– Даже летать! – ухмыльнулась подруга и выскользнула из постели. –Признавайся, где чудодейственный крем? Желаю быть твоей подопытной кошкой… Парфюмер. – Без одежды и с распущенными волосами она выглядела еще привлекательней…

– Посмотри, там под ванной ящик с пробниками. То, что на этикетке значится – правда.

– Голая?

– Что?

– Правда – голая?

– Одетая.

– Чистая?

– Угу… Слушай, а почему ты решила, что я – издатель.

– Во-первых, – сказала она, копаясь в коробе с косметикой, – не издатель, а работаешь в этом бизнесе, во-вторых, рассказывать любишь, но это не главное. А главное – у меня папа – писатель, и он обожает всякие такие загадочные темы и пустоту пространства. По аналогии…

– По аналогии ты тоже должна работать в издательском бизнесе.

– И не угадал. Я – логист. Знаешь такое слово.

– Ну, я ведь на производстве работаю, и никакое снабжение мне не чуждо.

– Вот и познакомились.

– Так быстро…

– Ага, вот что тебя заволновало. Понимаешь, люди, с которыми стоило бы общаться, встречаются чрезвычайно редко, – Анна запнулась. – Может быть я всю жизнь тебя ждала. Только мы не сразу встретились. И вот вчера поняла, что если не сейчас, то уже может и не выйти ничего. Поэтому и заторопилась. Видишь, как я тебе все и рассказала. Извини… я приму душ. – Она включила воду и прикрыла дверь.

Сергей откинулся на подушки и уставился в потолок. Мир снова топил его в своей многовариантности. С одной стороны Анна – реальная, теплая, живая – сколько эпитетов еще можно придумать! С другой стороны – письма. Не письма – их автор. Образ, скрытый за флером недосказанности. Скорее ощущение, чем восприятие. Сергей огляделся по сторонам, отыскивая глазами листок с набранным текстом. Не увидел его. Поднялся и обошел всю квартиру, заглядывая под подушки, подстилки, лежачие и стоячие предметы. Ничего.

– Что ты ищешь? – появилась Анна из ванной комнаты.

– Да так… Пойдем завтракать.

– И все-таки.

– Носок куда-то делся.

– Какой же ты не качепыжный! – сказала нежно. – Так вот же они. В прихожей.

– Бывает же! – удивился хозяин (снимать носки вместе с уличной обувью было его давнишней привычкой) – Теперь уже точно пошли. Ты что предпочитаешь.

– Кофе с таком.

– Не знаю про «так», но кофе точно есть.

Они сидели на кухне и отхлебывали горячий кофе маленькими глотками. Сергей закусывал крекерами с маслом и джемом.

– Расскажи мне о себе, – попросила гостья. – Только не общими фразами.

– Почему бы и нет, – ответил хозяин, выбирая, что бы такое соврать. Все истории выходили очень жалостливые, и он решил, что разберется по ходу повествования. – Если позволишь, начну я с того, как уже стал взрослым. Это началось… Впрочем, нигде и никогда. Просто началось и все. Жил-был…

Дальше он говорил, практически не напрягая мозги, образы и события сами просились на язык. Выходило, что он уже дошел до той границы, когда повествование развивается, исходя из своих собственных законов. Он говорил, и сам удивлялся, откуда знает все это.

Пересказ жизнеописания Сергея автор счел возможным опустить, поскольку оно, если не придираться к мелочам, один в один повторяло историю разрыва с первых страниц этой книги.

Анна слушала рассказчика с сочувственным выражением (я бы даже вычеркнул первую пару букв), пока он не прекратил говорить. После положенной паузы она спросила:

– То есть ты – приверженец трагедийных чувств.

– И не только я. Ты вспомни хоть один роман про счастливую любовь? И как?

– Сколько угодно. Возьми хотя бы Шарлоту Бронтэ, не считая всяких Барбар Картланд и современных романисток.

– И еще желтую прессу.

– Ну и что?

– Хорошо, но ведь это – все только женские романы!

– Ты не находишь, что может быть в этом и заключается отличие женского мировосприятия от мужского.

– От мужицкого, хотела ты сказать.

