9
***
Отит, да? Тахти улыбнулся. Пока Вилле изучал его уши через конусы, пока просил зачем-то сказать «а», пока он выписывал рецепт на капли и пастилки, пока оформлял направление к лору. Тахти улыбался.
– Ходил без шапки? Признавайся.
Тахти покачал головой.
– Иногда.
– Ну вот тебе и твое «иногда». Держи.
Вилле протянул ему бумажки – больничный лист, рецепт, направление.
– Спасибо.
– Печать не забудь поставить.
– Точно.
В дорме Тахти сварил кофе и налил в него кучу сгущенки. Он не смог найти ни одной причины, по которой ему нельзя было бы кофе. Еще он разрезал пополам круассан и намаслил оба среза.
Он уже представлял, какой разнос его ожидал. Он отказался от официального больничного, но формально – он был на больничном. Он словил отит. Шутки в сторону.
Сначала пришел Рильке, а когда приходил Рильке, в их комнату стекались все кому не лень. В итоге Тахти весь вечер распекали все кому не лень.
– Береги уши!
– Лечись, чудо!
– Как так можно вообще?
– Хорошо хоть, к врачу сходил…
– Что ты себе думал?
Тахти пытался поддерживать виноватый вид, но в итоге всю дорогу улыбался. Они так нервничали, они давали ему советы и поддержку. С ними он чувствовал, что что-то значит.
– Спасибо, что вам не все равно.
После секундного ступора они продолжили его распекать. Теперь на тему того, что им не может быть все равно. Тахти улыбался, а вообще-то теперь чуть не плакал. Оказывается, так бывает, что ты кому-то нужен. Просто так, вот такой, неказистый, несовершенный, с трещинами и сколами, а почему-то нужен.
Про колено, правда, он упорно молчал. Отит – это отит. А колено- это уже совсем другая история. Отит пройдет. Это не то же самое.
Позже, когда тусовка постепенно разошлась, он поплелся в ванную. В ванной он закапал в уши капли, наугад, не очень понятно, сколько, ему не было видно. Было больно, но недолго, и он заложил уши ватой, заклеил поверх пластырем. В ушах немного жгло, потом жжение прошло. Звуки стали приглушенные, как при закрытом окне.
Он пил таблетки, но ему все еще было холодно, он чувствовал небольшую температуру, поэтому подвинул поближе обогреватель, завернулся в плед и нырнул в книгу. Гюстав Флобер, ее Сати притащил с барахолки. Старый переплет, тканевый, все еще хорошо сохранился. Раньше умели делать качественные вещи, не то что сейчас. Буквы ускользали от него. Ускользал какой-то тонкий слой содержания. Тахти был согласен на эту уступку. Чтобы не бередить мыслями только что зарубцевавшиеся нервы, он предпочитал читать.
Когда он на следующий день приполз в институт, оказалось, что половина информации проходит мимо него. Он не мог ни на чем сосредоточиться и врезался в мебель. Он не отзывался, когда к нему обращались. Он не вникал в смысл услышанного. Звук стал плоский, часть частот пропала. Пробивались сухие, резковатые, приглушенные звуки. Плоские, сливающиеся в единую какофонию звуки. Совсем не такие, как должны быть.
Стоит ли удивляться, что в кафе он тоже пополз? С сумкой, полной таблеток и фотоаппаратуры, он вскарабкался на второй этаж, и ощущение было такое, будто он совершил восхождение на Эверест.
Он устроился в кресле напротив телевизора. Вообще-то ему было до лампочки, что там показывали. Картинки мелькали, он нашел канал, в котором что-то рассказывали про текущие выставки. В его ушах была натыкана вата, заклеенная пластырем. Много с ней услышишь.
К нему подошел Серый. Он коснулся плеча Тахти, и Тахти вздрогнул. Зачем же было подкрадываться? Серый смотрел на него с озадаченным видом.
* Что случилось?
* В смысле?
* Уши.
* Простыл, – Тахти пожал плечами, фигня, мол. – Отит.
* Отит?
* Да, врач сказал, отит.
Серый взял в руки капли. Тахти капал их в уши каждые три с половиной часа, и они так и стояли на столе, чтобы он про них не забыл. Серый посмотрел на этикетку и вернул капли на место.
* Как ты?
