Gaudeamus. Как студенту стать мужчиной и другие академические хлопоты

В восемь часов утра в блоке № 709 открылось закрытое (только для жильцов блока) комсомольское собрание. Ники хотел было улизнуть на экзамен, но Серж его остановил:

– Сядь, гаденыш! Успеешь.

Слово взял Айвэн. Он очень волновался, и речь его была сбивчивой, хотя основные ее положения были понятны слушающим. Темой его выступления стала морально-этическая сторона поступка Ники. Айвэн обвинил его в предательстве идеалов и в беспринципности, в обжорстве и извращенности нравов; приплел он сюда и несмытие с унитаза. Все выше изложенное передает лишь суть выступления, переведенного на нормальный человеческий язык, так как большая его часть состояла из непечатных выражений. Закончил Айвэн торжественно и строго (тоже дается в переводе):

– Ты, Николай, подорвал наше доверие, и тебе придется отвечать за свой проступок.

Перешли к прениям. Костя Молотков был краток и не так красноречив, как Айвэн, он высказал только наболевшее:

– Как в сортире нагадить – так пожалуйста, а как с девкой разобраться – так ни хрена.

Витя Гренкин, несостоявшийся медик, наговорил много всяких слов о необходимости сексуальной разрядки и, опять-таки, о сперматозоидах в крови. Заключил он свою речь тем, что высказал сомнение в правильности сексуальной ориентации своего товарища. Ответом ему был полный ненависти взгляд Ники, и эту тему развивать не стали.

Серж любил Ники, как сына, и поэтому высказал желание выпороть его как следует (сынок напрягся, потому что Серж однажды уже проделал такое, когда Ники разбил его любимую чайную чашку), но потом как-то обмяк и с горечью сказал:

– Ники, Ники! Что с тобой дальше будет?

На этом прения прекратились, и решено было перейти к организационным выводам. Эта часть летучего комсомольского собрания не затянулась надолго, потому что выводы напрашивались сами. Было решено: а) поручить Ники стать мужчиной в срок до 7 апреля, дня его совершеннолетия (об исполнении доложить); б) специальных мероприятий по этому делу не организовывать (ввиду отрицательного опыта); в) запретить Ники вообще говорить с девушками о еде (дабы не вырабатывать губительного для секса навыка).

Ники верил в благожелательность своих товарищей по союзу молодежи, и такой благоприятный финал собрания его не удивил. Все стали собираться на экзамен, Ники был уже готов и пошел в институт один, не дожидаясь друзей. По пути он с внутренней усмешкой по привычке вообразил ситуацию с загсом и девушкой – сегодня в этой роли выступила Натали, однако, вместо ожидаемого тонизирующего Мендельсона, в голове Ники вдруг грянула не менее тонизирующая героическая песня "Вставай, страна огромная…"

Ники не любил играть в карты, но на экзамены ходил с удовольствием. Ему нравилось очень похожее на азарт, с легкой тенью страха состояние, которое он, войдя в экзаменационную аудиторию, испытывал до того момента, когда узнавал содержимое выбранного им билета. Он также не раз отмечал про себя поразительную схожесть экзамена и лотереи, только вот в лотерее, как он считал, все гораздо справедливее – никто не задает дополнительных вопросов и не рыскает в журнале посещаемости перед тем, как вручить выигрыш. Каждый раз, прочитав вопросы в билете, Ники приходил в ужас, и каждый раз, поразмыслив некоторое время, он успокаивался, потому что память, как правило, выдавала всю необходимую информацию. К тому же он знал, что к студентам его факультета у преподавателей института было особое отношение, поскольку это был не просто факультет, а факультет РКН.

