– Да! – Ольга поспешила высвободить руку из его ладони. И потому, как она это сделала, Сергей понял, что последний их разговор вполне мог быть правдой.

– Где ты так долго был? – она нагнала его у лифта.

– Искал антидот.

– Я спрашивала: «где».

– Очень далеко. В другом мире. – Он так устал, что даже врать не хотелось. Сейчас все, вплоть до запаха кошек на лестничной клетке, отзывалось комфортом, расслабляло, плавило мозги.

– Сказочник! – улыбнулась дама. – Ты скучал? Я боялась, ты не скучаешь.

– I miss You, I need You, I love You… – пропел Сергей задумчиво.

– Это правда?

– Правда. Это Биттлз, – ответил он и получил удар под ребра. – Тихо! Ампулу разобьешь! Что это вы как школьники у парадной? – проявил он отсутствие равнодушия.

– Обиделся?

– Я не обиделся! Я злюсь!

– Ага, обиделся! – она обольстительно сдвинула губки. – Это Ромка. Мы с ним еще в школе вместе учились. Просто он хотел ко мне. Я не хотела. Знаешь, так бывает: он хочет, а она нет. Бывает же? Женщины слабые существа. И все равно. Если он хочет, а она нет. Что делать? А?

– Стоять у подъезда, – он устало провел пальцами по глазам.

– А если наоборот? – лифт остановился и открыл двери.

– Говорю же: «Не знаю!» Пошли лечиться.

Ну-с, пациент! Будем профилактику проводить.

Ольга с готовностью заголила ягодицы. Сергей сделал инъекцию и сказал:

– Теперь все будет хорошо! – и сам в это поверил.

– Что это? Синяк? – она увидела здоровый кровоподтек у него на подбородке.

– Ну какой же гусар без драки и шампанского?

– Фи! – она наморщила лоб. – Не из-за меня ли случайно?

– Конечно! – он и не сомневался в правдивости сказанного.

– Ты, кажется, обиделся на меня в последний раз, – улыбнулась Ольга, решив одернуть платье. – Зря! Девочки бывают умненькие, глупенькие и вредненькие. И с этим ничего не поделаешь.

– А ты кто?

– Я же сказала!

Лирическая драма оборачивалась комедией. Но сейчас ему нужна была не столько Ольга, сколько компенсация. Он должен был почувствовать себя особью мужеского пола.

Сам не понимая, как это вышло, странник наклонился и чмокнул ее в щеку.

– Это шутка, я полагаю, – усмехнулась Ольга и поцеловала его в ответ. В губы.

Сергей притянул ее к себе и начал неторопливо раздевать, нашептывая на ухо разные сладкие гадости.

– Что мы делаем? Что? Сама с собой не дружу… – лепетала гостья, помогая ему освобождать себя от одежды.

Пошел дождь, и стекла дома зашептались между собой. В перестук капель вплелись русалочьи всхлипы Ольги и шелест простыней.

«Разрываясь между любовью, наслаждением и …» – про третье он понять не успел.

Когда гостья ушла, Сергей долго бродил по своему жилищу. Квартира, в которую он теперь вернулся, имела демонстративно запущенный вид. Ностальгический запах забвения. Посреди кухни валялась куча тряпок. Ольгино белье. Он осторожно упаковал его в пакет. Подумал. Вылил туда банку масляной краски и снес в мусоропровод. Потом еще долго мыл полы и вытирал пыль.

– Мужественность в себе поискать решил! – высказал он, покончив с уборкой. – Так лучше бы проститутку вызвал. Что теперь делать-то будешь?

Вопрос повис в воздухе.

В силу профессии он всегда был окружен вниманием женского пола. Через обольщение в нем искали союзника. Он даже привык к этому. Но не сейчас.

–

Это дело не для курчавых лобков, – проговорил он, глядя в окно.

Идиотская фраза. Конечно, не для них! А для кого?

Позвонила Ольга:

– Хочу тепла и ласки… – ее голос тек как липовый мед.

– Явлюсь к тебе с теплом и лаской. Жди!

– И куда ты все это выльешь?

