Как стать оруженосцем

8

Настало время сделать небольшой перерыв и поговорить… Например, о средневековых артистах, раз уж они повстречались нам во время странствий нашего героя. В 1901 году вышла изумительная книга Константина Иванова "Трубадуры, труверы, миннезингеры", которая нам в этом и поможет. Целью книги автор ставил "распространить в популярном изложении более близкие к истине представления о Средних веках как в кругу учащегося юношества, так и в более широкой сфере нашего образованного общества". На наш взгляд – автор прекрасно справился с поставленной им перед собой задачей. Следует добавить, что книга была переиздана (с иллюстрациями) издательством "Ломоносовъ" (2014 год, серия "История/география/этнография", содержащая много других замечательных книг, которые будут очень и очень интересны всем, увлекающимся историей).

Мы приведем маленький фрагмент из первой главы, посвященной трубадурам.

"Кто не слыхал о трубадурах? Кому из образованных людей при этом слове не представляется в воображении рыцарский замок с зубчатыми стенами и башнями, с подъемными мостами и рвом? Кому из них не представляется при этом обширная замковая зала со стенами, увешанными различными рыцарскими доспехами, с огромным камином, с резными скамьями, столами и креслами? Кто в воображении своем не заполнял эту залу живым обществом рыцарей и дам в живописных, ярких цветами своими поэтических костюмах поэтической эпохи? Кто из людей, одаренных живым воображением и способностью переживать поэтические настроения, не рисовал себе этого общества жадно внимающим вдохновенному певцу, который поет пред ним о любви, о любви счастливой и несчастной, о любви земной, о любви возвышенной. Большинство и представляет себе трубадуров певцами любви. Во взгляде этом есть большая доля правды, но любовь далеко не исчерпывает содержания тех песен, которые слагались трубадурами.

И прежде всего, что значит само слово трубадур, которое приобрело себе такую широкую известность, такой поэтический колорит? Оно произошло от провансальского глагола trobar (франц. trouver), что значит находить, изобретать. Таким образом, слово трубадур (пров. trobaire, trobador) обозначает в буквальном переводе изобретателя, сочинителя песен. Под названием трубадуров разумеют тех поэтов XII и XIII столетий, которые слагали свои песни на провансальском наречии. Поэтическая деятельность трубадуров противополагалась народному творчеству и называлась самими трубадурами "искусством находить, изобретать" (art de trobar), т. е. творческим искусством. При этом имелось в виду исключительно искусство слагать стихи, петь рифмованной речью. Словом trobar называлось и само стихотворение в смысле изобретения или выдумки отдельного лица. Другое название искусства трубадуров – "веселое знание" или "веселая наука" (gai saber, франц. le gai savoir или la gaie science) – возникло значительно позже…

Под именем трубадуров подразумевались только лирические певцы, т. е. поэты, выражавшие в своих всегда сравнительно небольших произведениях свое личное чувство или свой личный взгляд на то или другое лицо, на то или другое событие. Трубадуры резко отличались от авторов рассказов и новелл. Про одного из поэтов в средневековой рукописной книге высказано такое мнение: "Он был не добрым (т. е. не настоящим) трубадуром, но автором новелл", иначе говоря – не лирическим, а эпическим поэтом (речь идет об Элиасе Фонсаладу – "no bon trobaire, mas noellaire to"). Вообще трубадуры относились пренебрежительно к эпическому виду литературного творчества, и один из известнейших трубадуров, Гиро де Борнель (Guiraut de Bomeil), выражал даже негодование на то, что романы и новеллы находят себе благосклонный прием при дворах. Таким образом, на свою поэзию они смотрели как на единственно достойную внимания высшего феодального общества, как на поэзию придворную. Сводя все вышеизложенное в одно целое, мы можем дать уже вполне точное определение понятия трубадур. Под трубадурами следует разуметь лирических поэтов, слагавших свои песни на провансальском наречии и распространявших их среди высшего феодального общества. Как же зародилась, при каких условиях достигла своего блестящего развития эта лирическая поэзия, влияние которой распространилось далеко за пределами ее родины? Откуда заимствовала она красоту формы, искусство и изящество слога? Откуда взяты ею яркие краски и музыкальные созвучия, отличающие ее?..