* Более-менее.
* Лечись, хорошо? Уши болят – опасно.
* Спасибо. Стараюсь.
Уши были заложены. Из-за ваты, воспаления и капель Тахти слышал телевизор как через воду. Звуки казались приглушенными и плоскими. Он сделал громче. Серый посмотрел куда-то в сторону барной стойки, потом потянул Тахти за рукав.
* Очень громко, – сказал Серый.
Тахти сделал тише, а сам смотрел на Серого.
И когда он успел стать моим переводчиком?
Он переборщил и выключил звук совсем, и по экрану поползли субтитры. Как гусеницы. Как мелкие назойливые букашки.
Когда его опять потрясли за плечо, он аж подпрыгнул. Да чего они все подкрадываются?
Рядом с ним стоял Сати и что-то говорил.
– Чего? – переспросил Тахти.
– Я говорю, не хотел напугать. Все нормально?
– Нормаль…
– Погоди, а с ушами что?
Тахти махнул рукой.
– Пройдет.
– Что случилось?
– Простудился. Прости, я не очень хорошо слышу.
Сати стал белым и нервным. Тахти его таким еще никогда не видел. Он взял в руки капли и тоже посмотрел на этикетку и тоже вернул на место.
* Болят уши? – Сати перешел на язык жестов.
* Немного. Нормально.
* Это не шутки, блин.
Серый вернулся в зал, подошел к Сати поздороваться.
* Ругаешь? – он улыбнулся своей клыкастой щербатой улыбкой.
* Да, блин!
* Так, вы пока возмущаетесь, я пойду в уши закапаю. Может, чего слышать начну.
Сати посмотрел на него без улыбки, Серый все еще улыбался. Капать в уши Тахти мог бы попросить Киану. Он был медиком, уж с такой фигней он бы справился. Но он предупредил, что на этой неделе его не будет. Он до ночи торчал на медицинских семинарах. Сати сгреб в руках капли.
* Самому неудобно. Давай, я.
* Сати?
* Где вата?
Тахти протянул ему коробочку с ватой и пластыри. Серый оперся руками о спинку стула и только следил за ними одними глазами. Жесткая тень лежала поперек его лица. Сати вымыл руки и катал между пальцами комочек ваты.
* Ложись на бок.
* Где я тебе тут лягу?
* На стол на руки, давай.
Тахти положил руки на стол и опустил на них голову. Сати не спросил, сколько капать. Он вытащил старую вату, и следом Тахти почувствовал холод и жжение. Сати заложил ватой его ухо и заклеил пластырем.
* Давай второе.
Тахти подчинился. Сати казался незнакомым, властным, опытным. Это был совершенно другой Сати, кто-то, кого Тахти не знал. Сати заложил ватой второе ухо, Тахти выпрямился.
* Ты прям как врач все делаешь. Кто тебя научил?
Сати протянул ему коробочку с ватой и капли.
* Пришлось.
Он ушел еще раз помыть руки, и Тахти смотрел ему в спину. Сутулые плечи навсегда испорченной осанки, черный свитер крупной вязки, ловкие руки. А чего, собственно, Тахти о нем знал? Чего он, по сути, знал о каждом из них?
///
Серый курил, сидя на подоконнике. Он свесил ноги в окно – Оску больше всего бесило, когда они так делали. Они все равно так делали, хотя он каждый раз их ругал. Они тогда не понимали, почему Оску так бесится. Через год они поймут. Через год из-за их беспечности одного из них не будет в живых.
Ветер трепал волосы Серого. На нем был его белый свитер – тот, который Рильке кинул ему вчера. Темно-серый отправили в стирку, в надежде, что его еще можно спасти. Серый любил этот свитер. Эйл обещал связать ему новый, если этот испортится. Белый, собственно, тоже вязал он. Сказал, что к его светлым волосам и светлым джинсам будет классно носить светлый свитер.
Он тогда не знал, что на светлом фоне плохо видно руки, и что Серому сложно из-за этого. Эйл не расстроился и не обиделся, и связал ему темно-серый. Из него Серый не вылезал. До сегодняшнего утра.
– Пойдешь завтракать? – спросил Сати.
