12
***
Кафе давно уже было закрыто. Тахти допечатывал сопровождающий текст для выставки. На улице стояла глубокая ночь. Только дробный неоновый свет вывесок просвечивал через неплотные занавески, бросал на стены лиловое свечение и причудливые тени.
Бряцнул колокольчик. Неожиданно. Тахти поднял голову и увидел Серого.
Серый замер в дверях и смотрел на Тахти. Куртка нараспашку, без шапки, без шарфа. Тахти помахал ему рукой и отодвинул соседний стул. Он постоял немного в дверях, потом подошел, бросил на пол свой огромный рюкзак. Волосы растрепались, на скуле расползся кровоподтек, в уголках губ запеклась кровь. Вблизи Тахти увидел красные натертые глаза.
В туалете Тахти обрабатывал его скулу. Серый чистил зубы и сплевывал кровь. Когда мыл руки, поднял рукава, и запястья у него оказались в синяках, лиловых, темных, свежих. На левом предплечье читалась надпись черным маркером, крупно: «R уйду». Он ее попытался мылом смыть, и ничего не получилось. Буквы так и бросались в глаза, черные, поверх его бледной кожи. Он натянул рукав до самых пальцев.
Только теперь Тахти задался вопросом, что Серый носил в этом своем рюкзаке. Как у него с собой оказались и хлоргексидин, и зубная щетка, и пластыри, и стерильные бинты. Даже искусственный лед в одноразовых пакетах.
* Что случилось?
Серый молчал. А ведь это был не первый раз. Он еще ничего не объяснил, а Тахти уже было нехорошо. Желудок сжался, накатила тошнота, руки заледенели. Тахти еще ничего не знал, а его тело уже знало. Уже готовило его к боли.
* Ты о чем? – переспросил Серый. – Я сварю кофе. Будешь?
* Ты в порядке?
* Конечно, – он кинул в рюкзак аптечку. – Тебе раф?
* Сядь, пожалуйста.
* Сегодня холодно, да? Ты что-то печатаешь?
Тахти поймал его взгляд.
* Это уже не первый раз.
Серый натянул рукава до самых пальцев. Тахти смотрел на него – глаза в глаза. Крапчатые глаза Серого метались, словно он искал запасный выход, словно планировал побег. Тахти ждал. Ждал, какую ложь на этот раз придумает Серый.
* Я упал, – соврал Серый. – Поскользнулся, знаешь. Там же сегодня так холодно, и лед еще….
Тахти остановил его движением руки.
* Что происходит на самом деле?
* Не надо, – Серый покачал головой и сделал шаг назад. – Пожалуйста. Не спрашивай меня ни о чем.
* Серый, – Тахти не хотел кричать, но жесты все равно получились амплитудными. – Что происходит?
Он молчал. Тахти прекрасно видел содранные руки Серого, его подрагивающие пальцы. Он тяжело и часто дышал, словно только что вбежал вверх по лестнице.
* Мы поругались, – сказал он.
Почему-то Тахти подумал о Сати. И испугался.
* С кем?
* С хозяевами квартиры.
Значит, не с Сати. Ну хоть что-то.
* Из-за чего?
* Из-за ерунды.
Ничего себе, поругались из-за ерунды. До драки?
* Расскажи.
* Они сказали, я украл запасной ключ, – сказал Серый. – Я не брал.
* Они не нашли ключ?
* Не нашли. Все спрашивали, где ключ. Я сначала вообще не понял. Мой у меня был, я им показал его. Они кричать начали. Сначала в блокноте писали, потом стали кричать, я не все понял. Называли меня по-всякому, – он отвернулся. – Не хочу повторять.
* Они не поверили?
* Они мне не верят. Говорят, чтобы я убирался. Я бы убрался, но мне больше негде жить, – Серый повел плечами, словно просил прощения за то, что ему нужна крыша над головой. – Потом они пришли в комнату, стали вещи переворачивать. Вдруг я ключ прячу. Я написать им хотел, что мне не нужно два ключа. Они блокнот тогда порвали. Перевернули всю одежду, книги все, вещи. Я папку с рисунками у них забрать пытался, они меня отталкивать стали. Потом вообще пытались из комнаты выгнать, и мы подрались. Точнее, я не дрался, я только хотел рисунки забрать и рюкзак, и уйти. Они меня выталкивали, я говорил, что соберусь и уйду, но они не понимают жесты. Я тогда на полу маркер увидел, который упал, и прямо на руке написал «я уйду». Чтобы они прочитали, услышали. И тогда они мне дали собраться.