Рыцарь-трубадур избирал себе даму, которая отличалась прежде всего молодостью и красотой, а также умом, прекрасными манерами и вообще любезным обращением с людьми. Он избирал ее себе как предмет рыцарской любви или служения. Один из трубадуров так изображает нам эту рыцарскую любовь: "В этой любви есть четыре степени: первая степень – любовь колеблющегося (feignaire), вторая – просящего, умоляющего (pregaire), третья – услышанного (entendeire) и последняя – друга (drutz). Тот, кто стремится к любви и часто ухаживает за своей дамой, но не осмеливается поведать ей свою муку, по справедливости может быть назван колеблющимся, боязливым. Но если дама оказывает ему столько чести и так ободряет его, что он осмеливается поведать ей о своей муке, такой человек вполне правильно может быть назван умоляющим. Если умоляющий своей речью и просьбами достигает того, что она удерживает его при себе, дает ему свои ленты, перчатки или пояс, он поднимается уже на степень услышанного. Наконец, если даме благоугодно выразить свое согласие на любовь поцелуем, она делает его своим другом". Избранный рыцарь терял свою свободу и становился в зависимость от своей дамы. Зависимость эта напоминала ту, в которую становился вассал от своего сеньора. Рыцарь становился на колени перед своей дамой, клал свои руки в ее руки и клялся служить ей верно до своей смерти и защищать ее от всякого зла, от всякого оскорбления. Она же объявляла, что принимает его в свою службу, обещала раскрыть для него свое сердце, вручала ему перстень, поднимала его с земли и давала ему свой первый поцелуй. Рыцарь носил любимые цвета своей дамы, которые всегда напоминали ему ту, с кем он был соединен клятвой. Само собой, что союз этот обусловливался свободным согласием сторон. Если рыцарь, обязавшийся служить даме, обладал поэтическим даром, он должен был слагать в честь нее стихи. Распространение же последних, конечно, зависело от степени таланта их автора. Здесь необходимо отметить одну особенность южнофранцузского рыцарства. На юге Франции рыцарское звание не было так тесно связано с обладанием землей, как на севере. Таким образом, и само обладание землей не было здесь принадлежностью феодальных привилегий. Чаще, чем где-либо, рыцарское звание распространялось здесь на средние классы и снисходило даже до виллана. Безземельное рыцарство образовало значительное сословие. Свободные от вассальных обязанностей, полные господа в любви и ненависти, они поступали на жалованье к богатым баронам и крупным владельцам. Не было ни одного сколько-нибудь известного двора, при котором нельзя было бы встретить этого добровольного воинства рыцарей, независимых в силу самой своей бедности и совершенно непохожих на тех рыцарей-вассалов, которых сюзерен созывал для безвозмездной службы. Тем с большим жаром защищали они свое благородство: наиболее восторженные из них жертвовали жизнью, чтобы защитить это священное в их глазах наследие, заменявшее им наследственную землю. Они охотно останавливались в тех местах, где ожидало их приятное времяпрепровождение. Они-то и были жрецами служения дамам. Многие из этих странствующих рыцарей делались трубадурами; благодаря этому поэзия рассматривалась здесь как благородное занятие. Она была одним из цветков рыцарского венка".

* * *

Расставшись с благодарными артистами, наши путешественники продолжили свой путь. Не став делать привал в селении, где так неласково встретили бродячих музыкантов, они миновали еще пару; причем в каждом из них сэр Ланселот настойчиво расспрашивал о наличии поблизости какого-нибудь рыцарского замка, в ответ на что получал традиционное пожимание плечами. Если судить по рыцарским романам, то замки должны были встречаться на каждом шагу, как грибы после дождя; действительность оказалась на них весьма скупой, хотя, возможно, они (наши путешественники) просто оказались не в той местности. Никто также не слышал о похищенных принцессах и огнедышащих драконах.

Уже смеркалось, когда они прибыли в очередное селение и заказали ужин в местном постоялом дворе. Где-то неподалеку располагался город неизвестного названия, и сэр Ланселот вознамерился подняться с петухами, чтобы достичь этого города засветло. Одним махом заглотив жареную баранью ногу и залив ее кувшином доброго эля, рыцарь заявил, что почитает за лучшее умеренность в еде, после чего привалился к стене и засопел, в то время как Владимир все еще боролся с птицей, которую ему подали под видом фазана, своей твердостью не уступавшей граниту.

