Когда они вот так встречались и шли по магазинам? Тахти попытался вспомнить. Еще на курсах. Потом все поступили в институты, разбежались, и встречались только в Старом Рояле, все реже и реже.

Сати ждал его на автобусной остановке. Тахти наконец-то научился ориентироваться в этом городе, и теперь не плутал по полдня в поисках нужного адреса. Город, кстати, оказался до ужаса маленьким. И совсем не похожим на Ла’а. И на Вердель тоже.

В Ла’а стояли небоскребы, было метро, разветвленная путаная карта. На каждом углу толкались круглосуточные кафе и магазины, все было под рукой. И все всегда работало.

В Лумиукко электричество подавали с перебоями, свет то и дело вырубался. Все магазины закрывались часов в пять-шесть вечера, редко кто работал до восьми. Круглосуточно работали только заправки, они иногда бегали туда за сигаретами, но цены там были не подступишься, и такие вылазки сводили к минимуму. Метро не было. Из общественного транспорта ходили только трамваи. Точнее, как ходили. Поскольку свет постоянно вырубался, ветка то и дело вставала. Еще случались обрывы проводов из-за ледяных дождей и налипшего мокрого снега, или в снегопад заметало пути. Поэтому трамваи ходили скорее теоретически. А практически ходили люди. Пешком.

В тот день грязь подмерзла. Снег сыпал жгучими, колкими комочками, они били по парке и оставляли горячие болезненные пятна на лице. Люди шли на прямых ногах, переваливались из стороны в сторону словно пингвины. Кому охота растянуться на подмерзшем, накатанном снегу?

Сати курил. Издалека он был похож на пеструю нахохлившуюся птицу.

– Привет, – Тахти пожал Сати руку.

Они покурили по дороге. У Тахти за это время замерзли руки и нос. Сати шел без шапки, шарф размотался и просто болтался пестрой змеей, до самых колен. Чтобы чувствовать такой комфорт в такую погоду, нужно родиться на севере. Или быть без башни. Сати был и тем, и другим.

В книжном пахло типографской краской и непонятной сладостью. Тахти закутался в парку.

– Лучше расстегнись, – сказал Сати.

– Ага, расстегнись. Мне бы согреться.

– Так в тепле ты быстрее без куртки согреешься. Можешь вообще ее снять.

Тахти посмотрел на Сати с недоверием. Сати снял куртку и шарф, и остался в пестром полосатом свитере. Бусы качнулись на шее, бряцнули. Тахти снял куртку и принялся растирать руки.

– Офигеть, конечно, – сказал Сати. – Никак ты не привыкнешь. К холоду, я имею в виду.

– Нет. Не мое это.

– Ну а я вот жару не люблю. Мне лучше как сейчас.

– Серьезно? – Тахти грел и грел руки. Как можно не любить тепло?

– Мне в жару плохо, дышать нечем, – объяснил Сати. – А сейчас свежо, в самый раз.

– Я этого никогда не пойму, видимо. Мне лучше летом, в шортах, на пляже.

Сати посмотрел на него удивленно.

– Так тут тоже можно летом в шортах на пляже.

– Ага, я задубел в свитере за пять минут. В июле.

– Ну, не знаю. Может, просто надо здесь родиться. Людей с юга север выматывает, я такое слышал. Похоже на правду?

– Очень, – Тахти сжал и разжал пальцы. – А правда уже теплее.

– А я что говорил? Ладно, пойдем найдем твою книгу.

Тахти обвел взглядом лабиринт залов и две лестницы – на второй этаж и на минус первый. Только бы обошлось без этого. Только не лестница.

Он пошел вдоль стеллажей. Пестрые корешки рябили в глазах. Хорошо, что все книги стояли в алфавитном порядке. Он нашел книгу за какие-то полчаса. Твердый переплет, белая бумага, вменяемый шрифт. А то теперь взяли за моду то гигантским шрифтом печатать, словно для дошкольников, то пиписочным, только под лупой читать.

– Смотри, она еще есть в мягком переплете, – Сати показал ему карманный вариант книги. – В два раза дешевле.

– Да. Хорошо. Я хочу в твердом.

– Ты вроде говорил, что у тебя нет денег.

– Денег, может, и нет. Это не так важно. Книгу я хочу в твердом переплете.