Он задумался. Вопросы взаимоотношения с женским полом превратились для него в нескончаемый ряд примеров и доказательств. Каждый раз, приспосабливаясь к новым обстоятельствам, он терял нечто от остроты и главное – чистоты чувств. Вокруг Сергея несся поток возможностей, в которых он уже существовал, как неотъемлемая данность. Существовали еще письма. Отчего-то именно они казались ему спасительным кругом. Действительно, отчего?

Все еще размышляя об этом, он заглянул в соседнюю квартиру.

– Я тебе перекусить приготовила! – похвасталась Ольга, прошла на кухню и захлопотала у плиты. Посетитель умилился от этой сцены домашнего уюта. Взглянул на Ольгу и угадал блеск в ее глазах…

«Все хорошо, – решил он для себя. – Жизнь идет своим чередом. Какие еще письма?»

Потом он ел рыбные стейки со сложным гарниром, а хозяйка сидела напротив, положив головку в ладони, и наблюдала, как еда исчезает у него во рту. Подождав, пока гость утолит первый голод, задала вопрос:

– Расскажи, где же ты все-таки был?

Ему стало необходимо кому-то высказаться. И он решил, что женские уши подходят для этого лучше всего.

– Я же тебе уже сказал. Вне этой причинности. Там и был. Мы все привыкли жить в мире, где только одна реальность. Однако альтернатива есть. Всегда. Не альтернатива выбора или поступка. Но веры.

– Тогда поверь, что ты птица, и лети.

– Но прежде – поверь.

– Как?

Сергей почувствовал, что его не воспринимают всерьез, и начал горячиться:

– Пойдем! – он поднялся и потащил Ольгу на улицу.

– Может быть, ты сначала доешь или хотя бы объяснишь мне, наконец, цель нашего круиза, – не выдержала Ольга.

– Нет! – отрезал он. – Ты не веришь.

– А ты?

– В гидродинамике есть понятие кавитации, когда скорость потока так велика, что нарушается принцип его неразрывности.

– К чему это?

– Да так, иногда страдаю абстрактными рассуждениями.

– Если бы я была чуточку поумней, – хихикнула Ольга. – То сочла бы что наши с тобой психомоторики фатально не совпадают. Или наоборот!

Сергей промолчал. Они вышли на улицу и добрались до ближайшей станции метро. А дальше по накатанному сценарию – поезд, женщина, вагон, следующая остановка. Они поднялись по эскалатору и вышли в город. Сергей огляделся по сторонам и ничего не почувствовал. Мир не изменился. Портал не сработал. Попробовал еще раз. И еще. С тем же результатом.

– И что? – ехидно поинтересовалась спутница.

– И ничего!

– Жаль… – она водила по асфальту носком модельной туфли. – Не полетали.

«Ты и только ты…» – внутренний голос затянул паскудную песенку.

Сергей хотел обидеться, но передумал.

«Действительно! – отметил. – Приспичит же такое! Посадил в электричку и увез в другую возможность. Еще бы турбюро открыл! Не желаете побыть барабашкой?»

И еще одна мысль пришла ему в голову. Судьба существует в виде универсальной идеи. И человек отражается в ней как будто в зале с тысячами зеркал. И чем дальше от подлинника, тем труднее различить черты оригинала. Индивидуальность стирается, превращая человеческое существо в схему из школьного учебника. Подлинность – вот ключевое слово. И она существует в единственном экземпляре. И только там, где ты действительно призван жить.

Вечером Сергей сидел у телевизора и изучал инструкцию солнцезащитного крема, который Ольга забыла в прихожей. Реклама на упаковке подчеркивала новизну средства и его уникальную текстуру. Более подробный текст вкладыша особо упирал на три пункта: фильтрацию вредоносного ультрафиолета – его β-составляющей – особенно опасной для кожи; выделение увлажнителей и витаминов на протяжении целых суток и нейтрализацию свободных радикалов.

«Людям недостаточно просто чуда, – подумал читающий. – Им нужно подробное разъяснение».

Зазвонил телефон.

– Не сердись! – сказала ему Ольга. – Я ужин приготовила. Приходи.

– Отлично! – неожиданно обрадовался ее возлюбленный, прихватил бутылку «Asbach» и потащился в гости.