Впрочем, он не столько ужинал, сколько прислушивался к разговору за соседним столом, где расположились несколько местных жителей и какой-то бродячий торговец. Начало разговора Владимир не слышал, но и без этого рассказ торговца показался ему весьма интересным.

– Королевство наше маленькое, – рассказывал тот, – да и расположено не совсем удачно – в стороне от торговых путей. Так что в плане коммерции у нас, прямо скажем, туговато. Вот и приходится скитаться где ни попадя, жить-то на что-то надо. Иногда в такую даль забредешь, что и не знаешь, как возвернуться. Но я не об этом.

Я о том, что маленького – его всякий обидеть может. Вот и у нас сосед один, тоже король, только владения у него поболее нашего раз в сто, решил прибрать наше королевство к рукам и год от году чинил всякие каверзы, чтобы, значит, войну захватническую объявить и при этом в глазах других местных королей явиться защитником добродетели и справедливости. В конце концов, дошло до нас, что ко двору его прибыли какие-то ученые…

Слушатели разразились смехом.

– Ну, так что же? – воскликнул один из них. – Ладно бы, он войско какое созывать начал, а то – ученые!.. Что в них проку?..

Рассказчик строго глянул в его сторону.

– Что проку, говоришь? Не знаешь? Ну так я тебе сейчас все разобъясню. Случилось это за морем. Там тоже два короля бок о бок жили, как кошка с собакой. И один, естественно, злоумышлял дерзким образом на другого, поскольку был не в пример сильнее. И тоже не знал, как ему соседа половчее к стенке прижать, пока кто-то не присоветовал. «Ты, говорит, твое царское величество, ученых на него натрави. Пошли к нему ученую делегацию, пусть в диспут с местными знатоками вступят и как есть их расколошматят в пух и прах своими познаниями. После чего, под предлогом введения просвещения, – не желаю, мол, с неучами вдоль одной границы жить, – можно и войско послать. Убивая, тем самым, целый ряд зайцев. И королевство к рукам, и слава короля-просветителя». Очень понравился королю этот совет, однако ж засомневался. «Где ж я тебе, говорит, ученых таких найду, чтобы расколошматить могли? У меня у самого таких не водится…» А советчик ему: «Не беспокойся, ваше королевское величество, найдем. У меня как раз на примете пара-другая имеется. Они в настоящий момент как раз безработные, потому как эпоха Возрождения еще не настала. Думаю, сторгуемся за недорого. Да и то учесть следует – акция-то разовая». «Ну, ежели выгорит, то кто ж его знает, разовая или нет? – подумал король. – Король-просветитель, это ж слава на века…» Но вслух благоразумно ничего не сказал, и дал высочайшее добро на переговоры. Окончившиеся, как это крайне редко случается, полным удовлетворением участвовавших сторон. Ученые получили меньше, чем могли, но больше, чем хотели, советник положил в карман по максимуму, король – по максимуму сэкономил. После чего написал соответствующее письмо соседнему королю, выдержанное в самых любезных тонах и содержавшее ультиматум: являясь главным проповедником, защитником и распространителем просвещения, направляет он к нему для научного диспута своих ученых, каковые его посредством должны проверить уровень просвещения в королевстве. И если он окажется недостаточным или же вообще отсутствующим, то извините, ваше королевское величество, с порученным вашему попечению королевством вы явно не справляетесь, вследствие чего оно надлежит конфискации, а вам – почетная пенсия и домик где-нибудь в тихом месте, обязательно с садиком и оранжереей.

Прочитал бедняга-король маленького королевства сие письмо, и опечалился сильно. Воевать он не мог по причине крайней малочисленности армии, с учеными у него тоже было как-то не особо густо, тем более с такими, чтобы побеждать в научных диспутах. Особенно если учесть, что появление делегации было делом, в общем-то, чисто формальным. Чтобы протянуть время до бесславной отставки, он отписался тем, чтобы было бы неплохо назначить третейского судью, да условиться заранее об условиях, о круге обсуждаемых вопросов, еще чего-то, на что король – будущий победитель – согласился вполне, то есть, на третейский суд, оставив все остальное без внимания. Этот третейский суд он обещался выслать вместе с прочими членами делегации буквально на днях.

