Был у меня в этой жизни настоящий друг. Его звали Турсун. Если бы он был жив, сегодня, конечно, был бы рядом со мной. От природы добрый, щедрый, сложенный, как палуан*, был он, бедняга, добродушным, миролюбивым джигитом. На мою беду десять лет назад погиб он в автокатастрофе. Кстати, почему это я, вместо того, чтобы найти Турсынжана и поговорить по душам с ним, который час сижу и болтаю, развязав язык, тратя время на всяких проходимцев и мошенников? Сейчас, сейчас, как бы то ни было, я найду его и приведу сюда.
*[Палуан – борец-атлет]
Комекбай, пошатываясь, поднимается, начинает в темноте искать Турсына, шаря вокруг себя. Через некоторое время на другой стороне кровли сарая он находит деревянную кадушку, приносит ее к дастархану. Поставив кадушку на назначенное место, вытащив из кармана брюк платочек, вытирает пыль с боков посудины. Затем нежно обняв ее с неподдельным выражением сочувствия и приязни, продолжает свой длинный монолог.
Комекбай. Турсынжан, я сильно соскучился по тебе. Ты же сам знаешь, что в этом мире больше нет никого, кто, как ты, мог бы понимать меня. Поэтому, я сейчас чувствую себя таким одиноким. А ты там не чувствуешь себя одиноким? Однако ты же добродушный, благородный человек, наверное, собрал там много друзей, похожих на меня, поэтому, возможно, ты не так одинок, как я.
На самом деле я хочу сказать не об этом. Хочу сказать о том, что в этом ауле, кроме Зибаш, не осталось никого, кто мог бы понять меня. Большинство людей считает меня придурком, человеком, у которого поехала крыша. Одна из них моя жена – Рысты. Если твоя собственная жена думает так, что спрашивать с остальных? Вот поэтому сейчас я, как шаман старины, сижу и исповедуюсь, говорю сам с собой. Можно было бы поговорить по душам с Зибаш, но ведь, к сожалению, она же не мужчина. Если попытаешься уединиться с ней для такого разговора, народ начнет сплетничать. К тому же моя баба сидит и ярится, дескать: «Если застану тебя с этой стервой, оборву вам волосы и …». От нее все можно ожидать, в гневе она не знает удержу, ты же кое-что видел, знаешь о ней.
Турсын, возможно, ты спросишь: «Друг мой, что тебя так мучает, отчего, от какой печали тебе так горько?» Скажу, если ты просишь. Меня делает несчастным неприкрытое насилие и грабеж небезызвестного в нашем ауле Ниетали, которого ты сам давно знаешь. Сейчас он не является одним из тех бухгалтеров, что некогда, как конторная крыса, корпели над бумагами в канцелярии совхоза, а нешуточный начальник одного из товариществ. Я не против, пусть будет бастыком, все равно кому-то ведь нужно быть начальником. Однако он превратился в самого настоящего ненасытного проглота. Средь белого дня грабит походя, легко так. Твой труд обращает в ничто, кровь и пот – в прах, все силы вытягивает из тебя, а платит за все жалкие копейки. Ладно, бывает, хочешь удовлетвориться и этим, однако на тиынки семью же ведь не прокормишь. Ты же сам знаешь, у меня дети – один меньше другого. А потом ведь есть чувство элементарной справедливости! Однако окружающие не издают ни звука, все привыкли к рабскому поведению. Все подхватили заразную болезнь, которая называется «басекизм»*. Если Ниетали чихнет, все кругом начинают угодливо бить поклоны, мол, «Будь здоров, господин!..» И больше ничего знать не хотят. Никому нет никакого дела до Бога, Справедливости, Истины. Не знаю, что с ними со всеми случилось, думаю, это все-таки, по-моему, какая-то заразная болезнь.
*[ Басекизм – ироничное от казахского «басеке», то есть начальник.]
Кстати, Турсынжан, говоря только о себе, я забыл спросить тебя: как там – имею в виду в том мире – живется тебе? Хорошо ли чувствуешь себя? Приходят ли райские девы с приятными манерами и речами? Все вы, наверное, гуляете в свое удовольствие в саду Эдема? Там, наверное, предостаточно прозрачных ручьев, всевозможных фруктов и ягод, налитых ароматными соками. Рано или поздно и я отправлюсь туда, прибереги рядом с собой местечко для твоего непутевого друга. Хотя бы там повидаю те прелести жизни, которые не удалось мне встретить здесь.
Турсын, прости меня, желая рассказать обо всем, забыл поведать тебе о самой главной новости. Представляешь, когда ты отбыл туда – в мир иной – через пять или шесть месяцев, словно только этого и дожидался, рухнул Советский Союз. Вместо него возникли пятнадцать независимых государств. Знаю, знаю, сейчас ты не поверил мне, мол: «Комеке, брось так шутить, это же невозможно!» Если бы на твоем месте был я, я тоже не поверил бы.