На этот раз трапеза была обставлена романтически. С фарфоровой посудой, столовым серебром, хрустальными бокалами, свечами, полумраком и тихой музыкой. Сергей наполнил бокалы.

– Чин-чин!

– Выпил и постарался расслабиться.

– Скажи что-нибудь ласковое, – попросила Ольга.

Он сказал.

– Неплохо… – она улыбнулась.

– Я старался… – он улыбнулся в ответ.

– Мне надо кое что рассказать тебе. Хорошо?

Он кивнул молча и стал следить за игрой отблесков огня в гранях бокалов. Хозяйка немного нервничала, но это не очень сказывалось на содержательной части ее истории.

Она говорила о том, что после первой влюбленности, случившейся с ней еще в школьные годы, уже скоро лет десять считала себя женщиной, равнодушной к мужчинам и потому особенно для них привлекательной. Даже самые лучшие и занимательные представители мужской половины вызывали в ней все те же ученически-школьные, почти детские чувства. Люди как таковые интересовали ее не особенно. С ними было приятно сходить в клуб или на концерт, а потом поцеловаться час-другой, чтобы затем уже через час-другой забыть, как кого звали.

Она неплохо смотрелась на их фоне. Ими можно было хвастаться, меняться с подругами, слегка приревновывать. С ними было даже интересно разговаривать и дружить, за исключением, разумеется, тех сальных типов, которые исподтишка шарили своими липкими глазами по коже пониже спины. Даже секс с мужиками был иногда интересен – как спорт или эксперимент.

В этот раз все случилось совсем иначе.

Ее чувства представляли собой своеобразный клубок, в котором переплелись нити любви, обожания, ненависти, страха… Она многое отдала бы за то, чтобы вырвать из сердца эту занозу. Увы!

Она не знала, будет ли с ним легко или интересно, солидно, умно. Она даже не знала, будет ли с ним что-нибудь. Она вообще ничего не знала, потому что готова была завалиться в обморок от любого его звонка, а тело покрывалось пόтом от малейшего их соприкосновения. Было именно так. Катастрофа! Ей хотелось все и сразу. Хотелось прижаться к нему. Прильнуть. Ощутить его ладонь внизу живота. Почувствовать внутри. Сосуществовать.

Некоторое время он слушал внимательно и думал, что вполне понимает ее…

Ольга продолжала говорить, но собеседник не уже не обращал внимания на слова, а смотрел только в ее глаза, и ему казалось, что она просит о помощи.

– Возможно, я тебя излишне идеализирую, – зафиксировал последнюю фразу.

– Отрадно слышать.

– Не перебивай…

Итак – она ждала. А он и не думал торопиться. Он не спешил. Лучше бы он спешил! Тогда бы у нее еще был шанс совладать. Шанс вырваться из этого кокона. Перегореть.

Сначала ей это удалось. В другой раз – нет. Не удалось. Не вышло. Она поняла – он знал обо всем заранее и оттого отчаянно не торопился.

– Так ведь? – Сергей только пожал плечами.

А тут еще этот злосчастный роман с сестрой.

– Не стоит сейчас об этом. – гость затосковал. Он одновременно и хотел и не хотел выслушивать ее исповедь.

– Анна, – отчеканила Ольга. – Она была слишком сентиментальна, чтобы любить кого-то по-настоящему.

– А ты?

Улыбка застыла у нее на губах.

– Я – умею!

Остаток вечера прошел в обоюдных попытках изобразить покой и беззаботность. Потом Сергей помогал хозяйке убирать со стола, потом – мыть посуду. Потом она стелила постель, решив, что уже слишком поздно отпускать его домой.

Поцелуй был долгим и вкусным. Он проснулся, ощутив во рту присутствие Ольгиного языка.

–

Я так по тебе соскучилась, – прошептала подруга, – просто ужас. А ты все спишь и спишь…

Ее кожа текла под его ладонью. Тонкие волосы щекотали нос и щеки. Глаза сияли так, что Сергей зажмурился. Выпуклости и впадины их тел совпадали, как будто предназначались друг для друга. Он вздохнул и почувствовал себя героем романа Барбары Картланд.

Накричавшись вдоволь, она приоткрыла глаза и прошептала с нежностью:

–

Я тебя ненавижу…

И он ничуть этому не удивился.

