европоцентризм толкал к высокомерию и недооценке менталитета и способностей горцев.

Если стороны договаривались о взаимоприемлемом результате, то следовало обсуждать также условия реализации договоренностей и формы их соблюдения, что могло бы послужить показателем или индикатором взаимных обязательств, а также доказательством искренности сторон.

Особенностью переговорного процесса был как его формат, так и форма – традиционно устная, без подписания каких-либо бумаг (это в ту пору находилось за пределами культурных традиций горских обществ, которые не понимали и не принимали такого рода действий).

В контактах с горцами переговоры выполняли разнородную функциональную направленность: регулирующую, информирующую, пропагандирующую. Заранее мог быть известен предмет переговоров.

Значимой стороной процесса была проблема силы или слабости позиций сторон, согласившихся или просивших об установлении контакта. Важнейшей составляющей силы позиции на переговорах был предварительный всесторонний анализ существа проблемы, мотивированность сторон, риски и влияние личностных качеств на силу позиции.

Особым типом дипломатии М. С. Воронцова была так называемая превентивная дипломатия. Каждая военная экспедиция при нем предварялась обращениями или воззваниями к тем горским народам и обществам, в отношении которых готовилась военная акция. Наместник предлагал им невоенное решение проблемы и выдвигал условия. В своих подходах при контактах с горцами наместник никогда не пренебрегал тезисом Демосфена: «Оружие дипломата – слова и благоприятные возможности»^[499]. Этот подход он опробовал перед началом все той же Даргинской экспедиции. Наместник обращался с воззванием к жителям Дагестана.

Чтобы придать больше веса своему посланию, М. С. Воронцов довел до сведения горцев то обстоятельство, что он уполномочен связаться с ними самим императором, который «соизволил облечь меня полною властью и повелеть мне водворить мир в стране вашей, восстановить порядок и спокойствие, возвратить всем племенам Кавказским тишину и безопасность, которые одне могут обеспечить счастье и благоденствие края»^[500].

Наместник доказывал, что единственная цель российского императора состоит в желании им счастливой и правильной жизни, но ни в чем другом, так как Российский император – всемилостивейший мироносец.

Затем он указал горцам на пагубность их заблуждения, когда, упорствуя в дерзком сопротивлении и беспрестанной враждебностью, они сами подвергают опасностям свои семьи и разрушают благосостояние своей страны, «которую вовлекаете в неизбежные бедствия войны»^[501].

Далее М. С. Воронцов давал возможность жителям Дагестана выйти из сложного положения, переложив всю ответственность за сложную ситуацию на некоторых людей, кто своими честолюбивыми и коварными наущениями «употребляют во зло ваше доверие и вводящих вас в заблуждения»^[502].

Здесь наместник метил в имама и мюридов, пытаясь вбить клин несогласия между народом и предводителями горских обществ. Сюжетная канва дипломатической игры требовала, чтобы никто не сомневался в характере намерений российской стороны. Наместник прибегнул к угрозам, обещая горцам: «Если же вы отвратите слух ваш от спасительных слов <…> то, будучи обязан сражаться с вами, я призову на вас гнев Божий за пролитую кровь»^[503].

И, исходя из правил риторики, тут же следовал примиренческий пассаж: «Но для меня было бы гораздо утешительнее, чтобы вы, вняв гласу рассудка, доставили мне случай привести в точное исполнение благодетельные предначертания Государя Императора. Единственная цель их состоит в том, чтобы прекратить претерпеваемые вами бедствия и даровать вам блага, коих вы можете пожелать»^[504].

Несмотря на то что такого рода воззвания не приносили скорых положительных результатов, они были весьма тонким и, в конечном счете, действенным средством влияния, поскольку сообщали горцам о намерениях русского царя по поводу их будущего. Это могло настроить умы в нужном для российской стороны направлении, во всяком случае, оставляло в головах горцев определенный след.

Князь М. С. Воронцов никогда не забывал усвоенный им в доме своего отца, а затем и дяди-канцлера доктринальный тезис дипломатии – хорошо подготовился, наполовину победил. Кроме того, в его дипломатическом арсенале были средства, которые укладывались в формулу, позднее провозглашенную Авраамом Линкольном: «Каплей меда поймаешь больше мух, чем галлоном желчи»^[505]. Именно этот подход, широко применявшийся М. С. Воронцовым, в том числе и в повседневной практике межличностных отношений, часто ставился ему в вину оппонентами, обвинявшими князя в неискренности.