Название РКН расшифровывалось следующим образом: русский как нерусский. Этот факультет открылся всего за полтора года до описываемых событий, и готовили на нем преподавателей русского языка для иностранных учащихся. Параллельно с русским будущие преподаватели РКН изучали по полной программе один из иностранных языков: французский, английский или испанский. Работа по окончании факультета РКН предполагалась ответственная – обучение братьев меньших из третьего мира, значительная часть которого была сильно подпорчена капиталистической пропагандой под видом самых разнообразных товаров очень хорошего качества, поэтому набор контингента по соответствующей разнарядке был поручен районным комитетам комсомола по всему краю, и поступить на РКН можно было только по рекомендации крайкома, которая выдавалась на основании направления из райкома. В общем, это был нормальный бюрократический идиотизм начала восьмидесятых в самом материалистическом своем проявлении. Несмотря на всю сомнительную полезность своего существования, райкомы все же сообразили не отбирать кандидатов по макулатуре комсомольских собраний, а обратились к учителям и директорам школ. Поскольку факультет считался престижным, определенную часть студентов, конечно же, составляли дети партийных и советских деятелей районного и краевого масштаба. Поначалу они сами себя считали чем-то вроде элиты (отнюдь не интеллектуальной), однако через пару семестров почувствовали, что демократическая студенческая среда не приемлет какой бы то ни было сословности, да и умственные способности многих из них, как выяснилось, не дотягивают до уровня хорошего троечника.

На других факультетах иняза считалось нормальным получить удовлетворительную оценку на экзамене; на РКН дело обстояло иначе: здесь нужно было учиться только на "хорошо" и "отлично", потому что получивший "удовлетворительно" становился не как все остальные на факультете, где просто принято не получать таких оценок, и традиции эти установили сами студенты. Польщенные преподаватели чувствовали такое отношение к учебе, и это зачастую помогало студентам в трудных ситуациях.

На экзамен Ники зашел с легким сердцем. Преподаватель, Виктор Константинович Голуба, встретил его как доброго знакомого:

– А, Хаятуллаев! Ну, берите билет.

Ники взял.

– Какой номер? Прочитайте вопросы. Может, будете сразу отвечать, без подготовки?

Ники назвал номер билета, прочитал вслух вопросы. Отвечать сразу он отказался. Хотя материал ему попался знакомый, он все же решил посидеть и подумать, потому что уже уяснил для себя, что языкознание – наука хитрая, и с налету можно наговорить бог знает чего. Ники уселся за последний стол и принялся соображать. За десять минут он исписал несколько страниц бумаги и был относительно готов к ответу. Относительно, поскольку, как и всякий нормальный студент, он не мог знать абсолютно всего материала, и нередко бывало, что он (опять-таки, как всякий нормальный студент) отвечал не то, что нужно по билету, а то, что помнил, пытаясь путем виртуозных логических комбинаций ввести в заблуждение экзаменатора. Подобные выкрутасы преподавателями расценивались по-разному: одни были снисходительны, другие делали вид, что не понимают причин подобных отклонений, и задавали непонятные вопросы, третьи сразу выносили вердикт. Голуба занимал позицию между первыми и вторыми, и студенты знали это.

Оставалось ждать, пока ответят еще трое, и Ники заскучал. От нечего делать он запустил руки в стол и наткнулся на учебник. Он еще ни разу в жизни не списывал (не умел этого делать незаметно), а тут вдруг решил посмотреть, что еще можно дополнить к своему ответу, и это было очень опрометчивое решение. Матерый доцент Голуба заметил возню Ники в столе и удивленно спросил:

– Хаятуллаев, вы списываете?

Неопытный в вопросах поведения при захвате с поличным, Ники всполошился и, выдернув руки из стола, уложил их прямо перед собой, как сфинкс. Преподаватель встал и медленно направился в сторону нарушителя. Ники, не решаясь действовать руками, попытался задвинуть торчащий из стола учебник нижней частью живота и сделал несколько судорожных движений тазом. Со стороны это выглядело очень сексуально – как будто темпераментный молодой человек насилует кого-то под столом, не подавая при этом виду. Голуба поначалу остолбенел, увидев конвульсии нарушителя, а потом продолжил путь. Он не считал достойным преподавателя рыться в столе у студента и поэтому просто прошел рядом с ним, однако рост его был таков, что этого было достаточно, чтобы обнаружить в столе книгу, даже не наклоняясь. Преподаватель ничего не сказал и вернулся к своему столу.

Ники инцидент с учебником не принял всерьез, тем более что и списать ему не удалось. У доцента Голубы сложилось иное мнение по этому поводу, поэтому Ники, после того как рассказал экзаменатору все, что знал, в ответ услышал нечто совсем для себя неожиданное:

– Три.

– Что, извините?

– Я вам ставлю три. Удовлетворительно.