* Страшно, – сказал Тахти. – Вы ругались до этого?
* Мы постоянно ругаемся. То они в ванной свет выключают, когда я моюсь. Говорят, я воды много лью. Что еда, которую я готовлю, воняет. Что грязи стало больше в квартире. Я за воду и свет плачу им, сколько говорят, и все равно ругаемся. И в квартире пол мою. И в ботинках не хожу, конечно. А толку. Они не хотят, чтобы я там жил. Вот и злятся.
* А чья это квартира вообще?
* Ту комнату, где я живу, мне сдает Чеслав, но он тоже не хозяин. Вроде хозяин кто-то из его родственников. Они там давно живут. Хотят вообще всю квартиру занять, а Чеслав им мешает. Сам он живет с подружкой сейчас, и комнату мне сдал, дешево. Дороже я не потяну.
* А где ты прописан вообще? У тебя есть свое какое-то жилье?
* Ну как…. – Серый помолчал, его грудь часто опускалась и поднималась. – Есть, да. Комната в социальной общаге. Мне ее выделили в восемнадцать.
* А почему ты там не живешь?
Серый потер ладонью лицо, задел кровоподтек и поморщился от боли.
* Это не здесь, не в городе. То есть это штат Лумиукко, но туда не доберешься. Ну и там тоже… Не сильно лучше. – Он помолчал, но по рукам Тахти видел, что Серый подбирал слова. – Понимаешь… Здесь мой дом. Моя семья. Моя жизнь.
* Понимаю, – сказал Тахти.
Дом. Семья. Жизнь. Он бы тоже остался.
Серый замолчал, и молчал несколько минут. В тишине шумели редкие машины, где-то поскрипывала старая оконная рама.
* Сначала тихо было, – сказал Серый. – Это потом так стало. Недавно.
Тахти перебрал в памяти, сколько раз уже видел его с синяками, бинтами и пластырями. Месяцы. Ничего себе, недавно.
* Что у тебя в рюкзаке?
* Спальник. Здесь посплю.
* Здесь?
* Я иногда здесь сплю. Сати в сутках сегодня.
* Сати знает? – спросил Тахти, хотя предполагал, какой услышит ответ.
* Нет. И ты ему не говори.
* Почему?
* Не говори, прошу тебя, – Серый посмотрел на него, и внутри Тахти что-то оборвалось. – Мне там еще жить.
Тахти с шумом втянул воздух. Серый смотрел на него так, словно от его ответа зависели жизни людей.
* Ты не скажешь Сати? Пообещай, что не скажешь.
* Ладно, – пообещал Тахти. – Не скажу. Хотя надо бы.
* Спасибо. Прости, что втянул тебя в это.
Тахти захлопнул крышку ноутбука.
* Пойдем сегодня ко мне.
* К тебе?
* Ну, в дорм.
* В общежитие? А так вообще можно?
* Вообще нельзя. Но никто не следит. Поэтому можно.
Серый смотрел на свои руки, а когда взглянул на Тахти, в глазах стоял страх.
* А Рильке?
* Он на вписке. Я скажу ему.
* Он не разрешит, – Серый опустил голову, и волосы упали на лицо.
* Конечно, разрешит. Все нормально.
* Мне точно можно?
* Точно.
***
На дверях никто не дежурил, и Тахти открыл дверь ключом. Они поднялись на четвертый этаж. Лестница далась Тахти с трудом. Серый осматривался, водил рукой по отполированным до блеска перилам, по отслоившейся краске на стенах. Заметил ли он, что Тахти хромал, что еле шел по ступеням? Тахти надеялся, нет.
В пустой комнате клубилась чернота. Тахти зажег свет, слабенькую лампочку под потолком. Серый зашел осторожно, остановился в дверях. Поставил рюкзак на пол.
Тахти пытался представить себе, в каких условиях жил Серый. Перед глазами почему-то возникла маленькая комната с рассохшимся окном, разбитый кафельный пол, каменные стены без обоев. Вещи в коробках, как в приюте. Спальник прямо на полу, на картонках. В его воображении мебели в этой комнате не было. Тахти передернуло, и он глубоко вдохнул, чтобы стряхнуть с себя наваждение.