– Нет, не хотела, но мужики во всем всегда ищут сплошной трагизм. Или нет. Они начинают формировать это свое мировоззрение только когда на душе сплошной трагизм. В другое время они вообще не хотят думать.

– Ну ладно, они слишком заняты собой или работой. А что тогда женщины?

– А женщина изначально настроена на позитив.

– Браво! Скажи это мужчине, имеющему семейный опыт.

– А это он сам во всем и виноват.

– В чем, в опыте?

– Дурак!

– Сам знаю! – пока он кипятился, она обошла столик и села ему на колени.

– Я же говорила, у тебя склонность к литературности. А вообще-то мне все равно, что ты говоришь – хоть газеты вслух читай – я обожаю слушать твой голос. Вот так-то. Ладно, мне пора.

Она стояла перед большим настенным зеркалом в ореховой раме и прихорашивалась, поглядывая на Сергея. А он прошел вглубь комнаты и плюхнулся на диван.

«Она смотрит на меня, отражаясь в зеркале, – лениво перебирал он свои мысли. – Я смотрю на отражение и думаю, что это она. Я уверен. И в этом и есть подлинный смысл – в том, что я понимаю отражение как реальность. Та реальность, которая на самом деле мне не доступна. Сущность обнажается, но так ли часто мы способны это увидеть? Она обнажается в темноте. Без отражений. И мое движение происходит в плоскостях, только лишь отражающих единую сущность, которая многолика и поэтому в принципе не может быть заключена в единую раму. »

Зеркало, перед которым стояла Анна, досталось Сергею от деда. А откуда получил его тот – Бог ведает. Это было не просто зеркало. Это был знак перехода. За его поверхностью иногда угадывались ступени лестницы вниз и дверь, приоткрытая в никуда. Странно, что это видел только он.

Однажды Сергей швырнул в зеркало подсвечником, и сетка трещин исчиркала край изображения, которое все равно продолжало существовать. «Знак перехода. Зазеркалья мне еще не хватает, – зло подумал парень, – Впрочем, про метро тогда кто же знал… Выходит, наследственность. Попробовать что ли?» Поменять треснутое стекло он так и не решился.

– Ну, все, – Анна закончила макияж и начертила на зеркале ряд цифр губной помадой. – Увидимся! – Чмокнула его в щеку и выскользнула из квартиры.

– Tempora mutantur et nos mutantur in illis (Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними)! – напыщенно проговорил хозяин дома, защелкнув замок. – И все-таки, что же делать?

Покопавшись немного в себе, он решил, что отношение к своей давешней гостье можно определить термином «влечение», и это неплохо. Почесал в затылке, зевнул и пошел разыскивать потерянное письмо. Но оно как сквозь землю провалилось. Зато, порывшись в прикроватной тумбе, Сергей обнаружил там первое послание, которое на самом деле было вторым. Глаза пробежали по бумаге, выхватив несколько строк:

«Сейчас ехали по Городу – такой туман. И Город такой странный, и очень красиво. Я бы погуляла с тобой по такой погоде. Все такое инопланетное, еле слышное и еле видное. Вот Сестра и усвистала гулять куда-то. А на меня нашло задумчивое настроение…»

– Вот-вот, – сказал он себе. – Навеял на себя дымку загадочности и блуждаю в ней как ежик в тумане…

И все-таки существование женщины, писавшей эти письма, не давало ему покоя. Даже если бы захотел, он не смог выкинуть из головы мысли о ней.

– В конце концов, я – тривиальный мужчина и хочу, чтобы меня затащили в постель! – начал он зачем-то оправдываться и понял, что не очень-то в это верит. Он достал мобильник и стал списывать в его память цифры с зеркала и удивился, заметив, что их набор в точности повторяет дату его рождения: 189-19-73.

Сергей не успел придумать, чем ему занять выходной. Затарахтел телефон.

– Чего не звонишь? – угадал Сергей Сашкин голос.

– Я?

– А кто же? Мог бы хоть поинтересоваться, как друган домой от тебя добрался.

– Ну и как?

– А хреново! Попался какой-то мозгляк, и мы с ним чуть не до утра лясы точили. У, каркалыга!

