Если это женщина, скорее всего, бывшая любовница Расплатова или актриса, рассчитывающая получить Викину роль. Если мужчина, возможно, хочет опорочить Расплатова или надеется, что я освобожу для него Вику. В любом случае, это может быть фотомонтаж. Увидев во дворе Валеру, махнул ему рукой.
– Твоя работа? – спросил я, показав фотографии, когда он зашел.
– В морду хочешь? – спросил он обиженно.
– Ладно, проехали, – я сдал назад.
– Можешь сказать, монтаж это или нет?
– На первый взгляд, нет, – ответил он, возвращая фотографии, – если хочешь, сдам на анализ в лабораторию – через пару дней получишь точный ответ.
Я отдал ему второй снимок и пошел за водкой. Другого способа снять стресс не знал. Но, вернувшись с ней, и отвинтив пробку, остановился. А вдруг это подделка? А я нажрусь, как свинья и устрою скандал. Так не пойдет. Но что делать, если это окажется подлинник? Я вздохнул. Тогда не станет больше двух человек, составлявших когда-то единое целое, а останусь один я, лишенный опоры и смысла жизни.
Важно, как поведет себя Вика. Если будет скрывать – однозначно разведусь, если признается сама, тоже разведусь, но могут быть варианты. В семь вечера пришла Вика и сразу попыталась поцеловать, но я увернулся, сделав вид, что уронил мобильник.
– Как дела в театре? – спросил я.
– Как всегда. А почему ты спрашиваешь? – вскинулась тревожно.
– Да так просто.
Вечером, сославшись на срочную работу, сказал, что ночью буду работать в кабинете, и там же на диване лягу спать. Я иногда так делал, когда запаздывал с выполнением контракта.
Два дня я не находил себе места, ожидая ответа от Валеры. Наконец, дождавшись, увидел его лицо и сразу понял: случилось то, чего боялся и неосознанно ожидал.
– Это не монтаж, – сказал он, доставая заключение.
Его слова стали приговором для меня и нашей семьи. Достав запасенную бутылку, выпил до дна, и, в чем был, рухнул на диван. Следующие две недели я продолжал спать на диване, а вечерами, встречаясь с ней, старался держаться от нее подальше: даже на расстоянии вытянутой руки я ощущал грязь, которую теперь она несла в себе. Несколько раз она пыталась приласкаться, но я отворачивался и молча уходил в кабинет.
Все это время я надеялся, что она расскажет сама, как это случилось, и хотя бы извинится. Но она молчала. К концу второй недели, видимо, почувствовав, что между нами выросла стена, она попыталась начать разговор:
– Леша, мне нужно сказать тебе что-то очень важное, только, пожалуйста, дослушай до конца.
– Хорошо, я слушаю.
Но в это время зазвонил ее мобильник, и она ответила:
– Сейчас же выезжаю.
Через два часа позвонили из театра и попросили срочно приехать: с Викторией плохо. Я вскочил в машину, и через час вбежал в фойе, где меня перехватил худрук:
– Ее уже увезли в больницу. Вот адрес.
– Что с ней?
– Какая-то сволочь вывесила у входа огромную фотографию, на которой она, скажем так, неаккуратна с одеждой. Разгорелся скандал. Ей стало плохо, и вызвали скорую.
Еще через час я был в ее палате. Вика бледная, с осунувшимся лицом, лежала под капельницей и смотрела на меня.
– Ты знал? – спросила еле слышно.
Я кивнул.
– И молчал?
Я отвернулся.
– Сегодня утром я хотела тебе все объяснить, но не успела.
– Лучше поздно, чем никогда.
Она хотела привстать, но я махнул рукой:
– Лежи, тебе нельзя волноваться. Потом объяснишь.
Она упала на подушку и закрыла глаза. Я вышел в коридор и, найдя лечащего врача, спросил:
– Что с ней?
– Нервный стресс. Резко поднялось давление. Подлечим – через пару дней будет, как новенькая.
Через два дня с утра позвонили из больницы:
– Вашу жену выписываем. После обеда можете забрать.
Я ждал ее у выхода из отделения. Увидев меня, она застыла, глядя в глаза. В лице – надежда и ожидание. Я молча повернулся и пошел к машине. А на что она рассчитывала? Что буду встречать с цветами? Так встречает роженицу счастливый отец, а не обманутый муж. Обернувшись, я увидел, что она идет за мной, как побитая собака, в ее лице уже нет надежды, только безнадежность и отчаяние.
Дома усадил ее за стол и посмотрел в глаза:
– Рассказывай.