Это всего лишь мое воображение, напомнил он себе.
* Ты голодный? – спросил Тахти.
* Нет.
* Честно?
Серый не ответил, притворился, что рассматривает что-то на полу. Тахти вытащил из шкафа плитку и пакет макарон. Спиральки были вторую неделю по акции, и Рильке натащил их целую кучу.
* У вас тут даже плитка есть, – сказал Серый. – Круто.
* Это плитка Рильке, это он ее откуда-то приволок еще по осени. Вообще пользоваться электроприборами в комнатах запрещено, и днем мы ее прячем в шкаф. Ее и еще кипятильник.
Серый проследил жест Тахти и увидел на верхней полке кипятильник. Ему пришлось встать на мысочки, чтобы дотянуться до полки и стащить за шнур кипятильник. В кастрюльку он налил воду, воткнул в розетку кипятильник, и все вырубилось. Комната потонула в кромешной темноте. Тахти чиркнул зажигалкой, и робкий огонек осветил лицо Серого.
* Прости, – сказал Серый, – это из-за меня все вырубилось, да?
Он улыбался. Это было неожиданно. Впервые за вечер, именно сейчас – на его лице была улыбка.
* Все нормально, – сказал Тахти одной рукой. – Просто пробки. Это все кипятильник.
Колесико зажигалки нагрелось, и он отпустил рычажок газа. Комната утонула в темноте. Он услышал шорох, а еще – сдавленные не то вздохи, не то покашливания. Снова загорелось робкое пламя – только на этот раз это Серый чиркнул зажигалкой. И только теперь, когда Тахти мог снова его видеть, он понял, что Серый смеялся. Он старался смеяться бесшумно, он сдерживал голос, но он смеялся. У Тахти отлегло от сердца, хотя он и не понимал причину.
* Где рубильник? – спросил Серый.
Он пошел к двери, стараясь держать зажигалку так, чтобы видеть Тахти, и в результате налетел на их стол, который стоял посреди комнаты. Звякнули эмалированные кружки. Серый невнятно выругался в голос.
Тахти нырнул рукой в карман джинсов и выудил телефон. Вспышка на камере давно полетела, но подсветки экрана хватило на то, чтобы различать силуэты друг друга и примерные контуры мебели.
* Побудь здесь, – сказал Тахти, – я переключу рубильник.
Но выйти он не успел. Зажужжала лампа накаливания над головой, розетка с воткнутой в нее вилкой плитки рассыпалась искрами, и зашумела сбитой волной магнитола. Кто-то переключил рубильник раньше них.
Они стояли посреди комнаты, моргали от яркого света. Тахти только теперь понял, что впервые слышал голос Серого, смех Серого. Он похлопал его по плечу и указал на кипятильник:
* По очереди, а то все вырубится.
* Прости, – сказал Серый. – Я не подумал.
* У нас в первый день тоже вот так все вырубилось, – сказал Тахти.
Только тогда Тахти было не до смеха. В полутемной комнате по спине пробежал холодок. Он пошел вслед за Рильке, только чтобы не оставаться одному в темноте. В тот раз он нервничал.
А Серый улыбался.
* У вас?
* Рильке привез этот кипятильник, – пояснил Тахти. – И мы хотели приготовить лапшу. Повтыкали все тоже вот так в розетки. Ну и все вырубилось.
Серый кивнул. При упоминании Рильке глаза его сделались печальными. Тахти не решился спросить, что произошло между ним и Рильке. Рильке он уже спрашивал, несколько раз. Каждый раз Рильке уходил от ответа. Серый уже занял себя помешиванием макарон. Всем своим нарочито сосредоточенным видом от словно кричал: не спрашивай меня об этом.
Если бы он поговорил с Серым, если бы спросил его, если бы настоял на ответе – изменило ли это хоть что-то к лучшему? Смог бы он подлатать лодку, которая так давно уже шла ко дну?
Они наелись пустых макарон, напились чая. Серый достал из рюкзака половинку шоколадки, Тахти нашел в недрах тумбочки остатки овсяного печенья. Получилась настоящая пирушка.
Ни Тахти, ни Серый еще не знали, что их ждет утром.