Сати кивнул с серьезным видом.

– Понимаю.

Он вернул книгу на полку так аккуратно, словно возвращал в гнездо выпавшего слетка.

Зайти поесть в кафе было идеей Сати. Заказать огромный чайник чая и гору слоеной выпечки тоже было идеей Сати. Теперь на столе перед ними дымились паром белоснежные чашки с бордовым брусничным чаем. Не с кофе.

– Как у тебя сейчас с работой? – спросил Сати.

– Я ищу потихоньку. Местечко с письменным столом, где я мог бы спокойно работать, где можно было бы поставить свою чашку.

– А как же газета? Ты не будешь скучать?

– Не дави на больное место, – сказал Тахти. – Газету закрыли. Это раз. Денег в ней не платили. Это два. А сейчас я уже не могу себе позволить работать бесплатно. Это три. Потому что из общаги мне скоро придется съехать, нужно будет что-то снимать, а это стоит безумных денег, – он покачал головой. – Какая может быть газета.

– А что у тебя с социальной хатой? Тебя же ставили на очередь вроде?

– Да, но пока жду. Может, повезет, и что-то появится к выпуску, но пока тишина. А у тебя? Ты же тоже стоишь на очереди?

– Стою, да. Но Мари сказала, что можно пожить у нее, пока не дадут жилье. Святой человек она. Мари, я имею в виду.

– Ага, – Тахти сделал глоток чая. Скорее он напоминал ягодный морс, чем чай. Вкусно. – Я посмотрел цены, снимать дорого. Поэтому работать бесплатно я уже не смогу. Даже если это газета.

– Слушай, ну ты тогда работал внештатно, – сказал Сати. – А если тебе попытаться устроиться в штат?

– Я не знаю. Я отправил резюме, и никто пока не ответил. Наверное, им нужен кто-то опытный. Или свой.

К тому же, я не тяну, подумал Тахти. Боюсь считать, сколько пачек кетапрофена я уже сожрал. Может, это изначально было не для меня? Наверняка нужен кто-то крепкий, здоровый, веселый. Кто-то, кому не нужна трость, чтобы ходить. И кто не боится подходить к людям и задавать вопросы.

Вслух он этого не сказал. Сати засмотрелся на стену с книгами. Тахти попробовал местную выпечку и поймал себя на мысли, что уже давно не ел ничего настолько вкусного. В общагу они покупали еду из расчета подешевле и побольше. Вкусно? Вкусно осталось в прошлой жизни. Вкусно было только когда Киану угощал их чем-нибудь. И еще было вкусно, когда Тори готовила плецхен. Он вспомнил ее тонкие пальцы в муке и еще – розовые колени. И то, как он целовал ее левое бедро там, где видно веснушки.

– Ну попробуй, – сказал Сати, и прервал этими словами воздушные мысли Тахти. – Может, здесь у тебя все получится.

Сати не улыбался. Сейчас он казался печальным и усталым, и еще ужасно далеким.

– Хочешь, теперь я чего-нибудь закажу? – сказал Тахти. – Чай, печенье? Сэндвичи?

– Как хочешь. Я заказал то, что мне хотелось попробовать. Я стараюсь пробовать то, что мне хочется.

– Посиди, я посмотрю, что еще там есть.

Тахти прошел к прилавкам. Глазами он бы перепробовал все. Он бы попросил по паре штучек каждого вида печенья, им с Сати. И еще целую коробку для остальных. Только денег у него оставалась всего пара сотен, и было совершенно неясно, когда будут следующие. Он принес немного печенья. Сати уже листал книгу из местного стеллажа.

– А как так получилось, что ты попал в издательство? – спросил Тахти.

Сати отложил книгу на край стола. Fran intryck till uttryck – att valja motiv.²⁵ Книга по технике рисунка. Такое Тахти больше ожидал увидеть в руках у Серого.

– Ой, это вообще все странно получилось, – Сати налил им еще чая. – Я все детство мотался по интернатам. Жил там постоянно. Не уезжал вообще никуда, даже летом.

– Почему?

– А некуда было ехать. Варианта, собственно, было два – жить в интернате или сбежать и жить на улице. Я на улице ночевал достаточно, хватит уже.

– Ты убегал? Из интерната.

