Кавказ под управлением князя М. С. Воронцова (1844–1854 гг.)

Успехи русских нарастали постепенно, но неуклонно и поступательно, пока в горах продолжали встречать имама Шамиля как триумфатора, который завершил свою кампанию 1846 г. взятием и разграблением Цудахара^[330]. М. Гаммер, давая оценку рейду Шамиля в Кабарду, считал, что «кампания Шамиля была хорошо спланирована, и, не будь Фрейтага, он бы крепко насолил русским. Как и в предыдущих кампаниях, он настолько успешно использовал обманные движения и ложные слухи, что даже когда вступил в Кабарду, русские военачальники, включая Воронцова, посчитали это его отвлекающим маневром»^[331]. Эта оценка, однако, все же является целиком плодом размышлений М. Гаммера, а потому с нею можно не соглашаться, поскольку все тот же генерал Р. К. Фрейтаг всегда находил действенные ответы на любые каверзы Шамиля и не попадался на его обманы.

Всеми силами Шамиль пытался противодействовать российским властям и в Дагестане. Он отнял в 1846 г. у русских важный в стратегическом плане аул Куташи, но по приказу наместника генерал В. О. Бебутов «успел вернуть эту позицию из рук горцев»^[332].

Генерал, хорошо зная расположение и планы Шамиля, атаковал и наголову разбил горцев, «захватив при этом их единственную пушку и даже личное снаряжение Шамиля – его кинжал и бурку»^[333].

Эта неудача, как и неудавшаяся попытка расширить границы имамата на запад, не отняла энергии имама бороться за выживание. Он предпринял атаку на акушинские аулы, стремясь овладеть ими, что открывало возможность имамату выхода к Каспийскому морю.

Характеризуя ситуацию в регионе, князь В. О. Бебутов доносил в рапорте наместнику: «С разорением сел. Цудахар и Хаджалмахи открыт мюридам свободный вход в Акушу. Жители этого общества, как опытом доказано, не могут или, вернее, не хотят сопротивляться Шамилю»^[334].

Используя это обстоятельство в октябре 1846 г. наиб Мусса Балаканский занял селение Аймяки, а Шамиль выдвинулся к селению Лаваши, чтобы отвлечь российские войска и дать возможность наибу «занять верхние деревни Мехтулинского ханства и по прибытии к нему на подкрепление свежих партий воспользоваться отсутствием русских для возмущения Шамхальского владения»^[335].

Дальнейшие успехи имама были прерваны действиями князя В. О. Бебутова, который 13 октября выбил наиба Муссу Балаканского из Аймяков, а затем атаковал Акушу, где находился имам, нанес ему поражение и вынудил к отступлению из Акуши. Мюриды вынуждены были искать убежища по разным направлениям. Это для них представляло нелегкую задачу, так как местное население стало оказывать им сопротивление.

По словам князя В. О. Бебутова, когда «одна партия следовала к дер. Куппы, жители этой деревни, извещенные о победе русских, не только не решились принять к себе беглецов-мюридов, но стали преследовать их и отбили всех пленных цудахарских и ходжалмахинских жителей, равно как и скот, уводимый мюридами»^[336].

Российская сторона предприняла все усилия по уменьшению последствий дерзких рейдов имама Шамиля. В 1846 г. генерал В. М. Козловский разбил наиба Гайтемира на реке Ярык-су, а князь М. С. Воронцов выдвигался к Фортанге, «где имел перестрелку с чеченцами»^[337].

Несмотря на большую активность Шамиля в Дагестане, наместник продолжал настойчиво укреплять российские позиции в Чечне, продвигаясь в ее глубины. Успешными были действия русских войск и во Владикавказском округе, где отличились навагинцы и тенгинцы, действия которых, кроме военных результатов, приводили к добровольному выселению на территории, находившиеся под контролем русских, 19 семейств бумутовцев^[338].