Тут наш король маленького королевства совсем приуныл, и уже начал было подумывать податься в бега вместе с казной и подыскать себе какое-нибудь другое владение, когда пришел к нему какой-то земледелец, живший высоко в горах. Насчет учености он был, прямо скажем, не особо, зато житейской сметки – хватило бы на десятерых. «В вашем государстве, говорит, с мудрецами дело швах, зато дороги у вас – хуже не сыскать… И в этом, говорит, ваша сила». Король удивился: слышал он краем уха, что именно эти два обстоятельства и служат иногда в качестве примера соседним королевствам, и при этом далеко не неоспоримого достоинства, однако перебивать не стал. «Я это к чему говорю? – советчик между тем продолжает. – К тому, что как поедет эта к вам делегация, они обязательно заплутают, станут дорогу спрашивать. Вот вы им и расставьте вдоль дороги ответчиков специальных, языками иностранными мудреными владеющих, в простую крестьянскую одежду переодетых. И пусть они разъяснения на этих самых мудреных языках и дают. Подумает делегация, что ежели в королевстве даже самый последний крестьянин такой умный, то делать им здесь нечего со своим просвещением». Обрадовался король совету, но тут же и спохватился. «Где ж я тебе, спрашивает, столько знатоков найду?» А тот ему: «Особо много и не нужно. Достаточно двух, но чтобы по нескольку знали. Пока второй дорогу объяснять будет, причем крюк подлиннее укажет, первый переоденется и коротким путем новое место займет». Ну, и про безработицу среди ученых тоже добавил.

Так и поступили. Наняли знатоков, объяснили им что да как, орудия труда крестьянского выдали, под расписку. Правда, сразу же и отобрали, поскольку один из них второго чуть было прям на месте и не скосил, потому как косу впервые в жизни не то что в руках держал, а вообще видел. Ученый, что с него взять…

И надо ж такому случиться, чтобы первый, к тому моменту как ему на должность указателя заступать, совершенно осип по причине выпитого накануне вечером холодного пива. Шипит что-то, жестикулирует, а понять ничего невозможно. Ему и дали помощника, верзилу одного, у него кулак, как бычья голова, – другого просто не нашлось, – надо же как-то из сложившейся ситуации выбираться. Тот, который безголосый, ему и нашипел, что я, мол, тебе переводить да подсказывать буду, чего отвечать. Попробовали было без делегации – ничего не получилось. И понадеялись на авось.

Выбрали место, ждут. Помощник на видном месте стоит, на пригорке, ученый за пригорком спрятался, а советчик и пара королевских слуг в кустах неподалеку – на всякий случай. Вот показалась карета. Наполовину в грязи, вихляется, пара колес уже какими-то ремешками подвязаны; лошади еле-еле плетутся. Остановились, вылезли, бледные все, словно морскую болезнь на суше подхватили. Дорогу спрашивают.

Тут ученый, который за пригорком прятался, ну шипеть что-то на языке, наверное, греческом. Его и так-то не понять, на родном, куда уж на чужеродном!.. Помощник уже несколько раз рукой махал делегации, сейчас, мол, все будет в порядке; а те недоумевают – немой, что ли?.. Наконец, у помощника терпение лопнуло. Ухватил он за шкирку ученого, поднял и к делегации обращается. А ученый, к слову, косу все-таки где-то раздобыл, и повис вместе с нею. Представьте себе: стоит дюжий детина, в руке у него весь синий, какой-то человечек болтается, и косой махнуть пытается.

Помощник же так ситуацию разобъяснил. "Вот этот, мол, он с вами по-иностранному говорить должен был, да по причине холодного пива совсем голос потерял. Я ему помочь было хотел, но, вижу, ничего у меня не получается. Помнится, вы к нам по поводу какого-то там просвещения?.. Что это такое, я, честно сказать, не знаю, а кроме того, дорогу показать тоже не могу, опять-таки по причине не знания. А вот в лоб закатать могу, чтоб, значит, не зря ехали, и вроде как не с пустыми руками…"

Из всей речи делегация поняла только одно – про в лоб закатать. А тут еще из кустов, видя полнейшее несоответствие происходящего запланированному, советчик со слугами выскочил и к делегации, значит, бегут. Те дожидаться не стали, повалились в свою карету, развернулись и рванули что было мочи назад. Два колеса, что были ремешками подвязаны, отлетели, так что повозка ихняя вполне напоминала греческую…

Рассказчик прервался и отхлебнул из кружки эля.

