Заметки мирянина. Воздух Церкви

Неправда Аввакума

В Церкви нет зла страшнее, чем раскол. Казалось бы, ересь страшнее, но раскол, даже и не содержащий ереси, в конечном итоге всегда к ереси приводит. Сейчас в Церкви почти не осталось людей, тяготеющих к ереси, придумать какое-нибудь новое учение – это ж мозги надо иметь. А вот тяготеющих к расколу в Церкви по-прежнему хватает, для этого губительного баловства ума много не надо, даже напротив. Классический раскольник – это фанатичный дурак.

Восхищение Аввакумом понемножку проходит, когда понимаешь, что это как раз про него и сказано. Ещё Иван Тургенев весьма проницательно заметил: «Груб и глуп был Аввакум, порол дичь, воображая себя великим богословом…» Увы, это так. И сам Аввакум весьма невысоко ставит собственный умишко и уровень богословской подготовки. Не раз он говорил про себя: «Аз есть простец человек и зело исполнен неведения», «Несмыслен гораздо, неука человек». Это он вроде бы как смиряется, но смирение его ложное, потому что он тут же переходит к богословским заключениям, на которые «неука человек», «зело исполненный неведения» по определению не может быть способен.

Поразительна та легкость, с которой Аввакум обвинят Никона в ереси. Словом «ересь» нельзя ругаться, потому что это термин. Это искажение религиозной истины. Когда в Церкви появлялись ереси, это всегда вызывало растерянность среди церковного люда: кто же прав? Тогда собирали собор и молились Богу, чтобы Он прояснил истину. И спорили, а порою и бесчинствовали, но всегда понимали, что на соборе истину утверждает Бог. Когда истину с Божьей помощью удавалось прояснить, её догматизировали, то есть давали её четкое определение, обязательное к принятию всей Церковью. Догматы может принимать только собор. Догмат – некая умозрительная истина. А ересь – это либо отвержение догматов, либо их искажение, либо введение новых догматов без соборного определения.

Поэтому, когда Аввакум говорит о «крестоборной ереси никонианской», меня до глубины души поражает не только его богословская безграмотность, но и его запредельная наглость. Ни форма креста, ни способ перстосложения при крестном знамении не имеют ни какого отношения к догматике, а потому и ересью быть не могут. К тому же невозможно понять, как может отдельный священник безо всякого соборного определения решать, что есть ересь. Между тем, Аввакум совершенно спокойно заявляет: «Мы же …, не умолчав, почали обличать еретика…» А подумать, прежде чем обличать? Но Аввакум призывает: «Мучься за сложение перст, не рассуждай много…» А рассуждать-то было надо. Причем именно много. Соборно надо было рассуждать. Впрочем, Аввакум мог и против собора пойти, объявив его еретическим. Он полагал собственный разум единственным и безупречным критерием истины, при этом разума имел с гулькин нос, но главная проблема Аввакума была не в глупости, а в беспредельной гордыне. Вот поразительный факт: этот человек, казалось бы, дышал Христом, Который был для него единственным смыслом жизни, да и самой жизнью, но он при этом имел мышление совершенно нецерковное, это такой герой-одиночка, совсем не понимающий, что такое Церковь.

Нет ни каких сомнений в том, что никонова реформа была ненужной и вредной. В Церкви всё взаимосвязано и переплетено: и обряды, и обычаи, и каноны, и догматы. Не всё в Церкви имеет отношение к Истине, но всё в конечном итоге существует для хранения Истины. Никон этих тонкостей совершенно не понимал, поэтому наломал великих дров без каких-либо реальных причин. Но Никон не был еретиком и ни каких ересей в Русскую Церковь не ввел. По поводу его новшеств можно было протестовать, можно было с ним спорить, можно было скрипеть зубами, глядя на то, как реализуются некоторые его благоглупости, особенно исправление богослужебных книг. Но нельзя было по этому поводу уходить в раскол, нельзя было разрушать церковное единство, нельзя было заявлять, что Никон для них больше не патриарх, поскольку такое вытворяет.