Сергей жил с Ольгой и должен был радоваться, но получалось не очень. Не то чтобы она не вызывала в нем никакой чувственности. Но он мог легко контролировать ее. И поэтому относился к этому скорее как к должностным обязанностям. Привык.

И чем дальше развивались их отношения, тем большее сходство находил он в Ольге и Анне. Часто Сергей заранее знал, как поступит Ольга, потому что точно так же сделала бы ее сестра. Манеры. Повадки. Даже физическое сходство, которое раньше вовсе не бросалось в глаза.

Однажды он, смеясь, сказал ей об этом.

–

И давно это у тебя так? – поинтересовалась Ольга, продолжая романтически улыбаться. – Лижешь меня, а думаешь о ней.

И он понял, что совершил ошибку. Непоправимую. Постарался обратить все в шутку. Не получилось. И их общая история стремительно покатилась к своему финалу.

Вернувшись домой через пару дней, Сергей обнаружил дома свою подругу. Она улыбнулась ему навстречу, но не глазами. Он почувствовал напряжение и, ища причину, оглядел комнату. На тумбочке у кровати лежала пара листов обычного формата. Письма. На полу – раздавленная флэшка от компьютера. Что в ней могло быть записано, хозяин понятия не имел.

– У Писателя был запой, – сказала Ольга будничным тоном.

– Сочувствую.

– Ни фига ты не сочувствуешь! Ты и чувствовать-то не умеешь.

– Какая муха… – начал, было, Сергей. Но она не дала ему договорить.

– Мне надоела!

– Что? – он помотал головой, стараясь собраться с мыслями.

– Мне надоела эта твоя «любовь к трем апельсинам».

– Ты.… – он захлебнулся обидой, как мальчик, у которого отняли последнюю игрушку.

– Я поняла, – сказала Ольга. – Ты знаешь, я пошпионила тут за тобой. Один разок. Вошла в соседний вагон метро. А на следующей остановке пересела. Тебя там не было. Правду, выходит, рассказывал. Не бойся, я никому не скажу! – она запнулась. – Господи! К Ромке хочу. Прощай! Впрочем, тебе-то что. Ведь мы чужие как были, так и есть.

Она, видимо, думала, что его успокоила. Она его добила. Произнесла самое страшное, что он слышал за последнее время. Сергей сидел неподвижно с приклеенной снисходительной улыбкой. Ему стало тошно, потому что эта женщина снова оказалась права.

– Ты ошибаешься…

– Женщины ошибаются только, если они начинают рассуждать как мужчины. Тебе этого не понять… Да, кстати, про Писателя. Он теперь прижился с женщиной, которая родила ему сына еще восемь лет назад. Выходит, дождалась своего часа. Хоть кому-то все-таки повезло в этой истории. А теперь пойду. Устала я от тебя.

На лице ее он увидел только отвращение. Только отвращение, и больше ничего.

– Желаю тебе столько счастья, сколько ты заслуживаешь… – ответил Сергей, привыкший выговаривать двусмысленные фразы.

Сказал, отвернулся и ушел на кухню. Стал ждать, пока хлопнет входная дверь. Стоял и смотрел в окно, мечтая о бифштексе.

«Странно, – подумал. – Мы расстались, а я ничего не почувствовал. Ни досады, ни облегчения…»

– Странно… – проговорил вслух и начал одеваться.

Сергей вышел на улицу и весело хихикнул. Для отменного настроения была масса поводов: очередная женщина сочла его законченным психом, и он снова стал никому не нужен, дороги к храму не существовало, пути назад – тем более. Он больше не знал, чего хочет. Нет, знал – бежать. Бежать!!! Но куда?

– Все бесполезно, – сказал глухо. Сел в авто и поехал куда-нибудь. И всю дорогу он думал о том, почему его счастье должно зависеть от чьего-то существования.

Колеся по городу, Сергей вдруг понял, что находится в двух шагах от Сашкиного дома. Решил зайти.

На кухне у друга сидела Настасья и нервно курила. Судя по пепельнице на столе, делала она это уже очень давно.

– Вот полюбуйся, – брюзжал Сашка. – Еще одна несчастная любовь. Тебя мне не хватает – так вот!