Серый не ответил. Сати подошел к нему и покачал ладонью так, чтобы Серый его увидел – и не испугался. Подходить к нему со спины, когда он вот так сидел на подоконнике без аппаратов, было стремно. Он всегда пугался, когда кто-то подходил к нему со спины. Серый обернулся.
– Пойдешь завтракать? – повторил Сати.
Серый указал пальцем на ухо.
* Не слышу.
* Завтрак. Идешь?
* Уже пора? Пойдем, да.
На лице за ночь проявились кровоподтеки, и Сати был уверен, что Оску устроит им допрос. По Серому было видно, что он еле живой. Что он опять влез в драку. Серый слез с подоконника и затушил сигарету в ракушке. Сати пошел к двери, но Серый потянул его за рукав.
* Постой.
Он вытащил из-под кокона одеял его толстовку – ту, что Ниссе принес ему вчера. Толстовку Сати.
* Спасибо. Возвращаю.
* Да без проблем.
Сати стащил акриловый свитер и нырнул в толстовку. Объемный кокон из темной ткани. На фоне темного Серому будет хорошо видно руки. Раз уж он сегодня предпочитал жесты словам.
Рильке в столовой не было. Сати следил за Серым, но он ходил среди столов как ни в чем не бывало. Черепашьим шагом, прихрамывая, но совершенно спокойно. Не осматривался, не дергался. Взял поднос и пошел к раздаче, ткнул пальцем во все, что ему понравилось. Так он делал каждый раз, когда его задалбывало прислушиваться в аппаратах. Он переставал говорить и тупо тыкал пальцем во все, что ему было нужно. А потом прикладывал ладонь к сердцу и улыбался. Получалось безмолвное «спасибо», которое все понимали. За эту улыбку ему прощали всё.
Все, кроме Оску. Оску выловил его на подходе к их столу. Сати пошел к ним, чтобы если что вытащить Серого. Он видел, как Оску заговорил сначала в голос, и когда Серый покачал головой, перешел на жесты.
* Что случилось? – спросил Оску.
Серый покачал головой. У него были заняты руки, и ему пришлось поставить поднос на стол группы с четвертого. Они никогда не ставили свои подносы на стол группы с четвертого.
* Ничего, – сказал он.
* Откуда синяки?
* Упал.
* Откуда ты упал? – уточнил воспитатель. Брови у него сползлись на переносице.
* Ночью упал с кровати,– пояснил Серый.
* Ты думаешь, я в это поверю?
* Да.
* У вас там нет кроватей.
* Ну и что?
* Послушай, я хочу знать, если…
– Доброе утро, – сказал Сати как можно громче.
Оску посмотрел на него, Серый проследил его взгляд.
– Доброе утро, Сати, – он кивнул в сторону Серого. – Что у вас опять происходит?
– В смысле?
– С кем Юдзуру подрался?
– А, ни с кем. Серый ночью упал с кровати, – Сати дублировал для Серого свои слова на язык жестов.
– С какой еще кровати?
– Оску, пожалуйста. Все в порядке. Если будет что-то нужно, мы вам сами скажем. Все нормально, правда.
Оску вздохнул.
– Можно, мы пойдем кушать? – попросил Сати. – Я лично умираю с голоду.
– Я надеюсь, что это правда.
– Конечно. Я уже привык завтракать в семь. Или это вы про кровать?
– Про какую кровать, Сати. Про то, что вы действительно скажете, если что-то понадобится.
– Конечно, – сказал Сати, и потянул Серого за собой. – Приятного вам аппетита.
Они пошли к своему столу.
– Сати, а где Рильке? – крикнул ему в спину Оску.
– Не знаю, я за ним не слежу, – Сати пожал плечами.
Это была правда. Он за ним не следил. А лучше бы следил. Может, тогда бы ничего не произошло. Может, тогда можно было бы не допустить трагедии. Сати верил, что делает достаточно. И все равно не смог ничего сберечь. Но в тот день он еще не знал, чем все обернется.
Уже ночью Сати пошел в душевую. На толстовке остались пятна крови Серого, и он решил кинуть ее в стирку. Чтобы в следующий раз дать ему ее чистую, если понадобится. Он засунул руки в карман и нащупал там два предмета ассиметричной формы. Сати вышел на свет, чтобы рассмотреть их. Два маленьких наутилуса, завинченных зеркально в разные стороны. Слуховые аппараты Серого.