Ники наконец поверил своим ушам. Пока он приходил в себя, Голуба успел вывести в ведомости "удовл." и взялся уже за зачетную книжку. "Трояк" в зачетке не устраивал Ники, и он сделал то, чего сам от себя не ожидал – выхватил свой главный документ из-под носа у преподавателя и убежал из аудитории. Теперь опешил доцент Голуба. Он сталкивался с разными причудами у студентов, но такое видел впервые. Преподаватель очень расстроился и по этой причине собрался ставить "удовлетворительно" и Сержу, бойко ответившему на хорошую четверку. Однако Серж оказался проворнее и по примеру своего друга молча и очень быстро удалился из аудитории со своей зачеткой. Виктор Константинович почувствовал себя обманутым и еще больше расстроился. Витя Гренкин и Костя Молотков, которым предстояло отвечать последними, видя настроение преподавателя, забеспокоились, но им повезло: доцент Голуба взял себя в руки и они отделались четверками.

В коридоре Серж и Ники лихорадочно соображали, что делать дальше. Решили дождаться окончания экзамена, остаться наедине с Голубой и, используя мягкий прессинг, добиться от него хороших оценок, но тут они просчитались. Их ввело в заблуждение тщедушное тельце преподавателя: несмотря на малый рост, он обладал достаточной силой духа, и если испытывал к кому-либо неприязнь, то только стойкую. Поэтому, когда два друга вошли в аудиторию и стали убеждать Голубу в несправедливости его поступка, он пробормотал нечто вроде "Оставьте меня, идите в деканат" и, собрав бумаги со стола, скорым шагом удалился. Былые симпатии исчезли бесследно. И только сейчас Ники окончательно понял, что глупость совершил все же он и винить некого. Эти соображения он изложил друзьям и смиренно выслушал несколько мерзких эпитетов от Сержа, который злился, скорее, на Голубу, но излить душу мог только другу. Витя Гренкин в вульгарных выражениях прокомментировал безуспешную попытку Ники изнасиловать предмет мебели.

Идти в деканат и выяснять тонкости процесса пересдачи экзамена было уже поздно, и решение проблемы было отложено на неопределенный срок.

Настроение у Ники и Сержа было испорчено выходкой доцента Голубы, но долго пребывать в унынии настоящий студент не в состоянии. Они сдали последний экзамен, и теперь их ожидали две недели зимних каникул, и это были не просто каникулы, а двенадцать полных удовольствий дней в институтском лагере Дамхурц, который, очевидно, по недоразумению называли также спортивно-оздоровительным.

Тот, кто однажды побывал в Дамхурце, не мог не вернуться туда снова. Поселок лесорубов, когда-то переданный инязу, располагается в живописнейшем месте – в широком ущелье, где река Дамхурц впадает в Большую Лабу. Нет смысла описывать этот приют счастливых и состояние человека, там оказавшегося – это надо пережить. В студенческом лагере было все для полноценного отдыха: горы со всех сторон, высота полтора километра над уровнем моря, кристальной чистоты реки и, самое главное, изысканное общество людей, объединенных одной целью – любить и радоваться жизни. В достижении этой цели не меньшую роль, чем горы и вода, играл магазин типа сельпо – финансово-гастрономический центр Дамхурца, несмотря на более чем скромный ассортимент самых необходимых товаров и не менее необходимых напитков. В лагере было полтора десятка небольших деревянных домиков, из всех достижений цивилизации они были снабжены только печками, кроватями и столами, остальные удобства располагались на улице. Туалет на двенадцать посадочных мест, как Парфенон на Акрополе, возвышался над остальными строениями, поскольку по непонятным соображениям был воздвигнут в самой высокой точке лагеря – на склоне горы. Умывальников вообще не было, поэтому и летом и зимой отдыхающая публика совершала утренний туалет прямо на берегу живописной реки Дамхурц, температура воды в которой даже в июле не поднималась выше семи градусов. Встретив утром студента, всегда можно было безошибочно определить, с реки он идет или на реку: у тех, кто уже совершил омовение, были помидорно-красные лица, так как сразу после окончания водных процедур необходимо было хорошо растереть пострадавшие поверхности тела, в противном случае с них пришлось бы отковыривать лед. Завтракали, обедали, ужинали, устраивали дискотеки и другие культмассовые мероприятия в столовой – большом бараке, неплохо приспособленном для этих целей. Нетребовательной молодежи всех этих материальных благ вполне хватало, а духовные блага они с успехом создавали себе сами.