***
У Серого утром произошло утро в общаге. Которого у него никогда в жизни не было. Он же нигде не учился. У него было утро в их интернате, но так, чтобы студенческая общага, студенты, какая-то аппаратура, камеры, вспышки, гитары, планшеты, кисточки вот эти все, это все в первый раз. Он этого еще не знал, но именно это утро сыграет однажды решающую роль. Он хотел бы эту жизнь, которой у него не было.
В комнату заходили ребята. Один зашел, другой, третий. Тахти с расслабленной улыбкой шаркал в развязанных кедах, здоровался за руку. Все, что сейчас происходило, было для него в порядке вещей. А Серый нервничал. Что делать, что делать.
Ему было страшно. Эти люди, которых он видел в первый раз, как они к нему отнесутся? Он сам всегда хотел общаться. Но он не мог. А с тех пор, как от аппаратов стало толку ноль, мир людей отдалился еще дальше. Он видел столько агрессии, что начал сторониться людей. Он устал драться за право жить. За право, которое есть у всех. Или должно быть.
Он был в общаге чужаком. Сейчас его увидят и будут ругаться. Выгонят. Побьют. Картинки в голове сменялись точно в слайд-шоу, из того, что он видел в жизни. А добра он видел не так уж много. Больше – драк и разборок. Он один с ними не справится.
Ему протянули руку. Перед ним стоял парень в пестрой толстовке с капюшоном, улыбался и что-то говорил. Серый нерешительно пожал ему руку, улыбнулся – провел указательным пальцем от уха до уголка рта. Ну все, теперь они его выгонят.
Тахти встал с ним рядом и сказал вслух и жестами:
– Это мой друг, Юдзуру, он глухой.
Парень что-то сказал Тахти, и они обменялись несколькими фразами вслух. Тахти жестикулировал, но это были не жесты языка, а просто жесты. Серый пытался читать по губам, по языку тела, но он слишком сильно нервничал, и не мог сконцентрироваться. Враждебности он не чувствовал. Это подманивало, расслабляло, хотя Серый боялся довериться этому чувству.
Тахти отшучивался, тер ладонью основание шеи, парень тыкал его пальцем в грудь, а за их спинами собирались остальные. Кто-то протягивал Серому руки, он пожимал их, они пытались говорить что-то – внятно, и, наверное, погромче. Серый предположил, что это могли быть имена, но имена сложно считать по губам, слишком много звуков выглядят одинаково. Кто-то протянул ему лист бумаги, на которой от руки сангиной было написано:
«Привет! Я Оили».
Серый кивнул и пожал Оили руку.
А потом Тахти стал переводить, и они смогли пообщаться. Получилось довольно весело. Они художники все были, в большей или меньшей степени. Художники, светотехники, журналисты, писатели, звуковики. К Серому они отнеслись с добротой и пониманием. На какое-то непостижимое мгновение он даже забыл, что глухой, что он не студент этого института, что он вообще встечный-поперечный, греется взятым взаймы теплом. Его вообще здесь быть не должно было. Но сейчас, именно сейчас он был здесь, и все происходило на самом деле.
Они перебрались за стол, в кастрюльке кипятильником нагрели воды и заварили чай. Кто-то подвинул к Серому кружку чая, кто-то поставил поближе сахарницу, кто-то поставил на стол пакет с заварным печеньем. Серый насыпал в чай сахар, забыл его размешать и так и пил несладкий чай, и даже не замечал этого.
Здесь всегда так весело?
Он как будто снова был дома. В доме, похожем на ракушку. Где всегда тусовался народ, где кто-то пил ночью чай, кто-то курил, свесив ноги в окно, кто-то играл в карты, а он сидел на придвинутом к стене столе и разрисовывал маркером стену. Там он был своим. Будет ли он своим хоть где-нибудь еще?
– Чем ты занимаешься? Что ты любишь?
Серый не услышал вопрос. Он вздрогнул, когда Тахти потянул его за рукав. На него смотрел парень в толстовке – тот, что подошел к нему первым.
Тахти перевел для Серого его вопрос.
* Помогаю в кафе, на кухне. Чуть-чуть рисую. Для себя.
– Покажи рисунки.
Серый так растерялся, что встал из-за стола, полез в рюкзак и вытащил оттуда свой планшет с рисунками. Упрямство куда-то испарилось, и он передал планшет Олави. Рисунки пошли по рукам. Ребята их смотрели, что-то говорили друг другу, а Серый паниковал. Его папка была растрепанная до жути, клееная-переклеенная скотчем, рисовал он хрен знает на чем, не заморачиваясь крутой бумагой. Некоторые рисунки были помяты и испачканы после драки с хозяевами квартиры. Серый вспомнил об этом, и ему стало стыдно их показывать.