– Не понял. Зачем точили?

– А выпимши я был, если ты не помнишь. Общения не хватало. А ведь мороз на улице, между прочим. И почему в подворотнях всегда так холодно?

– Так вы на улице?

– Дошло. Ты что думаешь, я совсем съехал, кого попало домой таскать.

– Ну и как ты?

– Астения у меня!

– Как зовут? – переспросил Сергей.

– Хандра и температура для бестолковых. Короче…

– Уже еду.

– Водки много не бери! – и гудки в продолжение.

Сергей уже прижился к этому миру и теперь точно знал, куда направиться. Выглянул в окно, отгадал в ряду припаркованных во дворе машин свою Тойоту и предпочел общественный транспорт. Ехать в метро он не решился – покатил на маршрутке, занял место в углу салона. Сидел и думал.

«Кто я теперь? Вернее, какой я теперь? Разве этот вопрос должен меня интересовать? Наше сознание впитывается в предоставленную ему цепь обстоятельств как мицелий гриба в приютившее его дерево. И уже поэтому оно – сознание структурирует себя согласно измерениям развертывающегося перед ним времени и пространства. И что меняется, если пространство становится несколько больше, если оно начинает почковаться как инфузории-туфельки в придорожной луже? Разве это дает мне дополнительную свободу? Конечно же нет! Свобода, если только она – не фигура речи – это порыв – скачок от одного статуса к другому. И поэтому ее (свободу) подменяют понятием воли, намекая на способность совершать такие скачки один за другим. Но статус при этом все равно никуда не девается, иначе не было бы опоры. И опять же всегда существует смерть. Ее не стоит принимать за опору – за «критерий существования» или «точку отсчета». И все же она есть, и за ее пределы ничего не возьмешь. Память потомков – очередной фетиш, на который не стоит обращать внимание. Но время в этом случае смешивается с сиюминутностью. И я остаюсь в этой сиюминутности, ставя во главу угла только желания и поступки. И поэтому теряю протяженность времени, подменяя его протяженностью новых пространств. И это свобода? Нет! Это возможность улизнуть, то есть слабость. Свобода не может быть слабостью. И, значит, все возвращается к Эклезиасту, что «ежели я Любви не имею…» Вот тут-то и значится мой главный вопрос, на который мне никак не отыскать ответа».

На этой минорной ноте Сергей осознал, что пора выгружаться. Район новостроек походил на все новостройки мира – много людей и мало порядка. Устои в принципе не приживаются в таких местах – слишком много желающих сменить стиль существования. Пассажир покинул микроавтобус и направился в сторону ближайшей многоэтажки.

Все в этом мире было как прежде и все-таки не так. Не избыток, не недостача – просто в другую сторону. Те же люди, те же дома, машины, но… Он специально прихватил из дома фотоаппарат и по дороге сделал несколько снимков, чтобы разобраться. Потом. Не сейчас. Сейчас его занимали совсем другие вопросы.

Открывший дверь Сашка оказался в домашнем халате, шлепанцах на босую ногу и с тысячной купюрой на лбу.

– Это такой новый пластырь от головной боли? – поинтересовался гость.

– Эта такая новая практика по трансформации сознания, – пояснил хозяин, скосив глаза и оттопырив губы.

– Никогда не слышал про целебное действие банкнот.

– Возьми банкноту, сходи в аптеку. Вот тебе и целебное действие. А это такая практика. «Волшебная банкнота» называется. Берешь в руки купюру покрупнее и представляешь, что сила Космоса вливается в тебя через сахасрару и через сердечную чакру заряжает твою деньгу. Потом ее надо отпустить мысленно во Вселенную. Но тут у меня трудности.

– Поэтому ты ее себе на лоб и наклеил.

– Ну да – для надежности. Понимаешь, с наличностью напряженка. Вот и использую все что под руку подвернется.

– Молодец! – похвалил Сергей и наконец стянул с себя пальто и ботинки. Тут он заметил на столике у входа кулон, форма которого один в один повторяла рисунок в основании его амулета, а металл подозрительно смахивал на золото.

– Что это у тебя? – поинтересовался гость.