Князь Воронцов часто совсем не смущался в выборе средств достижения цели, если они вели к выгоде руководимого им дела. Здесь годились общеизвестные в истории и практике мировой дипломатии принципы ведения переговоров per fas et nefas (всеми правдами и неправдами). Ловкость его доходила до совершенства. Тем более что на Востоке этот прием оставался краеугольным камнем дипломатии любого уровня. Имея дело с людьми Востока, князь Воронцов мог надеяться на успех, только используя понятный контрагентам дипломатический язык и меры.

В качестве дипломатического средства использовалась скрытая пропаганда, обещания, лесть, игра на тщеславии и соперничестве, посулы благ и чинов, подкупы жадных до материальных благ людей, склонение к переходу на службу к русским^[506].

Действенность этих средств доказывалась не только жизненной многоопытностью самого князя, но и рекомендациями перебежчиков и агентов, чье ментальное мироощущение было сходным с теми, кто оставался в горах^[507].

Князь Воронцов достаточно быстро понял и старался приспособить это знание к пользе дела и целей российских властей. Когда можно было купить мир – он его покупал; когда можно было купить союзников – он их тоже покупал. В дипломатических действиях этические принципы не должны останавливать достижение целей. Кроме того, опыт показал, что на Востоке «золото может быть сильнее оружия»^[508].

В данном последнем случае наместник опирался на мнение императора Николая, который не осуждал и не противился использованию системы подкупов^[509], предоставив в распоряжение кавказских начальников для данных целей экстраординарные суммы.

Эти суммы играли значительную роль, находились в распоряжении главнокомандующего и отдельных военных начальников. Деньги из этих сумм расходовались на лазутчиков, на угощение горцев, на подарки, на выдачу вознаграждения за поимку дезертиров и на содержание аманатов^[510].

М. С. Воронцов уже в 1845 г. не жалел «денежных средств для ослабления как материальных, так и моральных сил главного нашего неприятеля»^[511]. Политика подкупов в течение всего пребывания М. С. Воронцова в качестве кавказского наместника сыграла свою роль: ей поддавались многие неустойчивые сподвижники Шамиля, особенно в последние годы существования имамата.

Наместник был наиболее последовательным проводником рекомендованного лично императором Николаем метода подкупа «новой» горской знати. Щедрые русские денежные подарки приносили все более заметные плоды, постепенно углубляя раскол в руководящей верхушке имамата, «быстро сужая круг людей, способных устоять перед соблазном»^[512].

Достаточно сложным для освещения остается вопрос о тайных операциях, которые, по всей вероятности, должны были присутствовать в военно-дипломатическом арсенале наместника, поскольку они всегда присутствуют во время ведения любых войн и силовых противостояний.

Пока не удалось отыскать документов, в которых прослеживалась бы воля наместника, ясно обозначавшая его приверженность к физическому уничтожению руками определенных лиц из горских народов, наиболее непримиримых к русским вождей горского сопротивления.

Впрочем, существуют отдельные сообщения о так называемых «инициативниках», которые якобы по своей воле пытались физически устранить с политической арены, например, Мухаммеда Амина. От контр-адмирала Л. М. Серебрякова в 1851 г. к наместнику отправлялся рапорт о задержании некоего чеченца, пробывшего 18 лет в Турции, по имени Зекерья Абдулла.

Со слов задержанного было выяснено, что он, «узнав о событиях у Закубанских Черкес, решился оказать услугу Русскому правительству, в надежде получить достойное вознаграждение, и для того выдал себя за наиба с намерением действовать таким образом, чтобы уронить во мнении народа и даже погубить Мухаммеда Амина»^[513] – отравить его. Не сумев войти в доверенность к эмиссару Шамиля и испугавшись разоблачения, мнимый наиб добровольно передал себя в руки властей Черноморской береговой линии.

Подозрение в зломыслии Воронцова существует, однако, среди части современных кавказоведов, уверенных в том, что тайные операции не могли не инспирироваться наместником.

В качестве разоблачителя коварства Воронцова выступает известный исследователь М. М. Блиев, который обвиняет его в убийстве Хаджи Мурата. В качестве доказательства он приводит свидетельство Абдар-Рахмана ар-Рафи, напечатавшего в своей книге два письма Воронцова к военному министру А. И. Чернышеву и товарищу министра В. А. Долгорукому^[514].

М. М. Блиев цитирует отдельные места упомянутых писем. Например, то, где наместник писал В. А. Долгорукому, о том, что «с тех пор, как Хаджи-Мурат покинул Шамиля и перешел к нам, ничто не могло быть более счастливым и выгодным для нас, как его смерть при окружающих ее обстоятельствах. <…> Смерть Хаджи-Мурата для нас есть счастье, если бы даже его последние намерения были другие»^[515].