– Кто это? – Оили развернул к ним карандашный рисунок.
Грубая быстрая штриховка, жесткие границы светотени. Длинные волосы собраны в хвост. На шее, поверх рябого свитера, нитка ракушечных бус.
Портрет Сати.
Серый собрал пальцы обеих рук в буквы “L”, опустил правую ото лба к груди, на левую руку.
– Брат, – перевел Тахти.
– А вы похожи, – сказал Оили.
Олави поймал взгляд Серого и заговорил. Он пытался иллюстрировать жестами слова, просто наглядными жестами. Серый очень хотел поверить в то, что он понимал правильно. Олави… хвалил его рисунки? Он посмотрел на Тахти, и Тахти перевел.
* Ты хорошо рисуешь. Поступай к нам. Иллюстратором.
Олави вышел из их комнаты, вернулся через несколько минут с папкой в руках. Он протянул папку Серому. Серый смотрел на папку, на Олави, на Тахти. Но Олави молчал, и Тахти только улыбнулся и пожал плечами. Серый снова посмотрел на Олави. Все теперь смотрели на Олави. Серый бы от такого количества внимания давно бы залез под стол, а Олави это, похоже, не занимало. Он подошел чуть ближе, на полшажочка, ткнул пальцем в папку, а потом в Серого. И показал, как рисует невидимым карандашом.
Серый вскинул брови. Олави что, сейчас предлагал ему взять вот эту папку для набросков? Да вы шутите. Он коснулся ладонью груди: «мне?» Олави улыбнулся и кивнул. Серый нерешительно взял папку. Олави показал ему большой палец. Серый уже знал, что в мире слышащих этот жест означает что-то вроде «класс!», а не помощь, как в языке жестов. Олави не мог знать об этом. Серый посмотрел на Тахти. Олави что-то сказал, Тахти кивнул и перевел для Серого:
* Если хочешь, возьми эту бумагу. Если она тебе подходит. Олави рисует на другой.
Серый выслушал Тахти, посмотрел на папку. Склейка бумаги для эскизов. Серый видел такие в художественных магазинах, но никогда не рисовал на такой бумаге. Слишком дорого.
* Это очень хорошая бумага, – сказал Серый. – Мне правда можно?
Тахти перевел его слова Олави, и Олави покачал ладонью перед Серым – так делал Тахти, и Олави, очевидно, скопировал этот жест. Серый посмотрел на него, и Олави снова показал ему, как рисует невидимым карандашом, ткнул пальцем в него и показал большой палец. Серый коснулся ладонью груди. Этот жест редко использовали в таком контексте, но слышащим он был понятнее, да и ему самому нравился больше. Коснуться ладонью сердца.
* Спасибо большое.
Серый допивал чай, на его коленях поверх папки с рисунками лежала склейка бумаги для эскизов. Его руки так дрожали, что он не мог вывести некоторые жесты, и ему приходится повторять по нескольку раз, чтобы Тахти разобрал и перевел. Вокруг него собралось столько людей, столько замечательных, странных, новых, хороших людей, которые не вышвырнули его за дверь, несмотря на то, что у него не было права сидеть за этим столом. В этот миг он был действительно счастлив. Он позволил себе забыть о том, что ждет его за пределами этой комнаты.
Только на минуточку, сказал он себе.
В этот миг он был здесь и сейчас, настоящий, живой. Вот бы здесь были Сати и Киану, подумал он.
Но вместо этого в комнату зашел Рильке.
Серый вздрогнул, побледнел. Рильке протянул руку Юстасу, заметил Серого и замер. Огромная черная толстовка с сумасшедшим желтым принтом, рукава натянуты до самых пальцев. Один бесконечно долгий миг они с Серым смотрели друг на друга.
* Привет, – сказал Рильке руками.
* Привет, – сказал Серый.
Его руки так дрожали, что получилось смазано. Рильке прошел к своей тумбочке, достал оттуда ноутбук и направился к двери. Юстас что-то сказал ему, и Рильке обернулся, ответил что-то коротко, дернул дверную ручку. Он тянул дверь на себя, пока Оили не показал ему на дверь пальцем. Он что-то сказал, и Рильке открыл дверь.