Должно быть, вчера он сунул их в карман – и забыл о них. Это их вернул ему Киану за столом? Сати повернул их к свету на раскрытой ладони. И тоже вздрогнул.
Они были сломаны, оба. Растрескавшийся пластик, тонкие усики оборванных проводков, поломанные микросхемы. Теперь было понятно, почему Серый ничего не слышал, почему весь день разговаривал на языке жестов.
Когда Сати вернулся в спальню, Серый лежал на своем матрасе, в коконе одеял. Сати не стал его будить. Он устроился в своем гнезде и попытался заснуть. Сломанные аппараты не давали покоя. Должно быть, они упали, когда Серый дрался с Рильке. Должно быть, тогда они сломались. И Серый никому ничего не сказал.
Как оказалось, Серый не спал. Сати слышал, как он ворочался с боку на бок, пытаясь найти место. В итоге он встал, сильно хромая, прошел к столу. Пошарил в темноте и ушел в коридор. Сати пытался какое-то время заснуть. Но когда понял, что все равно только зря тратит время, тоже встал, сгреб в охапку одеяло и вышел в коридор.
Серый обнаружился на ступеньках лестницы. Он сидел, сгорбившись и прикрыв глаза. Рядом с ним стояла бутылка с мутной бурдой, которую они пили вечером накануне. Сигарета в его руке почти стлела, невыкуренная, и столбик пепла накренился, вот-вот упадет на ступеньки. Серый выглядел безразличным и погруженным в свои мысли. На скуле расползся кровоподтек, разбитая губа опухла, бинты на руках потрепались. Сати легонько коснулся его плеча. Он дернулся, и пепел от сигареты упал к его ногам. В первый момент в его глаза были злыми, но он узнал Сати и успокоился. Убрал бутылку, чтобы Сати мог сесть с ним рядом. Затушил сигарету о ступеньку. Спрятал руки в рукавах свитера. Разговаривать он не собирался.
Сати сел рядом, накинул им на спины одеяло. Серый нахохлился, как замерзший снегирь. Сати протянул ему слуховые аппараты на раскрытой ладони. Серый в первый момент смотрел нервно, почти испуганно, потом сгреб их разбитыми пальцами и сунул в карман джинсов.
* Почему ты не сказал? – спросил Сати.
Серый помолчал, сдвинул бычок носком угг в угол лестницы.
* О чем?
* Они сломаны.
* Наплевать.
* Скажи Оску, он закажет тебе новые.
* Все равно их сломают.
* Почему?
Серый посмотрел на него почерневшими глазами.
* Какие это уже по счету?
* Но в них ты слышишь.
* Ни черта я не слышу! – впервые Сати видел у Серого такие грубые и резкие жесты. Серый кричал, глаза его потемнели от гнева. – Я никогда не слышал. В аппаратах, без аппаратов. Я не слышу!
Сати вздрогнул, как от пощечины.
* Это все Рильке. Он наговорил тебе кучу гадостей.
Серый фыркнул.
* Да нет. Он прав. Он сказал как есть. Я глухой, я инвалид, и все под меня должны подстраиваться. Не хочу. Надоело.
* Рильке просто ревнует.
* Я устал, – сказал Серый.
Серый отвернулся, спрятал ладони в рукава. Разговор закончен. Сати протянул Серому открытую пачку. Серый вытянул сигарету дрожащими пальцами. Под ногтями до сих пор чернели кровавые полумесяцы.
* Не сдавайся, – сказал Сати. – Даже когда совсем плохо. Особенно когда совсем плохо. Не сдавайся.
Серый не ответил. Он уткнулся лбом в его плечо, и остался так сидеть. Неприкуренная сигарета, дрожащие плечи. Сати только сейчас понял, что Серый плачет.
***
Серый напоминал Тахти сходить к лору до тех пор, пока Тахти не сдался и не записался на прием. И тогда Серый увязался за ним.
Сохви Халла. Врач- оториноларинголог. Тахти толкнул дверь, зашел в кабинет. Серый просочился следом.
– Юдзуру? – врач вскинула брови.
Она улыбнулась. Помахала ему рукой, и он кивнул. Она удивилась – Тахти только не понял, чему.