– Это случилось месяц назад, – начала она, тяжело вздохнув, – когда нам с Андреем дали новую роль. Если помнишь, по сценарию я встречала его после долгой разлуки. У нас не получалась любовная сцена: она была слишком откровенна для меня. После пятой попытки режиссер разозлился и прогнал со словами:
– Идите в актерскую комнату и тренируйтесь – я не могу смотреть на вашу халтуру.
Андрей прикрыл дверь, чтобы никто не мешал, и мы еще несколько раз попытались сыграть этот эпизод, но ничего не получалось: я была зажата, и сама чувствовала, что играю плохо. Тогда Андрей сказал:
– Представь, что здесь не я, а твой муж.
– После его слов я стала играть, представляя тебя на его месте – и у нас стало получаться. Ты, ведь, был в командировке, я безумно скучала по тебе, и, обнимая Андрея, стала воображать, что, встречаю и обнимаю тебя. С каждой новой пробой воображение и реальность в моем сознании становились все ближе, и через несколько проб я потеряла их границы – сама не заметила, как, назвав твоим именем, впустила Андрея в себя. Но, поверь мне, в моем сознании был ты, а не он.
– Что ж, поздравляю с удачной пробой – сцена удалась. Теперь этот метод можешь взять на вооружение.
– Алексей! – вскрикнула Вика и сразу сникла.
– Почему сразу не призналась?
– Боялась потерять тебя. – И, помолчав:
– Я понимаю, что натворила, и знаю, что ты можешь выкинуть меня из своей жизни. Но, если сделаешь это, я умру. Умоляю, не убивай меня.
Я не верил ей. Актрисе с ее талантом легко сыграть что угодно – лишь бы разжалобить. Наконец, какое мне дело, что она думала, насаживаясь на актеришку второсортного театра? Предательство есть предательство, как его ни приукрашивай. Вспомнив слова Омара Хайяма, процитировал:
– Я видел женщину, которая изменяла тысячу раз, я видел женщину, которая не изменяла совсем, но я не видел женщины, изменившей один раз.
Вика окаменела и долго смотрела на меня. Наконец, съежившись, произнесла:
– Я не прошу простить за измену. Поняла, что не простишь. Я прошу простить за боль, которую тебе принесла.
– Бог простит, – ответил я отвернувшись.
На следующий день Вика пришла раздавленная новым несчастьем: Директор предложил написать заявление об уходе из труппы по собственному желанию. И порекомендовал в московские театры за работой не обращаться: скандал вышел за внутренний круг. Выслушав, я сказал:
– Заниматься разводом сейчас у меня нет времени. Можешь жить здесь. Поскольку тебя по профессии никуда не возьмут, а другой специальности у тебя нет, пока буду обеспечивать твою жизнь. Вот карта, она будет автоматически пополняться каждый месяц. Никому не рассказывай о том, что случилось. Для соседей мы – семья, но ко мне не лезь.
Всю следующую неделю она проплакала у себя в комнате. Несколько раз я подходил к ее двери, собираясь зайти, но, вспомнив ее вид на фотографии, разворачивался обратно.
В воскресенье вечером она вошла ко мне в лучшем своем платье и, включив песню Лорен Кристи «Цвет ночи», попросила потанцевать с ней в последний раз. Обняв и прижавшись всем телом, словно стараясь удержать, она танцевала и, запрокинув голову, смотрела в лицо. Слезы катились по щекам, но, не замечая их, она улыбалась. Песня закончилась. Вика оттолкнула меня и быстро ушла к себе.
Ночью я не спал – все ворочался и думал. Я понимал, что теряю ее, и неизвестно, смогу ли когда-нибудь полюбить другую женщину так же сильно, как люблю ее. «Может, простить ее?», всю ночь спрашивал я себя, и не находил ответа. Промучившись почти до рассвета, я решил подумать над этим после командировки.
В понедельник утром я улетел в Челябинск, а вернувшись, нашел на столе записку: «Прости, если сможешь. Потеряв тебя, я погубила свое счастье, но ты обязательно найдешь свое. Будь счастлив за нас двоих, родной мой. Прощай. Твоя Вика». Ну, вот, с облегчением подумал я, вопрос решился сам собой. С тех пор я ее не видел.
Въехали в Кабул, и я вернул внимание к дороге. Талибы уже заняли город и по-хозяйски распоряжались, выбрасывая из домов бывших сотрудников правительственных учреждений. Некоторых оттаскивали и сажали в подъехавший автобус. На углу пуштун избивал палкой девушку с открытым лицом, злобно вещая что-то на своем языке. Женщин на улице не было совсем, только одна, покрытая буркой с головы до пят, быстро семенила куда-то, стараясь не попадаться никому на глаза. Талибы запретили им выходить на улицу без сопровождения мужчин, но не у всех были мужья или братья. Как им выживать, никого не интересовало.