Кроме военного давления, князь М. С. Воронцов ни на один день не прекращал попыток воздействовать на горцев «политическими» мерами, заигрывая и обольщая аульскую верхушку. Уже в 1846 г. стали появляться отдельные факты перехода на российскую сторону некоторых влиятельных людей среди горцев. В очередном письме-отчете к А. П. Ермолову князь писал: «Недавно еще приходил к нам, к цепи около Фортанги, один известный эфенди, часто употребляемый Шамилем, говоря, что он и некоторые другие из самых почетных лиц в горах и из числа духовных намереваются, если в этом году Шамиль не будет иметь успехов против нас, не только не отклониться, но провозгласить везде, что недостоин владеть народом»^[339].

В начале следующего года стало продолжением борьбы за инициативу. Чечня занимала важное стратегическое положение. Российское командование считало Чечню одновременно бастионом и ахиллесовой пятой имамата. Она прикрывала, по мнению М. Гаммера, «мягкое подбрюшье» Дагестана, поэтому лишить имама такой опоры означало бы больше, чем наполовину обеспечить победу над ним^[340].

Зимой 1847 г. были назначены два отряда, во главе одного из них стоял генерал Р. К. Фрейтаг, которому поручалось разорить Алдинские хутора, располагавшиеся между реками Гойтою и Рошнею. Там поселилась в лесах большая часть чеченских семейств, живших прежде под владычеством русских на Сунже и Тереке. Место, избранное ими, давало им возможность делать неожиданно и большими силами набеги на Сунжу и нападать на колонны войск, шедших из крепости Грозной в крепость Воздвиженскую.

В Алдинских хуторах насчитывалось до 3000 дворов. Чтобы не претерпеть больших потерь, генерал Р. К. Фрейтаг напал на алдинцев неожиданно и в 9 дней все хутора совершенно разорил, захватив много пленных и добычи. Одновременно с этим была прорублена просека вниз по Урус-Мартану до Сунжи^[341].

Несмотря на сопротивление «Шамилевых полчищ, простиравшихся, по сведениям лазутчиков, до 10 тысяч пеших и конных, и всю изобретательность Шамиля и его наибов вредить нам, несмотря на большие наши потери и огромный труд, – просека продвигалась вперед»^[342].

Со второй половины ноября 1847 г. систематическая рубка леса в Чечне производилась под начальством князя А. И. Барятинского, при котором «каждый раз убыль в колонне доходила до 60–100 человек, потому что чеченцы дрались с остервенением и дорого уступали каждую пядь земли»^[343].

По свидетельству В. А. Полторацкого, когда чеченцы атаковали в лесу русские батальоны, это случалось всегда неожиданно. Передвижение в лесу требовало беспрерывно-напряженного внимания, что очень утомляло солдат. Минутная рассеянность солдат помогала неприятелю, и «всегда коварные чеченцы мастерски пользовались выгодными для них обстоятельствами, чтобы нанести нам существенный вред. Чеченцы подползали незаметно к нашим цепям и, увидев оплошность солдат, бросались на свои жертвы и беспощадно рубили и кололи несчастных зевак»^[344].

Самая серьезная стычка, по воспоминаниям того же В. А. Полторацкого, произошла 24 ноября, «когда барон Вревский с колонною, ему порученною, вздумал открытою силою, среди белого дня, бросив рубку леса, направиться прямо в лоб на батареи, сооруженные неприятелем для бомбардирования нашего лагеря. <…> В полчаса времени, не завладев ни одним неприятельским банником, Вревский вынес на носилках убитыми и ранеными более 300 человек, нисколько, при этом, не деморализовав неприятеля. <…> Не дешево досталась нам так же новая позиция в неприступном ауле Голен-Гойта»^[345].

После этого дела барон Вревский с двумя батальонами Навагинского, двумя батальонами Тенгинского и одним батальоном Грузинского Гренадерского полков «приступил к истреблению» аула Саиб-дулы, расположенного в верховьях реки Урус-Мартан. Колонна приступом взяла аул, «все в нем истребила и сожгла до основания»^[346].