– Ой, миллион раз, – Сати сделал глоток чая. – Я уже всего не вспомню. Но меня каждый раз находили.

– Ругали?

– Ну как. Ругали, конечно. Но мне, по-честноку, все равно было. Я опять убегал. Потом вроде появились опекуны – какие-то мега дальние родственники. Их нашла служба опеки.

– Уилсоны?

Сати на мгновение завис, посмотрел на Тахти странным проницательным взглядом. Потом, видимо, вспомнил их давний разговор на лестнице в кафе.

– Ты запомнил? Да, Уилсоны. Я был у них в гостях разок. У них большой двухэтажный дом за городом. Там красиво. Лес кругом, пруды. Можно гулять. На постоянно они меня не взяли, а все равно было приятно. После клиники… ну и после интерната это был первый раз, чтобы кто-то обо мне заботился.

– А что за клиника? – Тахти уже слышал про клинику и все хотел спросить. Он подумал, сейчас можно.

– Ну, я же родился у наркоманов, – сказал Сати. – Я родителей не помню, мне как-то медсестра рассказала. Родителей сразу лишили родительских прав, я вообще не знаю, где они и что с ними. А в клинике я проходил реабилитацию, сразу после рождения. Клинику я почти не помню. Только урывками что-то. Мне до сих пор присылают оттуда поздравительные открытки на день рождения. Потом был детский дом, потом – интернаты.

– А что Уилсоны?

– А что Уилсоны. Пригласили меня разок в гости. Все. – Сати взял в руки книгу, полистал не глядя и снова положил ее на край стола. – Но там, у них, я познакомился с соседями. С Мари, у которой сейчас живу. Она работает в библиотеке. Устроила меня туда помощником. Взяла меня к себе жить. Я все то время, пока учился, работал там. Вообще как-то с тех пор, как я переехал сюда, и в город, и потом к Мари, все как-то стало получше.

– Ох, – выдохнул Тахти. Он понимал, что Сати помотало, но не думал, что настолько.

– В общем, в библиотеке я познакомился с Бернаром, они с Мари работают в одном офисе. Он порекомендовал меня в издательство. Там работает его друг.

– Ничего себе. Прямо целый квест.

– Не говори, – Сати улыбнулся, в его глазах смешались улыбка и слезы. – Я думал, меня туда не возьмут. Ехал, знаешь, одетый в самые свои лучшие вещи, подготовился, что буду говорить. А так нервничал, что три раза запорол анкету, которую они попросили заполнить. Все думал: да куда мне. В итоге Мартин, друг Бернара, обещал позвонить через пару дней. Обычно когда так говорят, это обычно знаешь, типа, вы не подошли.

– Ну да, типа отказ в мягкой форме.

– Ну да. И я уже пока ехал, смирился с тем, что не подошел. А утром на следующий же день мне позвонил Мартин и сказал, что я могу выходить с первого числа. Я помню, был в таком шоке, что молчал и молчал, пока он не позвал меня по имени. Он уж решил, что связь оборвалась, так долго я молчал. Вот так я и оказался там.

– Офигеть, – сказал Тахти. – Можно целую книгу написать. А почему ты был так уверен, что они тебя не возьмут?

– Ну во-первых, это не совсем мой профиль, а потом – я еще только институт заканчиваю. Я не умею половину того, что им нужно.

– И все же они тебя взяли.

– Они меня взяли.

– Потому что ты талантливый.

– Потому что Мартину позвонил Бернар. Если бы не это, Мартин бы даже не увидел мое резюме.

Тахти помолчал.

– Тяжело?

– Ну как… – Сати пожал плечами, и бусы брякнули. Свет падал сбоку, и шрам на лице был отчетливо виден. – Приходится спрашивать обо всем, чего я не знаю. А я кучу всего не знаю. И многим это не нравится.

– Почему?

– Типа что ты тут забыл. Я тут как-то заносил документы на подпись, а там мужик такой, в костюме, за огромным столом. Смотрит на меня так, долго, пристально: вы же не издатель. Что вы тут вообще делаете?

– Бумажку подписываю…

– Да, надо было так и сказать. Я уже не помню, что я ему там сказал. Так неприятно было.

– Представляю себе.

– Я в итоге так для себя решил. Пока мне самому это нравится, я это буду делать.

///

– Вали отсюда!