От себя.
///
Тишину разрезал шум мотора, и Сати подошел к окну. На полной скорости в море шла лодка. Курс держали не на лодочную станцию, а на бухту, заросшую камышом. Сати успел застать только несколько секунд перед тем, как лодка скрылась из вида в прибрежных зарослях. Белая плоскодонка со старым мотором, таких в шхерах было полно. Мотор заглушили, и резко наступила тишина. А потом с причала у мостков совался серо-белый катер.
В окно Сати видел, как в море кружил катер. Как человек скинул спецовку и прыгнул за борт. Как на побережье высыпали люди в спецовках, он их не знал. Навстречу катеру в море вышла моторная лодка, с лодочной станции. Темное море пенилось, кильватерный след исчезал в волнах. С лодки в катер перебрались двое, помогли подняться на борт человеку в воде. Кто-то перекинул с лодки в катер что-то объемное, темное. Плащ? Одеяло? Чехол? Катер понесся к берегу на полной скорости. Лодка отстала, мотор не позволял развивать такую скорость.
С катера бросили швартовы, кто-то на мостках помог привязать носовой фалинь. Человек сошел на мостки, на руках он нес темный сверток. Человека, завернутого в куртку.
Сати бежал бегом. По черной лестнице с чердака на балконы четвертого этажа, оттуда – по парадной вниз, на первый. Он сталкивался с кем-то плечами, ему кричали вслед, но он ничего не слышал. Прыгая через ступеньки, он оказался в холле первого этажа. В гудящей толпе, которая загораживала выход на улицу. Сати потянул за рукав первого, кто подвернулся:
– Что произошло?
– Точно не знаю, – сказал Ниссе. – Вроде что-то в море. Кто-то упал в воду.
– Пропустите меня, – потребовал Сати,
Ниссе перехватил его под локоть.
– Они ушли в лазарет.
Сати посмотрел в сторону коридора, который вел в медицинское крыло. В полумраке маячили силуэты, как в плохо смонтированном фильме ужасов. Как в совершенно дурацком фильме. Сати вообще не понимал, что происходит. И что все это – не фильм, а реальность.
Он протолкался к двери в лазарет. Кто-то тянул его за руки, уводил от двери, пытался усадить на скамейку у стены. Он выкрутился из рук, толкнул двери и вошел. Гул голосов остался за спиной. Двери скрипнули, закрылись, отрезали его от внешнего мира.
На него навалилась беспокойная тишина, ткнула под дых.
В белом помещении пахло угольным обогревателем, спиртом и мокрой шерстью. Люди топтались вокруг кровати у дальней стены. Сати хватило одного взгляда, и сердце пропустило удар.
Серый.
Тишина не была вполне тихой. Это у него гудело в ушах. А воздух в палате гудел голосами, только Сати не мог разобрать слов. На дальней кровати сидел Серый с перебинтованной головой, укутанный в пледы. Люди толпились вокруг. На полу стоял угольный обогреватель. Зрение Сати постепенно адаптировалось. Мокрые слипшиеся волосы, потемневшие губы. Рядом с ним Оску, придерживает Серого за плечи. На корточках около кровати – Синраи, в халате поверх спортивного костюма.
Серого трясло, Сати это видел даже на таком расстоянии. Оску растирал его спину рукой. Синраи копался в белом ящике с нарисованным серым крестом. Вокруг них стояли другие люди, незнакомые. Около стены стоял грузный мужчина в шерстяном одеяле поверх мокрой одежды. С ним разговаривал кто-то в черном, кого Сати не смог узнать со спины.
Он прошел по палате на негнущихся ногах. В висках стучал упругий, частый ритм. Где-то что-то пищало. От больничного запаха мутило. Серый сидел с опущенной головой. Оску пытался с ним разговаривать, но он никак не реагировал. Синраи вытащил его руку из-под одеял, закатал рукав – на Сером было надето что-то светлое, незнакомое, и ввел что-то внутривенно. Врач мягко потрепал его по плечу, вывел универсальное «окей», на которое Серый никак не отреагировал. Оску встал, прошел к шкафу с постельным бельем, вытащил оттуда еще одно одеяло.