Но отважный джигит, наиб Саиб-дула, не так легко продал гяурам свою резиденцию. Ускользнув сам из рук победителей, он заставил «на руках вынести много убитых и раненых, а в довершение, при отступлении, ударив в шашки на арьергардные навагинские роты, принудил их в страшной панике дрогнуть. <…> В этот день всей убыли было до 400 человек, одних офицеров 16. Причину этой крупной потери объясняют необычайной и неуместной медлительностью барона Ипполита Александровича Вревского»^[347].

У князя Барятинского «тоже была слабость понапрасну маневрировать под выстрелами, что <…> было, по меньшей мере, непростительно, но князь несколько раз <…> высказывал мнение, что если в деле мало убитых и раненых, то в высших сферах в Петербурге подобного дела не признают за действительно существовавшее»^[348].

К сожалению, это было традиционным взглядом петербургских офицеров-аристократов, который совпадал с существовавшими тогда подходами к кавказским делам при дворе.

В то же время новая стратегия наместника, с одной стороны, была рассчитана на то, чтобы «дать возможность всем, кто того пожелает, спокойно переселяться с гор на нашу территорию»^[349], но лишить пашен и пастбищ на равнине непокорных, «принуждая их покориться»^[350].

Иначе говоря, тактику «выжженной земли», столь успешно применявшуюся Шамилем в 1845 г., русские повернули против него самого.

Театр войны постепенно суживался, но до победы над Шамилем было еще далеко, тем более что не все и не всегда наступательные действия с российской стороны приносили желаемый ею результат. Трехлетие 1847–1849 гг. для Дагестана «явилось периодом ярко выраженной борьбы за укрепленные пункты, <…> в которой наступающей стороной являлись преимущественно русские войска»^[351].

Наместник планировал овладеть андаланскими аулами, что позволило бы выйти к непосредственному соприкосновению с Аварией, прорваться в горы. Российским командованием на 1847 г. было запланировано взятие трех укрепленных пунктов Шамиля – Гергебиля, Ириба и Салты. Но попытка овладеть аулом Гергебиль окончилась неудачей. Князь Воронцов «пустил на этот аул, бывший “бельмом в глазу” у русских»^[352] два сильных отряда – князя Бебутова и князя Аргутинского-Долгорукого.

Несмотря на чудеса храбрости русских солдат, аул не был взят, так как оказался укрепленным по всем правилам европейской фортификации. Горцы также умели извлекать опыт из противостояния с русскими. Потому отряды вынуждены были отойти, потеряв при штурме до 600 человек убитыми и ранеными. Кроме отчаянной стойкости защитников аула успеху русских препятствовало появление холеры, «напугавшей наместника более чем все скопища Шимиля»^[353].

Шамиль же предпринял энергичные ответные меры и начал укреплять аулы Зубут, Ирганай, Гергебиль, которые являлись опорными пунктами не только для обороны подконтрольной ему территории, но и для организации атак на Акушу, Мехтулинское ханство или Тарковское шамхальство^[354]. Важную роль в создании всех этих укреплений сыграл египетский военный инженер Хаджи-Юсуф, участвовавший и в организации постоянной армии Шамиля^[355].

Характеризуя ситуацию, сложившуюся в имамате к началу 1847 г., можно отметить, что Шамиль, предполагая скорое наступление со стороны российских властей, объявил народу, «лично и через посредство наибов», «что в текущем году он не намерен предпринять собственно в Дагестане никаких наступательных действий, но что будет вести войну оборонительную и защищаться до последних сил»^[356].

По мнению М. М. Блиева, такое политическое заявление имама было рассчитано на то, чтобы «взвалить вину за будущие военные невзгоды на российские власти»^[357]. Данные действия имама определялись его беспокойством, поскольку население имамата устало от бесконечной войны и выражало свое недовольство. Это неизбежно могло привести к деморализации части общества, понесшей наибольшие потери за годы противостояния. Объявляя же об обороне, он надеялся найти повсеместную поддержку в народе.