Все жильцы блока №709, кроме Кости Молоткова, были покорены Дамхурцем, и, конечно же, ехали туда и этой зимой. Костя жил всего в сорока километрах от лагеря вниз по Большой Лабе в поселке Курджиново и поэтому горы, к которым он привык с детства, не приводили его в такой восторг. На зимних каникулах он только на пару дней приезжал в лагерь навестить друзей и немного пополнить их запасы продовольствия и напитков. Русский горец Костя Молотков был экономным человеком, поэтому остался на два дня один в общежитии, чтобы вместе с отдыхающими бесплатно доехать до Курджинова на одном из арендованных институтом автобусов. Друзья его на эти два дня разъезжались по домам, чтобы вернуться с деньгами и небольшим запасом продуктов, поскольку в Дамхурце, хотя и кормили три раза в день, от ужина и до отхода ко сну, когда происходило самое интересное, оставалось много времени.

В канун отъезда, к вечеру, вся компания была в сборе. Наступила завершающая стадия подготовки к путешествию в горы. Первым делом послали Айвэна и Витю в универсам за консервами и напитками на дорогу и первое время в лагере. Потом отобрали и уложили в чемоданы и сумки самые необходимые вещи; в отдельную сумку были собраны все продукты и спиртное. Все подготовительные мероприятия завершились еще до восьми вечера, и теперь компания отчаянно скучала. С полчаса отъезжающие пытались беседовать на отвлеченные темы и слушать музыку, но убить время до утра никак не получалось: давало о себе знать чемоданное настроение. В предвкушении завтрашних событий все пребывали в возбуждении. Состояние это у каждого проявлялось по-разному: Айвэн, заложив руки за спину и наклонившись вперед, вышагивал по комнате; Серж сидел на кровати с гитарой, успокаивал Айвэна и настойчиво уговаривал друзей съесть чего-нибудь, хотя недавно поужинали; Ники успокаивал Сержа и уговаривал его не трогать оперативную сумку, так как знал, чем это может кончиться; Витя Гренкин сидел у стола и, глядя на друзей, развлекался тем, что комментировал их действия в матерных выражениях, в глубине души он был согласен с Сержем; Костя Молотков, самый спокойный из всех, чтобы не скучать и не терять времени даром, уже полчаса сидел в туалете. Атмосфера накалялась, и Айвэн в целях разрядки поддержал предложения Сержа. Витя с готовностью поддержал Айвэна, Ники тоже долго не сопротивлялся. Рачительного хозяина Костю, который мог выступить против, просто поставили перед фактом: когда он вышел из туалета, Серж уже произносил третий тост. Потом произошло то, чего так боялся Ники: за час была уничтожена половина всех припасов, в том числе и волшебных напитков, после чего умиротворенные жильцы блока №709 улеглись спать.

Отъезд был назначен на семь часов утра, и в шесть блок №709 был уже на ногах. Долго будить и расталкивать никого не пришлось, потому что опоздать на автобус в Дамхурц было немыслимо. Ники и его друзья могли не попасть вовремя на занятия, в кино и даже на какое-нибудь мероприятие с едой и напитками, но только не на автобус, уходящий в студенческий рай.

Однако не следует путать отдыхающих в заоблачных высях студентов с так называемыми альпинистами и прочими, подобными им несчастными людьми вроде поклонников горного туризма. Студента влекут в горы жажда жизни и возможность получить там как можно больше удовольствий – как эстетических, так плотских. В то время как горный турист – это личность, склонная к мазохизму, чей изощренный ум избрал горы в качестве средства самоистязания. Студент добирается до места назначения на автобусе (или другим видом транспорта), с любовью обустраивает свое временное жилище чемоданами, магнитофонами, пепельницами из подручного материала и сумками с едой и другими необходимыми для отдыха вещами, и потом он просто живет – с целью получить максимум наслаждения в им же и его единомышленниками создаваемом мире. Такое поведение есть не что иное, как самое человеческое из всего человеческого в человеке. Горный турист представляет собой полную противоположность настоящему студенту: он получает удовольствие от страданий. Он напяливает на себя мешок с лямками, в который сложены скудные пожитки и минимум (минимум!) запасов еды, а потом с этим убогим скарбом, потный и грязный, карабкается из последних сил по горным тропам, натирая мозоли и настойчиво убеждая себя, что это и есть настоящая жизнь. Студент, вернувшись к обыденной жизни (если можно так сказать о студенческой жизни), вместе с друзьями предается приятным воспоминаниям о том, что было с ним в горах; горный турист склонен к мифотворчеству: во-первых, он называет себя альпинистом, а половина всех, кто называет себя альпинистами, как известно, вообще не альпинисты; во-вторых, горные туристы в своих рассказах представляют изнуряющие душу и тело скитания как некие романтические приключения. Их задушевные разговоры на публику у костра с номерами художественной самодеятельности под гитару почти непереносимы. Особенное раздражение вызывает умение горных туристов петь песни голосами хороших людей.