Она осмотрела уши Тахти. Проверила остроту его слуха парой тестов. Серый все это время теребил в руках подол своего свитера. Он успокоился, только когда заглянул через ее плечо в его медкарту, а она довольно ловко вывела жестом «окей».
* Ты что-то решил? – спросила она Серого на прекрасном языке жестов.
Серый посмотрел на Тахти, его взгляд был испуганным. Он покачал головой. Она показала на запястье: часы. Серый отвернулся и кивнул белой ширме.
Они вышли. Серый был бледный и отстраненный. Пока они шли по коридорам, он не сказал ни слова. Тахти шел с ним рядом и гадал, что мог значить тот вопрос. Что должен был решить Серый, и с чем ему не стоило затягивать?
///
В общей гостиной работал телевизор. Экран мерцал оттенками серого. Старый динамик искажал звук, добавляя голосам хрипотцу. Плафон торшера в тканевом абажуре отбрасывал длинные невнятные тени. Некогда оранжевый, он выцвел со временем, а нитки бахромы по периметру распустились и обтрепались.
Киану сидел на полу в размазанном кругу желтого света с книжкой на коленях.
У окна стоял неподъемный письменный стол из ДСП. Лакированная столешница растрескалась, ящики, встроенные в подстолье, не закрывались. Стол был такого же цвета как абажур: линялый желто-оранжевый. Настольная лампа в корпусе из серого пластика крепилась на струбцине к краю стола. Ввинченная в плафон стоваттная лампа накаливания давала пучок яркого, некалиброванного света. Разномастные стулья и табуретки вокруг стола теснились, толкались и наползали друг на друга. Люди вокруг стола играли в переводного.
Киану зажмурился. В кармане форменных брюк бряцали три гладких камешка с побережья. В голове от бесконечного шума пульсировал болезненный ритм. Книга сползла с колен и с неслышным стуком упала на пол. За столом игра превращалась в потасовку. Слов он не разобрал. Что-то тяжелое упало на пол и разбилось. Киану открыл глаза. По паркету расползалась прозрачная лужа. Вокруг стола валялись осколки стеклянной бутылки, пузырьки лака для ногтей и игральные карты.
Киану подобрал с пола книгу, спасая ее от воды. Зачем он вообще пришел в общую гостиную? Никто из его группы здесь никогда не бывал. Но напрашиваться на внимание в спальне на чердаке, где все смотрят на него, пододвигают к нему ракушку-пепельницу и суют открытые пачки сигарет и мутные стаканы самопальной бурды – от этого ему было еще тяжелее. Он решил ни с кем не сближаться. Никто не должен страдать из-за него, он уже причинил людям достаточно проблем. От всего этого внимания он не знал, где спрятаться. И прятался чаще всего в общей гостиной. Или –
Он отлистал назад несколько страниц и не смог вспомнить, где остановился. В голове кружились только бессмысленные фразы телегероев и бессвязные замечания картежников. Все это время он просто водил глазами по буквам. Он отлистал до того места, где закончил читать в прошлый раз, заложил разворот полоской пластырей. Книгу он засунул на верхнюю полку платяного шкафа и прокрался к выходу в притирку к стене, слившись с тенями.
В коридоре гул голосов казался еще громче, чем в комнате. Паркетный пол скрипел под каждым шагом. Рассохшиеся доски с облетевшим лаком затерлись и покрылись трещинами. Яркий разнокалиберный свет флуоресцентных ламп бил по глазам. После полумрака общей гостиной от этой яркости слезились глаза. Киану прикрыл глаза козырьком ладони и быстрым шагом пошел к двери, выкрашенной липкой белой краской. Над ней круглосуточно горела зеленая табличка «выход» с изображением человечка, выходящего то ли в дверь, то ли в окно. Выход есть всегда, напомнил себе Киану. Вопрос только, какой именно.
Дверь в проеме сидела плотно, сцепившись с косяком бесчисленными слоями несохнущей белой краски. Киану толкнул дверь с усилием – и шагнул. Его шаги почти не создавали шума, но не потому что он крался, а потому что похудел и весил всего ничего. Его вполне можно было обозвать доходягой, если вдруг кто-то хотел над ним посмеяться.