Что касалось до его истинных намерений, то его планы не были оборонительными. Он стремился сохранить прочные позиции в Чечне и расширять территорию имамата в Дагестане. Путем занятия Акуши и продвижения в сторону Мехтулинского ханства, а также укрепления своих позиций в стратегически важных селениях Гергебиль и Салты, Шамиль стремился овладеть Южным Дагестаном, а затем выйти к Каспийскому морю. Имам реально оценивал положение, постепенно складывавшееся в имамате. «Он угадывал наступавший политический кризис и пытался преодолеть его за счет милитаризации и военных успехов»^[358].

Князь Воронцов, как опытный политик, тоже догадывался о ситуации в имамате, которую стремился побороть всеми силами Шамиль. Вопрос ставился о продолжительности существования имамата и всего движения сопротивления российским действиям в Северо-Восточном Кавказе. Потому наместник предпринимал активное наступление на позиции Шамиля.

Удачным для российской стороны был поход на Салты – один из ключевых аулов на юге Дагестана в стратегиях обоих политиков^[359]. Салты находились на реке Кара-койсу и сторожили выход из горных теснин в долину реки Самура. Шамиль, прекрасно понимая важное значение аула, послал туда отряды горцев, собранные из разных обществ Дагестана, и самых преданных и стойких мюридов во главе с наибом Кибит-Магомой, которому было поручено руководить обороной аула.

В свою очередь, проведя необходимые сборы, в которых учитывался недавний опыт неудачной осады Гергебиля, князь Воронцов сам стал во главе Самурского отряда и выступил в горы 25 июля 1847 года. Силы русских насчитывали 8 батальонов пехоты, 2 роты стрелков, роты саперов, 1500 конной и пешей милиции при 16 полевых и осадных орудиях и особых ракетных командах^[360].

26 июля 1847 г. князь Воронцов приступил к осаде Салтов. Военно-инженерные работы производились под руководством инженер-полковника Кесслера. Блокада и осада Салтов продолжалась 50 дней. Аул удалось взять только после кровопролитного сражения 14 сентября^[361].

Само сражение за Салты описывать нет необходимости, поскольку о нем существует достаточно обширная историография^[362], но остановиться на некоторых моментах следует.

В письме к военному министру М. С. Воронцов, радуясь победе, отмечал, в то же время, действия противостоявшего русским гарнизона Салтов. Князь указал на его храбрость и упорство, с которым тот, кто защищал Салты, не только отчаянно дрался, но и «с искусством, достойным европейского гарнизона, исправлял немедленно все повреждения, причиненные артиллерией, устраивал внутренние укрепленные линии и воспрепятствовал даже минным работам нашим через смелые свои контр-мины»^[363].

Упорству обороняющихся способствовало и то, что некоторые из первых наибов Шамиля: Хаджи-Мурат, Дебир Каратагский, Мусса Балаканский – вышли из Салтов, чтобы действовать против осаждавших их войск снаружи^[364].

В. И. Немирович-Данченко также отмечал боевые качества лезгин, находившихся среди защитников аула Салты. Он писал: «Лезгины талантливы и стойки. Они мастера укрепляться. Завалы их всегда так рассчитаны, что с какой бы стороны не подойти к ним, они встретят вас перекрестным огнем. <…> Чеченец нарубит деревья и спрячется за ними. Лезгин пересыплет их землей и каменьями и создаст истинную твердыню. <…> Лезгины били из ружей на выбор и метко. Даром пуль они терять не любили. <…> Против артиллерии они роют канавы с покатыми навесами, засыпанными землей, где они в полной безопасности от ядер и гранат. Крытые сводами подземные канавы их идут в несколько ярусов»^[365].

Мелкие пули, которыми стреляли горцы с близких дистанций, поражали солдат, причиняя им сильные увечья, раздробляя кости. Поэтому у военных врачей было много работы. Как свидетельствовал выдающийся русский врач Н. И. Пирогов, присутствовавший при взятии Салтов, а затем Гергебиля: «Врачи в действующих отрядах всегда готовы под неприятельскими выстрелами подавать пособие раненым; <…> были случаи, что один врач должен был перевязать при ночном нападении до 200 раненых»^[366].