Нет, решительно жильцам блока №709 был чужд альпинизм и какой бы то ни было горный туризм, и в это зимнее утро они никак не могли опоздать на автобус в ту страну, где они будут счастливы. Задержавшегося в туалете Ники вытолкали оттуда пинками и пошли к месту отправления не позавтракав, так как это можно было сделать в автобусе.

В полседьмого все пятеро уже топтались у входа в институт, где был назначен общий сбор. Через некоторое время стали подходить преподаватели и другие студенты. В без пятнадцати семь наступил самый тяжелый отрезок времени перед отъездом: автобусов еще не было, и все боялись, что они так и не придут, что поездка будет отложена, что придется возвращаться домой и там в расстройстве и растерянности переживать случившееся, хотя все знали, что опоздание общественного транспорта – закон этой жизни. В семь автобусов по– прежнему не было. Айвэн по привычке принялся расхаживать с руками за спиной, остальные сидели на чемоданах в мрачнейшем расположении духа. Наконец в половине восьмого автобусы подошли, и изможденная ожиданием публика стала занимать свои места. Серж и компания, как обычно, расположились в самом конце салона – подальше от преподавателей, которым отводились передние места. Кавалькада из пяти мягких автобусов двинулась в путь.

Ехать предстояло четыре часа, поэтому пассажиры устраивались на своих местах основательно. В салоне потеплело, путешествующие стали снимать верхнюю одежду и обкладываться ею для удобства. Когда выехали из Пятигорска, Серж напомнил друзьям, что они еще не завтракали, и тут же была извлечена на свет заветная сумка. На сложенных в проходе чемоданах был организован стол, и начался завтрак, приуроченный к особо торжественному комсомольскому собранию в честь отъезда в Дамхурц. Наливали с повышенными мерами предосторожности, чтобы не прогневить ответственного преподавателя. Этот пост в автобусе занимала тренер по гандболу Людмила Васильевна, у которой занимался Серж. У них сложились прекрасные отношения, и Серж знал, что облав и обысков не будет, но приличия соблюдались, так как сознательные члены комсомольского собрания не хотели ставить Людмилу Васильевну в неловкое положение перед другими преподавателями, ехавшими в этом автобусе.

Настроение было прекрасное. Ели и пили с таким удовольствием, будто только что отпостились. В трапезе, кроме наших знакомцев, участвовали и другие студенты с РКН, также решившие провести каникулы по-людски. Об одном из них следует сказать отдельно.

Алексей Васильевич Бобров, или Алекс, как его звали друзья, учился в английской группе на одном курсе с Сержем и Ники и был в высшей степени замечательной личностью. Он отлично знал английский, его эрудиция не знала границ, он был разносторонне талантлив, почитал поэта Вознесенского, декламировал многие его стихи на память и даже в совершенстве овладел его манерой читать свои произведения. "Я помню чудное мгновенье…" он мог выдать в таком ритме и с такими интонациями, что от Пушкина в этом стихотворении не оставалось и следа – один Вознесенский. Пописывал Бобров и сам, но не с детства, как все нормальные поэты. Однажды в начале первого курса ему в руки попалась кассета с рок-оперой "Иисус Христос Суперзвезда", о существовании которой он знал, но ни разу не слушал. Первое же знакомство с этим произведение потрясло его. Своим открытием Алекс поделился с Сержем, и кончилось это тем, что в течение полугода они, кроме "Христа", вообще ничего не слушали. Музыка Уэббера поглотила их без остатка, они в нее влюбились и слушали до одури, Алекс по ходу переводил текст. Неожиданным результатом этого увлечения стал поход в институтскую библиотеку в надежде найти хотя бы какую-то литературу о жизни Христа, так как искать, а потом и иметь при себе Библию Серж и Алекс не решились. И они нашли – "Забавное евангелие" Лео Таксиля. Отбросив идиотские комментарии воинствующего атеиста, они почерпнули из этого чтива все, что их интересовало, и теперь слушали рок-оперу более осмысленно. Но Боброву оказалось мало просто слушать и вникать, и в один прекрасный день (и ночь) он сел и написал свою рок-оперу, которая длилась тридцать две минуты и называлась "Собака Баскервиллей". Сюжет был взят у Конан Дойла, музыка – частью своя, а частью – заимствованная из "Христа". Собака в трактовке Боброва была добрая и обязанности чудовища исполняла по принуждению. Эту роль Алекс доверил Сержу. Представленный на факультетском новогоднем вечере опус имел хотя и не шумный, но все же успех. Это воодушевило новоиспеченного автора, и он сотворил рок-оперы про Иванушку-дурачка, про Адама и Еву, а также мюзикл по мотивам «Красной Шапочки». Кроме того, Алекс имел представление об игре на гитаре и под собственный аккомпанемент, немыслимым образом выворачивая пальцы, исполнял весь репертуар «Битлз» и многое из «Дип Перпл» и «Лед Зеппелин».