Он оказался в долгожданной, акустичной тишине лестничного пространства, винтом закрученного в спираль. Он закрыл дверь как можно плотнее и некоторое время стоял и слушал объемную, гудящую тишину. Уши привыкли не сразу. Тишина раскрывалась перед ним ступенчатым амфитеатром звуков. Постепенно он начал различать свое собственное дыхание, потом – отдаленное поскрипывание половиц и оконных рам, а потом и дыхание самого дома. Едва различимые шорохи, скрипы, эхо вчерашних шагов, невнятное движение, покачивание чернильных теней.
Его собственное дыхание выровнялось, и он отпустил перила, в которые так отчаянно вцепился. Под ним завитками летела вниз лестница, в бездонный полумрак. Далеко внизу, на цокольном этаже, были плиткой выложены красно-белые карпы кои. Наверху лестница терялась в таком же полумраке. Четвертый этаж был слабо подсвечен, чердак терялся в тенях. Киану всматривался в полумрак, словно оттуда вот-вот должен был кто-то спуститься. Быть может, кто-то там все же был. Там, на чердаке. Они были там. Быть может, они сейчас зажгут свет.
Так ничего и не дождавшись, он спустился по винтовой лестнице. Под ногами пружинил ковролин, стоптанный бесчисленными шагами прошлых и нынешних жильцов. Старое дерево перил было отполировано воском и постоянным прикосновением рук. Теплое и гладкое, оно временами словно било током. Ступени расходились от центральной колонны расширяющимися лучами, как раковина в разрезе. Старые половицы скрипели под каждым шагом, стоило только перенести на них вес. Звук рождался и тут же таял, тишина пожирала его, вечно голодная и бездонная, закрученная в бесконечную спираль. Пахло лигнином и застоявшимся временем – сладко, как в магазине старых книг. Пыль прошлого въелась в половицы, заставляя время идти неравномерно, а пространство искривляться. Пыль прошлого въелась в половицы и стены, пропитала предметы и осталась неслышным эхом висеть в воздухе. Дурманить сладким ядом, затягивать в себя.
Киану нисколько не привык к этому месту. Все здесь по-прежнему казалось ему чужим, слишком большим. Старым. Непонятным. Объемным. Запахи скорее пугали, от незнакомых звуков он подскакивал ночью в постели и больше не мог заснуть. Днем он ходил нервный и растерянный, врезался в углы и жался к стенам. Он бы пугался собственной тени, если бы не сидел на таблетках.
Как ни старался, Киану не чувствовал себя дома. Не чувствовал себя своим. Он оставался чужаком, настороженным и испуганным. Он практически ничего не ел и почти не спал. Серая, мышиного цвета, форма повисла; черты лица стали жестче и острее. Он все время чувствовал беспокойство, куда бы ни шел. Везде и всегда, кроме одного места.
Библиотеки.
Там его вообще никто не трогал. Там никого не было. Кроме парня в сером.
Небольшой зал на втором этаже превращали в лабиринт книжные шкафы, рассохшиеся от времени и влажности, массивные, деревянные, еще довоенных времен. Битком забитые книгами, они тянулись друг за другом. Несколько письменных столов с приставленными к ним скрипучими неподъемными стульями вклинились тут и там. Гобеленовая обивка стульев выцвела и расползлась вокруг шляпок гвоздей. Пара гобеленовых кресел пряталась по углам, куда практически не проникал естественный свет от низких окон. В зале библиотеки скрипело все, чего ни коснись. Половицы под каждым шагом, стулья и кресла, стоило на них присесть. Оконная рама, входная дверь, ящики столов. Даже воздух содержал какую-то особую скрипучесть, будто тоже был ужасно стар.
Дверь в зал вела двустворчатая, но открывалась только правая половина. Левую держали изнутри два массивных проржавевших шпингалета. Латунная табличка с вытравленными буквами потускнела от времени, и буквы, нанесенные через трафарет довоенных времен, едва читались. «Кабинет». Почему кабинет? Этого Киану не знал.
Киану потянул на себя правую створку, повиснув на ручке всем весом. Массивная дверь просела на старых проржавевших петлях и поддавалась неохотно, будто библиотека не хотела никого пускать внутрь и делиться своими сокровищами. Киану едва хватило собственного веса, чтобы сдвинуть дверь с места.