Рильке ударился спиной о стену. Левая скула залилась болью. Рот заполнился вязкой жижей с отчетливым вкусом железа. Что-то твердое оказалось под языком. Он сплюнул на пол сгусток крови, что-то ударилось о пол и отскочило под стол. Рильке вытер рот рукой, и рука, и рукав форменной рубашки окрасились в синевато-красный цвет.

Сати оказался около него в один прыжок. Рильке не успел толком среагировать.

Удар под дых, и он согнулся пополам. Удар по коленям. Он упал, задыхаясь. Желудок подскочил, перед глазами полетели черные точки, все куда-то поехало и расплылось.

Вставай, сказал себе Рильке. Вставай.

Он ударил Сати но ногам, отполз от него и встал на ноги, подтянув себя руками за изголовье кровати.

– Ты чертов предатель! – кричал Сати.

– Хватит… – голос Рильке звучал хрипло.

– Да я тебя по полу размажу.

Удар Рильке провалился в пустоту. Рильке полетел на пол, упал на чьи-то вещи, и еще пару метров проскользил по полу по инерции. Из легких вылетел воздух, он стал кашлять, пытаясь вдохнуть.

– Ты сука блядь, ты блядь понимаешь, что ты сделал? Идиот. Дебил. Ты…

Сати сыпал трехэтажным матом. Рильке сплюнул на пол кровь, попытался подтянуться на руках, проскользнул и снова упал ничком. К горлу подступила тошнота. Крови было полный рот, в ушах стоял комариный писк.

Рильке дотянулся до первого, то попалось под руку – подсвечника. Подсвечник полетел в Сати. Сати увернулся, отбросил подсвечник ногой, попал в окно, и стекло с треском разлетелось на осколки.

Рильке встал на ноги еле-еле, взял в руки табуретку. Сати подобрал с пола бейсбольную биту.

– Прекратите, – закричали со стороны двери.

Сати не слушал. Рильке не успел среагировать. Сати врезался в Рильке, вместе с табуреткой, удар биты пришелся с одного бока, с другого оказался кто-то еще.

Рильке подхватили под руки, кто-то выхватил из рук табуретку. Кто-то тянул за рубашку, кто-то наступал на ноги. Рильке пинался, пытался отпихнуть от себя Сати. Усилием трех человек Сати оттащили от Рильке.

Ув и Фалко держали Рильке, до боли вывернув руки. Он не сопротивлялся. Ниссе, Эйл и Туре держали Сати втроем, и он продолжал вырываться.

Когда они поняли, что Рильке не сопротивляется, они ослабили хватку, но их руки так и остались на его плечах. Рильке провел рукой по лицу. Ладонь окрасилась в багровый. Свитер на груди тоже стал багровый. Во рту было полно теплой вязкой жижи.

Перед глазами опять все начало плыть. В ушах звенело. Тошнота подкатила к горлу, желудок стал как каменный. Руки немели. Фалко что-то кричал Сати, и Сати тоже что-то кричал, и за его спиной тоже кричали. Рильке не мог разобрать ни слова.

Он сполз на колени, кто-то подхватил его под руки. Тело онемело, в висках пульсировал частый ритм. Голова кружилась. Перед глазами все расплывалось, изображение ушло в расфокус, потом поблекло и пропало.

Звуки смешались в единую какофонию, в пчелиный гул, уносящийся все дальше и дальше.

Его звали по имени, но Рильке этого не слышал.

***

Квартирник организовывал Виктор. Тахти позвал Рильке, которого позвал Виктор. Сказал, что будут ребята из универа, еще пара человек. Под ребятами из универа подразумевались Грэхем, с которым Виктор на пару снимал двухкомнатную квартиру, и которого Тахти ни разу не видел, и – внезапно – Киану.

Пока Тахти и Рильке тряслись в трамвае на пути в противоположный край города, Рильке рассказывал про Виктора.

– Родители переехали девять лет назад, что ли, Виктору тогда было лет десять или одиннадцать. Он помнит родной язык, даже немного говорит на нем, с жутким, по его словам, акцентом. Он как-то говорил мне что-то по-русски, но я ничего все равно не понял. Приятный парнишка, общительный.

– То есть он русский? Виктор, я имею в виду.