Слушатели недоуменно переглянулись, потом один из них спросил:

– Ты вот, это, зачем нам все это рассказал?

– А вот зачем. Когда наш король узнал про эту историю, он сразу же – что?..

– Что?.. – вытаращились слушатели.

– Он сразу же указ подписал. О том, что сим указом вводится просвещение, чему следует впредь быть неотступно, и чем надлежит далее руководиться каждому.

– И теперь у вас в королевстве… это… все грамотные? – спросил кто-то.

– Я тебе целый час о чем рассказывал? – с презрением глянул на него торговец. – О просвещении… Ну, чтобы если что, в лоб закатать. А ты мне о чем?..

Они помолчали. Было слышно только гулкое прихлебывание.

– Да… – тяжело вздохнул один из собеседников. – Одни неприятности с этими грамотными…

– Ну, не скажи! – тут же опроверг его голословное утверждение другой. – От грамоты тоже толк быть может. И богатство. Вот мне как-то рассказывали…

Жил-был король один. Обычный, каких много. И была у него дочка-красавица, а также пустая казна по причине того, что принцесса очень любила всякие наряды. Про то что дочка – красавица, знали все, а пустая казна являлась государственной тайной. Так вот это самое отсутствие приданого послужило тем, что король, как бы это повежливее сказать, ну, несколько того… Решил, в общем, мужа ей образованного подыскать. Про богатство и не говорю – это было условием непременным. Мы, – сказал он придворным, – без науки жили, и деды наши, и прадеды, а для дочери иной доли хочу. А те, они как ты рассуждали, – он ткнул пальцем в соседа, только что поставившего знак равенства между грамотностью и неприятностями, – и уже собирались было переворот дворцовый в пользу бедных устроить по этому поводу, потому как новое – ну его совсем, и устроили бы, если б в дело не вмешался колдун, проживавший во дворце на правах иждивенца, поскольку проку от него не было никакого. Он успокоил бунтовщиков тем, что взялся так обстряпать женитьбу принцессы, чтобы всем было хорошо, а казна, обратно, наполнилась. Вот если, говорит, не удастся моя затея, тогда вместе революцию и устроим. Что такое революция, не знал никто, даже сам колдун, почему авторитет последнего необычайно возрос. Тайное же собрание кончилось тем, что он пошел к королю и изложил ему свой план.

И вот по всем дорогам, по всем близлежащим (и не только) царствам-государствам заспешили гонцы, с оповещением о том, что король решил выдать дочь замуж и сделать своим наследником того, кто докажет свое богатство, а также сможет пройти простое испытание на образованность. При этом недостаток глубины залегания корней родословного древа претендента мог быть компенсирован размером богатства. Принцесса пыталась было добавить условие "молодой и красивый", но в конце концов согласилась, что для мужа это не обязательно.

Дело сделано. Потянулись ко двору претенденты, полноводной рекой потянулись. Потому как условия были сказочные. Иных прельщала красота принцессы, иных – возможность сделать быструю карьеру и сменить социальное положение. Богатство в той или иной мере было у всех, а вот испытание…

Чего же надумал придворный чародей-иждивенец? А придумал он следующее.

Посреди залы на столе установили колесо с закрепленным на нем мечом. Стол расчертили прямыми линиями, и образовавшиеся участки раскрасили в несколько цветов. Один участок остался незакрашенным, – краска кончилась, – и все, что удалось, так это нарисовать на нем баранку. На стене зала было написано крупными буквами слово, закрытое щитами. Претендент крутил колесо, меч вращался, останавливался, указывая на цветной участок. Если цвет был, скажем, белый, то он имел право назвать букву, с которой, в случае ее присутствия в слове на стене, снимался щит. Тот, кто мог назвать слово целиком – получал принцессу и становился наследником. Если же меч показывал не тот цвет или баранку, испытание прекращалось и претендент выбывал из дальнейшего состязания.