Если бы Бобров обладал только этими достоинствами, то представлял бы собой просто замечательную личность, однако он был в высшей степени замечательной личностью, потому что интеллектуальная и творческая одаренность удивительным образом сочеталась в нем с абсолютной неприспособленностью к практической жизни в быту, точнее, во всем, что касалось каких-либо действий руками (исключая навык письма) и ногами. Алекс был патологически неловок. Если требовалось забить гвоздь, то молоток в его руках превращался в орудие разрушения и членовредительства, не говоря уже о работе топором или пилой. Был он чуть выше среднего роста и с виду хиловат, но при попытках выполнить какую-либо работу, например в комнате или кухне, по количеству и качеству разрушений мог сравниться разве что с бешеным слоном. Еще хуже дело обстояло, когда Алекс начинал заниматься спортом: если он играл в футбол или баскетбол, другие игроки шарахались от него, как от летящего на бреющем полете штурмовика, потому что Бобров, при том что не умел обращаться с мячом, травмы своими костями, хотя и неумышленно, наносил весьма болезненные. С таким же успехом он катался на коньках – с той лишь разницей, что увечья причинял в основном себе, так как продвинуться с помощью этого спортивного приспособления более полуметра не мог и падал со всего маху, своими движениями напоминая уроненную на пол крышку от кастрюли. Несмотря на все эти выкрутасы, Алекс не был физически слаб и некоторое время не без успеха даже занимался каратэ. Но самой убийственной чертой его характера было то, что он как будто и не замечал своей неуклюжести и неловкости и каждый раз с воодушевлением брался за новое дело, причиняя ущерб себе и окружающим.

И в этот раз Бобров достал из своей сумки колбасу, повернулся к импровизированному столу и уже взял нож, чтобы порезать ее, но Серж был начеку и отобрал у него инструмент, зная, что в лучшем случае пострадает чемодан, служивший столешницей. Он хорошо помнил, как год назад Алекс большим ножом, похожим на штык, прямо на земле открывал банку сардин в масле. Эта процедура происходила на виду у двух хорошеньких студенток, и неисправимый пижон Алекс решил сделать все по-молодецки. Он положил банку на утрамбованный ногами снег, вогнал в нее нож и прошелся им по окружности сосуда. Затем он элегантно взялся двумя пальцами за края банки и, как ему казалось, поднял ее, однако все ее содержимое в виде бутерброда из двух круглых жестянок с сардинами между ними осталось на снегу. Он прорезал банку насквозь и теперь держал в руке аккуратное жестяное кольцо. Рыбу все-таки съели, а Алекс в душе радовался собственной удали. Словом, колбасу Серж порезал сам, и праздничный завтрак продолжился.

Когда утолили голод, начались песни. Бобров взял свою гитару с корявой надписью "Rock & Roll" и исполнил получасовое попурри из лучших хард-роковых композиций. Кавалькада тем временем миновала всегда солнечный и приветливый Черкесск. Теперь гитару взял Серж, и зазвучали песни о бубликах, бараночках и госпоже удаче, так как состояние молодых студенческих душ требовало именно такой музыки. Наоравшись вволю, включили магнитофон. Первое оживление прошло, и теперь каждый про себя, молча, с наслаждением переживал момент, осмысливая свое теперешнее положение и обдумывая ближайшие перспективы.