Церковному люду во все века постоянно что-то не нравится в действиях иерархии, но это не повод для раскола. Раскол – это страшно. Не даром говорят, что раскольники раздирают цельнотканый хитон Христов. Не даром говорят, что грех раскола не смывается даже кровью. В Церкви есть только одна реальная причина для разрыва молитвенного общения – ересь. С еретиками общения быть не может, и разрыв с ними, это уже не разрыв с Церковью, это как раз попытка в ней остаться. Никон не был еретиком, а значит вся борьба Аввакума и его сторонников с никонианами, это деятельность антицерковная, то есть по сути антихристианская, потому что Глава Церкви – Христос. Дурость Никона Церковь в конечном итоге довольно легко и быстро переварила. Дурость Аввакума Церковь за 300 лет не смогла переварить. За столетия бесчисленное количество христианских душ оказалось погублено из-за того, что Аввакум с поразительной легкостью назвал ересью то, что ересью не является.

Есть мудрый завет: «Следите за тем, православно ли проповедуют ваши епископы, а во всем остальном будьте у них в послушании». То есть всем нам, включая мирян, заповедано следить за догматической чистотой епископской проповеди, оценивать её на предмет наличия ереси. Великий и страшный долг. Исполнять его надо с предельной осторожностью. Мы можем что-то обсуждать, о чем-то спорить, но выносить вердикт относительно того, что есть ересь единолично ни кто не может.

В течение нескольких десятилетий мне довелось наблюдать множество микрорасколов с достаточно близкого расстояния. Однажды услышал выступление ушедшего в раскол лаврского иеродиакона, который обвинил профессора Осипова в арианстве. Просто не знал, смеяться или плакать. Арианство – ересь очень примитивная. Если в монофизитстве или несторианстве всё на нюансах и полутонах, то арианство тупо возвещает, что

Христос – не Сын Божий. Обвинить в арианстве Осипова, это всё равно что обвинить доктора физико-математических наук в незнании таблицы умножения. И кто же способен на такие обвинения? Да тот, кто и сам ещё весьма нетвердо знает таблицу умножения. Бедный, бедный иеродиакон…

Потом очень много треска производили борцы с «ересями сергианства и экуменизма». При этом ни кто из них ни сергианству, ни экуменизму точного определения не дал. Как же можно обвинять Русскую Церковь в ересях, которые не известно в чём и заключаются? Само по себе это признак невысокого ума и великой наглости. Вот уж где копии Аввакума, только в масштабе один к тысяче.

Ну, под «сергианством», видимо, надо понимать определенный тип церковной политики по отношению к государству. Как бы к этой политике не относиться, она не затрагивает вопросов Истины, а потому не может являться ересью. Устраивать раскол и уходить из Церкви из-за «сергианства» – дремучая дикость. Даже если считать, что митрополит Сергий всё делал неправильно, это были его личные грехи, ни как не затрагивающие учение Церкви, и даже если их воспроизводят в своей деятельности нынешние иерархи – это опять же их личные грехи. Православным неловко даже напоминать, что Церковь – не есть сумма иерахии. Но опыт свидетельствует, что иным православным напоминать об этом не только уместно, но даже и бесполезно.

А вот с экуменизмом всё сложнее. Можно насчитать до десятка значений этого слова, и в большинстве значений экуменизм вполне безобиден, хотя и не всегда симпатичен. У нас же за любое участие в экуменических сборищах, за любое дружелюбное высказывание о католиках и протестантах уже объявляют еретиком. Даже если иной митрополит руку пожмет иному кардиналу, его и за это могут еретиком объявить. Всё это глупости. И экуменические сходняки – глупость, и объявление их еретическими сборищами – глупость.

Но есть то значение экуменизма, которое делает его ересью. Это когда считают, что между различными христианскими конфессиями нет ни какой разницы и спорить нам не о чем. Однажды мне довелось лично беседовать с одним архиепископом, который именно так и считал. И я увидел перед собой настоящего живого еретика. Ведь тот же католицизм содержит полсотни ересей и тот, кто не считает их ересями, сам становится в них повинен. Но я не ушёл по этому поводу из Церкви, ведь тот архиепископ не от лица Церкви говорил, да он и права такого не имел. Его еретичество было его личным горем, и мне было бы глупо делать это своим горем. Вот если бы Русская Церковь на поместном соборе приняла взгляды того архиепископа, как обязательное для всех вероучение, я первый сказал бы, что Церкви у нас больше нет и пусть бы это называл расколом кто угодно, и пусть бы меня отлучили от чего угодно. С предателями Церкви мы ни когда не будем находиться в одной синагоге. Но до этого ведь не дошло и, дай Бог, не дойдет, так что не надо дергаться раньше времени.