– Ну по крови да, но они давно уже здесь. Ой, он крутой. Читает много. В-основном, на русском. Говорит, что лучше всего читать книги именно на русском языке, он самый богатый и красочный. Говорит, ни один другой язык не дает такой глубины и полноты. Он до сих пор путает времена, игнорирует артикли и ошибается в падежах. Пьет чай литрами, только черный, только с лимоном и сахаром, причем сахару кладет по семь кусков. Если к чаю куплен кекс или завалялось печенье, то сахару все равно будет семь кусков. Он так и говорит, сахару. Сколько ни поправляй.

Рильке всегда активно жестикулировал, двумя руками. Но сегодня его левая рука двигалась еле-еле, и он все делал одной, правой. Тахти попытался спросить утром, но Рильке выскользнул из ответа, спрятался сначала в ванной, потом в общей кухне, где народу было не протолкнешься. И теперь он сидел на соседнем сиденье, размахивал правой рукой, а левая едва взлетала с колена и снова падала с неловкостью подбитой птицы.

– Он все время включает музыку. Музыка разная, мне больше всего нравится, когда он включает армянский дудук. Столько любви в этой музыке, сколько тоски, сколько печали, сколько слез. Дудук рыдает, стонет, и слезы наворачиваются на глаза. Он часто приглашает в гости. Он говорит, хлебосольный.

– Что такое хлебосольный? – спросил Тахти.

– Я тоже как-то спросил! Прикинь, тоже не понял. Ну, это когда собираешь дома гостей и угощаешь, так он мне объяснил. Встречаешь хлебом и солью, то есть едой. Раньше так вроде делали.

– Откуда ты его знаешь?

– Через Киану. Он нас как-то познакомил. А потом, правда, выяснилось, что у нас и другие общие знакомые есть, не из меда.

Киану всегда ходил сам по себе, и было странно слышать, что он познакомил с кем-то Рильке. Это Рильке-то? Который знал весь город?

– Киану? А с Киану вы как познакомились?

– В интернате.

– В интер… погоди. Там же, где Серый…

Рильке хлопнул Тахти по плечу.

– Наша остановка. Пойдем.

Тахти не успел договорить – и снова не успел спросить, что это был за интернат, а еще – что случилось с левой рукой Рильке.

Так что Виктор был хлебосольный. Встретил он их, правда, не хлебом и солью, а бутылкой коньяка, пригласил на кухню. Квартира была маленькая, потрепанная, непричесанная. Из шкафов торчали шмотки вперемешку с книжками. В ванной лежал томик Чехова на русском языке, но Тахти, как ни крутил книгу, не смог разобрать имя автора. На кухне было чисто, хотя порядка особого не было. Виктор купил сырокопченую колбасу, порезал ее на газете. Хлеб белый порезал. Огурцы соленые открыл. Картошку в мундире сварил. Салат постругал – огурцы с помидорами. Тахти ожидал, что к этому великолепию будет непременно водка. А нет. Коньяк.

– Водку тоже можно, – сказал Виктор. – Хочешь водку, бро? Я достану тебе бутылку.

– Не, это я так, – сказал Тахти.

– Я видел, как он пил водку, – шепнул ему Рильке. – Из граненого стакана, как положено, и как положено, закусывал соленым огурцом.

Киану пришел чуть попозже, он предупредил, что задержится на семинаре по хирургии. Его сухой черный силуэт тенью нарисовался в прихожей. От него пахло дезинфектором, улицей и табаком. Он кинул свою огромную сумку на пол, протянул Виктору объемный бумажный пакет. Виктор принял пакет, обнял Киану за плечи.

– Спасибо, что пришел, бро.

– Спасибо, что пригласил, – сказал Киану, и всем по очереди пожал руки. – Привет, привет.

Грэхем тоже обнял Киану за плечи.

– Как семинар?

– Очень круто, знаешь. Зря вы не пошли. Столько всего нужного. Я, правда, там себя чувствовал – как на чужой планете.

– Почему?

Киану замялся, слишком долго вешал на плечики пальто, пушил вокруг себя шлейф табака и одеколона.

– Да все крутые медики, и я такой, еще в институте.

– Теодор тоже был? – спросил Виктор.

– Да, конечно.

Тахти много раз уже слышал имя Тео, но никогда не видел его самого. Кем он был? Тахти не знал, и как-то не решался спросить.