За Черкесском, в Красногорке, сделали короткую остановку с целью "девочки направо – мальчики налево" и потом снова продолжили путь. Дальше начались предгорья Кавказа – гряды все более высоких каменистых холмов и долин между ними. Если с вершины такого холма посмотреть вниз, то взгляду открывается целая страна – с реками и мостами, стадами овец на склонах гор и человеческими жилищами. Поэтому даже самые буйные и радостные студенты время от времени замолкали и завороженно созерцали открывавшиеся за окнами автобуса картины. За станицей Зеленчукской начались настоящие горы – высокие, с крутыми склонами, покрытыми лесом. Путешественники уже несколько утомились от первых впечатлений и с нетерпением дожидались конца путешествия. За поселком Курджиново автобусы остановились, и публика в радостном возбуждении стала выгружаться. Далее автобусы не могли ехать, потому что начиналась горная дорога, и последние сорок километров предстояло проделать на вахтенных машинах – трехосных грузовиках с тентами над кузовами, а чаще без них. Студенты и преподаватели расположились у шлагбаума, который отделял верховья реки Большая Лаба, где находился лагерь Дамхурц, от остального мира, такого непривлекательного и скучного, если смотреть на него со склонов Кавказских гор.

Вахтенные машины проходили нерегулярно, никто не знал, сколько их будет, и поэтому в кузов каждой из них набивалось максимально возможное количество пассажиров с вещами. Опытные в этих делах Серж, Ники, Витя Гренкин и Алекс не торопились – знали, что обратного пути нет и они обязательно уедут (а не уедут, так пойдут пешком), а потому отправили с первыми машинами только свой багаж, оставив при себе оперативную сумку и гитару Боброва. Костя сошел еще в Курджиново, пообещав приехать через пару дней.

В то время как основная масса отъезжающих волновалась у шлагбаума, блок №709 в неполном составе и ассоциированный его член Алекс Бобров решили провести летучее комсомольское собрание с холодными закусками и напитками, посвященное почти прибытию к месту назначения. Уединились неподалеку, на берегу Лабы, но место выбрали таким образом, чтобы можно было следить за обстановкой на дороге. Пикник удался на славу и проходил весьма оживленно, приподнятое настроение поддерживала сама природа: вокруг были горы и снег, шумела река и сияло солнце, а впереди – почти две недели приключений. После третьего, несколько формального тоста Айвэн выступил с докладом о необходимости срочно привлечь в компанию красивых девушек, уже присмотренных им по дороге, но Серж ему резонно возразил, что обследован был только один автобус и торопиться пока ни к чему: есть угроза связать себя обязательствами не с самыми симпатичными студентками. Собрание поддержало Сержа и продолжило работу. События за импровизированным столом развивались по нарастающей и продолжение летучки решили отложить, потому что, во-первых, не в меру темпераментный Айвэн снова вернулся к своей идее немедленно установить контакты со всеми понравившимися ему студентками; во-вторых, вся компания серьезно опасалась, что содержимое оперсумки может не дожить до Дамхурца; в-третьих, Алекс начал косеть. Он жил в Кисловодске с мамой и бабушкой, под их бдительным и всевидящим оком, и большую часть года не позволял себе особых вольностей. Вырвавшись из-под домашнего надзора, он вдруг ощущал себя свободным от мещанских предрассудков и начинал усиленно злоупотреблять всем (кроме наркотиков). В этом он очень отличался от Ники и его друзей, которые уже привыкли к самостоятельной жизни и к прелестям свободы относились более сдержанно. К счастью, вакхический период у Алекса не мог продолжаться более суток, в том числе и по физиологическим причинам: его благопристойно воспитанный организм яростно протестовал против варварского нарушения образа жизни. Сейчас же Алекс пребывал в стадии разгона и пил наравне со всеми, хотя для него это было много. Собрание закрыли и перебрались поближе к шлагбауму, расположившись у забора из длинных жердей, который был его продолжением. Бобров снова взялся за гитару и осчастливил студентов, преподавателей и всю округу музыкальными цитатами из произведений самых разных жанров и направлений. Алексу было хорошо, он был как никогда артистичен и пустился бы в пляс, если бы Серж ловким приемом не усадил его на чей-то чемодан.