А уж сколько в Церкви было нестроений со всеми этими ИНН, страховыми свидетельствами и новыми паспортами. Кто-то поволновался и успокоился, а кто-то ведь ушел в раскол, да так и не вернулся. Люди остались без Церкви, без литургии, без таинств. Это же страшная трагедия. И ради чего люди на это пошли? Ради полной чепухи, не имеющей ни малейшего вероучительного значения. Кто-то решил, что, принимая ИНН и т.д., он принимает печать антихриста. Как такое возможно, если в мире ещё нет антихриста? В любом случае, отречься от Христа можно только сознательно, вполне отдавая себе отчёт в характере своих действий. Спасение души не может зависеть от успехов в разгадывании ребусов. Это всё азбучные истины христианства, но кто-то не захотел их понимать, на кого-то не подействовали даже увещевания такого богомудрого старца, как архимандрит Иоанн (Крестьянкин), они лишь начали плевать на отца Иоанна.

Не раз, глядя на весь этот дурдом, приходилось думать: до чего же всё это по-аввакумовски, до чего же тупо все расколы воспроизводят одну и ту же схему. Сначала находится не очень умный, богословски безграмотный священник, к тому же слишком много о себе понимающий, а потом появляется группа мирян, которые верят этому священнику «яко богу», совершенно не рассуждая. Вместе они поднимают такой визг, как будто их пытаются живьём в ад загнать. Они не слышат вообще ни кого, кроме самих себя, а сами порют такую дичь, что становится стыдно за человеческий разум.

Так было при Аввакуме. Так и сейчас. Всё потому что далеко не все у нас выучили аввакумовские уроки. Сам протопоп вовсе не считал себя раскольником и был бы искренне удивлен, если бы ему сказали, что он «ушёл в раскол». Ему казалось, что он всего лишь ведёт внутрицерковную борьбу за правду, что его направление должно победить и тогда церковная жизнь войдет в нормальное русло. Но при этом он поставил ни во что позицию без малого всей иерархии, а собственные богословские заключения считал великими истинами. Это сделало раскол неизбежным.

Внутренняя свобода Аввакума не может не восхищать. Он ни перед кем не заискивает и не гнёт спину, он «служит делу, а не лицам», правда для него дороже, чем личный авторитет кого бы то ни было. Это тем более восхищает, если понимать, что склонность к холуйству и раболепству – большая беда русского народа, и доныне, увы, не изжитая. Может быть, так и надо жить, как Аввакум, всегда склоняясь перед Истиной, и никогда перед людьми? Беда, однако, в том, что Аввакум впадает в другую крайность – откровенное хамство. Может, патриарха и не стоило называть кобелем, а архиереев блядями? Хотя бы из уважения к их сану. Но уважение к сану у Аввакума отсутствует совершенно, а это хамов грех.

Нам нравится, как темпераментно и заковыристо Аввакум умеет ругаться, мы восхищаемся – какой сочный язык. А мы задумывались о том, что за этим стоит? Полное отсутствие уважения к кому бы то ни было, кроме себя, любимого. Это же такая дикая гордыня, которую в себе только слепой не заметит. Аввакум думает, что смиряется, когда ругает сам себя: «… Прямое говно! Отовсюду воняю – душою и телом». Но это не смирение, это его противоположность – претензия на святость. В Церкви известно, что самые великие святые считали себя самыми великими грешниками, так что объявить себя на всю страну великим грешником, это всё равно что объявить себя великим святым. Кто действительно плачет и сокрушается о своих грехах, тот не станет кричать об этом на площадях. А скажите такому «смиреннику»: «Что же ты, говно прямое, вякаешь на тех, кто в Церкви выше тебя поставлен? Может, хватит уже тебе вонять на всю Россию?» И в ответ на эти слова вы увидите злобный оскал гордеца. Кто легко ругает себя, тот совершенно не выносит, когда его ругают другие.

Мы, русские, народ крайностей, мы ни как не можем удержаться на середине. У нас перед архиереем либо на брюхе ползают, по всякому извиваясь, чтобы изловчиться и лизнуть высочайший сапог, либо прямо плюют владыке в глаза, изощряясь в изобретении как можно более обидных оскорблений на архиерейскую голову. Середина нам как-то не свойственна, мы её даже не ищем. Аввакум – очень русский человек, его внутренняя свобода легко трансформируется в хамство, а когда хамы борются с холуями, неправы обе стороны.