Далее известный врач подчеркивал: «Пули, которые они (лезгины. – С.Л.) употребляют, обыкновенно вылиты из меди <…> и всегда, по крайней мере, вдвое меньше наших. Выстрелы их винтовок можно отличать от наших по их особенному свисту или жужжанию^[367].

Под Салтами было несколько примеров, доказывающих, как метко стреляют лезгины. «Один молодой артиллерийский офицер (Г. Энгельгардт) был ранен в левый глаз пулею, попавшею в звездочку (отверстие в деревянном щите, прикрывавшем пушку) в то самое мгновение, когда он наводил орудие, приложив глаз к этому отверстию. Сила, с которою действует лезгинская пуля, чрезвычайна.

Щиты, устроенные перед осадными пушками для защиты артиллеристов, из досок, толщиною в 3–4 поперечных пальца, подбитые тремя слоями войлока, были нередко пробиваемы пулями <…> с такою силою, что производили значительные ранения стоявших за щитами»^[368].

Не менее опасным был и рукопашный бой. Здесь опять возьмем в свидетели Н. И. Пирогова: «Шашки лезгин <…> несколько более загнуты и без эфеса. Удары шашками производятся со всего размаха с большою ловкостью. Раны от этих ударов ужасны: они изумляют своей длиною и глубиною. Еще глубже проникают лезгинские кинжалы, которыми действуют так же, как шашками»^[369].

Штурм Салтов завершился именно рукопашным боем, который продолжался семь часов. Войска заняли большую часть аула, а затем с утра следующего дня окончательно вытеснили упрямых горцев из остальной его части. Салты пали, но его штурм и взятие стоили российской стороне огромных потерь – до 1200 человек убитыми, ранеными и контуженными, в том числе были убиты около 100 офицеров^[370].

Для князя М. С. Воронцова это была важная победа в реализации его новой стратегии. Подчеркивая ее значение, он писал в Петербург: «При долголетнем опыте мне редко случалось видеть неприятеля более упорного и стойкого, как гарнизон укрепления Салты, который составлен был из лучших и храбрейших людей Дагестана. Упрямые сопротивления этого гарнизона превосходят все, что в европейской войне может быть известным»^[371].

Последствия падения Салтов сильно подорвали во многих горских обществах доверие к имаму, на глазах которого произошло истребление храброго гарнизона. Другим практическим следствием стало обеспечение спокойствия правого берега Казикумыкского-койсу и замирение Цудахара, связывавшего Северный и Южный Дагестан, хотя мюриды и пытались пробиться через Лезгинскую линию и подтолкнуть к мятежам население Джаро-Белокан. Небольшой русский отряд воспрепятствовал этому, нанеся поражение горским отрядам у селения Чардахлы^[372].

Продолжая гнуть свою линию, князь Воронцов в 1848 г. снова пришел с войсками в Дагестан и возобновил осаду Гергебиля. Наместник знал о растущих внутренних неурядицах в имамате, верно оценивая значение успешных действий в Салтах, намеревался упрочить свои позиции. Он собирался открыть кампанию летом, так как учитывал, что «из-за военных действий горцы не могли обрабатывать свои поля и надлежаще следить за скотом и испытывали продовольственные трудности»^[373], и «голодом можно будет заменить штыки»^[374]. Это должно было повлиять на их способность к сопротивлению.