Виктор снимал эту квартиру на пару с Грэхэмом, и тот тоже оказался радушный, но более закрытый, сдержанный. Виктор был светлокожий, русый, сухой и по местным стандартам невысокой, он беспокойно носился по всей квартире, делал сто дел сразу и говорил без умолку. Грэхем был высокий, темноволосый, с добрыми, чуть грустными глазами. Он был тихий, молчаливый и замедленный. Тахти все смотрел на них и думал: как они уживаются вместе. А уживались, и неплохо. Зачинщик веселья там был Виктор, это понятно. А Грэх сидел в уголке и больше улыбался, мирно и тихо.

Они разговорились с Тахти про родные города, кто где раньше жил. Тахти рассказывал про пляжи Ла’а, а Грэх про хижину в лесу, где жил с отцом, когда отец служил лесничим.

– К хижине часто выходили сохатые. И кабаны еще, от них и от медведей всю еду нужно было прятать.

– Опасное такое соседство, нет?

– На самом деле нет. Ну то есть так. Просто нужно уметь жить в лесу, вот и все.

Просто нужно уметь жить в лесу, – повторил про себя Тахти.

Просто нужно уметь жить.

– Представляю как там красиво, – сказал Тахти.

– Очень, – кивнул Грэх. – Я скучаю по лесу. Здесь такие тропинки, эко тропы они их называют, да только какие же это тропы, это прям дорожки, и вокруг деревья посажены по линеечке. Какой же это лес, это так, парк. А там да, глушь, тишина. Дубы вековые, мох пружинит под ногами, кислород сладкий, притворный до одури. Утром мы ловили рыбу в лесной реке. А на другом берегу рыбу ловил медведь. Так и сидели – мы на одном берегу, он на другом, и никто никого не трогал.

Так они говорили, а потом Грэх встал, взял пакет с соком и ушел. Тахти слышал, как хлопнула дверь в его комнату. Долго его не было, с полчаса где-то, и Тахти набрался смелости и осторожно поскребся в его дверь.

– Заходи, – услышал он. – Виктор, ты?

– Это Тахти, – сказал Тахти и приоткрыл дверь. – Все нормально? Я тебя, может, обидел чем?

Грэхем на кровати лежал, с книгой. Он приподнялся на локте, его взгляд стал виноватым.

– Нет, ты что. Я просто устаю быстро. Я полежу, отдохну немного, и приду, ладно?

– А-а. Я не подумал. Извини.

– Это ты меня извини, нужно было предупредить. Я просто привык уже, что Виктор знает.

– Все, не беспокою тогда. Отдыхай.

Тахти прикрыл дверь и вернулся в комнату. На столе стояло огромное блюдо с печеньем и фруктами. Гостинец в стиле Киану. Тахти до сих пор гадал, где он брал такую роскошь. Киану дымил, подтянув колени к груди. Рильке сидел на стуле задом наперед, уютно уложив голову на руки. Было странно видеть их рядом. Тахти не знал, что они знакомы. За столом шло уютное обсуждение консистенции детского кала. Медики. Как всегда.

Полчасика спустя вернулся Грэх, влился в беседу, и теперь обсуждали вероятность заразиться вирусом иммунодефицита половым путем.

Грэхем так и бегал весь вечер. Посидит часок-другой, уйдет к себе. Потом вернётся, еще посидит. А Виктор нет, тот как заведенный. Шутил, что-то рассказывал. Про места, в которых никто из них не был, про людей, которых они не знали. Под конец вечера Тахти уже путался. Виктор не обижался, еще раз рассказывал, если кто вдруг что забыл. Дела хорошо шли, и он достал вино из шкафа, налил в чайничек.

– Он старинный, – рассказал он про чайник. – Его нашли на какой-то барахолке в Париже.

Вино из него по вкусу было такое же, как из бутылки.

– Как тебе, бро?

– Ощущается патина времени, – сказал Тахти. – Особенно после выпитой бутылки коньяка.

Виктор рассмеялся и налил еще.