Нам легко это понять, потому что такова и доныне наша реальность. У нас либо смотрят на архиерея, как на небожителя, либо и за человека его не считают. Хочу поделиться личным опытом поиска золотой середины между этими двумя крайностями.

Более всего на свете я люблю две вещи: свободу и иерархию. Я люблю их одновременно, хотя это, казалось бы, взаимоисключающие вещи, но ни чего подобного, именно одновременная любовь к свободе и иерархии позволяет удержаться на золотой середине. Я из тех людей, которые всегда знают, как правильно. Это очень опасное качество. Если его не уравновесить, оно может стать погибельным. Но иерархический принцип завораживает меня своей красотой, я всей душой чувствую, что иерархия от Бога. Мне надо, чтобы надо мною был тот, кому дано больше, чем мне.

Мне доводилось спорить с архиереями, причем по вероучительным вопросам. Это, наверное, казалось наглостью, но я всё-таки надеюсь, что это было проявлением любви к Истине. К тому же, эти споры всегда проходили с глазу на глаз, за закрытыми дверями. Публично я ни когда не стал бы спорить ни с одним архиереем, потому что это, на мой взгляд, подрывает иерархический принцип. Когда мне, как редактору, приносили тексты с «разоблачениями РПЦ», я всегда принципиально отказывал: «Я ни когда не буду бороться с православным духовенством». Хотя в тех «разоблачениях» было много правды.

Мне редко приходилось уважать живых архиереев (мертвых-то куда легче уважать), но к любому из них я всегда относился с почтением, усвоив для себя незыблемый принцип: «Не уважаешь человека – уважай его сан». Я ни когда не боялся ни одного священника или епископа и ни когда перед ними не робел, но я ни когда не вел себя с ними развязно, если и спорил, то почтительно.

При этом я очень легко смиряюсь перед авторитетом Церкви, это не требует от меня внутреннего усилия, мне это даже нравится. Я и с патриархом мог спорить, добавляя: «Он не имеет права говорить от лица Церкви». Но когда речь заходит о соборных определениях, я смиряю своё умственное буйство и каждое слово воспринимаю, как истину, даже если она мне не понятна. Любой спор с Собором моя душа воспринимает, как дикое кощунство.

Это важнейшее правило церковной жизни: у нас можно спорить хоть с патриархом, но с Церковью спорить нельзя, потому что этим ты сам себя исключаешь из Церкви. А что сказал Собор, то сказала Церковь. Вне этой твердой, незыблемой уверенности Церковь просто не может существовать. Если мы хоть на мгновение поставим под вопрос соборные определения, мы окажемся «ни на чём», как протестанты. Мы просто потонем в болоте произвольных мнений и суждений. Мы утратим Истину. А страшнее этого ни чего нет.

Не все даже представляют, как много в Церкви свободы, какой необъятный простор открывается здесь для смелой самостоятельной мысли. Но церковная свобода, как и любая другая, имеет свои ограничения. Эти ограничения, собственно, являют собой церковную ограду. Можно и на ограду наезжать, ни кто не запретит, но тогда мы просто окажемся вне Церкви, как это случилось, например, со Львом Толстым.

И, оставаясь в Церкви, многое можно, например, епископат критиковать. Но нельзя переходить ту тонкую грань, которая отделяет критику отдельных действий конкретных епископов от борьбы с иерархией, как таковой, от борьбы с самим иерархическим принципом. В Церкви не нами всё устроено и не нам это ломать. Мы порою и представить себе не можем, на чём тут всё держится. Убери только иерархию, и утрата Истины становится неизбежной. Как это работает – не знаю, но это не раз проверено на практике.

Вот мы смотрим на епископат РПЦ и, мягко говоря, не приходим в восторг. Один епископ содомит, другой просто развратник. Один погряз в демонстративной роскоши, другой просто стяжатель, ни о чём, кроме денег думать не способный. Один еретик, другой тяготеет к расколу. Один благодушный обновленец, другой злобный фанатик. Есть такие, которые заняты исключительно администрированием и далеки от духовной жизни. Есть такие, которые понимают Церковь исключительно, как благотворительную организацию, то есть ни как её не понимают. Есть наркоманы, алкоголики и далее по списку все семь смертельных грехов.