В общем, хоть и не сразу, а стала задумка в жизнь воплощаться. Без недоразумений, конечно, не обошлось. К примеру, меч поначалу двуручный прикрепили. А как стали раскручивать, хорошо, слуга верткий попался, на стол запрыгнуть успел, а иначе бы – пополам. И с участками раскрашенными тоже не все гладко обошлось. Тех цветов, после которых претендент с носом оставался, слишком много оказалось. Оно, конечно, не страшно для казны, потому как подарки его королевскому величеству прямым ходом туда шли еще до начала испытания, однако ж принцесса поставила жесткое условие: количество этих самых цветов сократить до двух, черного и белого, причем черный участок сделать раз эдак в десять меньше белого. Иначе, заявила она, с этим вашим испытанием в девках останешься. И без того, говорит, нахапали, пора бы и об других обзаботиться. А король с колдуном уже вовсю развернулись: они, перед началом испытания, стали предлагать испытуемому приветы разослать, с голубями почтовыми. По золотому за штуку. Потому как голуби одноразовые и дефицит. Однако, принцессу послушали, и сделали так, как она просила.

Только ни к чему хорошему для соискателей это все равно не привело. Спросит, бывало, король: "Называй букву", а тот: "А что такое буква?" Ясное дело, не годится такой в наследники. Или вот, к примеру, откроет слово целиком – под конец, опять-таки по требованию принцессы, количество букв в слове сократили до трех, – и смотрит на него, как баран на новые ворота. Ему: "Читай", а он за меч хватается – где это видано, чтобы благородных рыцарей читать заставляли?

Так и получилось, что поначалу бурный поток соискателей превратился вскоре в тоненький ручеек, грозивший совершенно иссякнуть. Казна, конечно, наполнилась, но вот обстановка в королевском замке стала совершенно невыносимой. Поскольку после очередного провального претендента принцесса, дотоле отличавшаяся мягким и покладистым характером, устраивала истерику и впадала в хандру.

Тогда было решено выслать колдуна упреждающим на дорогу, где он за соответствующую мзду должен был подсказывать очередному кандидату слово, – что, впрочем, он и так делал, втайне от всех, ничем, как выяснилось, не рискуя, – причем слово это было выбрано самое простое и для рыцарей привычное – меч – а к испытанию добавили условие, что соискатель может попытать счастья и назвать слово сразу, ничего не вращая. Не тут-то было: даже когда заветное слово называлось колдуном уже непосредственно перед дверями зала где проходило испытание, – поначалу он встречал кандидатов за милю от замка, – соискатель умудрялся его забыть.

В общем, как говорится, ситуация вышла из-под контроля. Испытание, поначалу совсем простым казавшееся, оказалось непреодолимым. Почему как внутри, так и снаружи королевства разговоры пошли, что является оно обманом и насмешкой, и надо бы обманщиков и насмешников проучить так, чтобы впредь неповадно было. Прежде всего с колдуном разобраться – по законам средневекового времени. А то ишь, развелось… Ну и королю заодно войну с разграблением учинить.

И разобрались бы, коли б не принцесса. Которой посреди всей этой сумятицы по-прежнему страстно хотелось замуж, тем паче что прежде пустая казна ломилась от избытка драгоценных камней и металлов. Ну, и повезло, конечно. Когда приехал очередной, – очевидно, уже самый-самый последний претендент, молодой и красивый, – все смотрели на него, как на избавителя. Особенно принцесса и колдун. Последний вообще, после того как был задан вопрос: "Оружие, верный друг рыцаря, слово из трех букв", принялся изо всех сил правой рукой тыкать. Король и придворные как по команде в другую сторону отвернулись, чтоб, значит, все по-честному было.

А рыцарь, почесав за ухом, после слов "я это, значит, ничего тут крутить не буду, а то еще сломаю, я лучше сразу слово назову, тем более что вон этот ваш, – кивнул он в сторону колдуна, – сигнализирует…" – И как ляпнет: "Копье!"

По залу прошелестел тихий стон, у колдуна перед глазами разом промелькнула вся прожитая жизнь, когда вдруг раздался звонкий голос принцессы:

– Правильно!!! Как есть – копье!

И в подтверждение правильности отцу-королю кулак показала. Недвусмысленно.

Все на мгновение замерли, а потом такой переполох начался! Кинулись поздравлять рыцаря с правильным ответом, с предстоящей свадьбой, – которую тут же и организовали, пока поздравляли, – с наследством. Король только не поздравлял – рыдал на троне от счастья, и колдун – по той же причине, только под щитами, буквы прикрывавшими.