– Бокалы, кстати, тоже с барахолки. Только это уже я нарыл. Точнее, это мы с Яном ездили, помнишь Яна? С Яном и Георгом. У Яна нюх на такие вещи. Он там откапывал такое, я бы просто мимо прошел, даже не заметил. А он заметил. Этих бокалов шесть, что ли, короче все, и еще графин есть. У того же продавца брали, Йозефом его зовут. Так он нам даже скидку сделал. Берите, говорит, пользуйтесь. Я заплатил тогда совсем не много, сотню, что ли, представляешь, бро?

Кто-то порылся в покосившейся стопке дисков и нарыл режиссерскую версию Властелина Колец. Фоном поставили фильм, свет погасили, и теперь вся комната превратилась в мини-кинотеатр. Сидели кто как, на стульях, на диване, на полу.

Виктор о чем-то рассказывал Рильке, и были моменты, когда они говорили одновременно, и даже перекрикивали звуковую дорожку. Грэхем лежал поперек кресла, свесив ноги в разных носках. Тахти подозревал, что он давно уснул. Киану сидел на полу на свернутом пледе, он смотрел фильм, в его стакане еще оставалось вино, и в гранях стекла играли блики.

Тахти тихонько прокрался к двери и вышел на кухню. Хотелось пить – простой воды, не вина и уж тем более не коньяка. От алкоголя начинала тяжелеть голова. Еще немного, и его начнет вырубать. Он понятия не имел, где они все будут спать, но он там заприметил тепленький плед, и подумал, что в случае чего просто завернется в него эдаким безразличным ко всему комочком.

Он налил воды из-под крана, опустился на табуретку и прислонился спиной к стене. Через прикрытую дверь было слышно музыку и отзвуки битвы в фильме, а поверх них – голоса Виктора и Рильке, они о чем-то спорили. Тахти гадал, спал ли Грэхем под эти крики. Потом звуки стали громче, и Тахти повернулся за шум. Киану вышел в коридор, снова закрыл дверь и приглушил звуки спора.

– Привет, – сказал Киану полушепотом.

– О чем они так спорят? – Тахти кивнул в сторону закрытой двери.

– А, это они обсуждают, как так получилось, что Гэндальф падает быстрее, чем Балрог. Балрог огромный, и тяжелый, но Рильке утверждает, что у него больше сопротивление, потому что у него крылья. Ну и понеслось. Они уже скоро о кварках и антиматерии спорить начнут, мне кажется.

– О да.

– Это еще что. В прошлый раз Рильке задался вопросом, куда девается радужка, когда расширяется зрачок. Вот обсуждение было.

– Слушай, а правда. Куда девается радужка, когда расширяется зрачок? – спросил Тахти.

– Ну, мы решили – точнее, это Грэхем предложил, и я с ним согласен, – что радужка сжимается.

– И становится толще?

Тахти никогда не думал об этом. Киану на мгновение задумался, потом кивнул.

– Ну получается, что да.

– Ничего так дискуссии для ночи.

Киану указал на дверь спальни.

– Хочешь пойти поучаствовать?

– Не, – Тахти поднял раскрытые ладони. – Я пас.

Киану щелкнул кнопку чайника.

– Что ты пьешь?

– Воду. Из-под крана.

– Чай будешь?

– Давай.

Тахти включил свет на вытяжке, пошарил по полкам, достал две более-менее чистые кружки. Киану нашел заварку с первой попытки. Чайник уютно шумел в тишине. Создавалось впечатление, что он как будто дома. Как будто и не на чемоданах живет, как будто у него тоже где-то есть свой угол. Но на самом деле у него был только свой чемодан. На самом деле у них у всех были только чемоданы.

Киану налил две чашки чая, поставил на стол блюдо с печеньем. Тахти снова устроился у стены, Киану – у окна. Окно Тахти чуть приоткрыл, ему хотелось воздуха после душной спальни, и теперь по ногам тянуло сквозняком. Киану сидел на самом сквозняке, но окно не закрывал. Он кинул на стол начатую пачку сигарет, но не закурил. Тахти смотрел на блюдо с печеньем. Он долго решался, и в конце концов все же набрался смелости и указал на печенье.

– Слушай, откуда?

Киану посмотрел на него напряженно. Вздохнул медленно, с шумом, и улыбнулся – так, словно давно ждал этот вопрос.

– Лола.

– Лола?

– Моя .. – он нанизал рядком несколько секунд тишины, – няня.

– У тебя есть няня? Расскажи!