И что же, нам всё это терпеть? Да, терпеть. Все эти недостойные архиереи вышли из среды простого церковного люда, то есть из нашей с вами среды. Если народ православный не смог породить ни какого другого епископата, так что же нам делать? А, может, надо бороться? Но если кто из нас пытался бороться с собственными грехами, то он уже знает, что уж чужих-то грехов он точно не сможет победить. Но ведь невозможно же такое терпеть? И вот те, которые ни как не могут вытерпеть чужих грехов, уходят в раскол. Но ведь уже судьба аввакумовских инициатив очень хорошо показала, чем это заканчивается.

Конечно, протопоп мог, да, наверное, и должен был критиковать никонову реформу. Но разве он её критиковал? Вот он пишет: «Плюнул бы ему в рожу ту и в брюхо толстое пнул бы ногою». Это не критика, а заурядное хамство. Так же, как и любой раскол это всегда хамство по самой своей сути. Конечно, протопоп не отрицал необходимости церковной иерархии, да он ведь и сам был её частью. Он всего лишь называл архиереев собаками и блядями. Но чем всё это закончилось?

В своё время мне довелось познакомиться с дневниками епархиального миссионера, который на рубеже XIX-XX веков ездил по деревням Вологодской епархии с целью возвращения старообрядцев в православие. И через два века с лишним после Аввакума в епархии встречались территории плотно заселенные последователями огнепального протопопа. Из миссионерского дневника хорошо видно, насколько ужасным было духовное состояние этих людей. Ни священников, ни епископов у староверцев, конечно, не было, откуда бы им взяться. Считая себя не просто православными, а архиправославными, они не имели ни каких таинств, не знали богослужения. Богословские сведения, какими обладали старообрядцы, приводят в содрогания. Иные из них ни чего не слышали о Святой Троице, о Богоматери. Но самое удручающее впечатление производит религиозное высокомерие старообрядцев. У них за правило было иметь на входных дверях в избу по две скобы – старовер ни когда не коснулся бы той скобы, за которую брался «никонианин», это «осквернило» бы ревнителя древнего благочестия. Так же старовер ни когда не стал бы есть из той тарелки, из которой ел никонианин, он опять же счёл бы себя «оскверненным».

Такое тупое, причем демонстративное, проявление безумной гордыни говорило о том, что этих людей уже ни в каком приближении нельзя было считать христианами, хотя сами себя они считали самыми лучшими христианами на свете. От первых вождей раскола в них осталась только безумная злоба по отношению к никонианам.

Если бы протопопу Аввакуму показать, как выглядят его последователи, он бы заплакал горючими слезами. Конечно, он ни к чему такому не призывал и такого результата своей проповеди даже представить себе не мог. Он всего лишь боролся с плохими архиереями, а поскольку хорошие стали встречаться всё реже и реже, то его последователи остались вовсе без архиереев, а следовательно без священников, а следовательно без литургии и таинств, а постепенно у них исчезли даже самые общие представления о христианстве.

Всё это не случайность, это железная логика любого раскола. Всё начинается с борьбы за «чистоту одежд», а заканчивается драными вонючими лохмотьями. Иерархия, как бы скверно она не выглядела, является в Церкви хранителем Истины. Если захочешь вместо плохой иерархии иметь хорошую, всё закончится тем, что не будешь иметь ни какой. И тогда обязательно утратишь Истину. Иначе это не работает.

Эта история нагляднейшим образом повторилась с катакомбным расколом. Его причиной, как всегда, стало резко отрицательное отношение к неправедным действиями иерархии. Позорная декларация, подписанная митрополитом Сергием, потрясла многих православных. Владыка Сергий не просто проводил политику соглашательства с большевиками, он фактически прославлял гонителей Церкви и даже утверждал, что ни каких гонений на Церковь в СССР нет. Эта раболепная ложь была плевком на гробы мучеников, вынести такое было и правда не легко. И вот часть иерархии и мирян заявила о своём неподчинении митрополиту Сергию, образовав некое согласие, получившее название катакомбников.

Уже тогда стоило бы обратить внимание на то, что владыка Сергий ни как не покушается на Истину, его действия совершенно не затрагивают учения Церкви, а то, как он стелется ковриком под ноги большевикам – это его личный грех, а разрушать Церковь из-за личного греха первоиерарха могут только те, кто вообще не понимает, что такое Церковь. Как ни странно это звучит, но причин для раскола тогда не было, но некоторым правдолюбцам это не удалось объяснить.