– Что? – уселся Сергей напротив женщины. Ему ужасно захотелось с ней поболтать.

– А я не хочу! – всхлипнула она, завершая уже высказанное. – Не хочу из леди, которой дарят цветы, превращаться в клушу, которая стирает носки и пылесосит квартиру!

– Знаешь! – зло прокомментировал брат. – У каждого в жизни есть своя роковая женщина. Кто бы возражал! Да только наша дамочка засиделась в этой роли.

– Не зуди! – одернул его Сергей. Настасья вытирала слезы.

– Знаешь мульку? – продолжил Сашка. – Когда моя продвинутая сестрица решила изменить мужу – из любви к искусству, надо полагать – она приехала ко мне и несколько раз пыталась сбежать из помещения. Пришлось их запереть. Лезть в окно высоковато. Покорилась. Оправдала надежды. Свои – в первую очередь. Потом пошло-поехало. Даже Юлька попал. Конвейер.

– К чему ты все это сейчас говоришь? – прошипела Настасья. Глаза ее превратились в щелочки.

– Да так. Курс женской психологии.

– Вот и заткнись! Просто я любила их обоих!

– Так не бывает!

– Еще как бывает!

– Тебя что – муж бросил? – догадался Сергей.

– Не бросил. Решил пожить один – подумать.

– О как!

– Ребята, он меня не простит теперь! – захныкала Настасья.

– И ты что – переживаешь?

– Я хочу быть ему верной женой! – она размазывала по щекам слезы вместе с тушью и помадой. – Как вы не понимаете, каждая женщина мечтает иметь свой дом!

– Рожать детей, стирать носки и пылесосить квартиру, – проворчал Сашка. – Как раз вовремя!

– Не язви! – одернул его Сергей. – Если любит, то вернется. Ты пыталась с ним говорить?

– Да он как начал орать! На таком ультразвуке! – Настасья вытянула из пачки очередную сигарету. – Хоть бы вернулся! Это Бог меня за все… Пускай и квартиру пылесосить… А если не любит? – похоже, ее поразило это открытие.

– Любит… любит… Не бери в голову. – сказал Сашка примирительно.

– Иди ты знаешь куда! – неожиданно обиделась сестра. – Утешил братец! Все равно я буду бороться за свою любовь!

– Будь!

– Пошла я. Так, значит – вернется? – спросила она у Сергея.

– Обязательно! – заверил тот. Настасья пошла умываться.

– Представляешь, – сказала она, рисуя себе лицо. – Когда этот, как его – муж делал мне предложение, я разрыдалась. А он – дурачок расчувствовался. Думал – это от радости. Теперь-то я точно знаю…

Она повертелась у зеркала, похлопала глазами. Ушла.

– Зачем приходила? – проговорил Сашка. И сам себе ответил. – За поддержкой… А ты зачем?

Забыл.

– Понятно! У нее процентов на семьдесят – уязвленное самолюбие, – подытожил хозяин квартиры. – Но если даже на тридцать – любовь – тяжко ей придется… Горе-то – горе! Да… Тех, кто идет на Голгофу, удерживать бесполезно… Так, все-таки, зачем пожаловал?

– Говорю же, не помню.

– Вот и погуторили…

В этой сцене им полагалось играть роль истуканов.

– Хорошо, хоть – не пеликанов, – сквозь зубы процедил Сашка. И Сергей понял, что в голове у него те же самые мысли.

– Как всякая умная женщина, – решил Сергей подвести итог, – Настасья считает, что жизнь логична, и ее проблемы – это наказание за прегрешения. Но теперь она исправится, и всякий верный ход повлечет за собой соответственный отклик. А судьба – эта сучка – плевать хотела на нашу логику. Она многовариантна. И на изящную комбинацию в шашки отвечает игрой в щелбаны.

– Как всякая умная женщина она уже и так все давно про себя знает. Просто, когда это говорит посторонний – пусть даже родной, но посторонний – это кажется ей кощунством. Она не желает знать то, что знает. Вот и причина трагедии. Нет? А я вот думаю – да!

– Это по любому, – неопределенно согласился гость.

– И все-таки Пушкин прав насчет Татьяны. Оптимальная стратегия поведения.