– Нет, нет, – Киану покачал головой, помолчал, и Тахти ждал, пока он собирал разбежавшиеся слова. – Она моя бывшая няня. Она сидела со мной, когда я был маленьким. Помогала по дому.

– И до сих пор тебя балует?

– Балует? – казалось, Киану удивил подбор слов. – Да, наверное.

Уголки его губ задрожали, он отвернулся к окну. Притворился, что высматривает что-то на улице, там, где бесшумно падал снег – ледяными хлопьями прошлого в теплую душу.

– Что-то между вами произошло? – тихонько спросил Тахти.

Киану долго молчал, только смотрел на снег, и только через пару минут медленно покачал головой.

– Это она вызвала скорую.

– Скорую?..

Тахти сообразил не сразу. Киану посмотрел на него, а сам привычным жестом поправил рукава. Он все время поправлял рукава, он уже не замечал за собой этого жеста.

– Что тогда произошло? Почему, Киану?

Киану улыбался, когда смотрел на Тахти. Потом он перевел взгляд на свои руки, и улыбка погасла.

– Она не должна была приезжать в тот день. Я точно не знаю. Она вызвала скорую, и я очнулся уже в больнице.

– А родители?

Было видно, как тяжело он дышал, как дрожали его руки.

– Отец запретил мне возвращаться домой, – его голос прозвучал рвано, хрупко. Он посмотрел на Тахти. – Я один.

Он улыбался. Сколько нужно сил, чтобы улыбнуться? Как вообще можно эти силы найти?

– Вы совсем не общаетесь?

– Нет, – Он кивнул в сторону коробки с печеньем. – Но Лола иногда присылает мне что-нибудь сладкое.

Тахти и не представлял, что за этими сладостями стоит столько горечи. Столько боли. Можно ли ему как-то утешить Киану? Что-то сделать? Что-то сказать? Что сказать? Какое утешение ему сейчас нужно?

– Чем я могу тебе помочь? – спросил он.

Киану сжал руки так сильно, что побелели суставы. На нижнем веке собрались слезы, и он смотрел наверх, на люстру. Он все еще улыбался.

– Все в порядке. Теперь все в порядке. Тео очень помог мне тогда, и, – он пожал плечами все с той же улыбкой через слезы, – все как-то продолжается. Жизнь продолжается. Я обязан жизнью многим людям. Лоле, Тео, Сати и Серому, Рильке. И еще многим и многим.

Тахти взял в руки пачку сигарет и притворился, что читает что-то на этикетке, пока Киану сморгнул слезы и растер ладонями лицо. Киану взял себя в руки, и когда Тахти снова посмотрел на него, от слез остались только призраки в уголках глаз.

– Слушай, прости, если лезу не в свое дело, – сказал Тахти, – но я много раз уже слышал это имя. Кто такой Тео?

– Тео, – взгляд Киану стал мягче, теплее. – Он теперь уже друг, наверное, так будет правильно сказать. – Он с шумом втянул воздух, медленно выдохнул. – Тео вытащил тогда меня с того света. Он… он хирург в госпитале, куда меня привезли на скорой.

– Вы так и общаетесь с тех пор?

– Да, как-то само собой получилось. Сначала он просто заходил в палату с осмотром, время от времени. Задавал вопросы. Но знаешь, не про опасные вещи, а про всякую обычную ерунду. Про еду, про музыку, знаешь, про простые вещи. А потом – мне с ним оказалось говорить легче, чем с психиатрами. – Киану делал паузы после каждого предложения, подбирал слова, взвешивал каждое с тщательностью фармацевта. – Я рассказал ему все, и он все равно остался. И потом, когда меня выписали, и до сих пор. Он поддержал меня, когда я сказал, что хочу поступать в медицинский. Он помог мне уже столько раз, столько раз. И продолжает помогать.

– Я так рад за тебя. И я рад, что ты с нами. – Тахти улыбнулся глазами. – Я не знал, что вы знакомы с Рильке.

– Мы учились в одном интернате. Я там прожил всего год перед выпуском, но он жил там чуть ли не всю жизнь. Старожил, короче. Многому научил меня. Он, Сати, Серый. Меня вообще там по-доброму приняли, я не ожидал.

25. Titti Nyblom Gnosspelius “Fran intryck till uttryck – att valja motiv”