– Да так. Купил давеча на рынке у какого-то коротышки. Тот уверял, что это истинный артефакт из сокровищницы Мазандарана. Слушай, может его загнать кому-нибудь.

– Вот и проблема с наличностью решится…

– Космическая сила! – поразился Сашка и проследовал на кухню. Загадочная история все более смахивала на фарс.

– Расскажи мне о ней, – попросил Сергей по окончании процедуры водворения и распаковывания..

Сашка уселся за кухонный стол, налил себе рюмку из принесенной бутылки, хлопнул ее и произнес:

– Каждый выпьет, но не каждый крякнет! – правда, крякнуть забыл. – Ну ладно… В те времена, когда я еще делал под себя… – Заговорил он с интонациями сказочника и осекся. – Послушай, а этот твой энтузиазм не оттого, что она тебя попросту бросила? Зачем это тебе? Не стоит. А? Вычистил себе башку – может быть так и лучше. Я ведь когда со своей женой разводился, тоже много чего разузнать хотел. А когда узнал, понял, что не нужно было этого делать. Hellas, как говорят в Париже – Увы! – от этих слов у Сергея побежали мурашки внизу живота. – Теперь у меня синдром.

– Астения?

– Астению ты уже снял. А синдром – это надолго, если не навсегда. Лучший выход был – посчитать, что человек умер. Нет его – и все. Помнишь у Пастернака: «Столбцы и главы жизни целой отчеркивая на полях». Правильно цитирую? Не важно. Главное – идея правильная. А если ты по кускам судьбу от себя отрываешь – не всякая натура выдержит. Тем более при нашем эгоцентризме. И я под свой эгоцентризм с тех пор подпорки пристраивать стал, ориентируясь на мудрость востока.

– Куда, куда тебя понесло? В гарем что ли?

– В полигамию…

– Не финти словами.

– А я и не финчу. Я же сказал: «Синдром». Я с тех пор ужасно боюсь, что меня опять бросят, а потому диверсифицирую свои сексуальные отношения – держу пару-тройку персон на подстраховке.

– И никого толком не любишь.

– Это спорная тема. А вот женюсь при таком раскладе уже навряд. Иллюзии закончились.

– Или начались. И не иллюзии, а суррогат какой-то. Ты не находишь, что сам готовишь почву для очередного прощания.

– А мне пофиг. Пока ты востребован многими, просто меняешь траекторию жизни. И не думаешь об этом. Теперь я неуязвим. И если не удается наладить личную жизнь, надо наладить хотя бы половую.

– И ты востребован?

– Еще как! Послушай, я вообще не намерен отказываться от Богом даденого. Что Бог посылает, то и имею. Знаешь что бывает, если фарт сбить?

– Ну и хорошо. Хотя стратегия мимолетных встреч себя не оправдывает…И все таки расскажи мне, что знаешь.

– Давай-ка выпьем для начала.

– Не хочется.

– Ты что меня в алкоголики определить решил?

– Нет.

– Тогда выпей со мной чуток и поболтаем, – они разлили по рюмке. – Где это ты так наблатыкался? – продолжил он, глядя как гость откупоривает банку сардин, и чокнулся. – За нас! – констатировал Сашка. – Выпили. Закусили. Сардины на закусь – самое то.

– Ну да, ты же без тостов не можешь.

– В точку, – подтвердил хозяин дома и крякнул. – Все дело в послевкусье. Нельзя чтобы зелье было слишком мягким. Как же тогда понять, что потребляешь. Что такое ход Дешапелле, знаешь? – спросил он без всякого перехода.

– Создание искусственного препятствия, чтобы в случае неудачи можно было легко оправдаться. Перед собой, по крайней мере. Так?

– Вот именно – он. То, что нам сейчас нужно. Слушай, а может – это со мной от сиротства? От реального сиротства при живом отце? Как считаешь?

– А не сходить ли тебе к кармологу?

– А не сходить ли тебе к терапевту! Ишь как тебя переклинило! А? Сам-то совсем ничего не помнишь? К специалисту тебе надо – это точно. Ну ладно, слушай, – рассказчик выдержал эффектную паузу. – Познакомились вы года два как, точно не помню, но на каких-то курсах – повышения квалификации, будем считать. Ты тогда тоже в меланхолии тонул, но провалов в памяти не припомню. Фото у тебя совсем не осталось? Ну да, конечно.