– На то и гениально…

– Даже если генитально. Все равно – он прав.

– А нравственность – компенсация тех чувств, которые ты сам у себя отнял. Ладно, прощевай. А зачем приходил?

– Вот и я о том же…

Получалось, что жизнь все это время оставалась существенной лишь оттого, что ему было к кому стремиться. Сергей развернулся и вошел в подошедшую электричку. Его мир ждал его. А там…

«Я тасую эти пространства, как карты за столом, – думал он в грохоте летящего поезда. – И тащу их одно за другим в видимом беспорядке. И чем дальше, тем более убеждаюсь, что случайности предопределены. И, выходит, я могу управлять тем, что вижу. Становлюсь творцом своего движения или только его частицей. Но я двигаюсь! Двигаюсь, чтобы стать целью, а не средством. А значит… Ничего это не значит!» Он увидел свое отражение в черном зеркале окна электрички и подивился артистичности образа.

«Сны не созданных созданий колыхаются во мне словно лопасти латаний на эмалевой стене», – процитировал он Валерия Брюсова. И еще: «Есть тонкие, чувствительные связи меж контуром и запахом цветка. Так бриллиант не виден нам, пока он гранями не засиял в алмазе».

Свет в вагоне мигнул. Мигнул еще раз. И погас. Мчащийся в кромешной темноте состав постепенно утрачивал размерность, оборачиваясь универсальным инструментом движения. И в нем из всех измерений оставалась лишь протяженность. И сам Сергей в этой протяженности начинал осознавать себя гибридом червя и кометы. Из всех чувств осталось только представление. И он нанизывал на это представление несущиеся мимо сгустки знания и ощущений. И в нем они могли бы обратиться чем угодно, но сейчас складывались в сложный орнамент, сквозь который текли и текли мириады гигантских червеобразных созданий. И они также существовали в нем, как и он в них. Их сплошная сущность поглощала пространство, преобразуя его «по образу и подобию». Чего? Воли и представления? Может быть. А может и нет.

Его собственный «акт творения» напоминал скорее деятельность пищеварительного тракта – необходимую до безразличия.

Сконцентрировавшись на движении, он перестал воспринимать пространство и сущих в нем. Обратившись к сущности пространства – забыл о протяженности, но понял, что видит мир с его изнанки, и сама жизнь – всего лишь отражение вселенной, а вселенная – только лишь тонкая пленка на поверхности протяженности, в которой, отражая ее орнамент, текли и текли энергетические сущности – сложные гибриды червей и комет. И отдельные человеческие судьбы проносились мимо и вспыхивали крохотными искорками на бесконечном теле их вселенской жизни.

И они – эти гибриды на самом деле являлись всего лишь воплощением единой сущности – Демиурга, если угодно. Но сейчас этой сущностью был и Сергей. И мощь его оборачивалась одновременно и бессилием, поскольку он не мог управлять этой мощью. Он вбирал в себя все и ничего не мог с этим поделать, а только плыл и плыл в своей протяженности. Плыл и рос, потому что не мог существовать иначе. Плыл и множился в протяженности. Плыл и думал долгие думы. Такие долгие, что человеческие остатки его сознания не могли осознать ни истоков, ни направления их течения. «Как же тогда Бог может услышать мои молитвы?» – подумала человеческая составляющая теперешней сущности Сергея. Червю-Демиургу не было дела до таких вопросов. Он тек в протяженности, слоился и множился в ней, накапливая энергетику ощущений. И эти слои, отражением сущности которых в мире Сергея, по всей видимости, были люди, также множились и гнали себя вперед. Их отдельные судьбы проносились мимо и вспыхивали крохотными искорками на бесконечном теле вселенской жизни.

«Зачем? За мясом!»