Где-то там, в Алматы или в Астане, не помню, один крупный писатель сказал: «Япырай*, бывает же такое! Я раньше считал, что скорее рухнут пресветлые горы Алатау, однако этот красный монстр по имени Советский Союз никогда не шелохнется. Оказывается, если есть на то воля Аллаха, то, нет ничего невозможного на этом белом свете». Поэтому я сейчас нисколько не шучу, а рассказываю тебе самую настоящую правду.
*[Япырай – возглас удивления]
Ты, наверное, понимаешь, почему я так подробно излагаю тебе это. Помнишь, в молодые годы, ты мечтал: «Эх, если бы Советский Союз распался, а вместо него возникло бы Казахское государство». Мы тогда над тобой издевались, как над неисправимым фантазером. Вот Бог осуществил твою мечту, она сбылась. Хочешь, сейчас я расскажу тебе о своей мечте. Правда, моя мечта рядом с твоей выглядит скромной. Это пожелание о том, чтобы, подобно прежнему Советскому Союзу, Ниетали с треском скатился с должности директора ТОО «Акбулак». Не удивляйся, сейчас в этом мире у меня нет никакой другой заветной мечты.
Турсеке, ты же хорошо знал Александра и Константина Эрлихов, живших в нашем ауле. В 1993 году они вернулись на свою историческую родину – Германию. В прошлом году они всей семьей приезжали к нам на отдых. Мы все приглашали их в гости. Кое о чем поговорили (гапляштик). Похоже, положение у них прекрасное. Саша – механик на одном заводе, Костя работает шеф-поваром в одном из больших ресторанов Мюнхена. В месяц они получают от 2 до 3 тысяч евро. Живут припеваючи, как говорится, пей, ешь – не хочу. Каждое лето в отпуск всей семьей едут в круиз. Не говоря о Европе и Азии, побывали в Африке и Америке, даже успели съездить к папуасам, если не забыл, кажется, их земля называется Новая Гвинея. А я мыкаюсь здесь, не в силах заработать ни на еду, ни на одежду. Поэтому, когда я ссорюсь с аульчанами, любителями покорности, мне тоже хочется переехать в Германию. Однако зачем им никудышный тракторист-казах, провонявший соляркой, к тому же не знающий их языка?
Дорогой друг, возможно, ты не согласишься с этой моей мыслью. Ты, наверное, скажешь: «Чем быть султаном на чужбине, лучше быть стелькой в ботинке в своей стране, Комеке. Откажись от такого вредного мнения». Потому что, когда мы учились в школе, ты был патриотом среди нас. Однако, скажи сам, до каких пор быть мне стелькой под ногами такой сволочи, как Ниетали, ведь я тоже из рода человеческого.
Ладно, доколь мне досаждать тебе, на этом я остановлюсь. Желая излить тебе душу, вроде бы заболтался изрядно, хватив через край. Ух, тем не менее, выплеснул из себя горе и печаль, и, словно груз свалился с плеч, теперь чувствую себя гораздо лучше. Пока, друг мой, прощай. Кстати, не забудь приберечь мне место рядом с собой. До встречи друг мой!..
Комекбай, попрощавшись с кадушкой, переходит на тор дастархана и садится на колени. Потом взяв в руки двухсотграммовый граненый стакан, и, слегка запрокинувшись, принимается с бульканьем глотать прозрачную жидкость. Выпив содержимое стакана, взяв с дастархана курт, положив в рот, встает и окидывает окрестности взглядом. На черном бархате неба показываются мигающие звезды и луна.
Комекбай. Пай-пай, посмотри-ка, как плавно выплывает с этой стороны луна. Ассаламалейкум, полная, пресветлая луна!.. Здорова ли ты прекрасная, моя ненаглядная!.. Смотри-ка, какая стеснительная, ну, прямо, как сладкая-пресладкая, невинная молодуха!..
В это время слышится громкий голос Рысты, карабкающейся вверх по лестнице на кровлю сарая, ее голос, гремя и раскатываясь, разрывает вечернюю тишину. Комекбай, напуганный внезапным звуком, вздрагивает и, пригнувшись, оглядывается в сторону голоса.
Рысты. Эй, если закончил здороваться с луной, спускайся вниз. Тебя ищет полиция. О, боже, да так, в один прекрасный день он станет маразматиком. Уж, не поехала ли у него крыша? Скорее, слезай вниз! Быстро!..
Комекбай. (испуганно). Какая полиция?
Рысты. Участковый полицейский этого аула. Старший сын нашего зятя Сары.
Комекбай. А ему какое дело до меня?
Рысты. Ниетали написал на тебя заявление, дескать, обматерил меня на чем свет стоит, прошелся по адресу и отца и матери. И этот парень намерен отвести тебя в свой кабинет и провести следствие. Хватит, спускайся скорее!