Сати остановился около кровати, в паре шагов от врача. Врач обернулся, посмотрел на него. Сати молчал. Он хотел узнать обо всем, и ни одно слово не сорвалось с языка. Серый поднял голову, посмотрел на него, и у Сати от паники перехватило дыхание. Такого отсутствующего, перепуганного взгляда он у Серого еще никогда не видел. Сати опустился на пол, на колени, около его кровати. Он смотрел на Серого, в его глаза. Он протянул к нему ладони, и Серый вытащил из-под одеяла дрожащую, ледяную руку. Сати сжал ее, стал греть дыханием.
* Что произошло? – спросил Сати одной рукой. – Как ты?
Серый только покачал головой. Ни жеста, ни улыбки, ничего.
– Сати? Сати, ты слышишь меня? Сати?
Кто-то тряс его за плечо. Сати обернулся, все так же сидя на коленях у кровати. За его спиной стоял Оску.
– Как ты вошел?
– Что?
Сати не понимал, о чем его спрашивают.
– Я спрашиваю, как ты вошел?
Сати смотрел на воспитателя и ничего не отвечал. В его ладони лежала ледяная рука Серого. Он чувствовал его дрожь.
– Что произошло? – спросил Сати.
Говорить вслух было сложнее, чем жестами. Оску промолчал.
– Все будет хорошо, – сказал Синраи.
Сати нашел его взглядом. Врач собирал аптечку. На кровати остались лежать какие-то трубочки и пакетики. Что-то очень знакомое, но Сати не мог понять, для чего они.
– Что произошло? – спросил Сати еще раз.
– Не волнуйся, – сказал врач.
– Юдзуру упал в воду, – сказал Оску.
– Чего?
Серый не умел плавать. Сати это знал. Все это знали. Как он мог оказаться в воде, да еще и на таком расстоянии от берега?
– Не волнуйся, с ним все будет в порядке, – сказал воспитатель. Он не выглядел уверенным в своих словах.
– Вы можете мне толком объяснить?..
– Ничего серьезного…
– Это мой брат, черт вас возьми!– голос Сати сорвался криком. – Вы можете мне нормально объяснить, что случилось?
– А ну тихо, Сати, – резко оборвал его воспитатель. – Ты как со взрослыми разговариваешь?
Сати отвернулся. Подсел к Серому на кровать, обхватил за плечи, прижал к себе. Он ничего не понимал. Но он выяснит. Он пообещал себе разобраться, что к чему. Серого била такая сильная дрожь, что плечи Сати тоже подрагивали.
– Возвращайся в спальню, – сказал Оску. – Юдзуру сегодня переночует здесь. А вы соберитесь все в спальне, я к вам чуть попозже зайду.
Сати не двинулся с места. Оску вздохнул.
– Сати, ты слышал меня?
– Сати? – перед ним на корточки сел Синраи. Подол расстегнутого халата упал на пол. – Послушай. Юдзуру нужно лечь. Нужно, чтобы он отогрелся и поспал. Все будет хорошо, мы за ним присмотрим. Не волнуйся и возвращайся в спальню.
Сати кивнул и медленно встал. Серый посмотрел на него, но ничего не сказал. Синраи положил ладонь на плечо Оску.
– Скажи Юдзуру, чтобы лег. Я установлю капельницу, и пусть отдыхает.
Оску покачал ладонью перед Серым, и когда Серый на него посмотрел, сказал:
* Ложись в постель. Тебе нужно согреться.
Серый покачал головой и одной рукой наскоро бросил:
* Спальня.
* Поспи сегодня здесь, – сказал воспитатель. – Давай, ложись.
Синраи подхватил его под локоть, поднял на ноги, Оску откинул одеяла – на простыне оказалась грелка, – и врач усадил Серого в постель. Серый стащил с плеч одеяла, которыми был укутан, и оказалось, что на нем флисовый спортивный костюм, слишком для него большой. Оску укрыл его одеялами, подвинул поближе обогреватель. Кто-то протянул ему чашку горячего чая. Сати посмотрел на человека – это оказалась кухарка. На Сати она даже не взглянула. Серый сделал глоток чая.
– Сати, – сказал воспитатель. – Давай в спальню.
– Я…
– Сейчас же.
Сати поплелся к дверям. Он уже продумывал план, как проберется сюда ночью. Он не бросит Серого. Ни за что не бросит. А пока нужно выяснить, что произошло.