«Боль и страх никогда не уйдут из этого мира. – Подумал Сергей, все еще цепляясь за свою человеческую сущность – Что может быть ярче боли и страха? Может быть – это Любовь? Я должен обратиться в Любовь? Зачем? Чтобы спасти этот мир? Бог есть Любовь! Но я не хочу быть Богом!» Подумал и попробовал осмотреться. Орнамент вокруг пульсировал, становясь то контрастным, то расплывчатым. И его поверхность преображалась в такт этих пульсаций, содрогаясь и вибрируя. Но целью ее движения был покой. Полный покой. Идеальный порядок, который в отражениях именуемых мирозданием, можно было представить как идеальный дендрарий. Тот самый сад-кладбище, куда Сергея уже выносил Лабиринт. И спасением ему – всеобщая стерилизация. Сергей ощутил в руках упаковку противозачаточных таблеток.

По телу червя пробежала судорога. Он начал двигаться по кругу, сворачиваясь в кольцо. Цикл должен был замкнуться. Змея, укусившая свой хвост. Давний мистический символ. Сейчас он приобретал для Сергея совсем другой смысл. Тор. Вечное движение в вечном покое. Ловушка. Западня. Катастрофа. Он стиснул в руках пачку с таблетками. Те провалились сквозь пальцы, и в руках у него оказался его амулет. Необходимо было что-то делать. Но что? Он продолжал сжимать руку, чувствуя, как острые грани артефакта впиваются в ткани ладони.

– Зачем? За мясом! – повторил он пустую фразу. И усмехнулся, припомнив про магию крови. – Детские сказки.

В это момент по телу червя пронеслось еще несколько судорог. Оно начало вибрировать и светиться изнутри. Волна силы как цунами прокатилась сквозь всю его сущность. Потом еще и еще. Ураган чувств – от ужаса до запредельного вожделения обрушился на Сергея. «Круг замкнулся… – Успел подумать странник. – Нет!»

Тело Червя вошло в соприкосновение с другим – таким же – тянущимся сквозь протяженность. Их слои пронизали друг друга, слившись в единое целое. Потоки энергии сменили траекторию.

От этого соития в одной из вселенных вспыхнула сверхновая звезда, в другой – черная дыра впитала в себя несколько летящих мимо галактик, поверхность Солнца вспучилась протуберанцами, по Земле прокатилась волна землетрясений, а электричка, в которой дремал Сергей, соскочила с рельсов.

Пассажир еще успел увидеть, как поезд вылетел из тоннеля на освещенную станцию, и вагоны начали громоздиться друг на друга, корежа все на своем пути. Мелькнули перекошенные ужасом лица людей на платформе. Его ударило о ручку сиденья. Теряя сознание, путник в последний раз ощутил себя Червем-Демиургом, пожелал покоя и растворился в протяженности.

Когда он очнулся, на груди сидела лягушка со странными желтыми пятнами на голове, собранными в корону.

– О как! – квакнуло земноводное. – Опять ты!

– Этого не может быть! – заорал Сергей, но очнуться во второй раз не получилось.

– Поболтаем? – лягушка запрыгнула ему на грудь, угнездилась там поудобнее и уставилась в его глаза своим немигающим взглядом.

– Мистическая сила! – пробормотал Сергей. Правда в действительности, первая часть этого словосочетания звучала как-то иначе. – Ну, похоже – теперь мне точно – хана, – Продолжил он заплетающимся языком. – Если бы все не было так хреново, можно бы и со смеху помереть.

Через несколько минут парень начал тонуть в лягушечьих глазах. «Не жить, а только спать, и видеть сны. И в снах осознавать свое существованье…». – Так, кажется…

Он увидел себя отраженным в витрине большого магазина. Наступили сумерки, и весенняя листва подсвечивалась зелеными огнями уличных фонарей. Сергей остановился под одним из них, раздумывая, куда пойти.

– Как дела? – поинтересовался пробегавший мимо пес.

– Что? – опешил человек.

– Да я так. Не хочешь говорить – не надо. Гуляю себе, никого не трогаю.

– Починяю примус…

– Какой такой примус?

– Ну, керогаз.

– Обзываться! – ощерилась собака.

– О как! – выдохнул Сергей.

– А ты думал! – буркнул пес и свернул за угол.

– То ли еще будет! – обрадовался человек и пошел в другую сторону. – Где-то я это уже проходил… Ага! «Роза Мира». Там, еще лошадей грамоте учили, а пространство слоилось, и Андрей Болконский был живее всех живых. Мой клиент…

В одном с ним следовало согласиться. Дон Кихот не менее реален, чем Сократ или Аристотель, а Гарри Поттер.... Ладно, обойдемся без исторических аналогий. Развитие общества определено развитием разума в наихудшем его проявлении – накоплении иллюзий. О чем это я?