Изрядно выпивший, разгоряченный Комекбай с трудом спускается вниз по лестнице. И там во дворе с испугом, удивленно уставляется на свою жену, Рысты, и стоявшего рядом полицейского инспектора, словно увидел каких-то инопланетян.
Комекбай. (Заплетающимся языком). Ну…
Участковый. Сейчас пройдете со мной в отделение. На вас поступило заявление.
Комекбай. Заявление?!. Какое заявление?
Участковый. Вы грубо оскорбили гражданина Ниетали Сыздыкова, угрожали ему. Это правда?
Комекбай. Да, правда: я обматерил гражданина Сыздыкова, ну и что такого? Или он святой, что нельзя его материть? Значит, он со своими делишками достоин этого.
Участковый. Идемте в отделение, напишите объяснительную. Все остальные проблемы выяснятся там.
Комекбай. Я никуда не пойду, и ничего объяснять не буду. Да, вообще, кто ты такой, чтобы командовать надо мной?
Участковый. Ну, тогда я вынужден буду применить силу, чтобы отвести вас.
Участковый полицейский хватает Комекбая за локоть и тянет в сторону калитки.
Комекбай. Эй, ты что творишь, а? Сейчас я тебе покажу, что такое дедовщина. Сопляк!..
Рысты. Эй, закрой рот! Хуля представителя закона, угодишь под суд, бедняга!.. Укороти свой длинный язык!..
Комекбай (оборачиваясь назад). Кто представитель закона? Этот что ли? Ну, тогда мы вообще приехали!..
Рысты. Иди, иди! Говорят тебе: пиши объяснительную – пиши. Скажи, что разгорячился, не заметил, как вылетело. Попроси прощения у этого Ниетали. С тебя не убудет!....
Комекбай. Просить прощения?… У Ниетали?! Лучше подохну, чем просить прощения! Смотри-ка, еще я должен просить прощения!..
Через некоторое время Комекбай и участковый, толкая друг друга, выходят на улицу. Во дворе опять воцаряется тишина. Провожающая мрачным взглядом мужа и полицейского, Рысты молчалива.
Сцена №5
Кабинет полицейского инспектора. В большой скромно обставленной комнате находятся письменный стол, два или три стула, шкаф для одежды, в углу огромный стальной сейф, старый дешевый диван. Участковый и Комекбай сидят за письменным столом друг против друга.
Участковый. (Пододвигая ручку и лист бумаги). Ну, говорите, слушаю вас.
Комекбай. О чем говорить?
Участковый. Вы, действительно, обматерили Ниетали Сыздыкова?
Комекбай. Да-да! Я же сказал тебе об этом.
Участковый. Тогда я опишу ваше деяние по отношению к Ниетали Сыздыкову на бумаге. Затем вы, подтвердив то, что будет написано, распишетесь в протоколе.
Комекбай. А если не распишусь?
Участковый. Распишетесь, распишитесь!..
Так… Объяснительная. Я, Комекбай Куанулы Жанбырбаев, житель села Кайракты, 25 августа 1969 г. года рождения, 1 октября 2012 года, не стесняясь в выражениях, обматерил отца государственного работника Ниетали Копболсынова, директора товарищества с ограниченной ответственностью.
Комекбай. А-а, выходит, по-твоему, этот подлец Ниетали – государственный работник? А тогда мы кем являемся? Отбросами на мусорной куче, что ли? Выходит, по вашему, коррупционеры – государственные люди, а такие кроткие бедняги, как мы, честным трудом зарабатывающие хлеб насущный, – бесправные существа?! Не так ли?!
Участковый. Не перебивайте! Когда я, представитель правоохранительного органа, занят делом, вы не должны оказывать сопротивление. Так… потом вы пошли в сельский продуктовый магазин, купили бутылку водки, затем начали искать компаньона для распития, то есть – собутыльника для себя.
Комекбай. (Вскочив с места) Эй, откуда ты все знаешь?
Участковый. (Повысив голос). Сядьте!.. Сейчас вы находитесь не у себя дома, а в помещении государственного учреждения по охране закона. Так, где мы остановились? Да, начал искать для себя собутыльника. Однако, односельчане, Ермек Шынырбаев, Алайдар Жетесов, отказались быть моими собутыльниками. Потом…
Комекбай. А-а, понял, понял! Он целый день следил за мной. Вот оно что! Ниетали, сволочь, видать, заставил его наблюдать.
Участковый. Прошу вас не перебивать меня. К тому же вы, находясь в помещении государственного учреждения, где запрещено материться, продолжаете хулить Ниетали Сыздыкова русскими словами. И это сейчас запишем в обвинительный протокол, дескать, ругал и русскими и казахскими матерщинами Ниетали Сыздыкова.