В июне неприступный аул был взят. Шамиль, понимая для своего будущего значение битвы за Гергебиль, поручил его защиту самым отчаянным мюридам. Из аула были заранее вывезены семьи и имущество горцев, остались только те, кто решил умереть. Д. Баддели, характеризуя позицию горцев, отмечал: «Гергебиль был отлично защищен – и самой природой, и людьми. Возвышаясь в виде амфитеатра на уступе скал у входа в ущелье Аймяки, он был неприступен с северо-запада. С других сторон он был защищен укрепленными каменными саклями, которые поднимались вверх, образуя цитадель. Гергебиль был обнесен стеной толщиной 1,5 метра и высотой 4 метра. <…> По бокам стояли две башни, каждая с небольшим орудием^[375]. <…> Но горцы после 23 дневной осады, не дожидаясь решительного штурма аула, “покинули свое неприступное гнездо”»^[376].

В 1848 г. продолжилась рубка лесов в Малой Чечне. Она совершалась снова отрядом под начальством генерала Р. К. Фрейтага, а генерал Ильинский вырубал леса в Галашевском ущелье, что повело к покорению карабулаков и галашевцев.

Князь Воронцов более двух месяцев провел в укреплении Воздвиженском. Он воевал не только вооруженной рукой, но и словом, посулами и убеждениями склонял горцев к переходу под покровительство российских властей. Ему удалось наладить контакты со старшинами различных чеченских обществ. Результат не заставил себя ждать. Часть чеченцев приняла покровительство российских властей.

Довольный таким поворотом событий и отмечая невозможность со стороны Шамиля помешать таким контактам, наместник сообщал князю А. И. Чернышеву в Петербург: «Несмотря на принимаемые сим последним (Шамилем. – С.Л.) меры к воспрепятствованию чеченцам вступать с нами в сношения, таковые продолжались беспрепятственно, во все время пребывания моего в Воздвиженской; и к нам переселились многие семейства, в том числе некоторые весьма влиятельные люди, как, например, Маза, дядя наиба Дубы, пример коих сильно действует и на прочих чеченцев, жаждущих, можно сказать, вообще избавиться от ига Шамиля»^[377].

Постоянно помня о роли Чечни для существования имамата, князь Воронцов стремился перенести и сконцентрировать направление главного военного давления на имамат именно в Чечню, поскольку понял, что у Шамиля не было там надежной военной поддержки, и что, в свою очередь, давало шансы на успех российской стороне.

Шамиль это тоже знал и из опасений потерять Чечню, бывшую житницей имамата и крепостью его западных границ, совершил отвлекающий маневр, открыв в 1848 г. военные действия в Самурском округе. Он также надеялся получить массовую поддержку местного населения против «урусов». Но, вопреки предположению, Шамиль вместе со своими наибами Хаджи-Муратом и Даниель-беком встретили упорное сопротивление со стороны местных беков.

Чтобы поправить свою пошатнувшуюся в горах репутацию, а также для того, чтобы отнять инициативу у князя Воронцова, Шамиль атаковал русскую крепость у селения Ахты, в которой находилось 500 человек солдат под командою полковника Рота. Под знаменем Шамиля «сошлось чуть ли не все способное к войне мужское население подчинявшихся имаму горных обществ»^[378], но гарнизон выстоял, и осада была снята подходом отряда князя М. З. Аргутинского.

Несмотря на эти неудачи, имаму все же удалось в 1848 г. отвлечь князя Воронцова от Чечни и сковать основные силы «урусов» в Дагестане. В то же время, как отмечает М. М. Блиев, Шамиль и его окружение сознавали значение военных перемен, происшедших на Северном Кавказе. Поражение в Салтах, разрушение Гергебиля, неудача в Самурском округе и продвижение войск «урусов» в Малой Чечне «оказались не просто военным эпизодом, а этапами краха самого имамата»^[379].

Подводя итог событиям 1848 г., князь М. С. Воронцов писал в Петербург: «Наконец в текущем 1848 г. Шамиль не мог ни в чем мешать ни взятию Гергебиля князем Аргутинским, ни действиям Чеченского отряда, под личным моим начальством, <…> ни во время смелого нападения Шамиля на Самурский округ – совершенно уничтоженного геройскою защитою укрепления Ахты и победою князя Аргутинского у селения Мискинджи»^[380].