Так все и закончилось, к общей радости и согласию. А колдун, которому строго было поставлено на вид, – никогда более под страхом средневекового наказания идей своих не высказывать, вот настанет Эпоха Просвещения, тогда пожалуйста, а сейчас нечего время опережать, жил себе иждивенцем, и живи, – даже написал какой-то научный труд о пользе безграмотности…

Некоторое время собеседники молчали. Потом кто-то из них произнес:

– Да… От этих колдунов одни неприятности… Вот, мне рассказывали случай один.

Случилось это где-то далеко отсюда, в деревушке, что приютилась у подножия гор. Как-то раз один из жителей, в поисках отбившейся от стада овцы, набрел на пещеру, в которой лучи заходящего солнца высветили на стене странные рисунки: какие-то человечки, по всей видимости, но конях, с копьями в руках, нападали на странное животное, по всему – дракона. Другие человечки гнались за иными животными, изображенными наполовину. Поскольку времени рассмотреть повнимательнее у него не было, он, заметив место, пришел сюда на следующий день, с факелом, и убедился в том, что ему не померещилось. Здесь же, кстати, обнаружилась потерянная накануне овца.

Приведя ее домой, селянин никому ничего не сказал, намереваясь обыскать пещеру как следует, но вечером проболтался соседу, взяв с него, однако, честное слово, что тот никому ничего не скажет.

Как и следовало ожидать, на следующее утро у его дома собралось все мужское население, способное, если что, намылить шею, и в категоричной форме потребовало отвести к месту находки. Поскольку главным спрашивателем оказался кузнец, у которого каждый кулак был размером с голову взрослого человека, нашедшему странные рисунки ничего не оставалось, как подчиниться.

Пещеру тщательно обыскали, но кроме трещины, змеившейся по одной из стен с пола до потолка, ничего обнаружено не было. Тогда, посовещавшись, было решено обратиться к обитавшему неподалеку колдуну, чтобы он разъяснил им суть найденного.

Кстати сказать, колдун этот слыл за невероятно удачливого добытчика спрятанных сокровищ. То есть, многочисленные попытки их добыть ни к чему не привели, но каждый раз не по его вине; а посему это нисколько не вредило его репутации.

Оказался он весьма сговорчивым, и за сто золотых вперед тут же согласился помочь жителям деревни обрести клад, на каковой, вне всякого сомнения, и указывали рисунки, как их ему описали. Правда, окончательный вывод он мог сделать только на месте.

Названная колдуном сумма на некоторое время лишила делегацию дара речи, но он так живо и образно описал им состав спрятанного клада, – как будто сам принимал непосредственное участие в его захоронении, – что, благодаря его красноречию, по окончании его словоизлияния сто золотых казались сущим пустяком по сравнению с тем, что скрывалось внутри горы.

Не осрамился колдун и в пещере. Животное, на которое нападали рыцари – а кто еще, интересно, мог быть на конях и с копьями в руках? – вне всякого сомнения было драконом, который своими проделками вконец вывел жителей королевства из себя. Он крал у них все ценности, которые плохо лежали; впрочем, лежавшие хорошо он крал тоже. Какую-нибудь несчастную серебряную ложку на чужом столе дракон считал личным для себя оскорблением. Все похищенное он скрывал в гроте внутри скалы. Дошло до того, что он по ночам пробирался в дома через дымоходы и все тащил, тащил, тащил, пока… Пока терпение, наконец, не лопнуло. Была снаряжена экспедиция из десяти, – нет, двадцати рыцарей, колдун пересчитал нарисованных участников нападения с учетом спешенных, – которая напала на дракона в его логове, загнала его в грот и завалила двумя огромными камнями, которые со временем вросли в скалу так, что осталась только едва заметная трещина.

Колдун начал свой рассказ на рассвете, а закончил с последними лучами заходящего солнца. Но никто даже не заметил, как пролетел день – настолько хорошим рассказчиком тот оказался. Особенно ему удались описания сцен, как рыцари гоняются за перекушенными пополам драконом в пылу битвы лошадьми, не зная, за какой половиной им бежать поначалу и как обратно соединить их в одно целое… В том, что все именно так и происходило, никто не усомнился – доказательства были налицо.

В общем, после такого рассказа добыча клада казалась делом совершенно плевым, тем более, что он охранялся всего лишь одним-единственным злым духом, прогнать которого не составляло никакого труда. Это колдун брал на себя. За те самые сто золотых, истребованных и полученных им до начала действа.