– Красивая?

– Знаешь, в последнее время все больше думаю, что женская внешность и красота связаны не особенно… Я не художник. Но если в общих чертах – рост средний – метр шестьдесят, наверно, аккуратная головка со слегка вздернутым носом, взгляд с прищуром, роскошные каштановые волосы, которые она всегда собирала на затылке. Челка на лоб. Что еще? При такой фигуре не стоило носить облегающего трикотажа, многие мужики заработали бы себе косоглазие. Ну и вот… Не зафиксировал ни форму рук, ни цвет глаз, но это – не главное. А главное, друг мой – это эпил. Ее шарм сочился даже сквозь легкую неуклюжесть движений. И к тому же она была достаточно умна…

– Портрет ангела во плоти или…

– Она и была твоим ангелом-хранителем, пока ты тут сопли по столу размазывал.

– А что потом?

– Ты, действительно, не прикидываешься? – еще раз спросил Сашка.

– Некоторые вещи очень трудно вспомнить… – сказал Сергей обреченно.

– Некоторые вещи лучше забыть, – не поддержал его друг. – Все равно я про «потом» ничего не знаю, только тебя пару недель назад ко мне Юлька притранспортировал. Сам ты двигаться не мог, а всю ночь напролет бормотал, о том, что сам во всем виноват. И матерился, между прочим – сапожники отдыхают!

– Ну, это ты загнул – про сапожников.

– Правильно. Сапожникам до тебя далеко.

– У каждого в жизни бывают свои «Мосты округа Медиссон», – выговорил Сергей.

– О чем ты?

– Да так… Продолжай.

– А что продолжать? Это все. Звал ты ее Машенька. Где живет? Подвозил я вас один раз куда-то в центр. Но где это было? Помню только, что улица разбитая, а рядом антикварная лавка. Подожди. Попробую еще вспомнить. Была пара вечеров… Слушай, – перебил он сам себя, – а почему ты решил, что женщины должны быть определяющими факторами нашей жизни? Что больше в природе и нет ничего?

– Война. Катастрофа. Счастливый случай – бывает же такое.

– А мы сами? Что же в нас самих? Ничего нет?

– Ты путаешь субъект с объектом.

– Вот зануда! Не пудри мне мозги своей обнаученностью. Давай-ка лучше выпьем!

– За что теперь?

– За тех, кто рядом с нами!

– За женщин?

– Между прочим рядом сейчас ты сидишь, а еще бывают отец, мать, дети (если есть), друзья к тому же. – В это время в дверь позвонили.

– Ты ждешь еще кого-то?

– Всегда! – сказал Сашки и пошел открывать. – Привет обломы! Разувайтесь, я тут полы мыл на днях. – Раздавался в коридоре Сашкин голос сквозь фон басовитого бурчания гостей.

– Привет, апостолы! – продолжил Сергей, когда Петр и Павел появились в комнате.

– Чем об стол? – ответили они хором. – Водочкой, значит, с утра развлекаемся? А не кажется вам, что на завтрак лучше все-таки кефир?

– Так уже обед, – резонно заметил хозяин. – Присоединяйтесь.

– Ну, разве, чтобы вам меньше досталось, – согласился старший из братьев, размещаясь на диване. Младшему досталась табуретка. – О чем болтаем? – Спросил он, пристроившись на сиденье.

– Да вот, обсуждаем проблемы гносеологии. – Сказал Сашка.

– Тебя от этого водкой лечат? – учтиво поинтересовался Павел.

– Угу. Этот вот. – Парировал Сашка. – Меня с утра терминами грузит.

– То есть вас, господа, взволновали природа знания и его безусловная ограниченность? – уточнил Петр.

– Слушай, Петька, и ты туда же! – взмолился Сашка. – Да, о пределах нашей ограниченности. И еще – все ли в жизни сводится к женскому полу.

– Ура, о бабах! – заорали братья. – За это и выпьем. Наливай! Кстати, у нас с собой и закусь – грибочки.