На стоптанные у входа паркетные доски упала полоса желтого света ламп накаливания. В зеленых металлических плафонах они свисали с высокого потолка. За спиной Киану вытянулась длинная тощая тень. Он нырнул в лабиринт книжных полок, пропитанный ванилью и тишиной. Закрывалась дверь легче, чем открывалась. Внутри было намного спокойнее. Перед ним лежали бесчисленные миры, целые галактики на расстоянии нескольких шагов. Сотни вариантов побега. Все как один – плацебо.
Бежать было некуда.
Пальцы побежали по корешкам. Ткань, кожзам, бумвинил, картон, пленка. Некоторые совсем состарились, рассохлись, расползлись то от влаги с моря, то от обогревателя на полу, и стали шершавые, с паутинками трещин на корешках. Другие кто-то проклеил клейстером и промокашкой. Третьи вполне еще были крепкие. Стояли на полках и практически новые книги, гладкие и немного нездешние, будто тоже еще не до конца освоились. Еще не потрепались, не потрескались, не поломались, принимая нужную форму, форму этого места.
Шкафы были пронумерованы и подписаны, полки маркированы цифрами и буквами – белой несмываемой краской. В секции сентиментальной литературы полки были битком забиты книгами в мягких переплетах, самыми растрепанными и зачитанными. Киану прошел мимо, прямиком к научной литературе. Физика. Химия. Биология. Астрономия. Здесь стояли его самые близкие друзья: книги по биологии и медицине. С ними рядом бок о бок жили книги по астрономии, навигации, фототехнике, оптике, физике. Шкаф был небольшой, все книги старые, даже устаревшие. Старые добрые друзья.
Он набрал целую стопку. «Рождение сложности», «От туманности до клетки», «Лекарственные растения севера», а потом еще зачем-то – «Волновые свойства света». Стопка в его руках получилась тяжелая и шаткая, и Киану придерживал верхний том второй рукой.
Его любимый стол стоял у окна, из которого было видно море. Сегодня за окном висело низкое, набравшее воды небо, тугая темнота воды делала море бездонным, и на фоне мрачного пейзажа перекликались беспокойные чайки.
Его стол пустовал. На самом деле, все столы пустовали. Занято было только кресло в нише у завешенного окна, рядом со шкафом научной фантастики. В нем, поджав под себя ноги, устроился парнишка в сером свитере и линялых джинсах. Его взлохмаченные волосы цвета выгоревшей соломы хаотично торчали в разные стороны. Он был из его группы, но они никогда толком не разговаривали. Он всегда сидел в нише, в трескучем промятом кресле, поджав под себя ноги и уткнувшись в книгу. Киану нравилось то, как он читает: очень внимательно, водя кончиками пальцев по желтым от времени страницам, переворачивая страницы бережно и ни на что не обращая внимания.
Проходя мимо, Киану попытался незаметно заглянуть в его книгу, чтобы подсмотреть, что он читает. Книги в его руках начали сползать, он задел ногой ножку стола, и «Рождение сложности» с грохотом упало на пол.
– Прошу прощения, – прошептал Киану.
Парень не обратил на Киану никакого внимания. Даже на секунду не оторвал взгляда от книги. Ни кивка, ни упрека, ни улыбки. Только он и книга. Киану стало вдвойне интересно, что за книгу он читает, раз настолько погрузился в текст и не замечает ничего вокруг.
На цыпочках Киану прошел к своему столу, пристроил стопку книг и так же на цыпочках вернулся за оставленным на полу «Рождением сложности».
За окном начал накрапывать дождь.
Вдоль кромки воды шел человек в синем плаще. Он периодически останавливался, наклонялся, и шел дальше. Как будто что-то искал. Интересно, что.
***
Тахти лежал ночью в кровати без сна. Свет наполнял спальню, синий, холодный. Через приоткрытые жалюзи просачивались очерченные полосы лунного света. В голове гудело. Сердце колотилось рваным, неравномерным ритмом у самого горла. Руки стали ледяные. Его начала бить дрожь, и он натянул одеяло до самого носа. Теперь такое бывало часто.
И как это его угораздило провалиться в эту новую жизнь, где серые дни, один в один как вчерашний, сменяют друг друга, где он не может ни спать, ни есть, где потерялся всякий смысл, и он совершенно один?