Сати остановился в дверях, обернулся. Синраи устанавливал Серому капельницу. Серый лежал в кровати под ворохом одеял, укутанный по самый подбородок, только одна рука лежала поверх одеяла, белая на черном фоне.
Сати бросил взгляд в окно. Отсюда было видно краешек лодочной станции и заросшую бухту. Черные заросли кустарника у воды стояли так плотно, что море за ними едва угадывалось. Под тяжелым небом море блестело как ртуть. Сати уже положил руку на дверную ручку, когда заметил в бухте движение. Несколько человек прятали в камышах плоскодонку. Выволокли повыше на песок, затянули в брезент, закидали ветками и фукусом. Три человека в темных корабельных плащах. Ветер сорвал капюшон с одного из них.
Сати смотрел, как они, воровато озираясь, пробежали вдоль кустарника, перемахнули через заброшенный ледник и пролезли в дырку в заборе, на территорию интерната. Через эту дырку они лазали ночами, когда сбегали в город. Ее Сати показал один старожил, который знал здесь каждый лаз.
Этот старожил сейчас обернулся, посмотрел в окна дома, и у Сати холодок пробежал по спине.
Из всех людей, почему именно он?
Почему именно Рильке?
***
Тахти доделывал слайд-шоу для презентации. Рильке появился в общаге хорошо за полночь. Пьяный, в пыльных джинсах, с пиццей в картонной коробке. Тахти посмотрел на него поверх монитора. Рильке остановился в дверях, осторожно огляделся.
– Ты один? – спросил он, и голос прозвучал неожиданно ровно.
Это была его суперсила. Даже под мухой он всегда говорил ровно. Медленно, но не заплетаясь.
– А ты кого-то ищешь? – спросил Тахти.
Рильке выдохнул. Картинно, театрально, даже согнулся почти в пояс.
– Хорошо, – сказал он. – На вон, пиццу принес. Будешь? Будешь, я же знаю.
Он плюхнул коробку на стол, прошел по комнате и рухнул поперек кровати, одетый, в куртке и кроссовках.
В спальне Тахти был один, хотя это уже было странно. Обычно в их комнате было что-то вроде блошиной гостиницы – туда приходили все кому не лень. Потому что там жил Рильке, он всех приучил гонять чаи в их спальне. Чаи или что-нибудь покрепче. Рильке был очень компанейский, и он все время собирал вокруг себя толпу. Тахти давно к этому привык.
Серый, наоборот, пугался, бледнел. Тахти все крутил и крутил в голове это утро. Серый дрожащими пальцами выводит жесты, Тахти переводит. Оказывается, что Тахти знает язык жестов. Никто из однокашников не знал об этом.
Тахти переводит, а сам улыбается. У Серого блестят глаза. Впервые он видит Серого таким живым, таким увлеченным. В центре внимания, окруженного столькими людьми.
А потом в спальню заходит Рильке, и получается немая сцена. Серый белее бумаги, Рильке растерянный и какой-то испуганный.
– Ты не посидишь с нами? – спрашивает Юстас.
– Я… – Рильке дергает дверную ручку и тянет дверь на себя. Она не открывается.
– От себя, – говорит Оили.
– Спасибо, – говорит Рильке и выходит в коридор.
Тахти смотрит на дверь, потом на Серого. Серый рассматривает собственные колени. Пальцы рук он переплел так сильно, что побелели суставы.
Сейчас Рильке лежал на кровати, размотанный шарф валялся на полу около его ног.
– Что между вами произошло? – спросил Тахти.
– Ты о чем? – отозвался Рильке, не поднимаясь.
– О том, что было утром. Что произошло между тобой и Серым?
– Неважно.
– Вы жили вместе в интернате, – сказал Тахти.
Рильке приподнялся на локтях. Шапка сползла набок, и вид у него был потрепанный и жалкий.
– Чего? – переспросил он.
– Скажешь, нет?
Рильке хмыкнул.
– Тебе- то какое дело? Ну, жили, – он помолчал. – Он тебе сказал?
– Я догадался, по большей части.
– И много о чем ты догадался?
Тахти вытянул из пачки сигарету, чиркнул зажигалкой. Рильке протянул руку, и Тахти перекинул ему пачку.
– Только о том, что между вами что-то произошло. Ты знаешь язык жестов, вы здороваетесь, но оба бледнеете при виде друг друга, будто увидели привидение.