– Маринованные! – обрадовался Сергей.

– Жаренные в заморозке. Под картошечку – самое то.

– Что так? – подозрительно спросил хозяин.

– Да вот – захотелось, – пробубнил Паша, глядя в потолок.

– А надо?

– Просто попробовать, – сказал Петька, уже засовывая посуду в микроволновку. – А как у тебя с продуктом?

– «Сходи за хлебом», – говаривала жена, – мечтательно выдохнул Сашка, – что означало: «Купи молока, масла, три десятка яиц, колбасы, сосисок, картошки, сметаны, моркови, луку, капусты, свеклы, сахару, кефир, сыр, йогурт, что-нибудь к чаю, ну и себе пива – так и быть». Все, что найдешь в холодильнике – тащи.

Нашлось: упаковка селедки, три сосиски и коробка томатного сока. Так что решили сосредоточиться на грибах. Компания распределилась за столом, и каждый отведал по паре ложек приготовленного кушанья. Вкус у него был вполне грибной.

– Больше нельзя. – Подытожил процесс один из братьев, но Сергей уже успел засунуть в рот и проглотить третью порцию варева.

– Что? – поперхнулся Сашка. – Так и знал! Принесли таки свою галюциногенную хрень.

– Мы по классике. Пелевина читал? И потом, получена консультация специалиста и проведена предварительная апробация. Не дрейфь – не мухоморы. Жить будем. Только эта штука в маленьких компаниях действует жутко. До дурдома. Вот мы и решили вас приобщить.

Кто говорил, Сергей понять уже не мог, поскольку мир вдруг начал терять тени и приобретать странные оттенки. Потом он увидел всю компанию из угла комнаты и себя, пытающегося подняться со стула. «Вот черт! – Подумал наблюдатель. – Надо же!». Он почувствовал себя голым без тела. Отвратительно голым – до изнанки внутренностей, как девственница в кабинете гинеколога. Сергей ринулся назад и ощутил в себе безумную силу. Так что просто не смог усидеть на месте и сразу встал и пошел. Остальные были заняты собственными видениями. Он добрался до двери в ванную комнату, но, отворив ее, оказался на пляже южного провинциального городка. Аллея акаций отделяла вошедшего от длинного забора из желтого песчаника за которым, похоже, располагался больничный комплекс. Море выносило на гальку пляжа бурые лоскуты водорослей, которые никто не убирал. С запада двигалась грозовая туча, но солнце палило вовсю. И взглянув на его ослепительное сияние Сергей вдруг почувствовал такую тоску, что, не удержавшись, застонал и привалился к ближайшему дереву. И еще – одновременно с этим – пришло ощущение могущества и бессмертия.

– Мы все живем вечно. Просто иногда забываем об этом, – сказал он себе, но не почувствовал, что его это убедило. Ощущение бессмертия, между тем, подкатывало к горлу, становясь наравне с тоской самодовлеющим центром его жизни.

– Ну вот, – услышал Сергей голос за спиной, обернулся и увидел немолодого загорелого мужчину, который продолжал излагать слова с заметным малороссийским выговором. – Свой Зиккурат ты уже нашел. Осталось только передать пост по инстанциям.

Он достал из кармана и повертел между пальцами кулон из Сашкиной прихожей.

– Ваша фамилия не Пелевин, случайно? – промямлил Сергей.

– Фамилия моя Лукьянец. Между прочим, и твоя тоже. Не забудь миновать Лабиринт…– говоря это, собеседник взял его за руку, подвел к калитке в заборе и слегка подтолкнул в спину, отчего парень споткнулся и полетел. Следующим ощущением были руки ребят и холодная вода, льющаяся на затылок.

– Довыпендривался, паскуда! – орал Сашка. – Ничего, ничего! Ты бы хоть на лигрылы свои поправку сделал!

Какие лиргылы? – переспросил один из братьев. – Эка его, однако, шпилит…

– Литр / грамм на рыло! – не унимался хозяин. – На твое рыло, экспериментатор, раза в три больше чем ему надо. Предупредить нельзя было?..