Ради чего владыка Сергий взял на себя этот тяжкий грех? Кто-то упрекал его в том, что Сергий думает, будто он спасает Церковь, но ведь это Церковь спасает нас. Эти люди не поняли главного. Он спасал не Церковь, а церковную структуру, церковную иерархию. Церковь действительно не нуждается в том, чтобы её спасали, а вот церковную иерархию надо было спасти во что бы то ни стало. Ведь уже аввакумовский раскол весьма наглядно показал, что, оставшись без иерархии, церковный люд теряет Истину и начинает духовно загнивать. И если Церковь Христова вечна, то отдельная её часть, Русская Православная Церковь, вполне могла и погибнуть.

В наше время уже можно считать доказанной правильность политики митрополита Сергия. Ведь мы видим, во что выродились группы катакомбников. То какой-нибудь катакомбный епископ публикует в сети откровенную порнуху, то они ставят епархиальным архиереем мальчишку алтарника, упражняясь во всех и всяческих непотребствах. Катакомбников постигла судьба всех раскольников – духовное разложение. Так вот если бы не политика митрополита Сергия, если бы вся наша Церковь приняла тогда катакомбное направление, сейчас Русской Православной Церкви фактически не существовало бы. От неё остались бы лишь разрозненные псевдоправославные группы, соревнующиеся меж собой по уровню маразма. Всмотритесь в современных катакомбников, эта судьба ждала бы всех нас.

Современная Церковь буквально пронизана страхом перед расколом. Это спасительный страх. Наша иерархия хорошо выучила уроки церковной истории и, судя по всему, вполне понимает, что в Церкви опасно табуретку с места на место передвинуть, не добром может закончиться. Бороться с некоторыми негативными явлениями в церковной жизни не так уж и сложно. Сложно будет потом расхлебать последствия этой борьбы. Лучше что-то до времени терпеть, а то тронешь – и всё посыплется. Изживать недостатки, конечно, надо, но с предельной осторожностью и ни в коем случае не делая резких движений. А то у нас стоит разрешить есть яблоки до Преображения, и на выходе получишь раскол.

Так вот, воспитанный в этом страхе перед расколом, в сочинениях протопопа Аввакума я был более всего поражен тем, что в нём этот страх напрочь отсутствует. Так же и в патриархе Никоне нет ни малейшего страха перед расколом. Ни тот, ни другой даже мысли не имеют о том, что их действия могут привести к расколу. Ни патриарх, ни протопоп совершенно не понимают этой угрозы и, как плохие кормчие, воодушевленно гонят корабль прямо на скалы. Они оба простецы, которые не знают церковной истории, не чувствуют церковной атмосферы и не понимают, что из-за чего бывает. И они оба очень гордые. А гордые простецы – это беда, особенно в Церкви.

Насмотревшись на современных раскольников, я очень хорошо понимаю тот психологический тип, к которому принадлежал протопоп Аввакум. До чего же он похож на нынешних, ни чего не меняется. Мы уже убедились, что поводом для раскола может стать что угодно, но каковы его психологические предпосылки? Что делает человека потенциальным раскольником?

Прежде всего пафос борьбы, который одолевает всех раскольников во все эпохи. Есть люди, которые приходят в Церковь и тут же начинают с чем-нибудь бороться. Это у нас не так, то у нас не эдак, тот священник не хорош, этот епископ плох. «Да что же мы все молчим, ведь бороться же надо». И начинаются гневные обличения, решительные протесты, горящие глаза и безумные глаголы. А ведь есть очень простые истины, поняв которые, сразу стихнешь. В Церковь приходят не для того, чтобы переустроить мир, а для того, чтобы переустроить себя, не для того, чтобы бороться с чужими грехами, а для того, чтобы искоренять собственные.

Протопоп Аввакум был наделен огромной силой, а этакую силищу невозможно ведь к делу не применить. Но если бы он поставил перед собой задачу избавиться от собственных приступов гнева, так до конца жизни без дела не остался бы, и не факт ещё, что его огромной силы хватило бы на выполнение этой задачи. «Но как же люди-то вокруг? О людях-то разве не надо хлопотать?» Но если сам тонешь, так время ли болтать о спасении утопающих? Спаси для начала себя и многим послужишь хорошим примером. Преподобный Серафим говорил: « Стяжи дух мирен, и вокруг тебя спасутся тысячи». Это правило работает и в обратном направлении: «Стяжи дух немирен, и вокруг тебя погибнут тысячи». Аввакум ведь искренне хотел употребить свою огромную энергию на благо людям, но он стяжал «дух немирен», и тем погубил множество душ. А вот если бы он следовал правилу преподобного Амвросия: «Знай себя и довольно с тебя», многие бы спаслись вокруг него. Это ли не урок для нас?