Раньше он никогда так не мерз. Раньше у него не сводило руки. Раньше.
За стеной звучали голоса. Что-то кричала кто-то из девчонок, потом – хохот парней, и разбилось что-то стеклянное. Где-то в коридоре, а может, в другой спальне, жужжал радиоприемник.
Тахти встал с кровати. Под днищем стояли его ботинки. Пол был ледяной, он уже уяснил это, потому босиком больше не ходил. Он сунул ноги в ботинки, прошаркал к окну и отодвинул жалюзи.
За окном стояла глубокая ночь. Луна лежала на боку. Холодный, неверный источник света. Тахти попытался, но не смог вспомнить, чтобы луна когда-то лежала вот так на боку. Он вытянул из пачки сигарету и закурил. Рильке смотрел на него, лежа на своей кровати.
– Разбудил? – спросил Тахти.
– Не-а.
Рильке потянулся к сигаретам, и Тахти перекинул ему пачку и зажигалку.
– Здесь луна лежит на боку. Ты заметил?
Рильке курил, лежа на спине.
– Луна везде одинаковая, – пожал он плечами. Вокруг его головы клубился сероватый дым.
Рильке днем заходил в кафе, и получилась почти драка. Стоило Рильке зайти, как Сати вскочил и пошел на него, и Киану его перехватил и усадил за стол. Рильке сделался бледным, он не сказал ни слова. Киану так и держал Сати за плечи, но на Рильке он смотрел как-то виновато. Рильке развернулся и сразу ушел. Тахти попытался его догнать и вернуть, но он даже не отозвался на свое имя.
– Прости за сегодня, – сказал Тахти.
– Не парься, – Рильке выпустил дым. – Это не твоя вина.
///
Луч карманного фонарика шарил по полу, выхватывал фрагментами пыльный рассохшийся пол, пустые бутылки, стекла в углах. Сколько раз Оску просил их здесь прибраться, все без толку. А ведь некоторые ходили по дому босиком.
В комнату на чердаке не ведет никакая дверь, это просто дверной проем. Иногда они завешивали его одеялом, но сегодня никакого одеяла не было. Свет внутри плясал, желтый. Тени качались густые и подвижные, словно живые. Некоторое время Оску просто стоял и всматривался в густой полумрак, пытался понять, один он был в темноте или нет. Так ничего не поняв, он пошел к двери.
У них была спальня на четвертом этаже, рядом со спальней другой группы. У них была общая на две спальни гостиная, с телевизором, диваном и большим кухонным столом. Но они нашли дверь на чердак и стали тусоваться здесь. Поначалу воспитатели гоняли их отсюда, но потом оставили в покое. Все превратилось в бардак, они постоянно дрались, и тише стало, только когда спецгруппа осталась здесь. Официально спальня так и была на четвертом – никакие административные организации не позволили бы организовать спальню для воспитанников на чердаке. Там нет ни запасного выхода, ни должных условий, ни водопровода. Поэтому на случай проверок их сгоняли обратно в их официальную спальню – до сих пор там стояли застеленные кровати и забитые книгами и фотографиями книжные шкафы. Образцово-показательная спальня. Чистые простыни, аккуратно застеленные кровати, порядок в тумбочках и на полках. После таких ночевок всегда следовала драка.
Никто так и не смог вычислить, что они не поделили с другой группой. Оску пытался разговаривать с Рильке и Сати, эти двое всегда были замешаны в разборках. Но ничего не узнал. Может, это просто был спортивный интерес, попытка выяснить, кто сильнее, драки за территорию. Причем если с пятого на четвертый они спускались, то с четвертого на пятый к ним никто не поднимался. Почему? Боялись? Соблюдали правила раздела территории? Считали чердак чем-то ниже своего достоинства? Этого Оску тоже не знал.
Помещение, которое они облюбовали на чердаке, было небольшое, со скошенной крышей. Они умудрились развести там полный бардак. Откуда-то понатащили матрасов и раскидали их по полу, накидали поверх подушки и пледы, и там и спали, вповалку, на полу, даже зимой. Они притащили туда мебель, которая была в доме еще до них, еще даже до войны, когда дом еще не был ни приютом, ни военным госпиталем, ни штабом, а был еще обычным особняком – с дорогой резной мебелью и картинами на стенах.