Сергей опять начал терять ощущение реальности. Там за ее гранью стояла стройная женщина с девочкой-подростком. Девочка что-то твердила матери, указывая на Сергея. А та кивала в ответ и смотрела на него взглядом, с которым прощаются или объясняются в любви. От этого взгляда глаза героя начали наполняться влагой. Но в этот момент к ним присоединилась девушка, лицо которой он никак не мог разглядеть за длинными каштановыми волосами. Они стекали по плечам и колыхались как от порывов ветра так, что лицо все время оставалось в тени. Но уже ее присутствие стряхнуло завесу тоски, окутывающую протяженность существования, и по губам людей пробежали улыбки…

– Видишь, заулыбался. Ему хорошо, – сквозь шум в ушах донесся до него голос Павла

– Складно врешь, – откликнулся Александр.

– Ты не прав. Жизнь слишком пресная штука, чтобы не сдабривать ее иногда щепоткой фантазийных пряностей. Или пряных фантазий. Выражай как хочешь.

– Щепоткой?

– А что?

– Передозировка…

– В некотором роде. Вечно ты Саня со своими моралите!

– Иногда неплохо и моралистом побыть!

– Что-то меня совсем не проперло… – прозвучал в паузе голос второго брата.

– Так тебе, бугаю, и надо!

– Пить очень хочется. И голова болит, – разлепил Сергей ссохшиеся губы.

– Кофе уже готов. – Прозвучал радостный хор голосов. – Давай пей. Ну, ты и дал, дружище! Чем это от тебя так пахнет? Он, похоже, вывернул на себя банку моего одеколона. Точно, сандаловое дерево.

– Только дети и пьяные ведут себя естественно, все остальные прикидываются воспитанными людьми, – нравоучительно провещал старший из братьев, пока Сергей хлопал глазами и прихлебывал кофе, привалясь к спинке дивана.

– Ты свою естественность засунь сегодня, знаешь куда? – сказал Сашка, появляясь из кухни, и выругался матом на всю глубину своего красноречия. – Нашел на ком опыты ставить!

– Мы же извинились! – слабо отбивались братья.

– Что-то я не слышал! – продолжал наседать Сашка.

– Ну, извиняйте, извиняйте. Серега, а хочешь, мы тебя домой довезем?

– Валяй! – согласился Сергей, понимая, что все равно больше ни на что не годен.

Пока они катили домой, картины улиц продолжали периодически расползаться перед глазами. То ли оттого, что запотели окна машины, то ли оттого, что грибы продолжали свое действие. Потом рядом на сиденье оказалась женщина из последнего виденья, но уже без дочери. Она поддерживала его голову и все также пристально смотрела в глаза.

– … домой, – услышал Сергей ее голос. – Уже скоро… Выпей воды! – Он впился в поднесенную кружку, но жажда не оставляла.

И они опять сидели вместе, но уже на пляже с забором из песчаника и глядели на берег и море. И ему нравилось вот так запросто сидеть с ней, ничего не делая и ни о чем не думая. Накатила ночь, и тысячезвездие неба оборотилось тысячеглазием Аргуса, и Сергей кожей ощущал, как оно наблюдает за ними. Смотрит и молчит.

– Ну мне пора, – наконец сказала женщина. – Помни, что мы всегда тебя ждем. – Встала и исчезла у него за спиной.

– Только в ванну не лезь. Еще утонешь. Ложись и заведи все будильники в доме. А хочешь, мы с тобой до утра побудем. Нет? – приговаривали братья, транспортируя Сергея к дверям квартиры. – Ну, ты, открывайся же, зараза. Угу.

– Завтра на работу… – твердил Сергей как «Отче наш», пока ребята препровождали его в комнату и укладывали на ложе. Твердил, проваливаясь в сон. И во сне.

Проснулся он неожиданно и разом . Поднял голову, огляделся и понял, что теперь он в своей собственной черепной коробке. Пространство выглядело странновато. Оно было ограничено, но стены и потолок скрывала голубая дымка. В ней как в тумане двигались фигуры, очертания которых было не разобрать. Потом появились родители. Лиц их он не узнал, но понял, что это именно отец и мать, как только те появились из дымки. Выглядели они причудливо – будто нарезанными на отдельные плоскости. И в каждой из этих плоскостей ребенок угадал свое существование.