Похоже, он распечатал мир, где разум забыл о своем хозяине.

Сергей задрал голову к небу в надежде разглядеть пирамидальный свет мировых эгрегоров. Но не увидел ничего кроме огрызка луны и перемигивания огней пролетающего лайнера. В следующий момент парень зацепил ногой припаркованный у столба велосипед и полетел, шарахнувшись головой об асфальт.

– Куда же ты все время так торопишься! Говорю же, поболтаем… – расслышал он сквозь шум в ушах знакомое кваканье. – Полежи, расслабься.

– Да идите вы все! – психанул путешественник. – Подскочил, стряхнул с себя лягушку и побежал, куда глаза глядят. Кровь из разодранной щеки стекала под воротник.

И не удивительно, что следующая выбоина в дорожном покрытии обернулась новым полетом, ударом виском о что-то твердое и очередным забытьем.

Открыв глаза, Сергей обнаружил себя в помещении, заполненном старинной мебелью и полумраком. Он провел рукой по щеке и ощутил там корку засохшей крови.

– Я чувствую боль, – убедил он себя, – значит, все это наяву. Боль – самый верный признак моего существования.

– Выспались? – проворковала вошедшая дама в кринолинах. – В этой комнате у нас ампир. Иногда я вдруг чувствую, что никак не могу обойтись без ампира. Он мне просто необходим, чтобы сохранить самочувствие. Вы как?

– Мне бы еще вздремнуть, – сказал Сергей, чтобы оправдаться, и поплотнее закрыл глаза.

Очнувшись в следующий раз, Сергей увидел вечер – темный, теплый, душистый. Прямо за открытым окном куст сирени и два силуэта – мужской и женский. Томный голос.

– Я говорю про это небо среди облаков. Какой дивный цвет! И страшный и дивный. Вот уже правда небесный, на земле таких нет. Смарагд какой-то.

– Раз он в небе, так, конечно, небесный. Только почему смарагд? И что такое смарагд? Я его в жизни никогда не видал. Вам просто это слово нравится? – спросил парень в широких штанах и безрукавке странного фасона.

– Да. Ну, я не знаю. Может, не смарагд, а яхонт… Только такой, что, верно, только в раю бывает. И когда вот так смотришь на все это, как же не верить, что есть рай, ангелы, божий престол…

– И золотые груши на вербе…

– Какой вы испорченный, Толя. Правду говорит Дарья Сергеевна, что самая дурная девушка все-таки лучше всякого молодого человека.

Сама истина глаголет ее устами, Киса.

Платьице на ней было ситцевое, рябенькое, башмаки дешевые; икры и колени полные, девичьи, круглая головка с небольшой косой вокруг нее так мило откинута назад…

Парень положил руку на ее колено, другой обнял за плечи и полушутя поцеловал в приоткрытые губы. Она тихо освободилась и сняла руку.

– Что такое? Мы обиделись?

– Девушка прижалась затылком к косяку окна. И Сергей увидел, что она, прикусив губу, едва удерживает слезы.

– Да в чем дело?

– Ах, оставьте меня…

– Да что случилось?

Она прошептала:

– Ничего… – и, соскочив с подоконника, бросилась прочь.

Парень сплюнул и пожал плечами:

– Глупа до святости! Однако… – и зашагал следом.

Сергей приподнялся на локте и увидел, как парень скрылся в ближайшем кустарнике, а потом еще некоторое время лежал и хлопал глазами.

– Доездился! – наконец выговорил он. – Так что даже время покатилось черт знает куда. Или это фильм какой снимают? – хотел, было, встать, но не обнаружил для этого никакой причины – даже выйти помочиться – и снова уснул.

Проснувшись среди ночи, он уже не осознавал, где находится. Сон это или явь. Место и время стали эпохами и спутались в его воспоминаниях. Он не мог отличить места, в которых жил прежде, от мест, в которых только мог бы жить. Поскольку возможность для него давно обратилась реальностью. Но, уже поэтому, сама реальность переставала существовать.