В 1849 г. князь М. С. Воронцов продолжил наступление на позиции имамата в Дагестане. В «предположениях о действиях <…> полагалось утвердиться на правом берегу Кара-койсу занятием или уничтожением тех Андаланских аулов, которые служат сборными пунктами неприятелю»^[381]. Российская сторона стремилась разрушить опорные пункты Шамилевской обороны. Имам же сконцентрировал большие партии мюридов вокруг селений Чох, Салты, Ириб. Эти позиции позволяли имаму действовать не только оборонительно, но и наступательно в направлениях, на которых у русских не было преимущества. Шамиль даже совершил «диверсию» против Темир-Хан-Шуры.

Руководство военными операциями против горцев российское командование поручило князю М. З. Аргутинскому-Долгорукому, возглавившему Дагестанский отряд. Он отбросил отряды мюридов от Темир-Хан-Шуры и устремился к селению Чох, на окрестных высотах которого Шамиль собрал до 10 тысяч ополченцев^[382].

Осада и сражение за аул Чох продолжались почти два месяца. Местность, окружавшая аул Чох, была «перерезана в высшей степени и представляла для наступающего отряда величайшие затруд-нения»^[383].

Защитники аула подвергались мощной артиллерийской бомбардировке. Большая часть каменных стен и башен были разрушены и превращены в груду камней. Дальнейшие действия по захвату аула не имели смысла, так как главная цель князя Аргутинского состояла не в захвате Чоха, а в его разрушении. По этой причине генерал посчитал, что «поскольку занятие оного и окрестных высот не доставило бы нам существенной пользы»^[384], в ночь с 22 на 23 августа 1849 г. снял осаду и начал отвод войск за Кара-койсу.

С рассветом горские отряды стали преследовать войска, пользуясь прикрытием густого тумана, бросались на колонны батальонов в шашки, которые вынуждены были отбиваться штыками, отбрасывая несколько раз напиравшего неприятеля.

События вокруг Чоха несколько поправили дела Шамиля, укрепив его позиции в горных обществах, расположенных поблизости Лезгинской линии. Скоро в подтверждение этого Хаджи-Мурат проник в Джаро-Белоканский округ, ограбил несколько аулов, истребил тех, кто оказал сопротивление, взял богатую добычу и пленных. В это же время Даниель-бек совершил набег на Самурский округ^[385].

Обе противостоявшие стороны балансировали между успехами в одном месте и неудачами в другом. Оборонительные операции поддерживались наступательными рейдами. В то же время «имаму и его наибам все реже удавались крупные предприятия с широкими военно-политическими целями и ощутимыми экономическими результатами»^[386]. Война с «урусами» приводила к большим людским и материальным потерям и постепенно, но все явственнее истощала силы имамата.

Для российской стороны дагестанские события 1849 г. стали «достаточно убедительными доводами, чтобы понять бессмысленность, а главное – бесперспективность усилий пробиться в имамат через скальные ущелья»^[387]. Кроме того, помимо трудностей местности вновь стала актуальной проблема продовольственного снабжения войск, фуражного обеспечения лошадей и рогатого скота. Потому князь Воронцов предпринял все усилия, чтобы развернуть ход главных событий в сторону Чечни, «находя, что там его ждут более заметные успехи»^[388].

В начале 1850 г. наконец удалось переместить в Чечню центр военных операций, где М. С. Воронцов был особенно настойчив в применении своей новой системы. По правому берегу реки Ассы вырубались леса, чтобы открыть доступ в уже упоминавшееся Галашевское ущелье, в котором постоянно собирались отряды Шамиля, и из которого делались набеги на Кабарду, Сунжескую линию и Военно-Грузинскую дорогу.