Сергей знал, что сейчас он должен услышать нечто важное, но не хотел этого слушать, потому что оно могло быть и завещанием. И значит – зафиксировать его в этом мире. Он заткнул уши и поразмыслив так еще минут десять, решил вернуться в свое прежнее сновидение.

А мир вокруг сминался и пучился как в картинах Вазарели, менял цвета и оттенки. Потом раздулся, словно мыльный пузырь, и лопнул, оттого что динамики его музыкального центра во всю мощь изрыгнули «Shock of the system» от Billy Idol. Такое звучание хорошо применять в реанимационных палатах или на сеансах некромантии. Оживляющий мотивчик.

«Музыка Бизэ делает меня плодовитым», – писал Ницше. О чем это я? Ах да!

Сергей поднялся, вырубил ревущий аппарат и проследовал в ванную. Присмотрелся к отражению в зеркале. Выглядел он на удивление неплохо, если не считать пепельного цвета кожи, потрескавшихся губ, фиолетовых синяков под красными глазами со взглядом законченного неврастеника. Короче, все было поправимо, если приняться за дело умеючи.

Для начала он залез под ледяной душ, стоял там минут пять и орал не хуже Билли Айдола. Выбрался из ванной, почистил зубы, побрился и вымазал на лицо все имеющиеся запасы лифтинг-крема «с глубоким проникающим эффектом», как было написано в аннотации. Проследовал на кухню и заварил себе ударную дозу кофе, которую и потребил под яичницу с ветчиной. Оделся в выходной костюм, обтер шею одеколоном и отправился на работу. На машине не поехал, на метро не решился. Выбрал маршрутку, сидел рядом с окном и ни о чем не думал, ловя в пролетающем городе остатки своих вчерашних видений. Вроде как отпустило.

Во всяком случае, в двери фирмы с мифологическим названием «ЛЕДА» он входил, сияя победоносной улыбкой. Здесь Сергея, безусловно, ценили. Он был неплохим профессионалом. Умел быстро принимать решения и добиваться их реального осуществления. Если вдуматься, решение вовсе не должно быть наилучшим, даже правильным. Оно должно быть принято и реализовано. И все. И тогда появляется уверенность, без которой не выжить ни одной компании. Либо ты идешь вперед, либо тебя нет – вот и все либеральные ценности.

Увидев его, навстречу заторопилась дама бальзаковского возраста.

– Сергей Николаевич, у меня к Вам разговор, – сказала она, поздоровавшись, и пошла рядом, приноравливаясь к темпу его ходьбы.

На расстоянии женщина выглядела высокомерной. Но при ближайшем рассмотрении оказалась немного близорукой и желающей спрятать этот недостаток. А зря. Очки должны были изящно помещаться на ее породистом лице с раскосыми, слегка прищуренными глазами.

Дама была умна, порочна, элегантна и образована. Именно в таких женщин должны влюбляться и поэты, и правители. Звали ее Евдокия Саввовна Ябс, припомнил Сергей. И жила она некогда, проповедуя принцип разумной достаточности. А сводился этот принцип к тому, что жизнь – тяжелая штука, и если муж любит детей, приносит домой деньги и спит с ней (иногда), то этого вполне хватает для нормального семейного существования. Супруги были импозантны и хорошо воспитаны. И это позволяло им почти не замечать, что брак их вышел не особенно по любви и не особенно по расчету, а скорее по здравому рассуждению, что так дόлжно. И все в мире шло своим чередом. Рождались дети – мальчик и девочка, благоустраивался быт, копились привычки.

Но пришло время, когда она узнала, как (я нарочито подчеркнул это слово) изменяет ей муж. И … Далее можете фантазировать, потому что вашей фантазии все равно не хватит, чтобы представить себе те тяжкие, в которые изволила пуститься оная гражданка. Впрочем, она делала это с таким изяществом, что распространяться на заданную тему у автора язык не поворачивается. Тем более профессиональные качества от того только выиграли. Видимо, творческое начало подразумевает буйство не только духа, но и тела.