Сравните дух прп. Сергия, прп Серафима, прп Амвросия с аввакумовским духом и вы поймёте, насколько он им чужд. Впрочем, Аввакум, так же как и наши преподобные, глубоко русский человек, но он олицетворяет собой темную, бунташную сторону русской души. Раскол – церковный аналог бунта, так что вполне можно сказать: не дай Бог увидеть русский раскол, бессмысленный и беспощадный.

Есть в Церкви ещё одна очень специфическая проблема: стремление пострадать. Мы воспитаны на житиях мучеников, мы знаем, что все, кто пострадал за Христа, удостоились Царства Небесного, и нам хочется так же. Только возникает вопрос: а силенок-то у меня хватит? Не лучше ли просто тащить на себе груз мелких бытовых бед и за всё благодарить Христа: и за болезни, и за исцеления, и за неприятности, и за радости. Но ведь это всё очень мелко, а кому-то хочется удостоиться мученического венца, и он вдруг обретает уверенность, что у него хватит духовных сил стяжать этот венец. И человек начинает жить в нетерпеливом предвкушении: ну когда же, когда же наконец придёт время пострадать за Христа? Может быть, уже пришло? Вон, смотрите, что творится. Всё, час пробил! Если слишком долго держать палец на спусковом крючке, то рано или поздно ты на него нажмешь, даже если для этого не будет достаточной причины. Это одна из составных частей психологии раскола.

В Церкви есть золотое правило: «На крест не просятся, но и с креста не бегают». А протопоп Аввакум именно «просился на крест». Он страстно жаждал мученичества. Он мечтал пострадать за Христа. При таком состоянии души даже незначительные отклонения в церковной жизни начинают восприниматься, как глобальное вероотступничество, которое не оставляет настоящим христианам иного выхода, кроме как идти на муки. Был ли Никон еретиком, для Аввакума по большому счету не имело значения, для него было очень важно, чтобы Никон оказался еретиком, вероотступничество патриарха открывает для него законный путь на Голгофу. При таком психологическом настрое трудно ли увидеть вероотступничество даже там, где его нет? Надо, чтобы оно было.

Казалось бы, умереть за Христа – самый короткий путь в Царство Небесное. На самом деле этот путь только кажется коротким. Вся жизнь мученика Христова – подготовка к его смерти за Христа. Такую смерть Бог дарует только тем, кто уже созрел для Царства Небесного. Смерть за Христа – великий дар, мало кому дано принять такую смерть, потому что мало кто достоин этого дара.

Аввакум этого совершенно не понимает, не чувствует, ему кажется, что церковные неурядицы открывают для него великолепную возможность встать в один ряд с великими святыми. С простодушной наивностью протопоп восклицает: «Само Царство Небесное валится в рот». Для него никонова «ересь» – это выигрыш в лотерею. Не будь этой «ереси» и не упало бы Царство Небесное в рот героическому протопопу. Но это так не работает.

Церковь учит быть скромнее и не считать себя достойным пострадать за Христа. Не надо жить в предвкушении мученичества и уж тем более не надо на него напрашиваться, так же как не надо напрашиваться на звание героя, а то как бы не оказаться с одной гранатой против трех танков. Апостол Петр однажды воскликнул: «Если и все отрекутся, я не отрекусь». Известно, как дорого ему пришлось заплатить за эту самоуверенность.

Когда в Оптиной пустыни сатанист зарезал трех иноков, один послушник начал паковать чемодан: «Здесь уже убивать начинают». А другой послушник, глядя на это, усмехнулся: «Богу нужна чистая жертва, а мы с тобой заслужили максимум фингал под глаз».

Вот та реальность, в которой живёт нормальный христианин. Человек и фингала за свою веру не заработает, если этого не достоин. Если же тебе заехали по лицу за то, что ты христианин – радуйся, но не гордись и не считай себя достойным большего. Если бы у тех трех оптинских иноков накануне смерти спросить: «Ты достоин умереть за Христа?», любой из них ответил бы: «Нет, конечно, не достоин». Вот потому они такой прекрасной смерти и удостоились. А протопоп Аввакум считал себя достойным мученического венца. Это безумие.