Русские вытесняли Шамиля с плодородной Чеченской равнины на юг и вплотную подбирались к предгорьям Кавказского хребта. В 1850 г. просеки рубил генерал П. П. Нестеров. С января по март 1851 г. вырубались просеки в Большой Чечне отрядом генерала В. М. Козловского, которому пришлось отбивать яростные атаки самого Шамиля. Это был решительный и наступательный шаг со стороны русских, и поэтому имам Шамиль стремился всячески мешать своему неприятелю. Он приказал горцам перекапывать просеки огромными рвами и охранять их постоянными караулами. В начале 1851 г. Шамиль перебросил в Чечню большие контингенты мюридов, чтобы нанесением удара по Сунженской линии остановить продвижение русских. Этого, однако, имаму сделать не удалось^[389].

Благодаря прорубленным просекам к 1852 г. русские отряды уже могли без особых усилий и препятствий продвигаться по Большой Чечне, отсекая и прижимая приверженцев имама к горной части Дагестана. Были заняты ключевые позиции мюридов – селения Автуры, Гельдыген, Майортуп. Эти походы стоили русским немалых потерь и трудов, но были оправданы тем, что они привели к отходу от Шамиля значительной массы чеченцев^[390].

Для окончательного утверждения на Чеченской равнине русскими планировалось выбить Шамиля из района Мичика. Имам, понимая все значение Предгорной Чечни для своего будущего и будущего всего мюридизма, собрал большие силы – 8,5 тысяч конных воинов и до 12 тысяч пеших^[391]. Главные его силы составляли чеченцы и тавлинцы.

Острота ситуации привела к тому, что «впервые в истории Кавказской войны имам изменил своим правилам, подвергнув столь значительные силы риску генерального сражения»^[392].

Предгорная Чечня представляла для имамата слишком большую ценность – служила житницей и рекрутской базой мюридизма. Шамиль потерпел поражение от войска князя А. И. Барятинского в феврале 1853 г. и оттеснен к подножию Черных гор. Имама не преследовали, так как в горно-лесистой местности это было неблагоразумно и бесцельно. К тому же Шамиль был унижен поражением, выражаясь по-персидски, «наелся грязи»^[393].

В Дагестане русские прочно закрепились на Лезгинской линии и в приморских районах. Теперь Воронцов держал Шамиля «словно в железной клетке»^[394].

За период времени с 1846 по 1853 гг. сфера действий имама и границы его государства существенно сузились. В начале 1853 г. князь М. С. Воронцов рассчитывал полностью овладеть Чечней, и только начавшаяся война с Турцией помешала осуществиться этому плану, заставив наместника приостановить развернувшиеся в Большой и Малой Чечне разнообразные работы.

Тем не менее «новая система» М. С. Воронцова вынуждала имама Шамиля больше заботиться об обороне и забыть «о северо-кавказском гегемонизме и политико-идеологической экспансии за пределы имамата»^[395].

В то же время в продолжение всего периода пребывания М. С. Воронцова на посту главнокомандующего Кавказским корпусом, на правом фланге Кавказской линии российская сторона не предпринимала таких масштабных действий, которые велись в северо-восточной части Кавказа. На правом фланге не было укрепленных аулов, подобных аулам Гергебиль, Салты или Чох, штурм которых выливался в кровопролитные сражения. Здесь не было и экспедиций, подобных Даргинскому походу 1845 г.

Российские власти не могли отвлекать своих сил и внимания от Северо-Восточного Кавказа и проводить масштабное наступление на позиции черкесов до окончательного решения в свою пользу противостояния с Имаматом.

До прибытия князя М. С. Воронцова на Кавказ Петербург интересовался Закубаньем больше «в коммуникационном аспекте»^[396] и имел об этом крае самые поверхностные представления. Российские власти после Адрионопольского договора получили возможность принимать меры и усилия по трем основным направлениям: 1) противостояли набегам горцев; 2) осуществляли блокаду Черноморского побережья при помощи крейсерства, чтобы предотвратить турецкую контрабанду; 3) стремились склонить горцев к мирным переговорам о вхождении ими в подданство Е.И.В.

Однако после экспедиции, совершенной И. Ф. Паскевичем в земли шапсугов, стало ясно, что «одного Адрионопольского мира будет недостаточно, чтобы считать Северо-Западный Кавказ достоянием России»^[397].