Безноженька

2
Плакат

Утром Коля увидел Петербург и дом Марфуши в ярком весеннем свете. За окном уходили к горизонту крыши, снег шумно таял. Марфуша и мать ещё спали, за круглым столом завтракали остатками ночного пира отчим-главред, он представился как Тонываныч, и его сынок, третьеклассник Боря. Бородатый толстенький Тонываныч аккуратно разложил по блюдечкам еду от бабэ, поговорил с Колей про деревенскую жизнь. Ему всё было интересно – как в деревне работают, что едят, чем развлекаются. Казалось, что, увидев Колю, он решил написать статью в газету и для этого прямо сейчас берёт интервью. Коля впервые разговаривал с таким солидным дядькой, было приятно и волнительно. После вчерашних злоключений он был готов полюбить Марфушину семью всей душой. Тонываныч дал визитную карточку, там он был сфоткан с котом Василием. Боренька сказал, что опаздывает «на запись к Кирюхе», допил чай из блюдечка, достал из холодильника какие-то продукты, вежливо спросил, можно ли угостить соседа огурцами бабэ, сложил их в мешочек и с деловым видом куда-то пошёл.

Тонываныч предположил, что «девочки» будут спать до обеда, посоветовал Коле побродить по «выцветшим линиям» и «осмотреться». У «Василеостровской» Коля купил новый рюкзак, кошелёк и телефон, вышел на набережную. Теперь белое пространство Невы и сфинксы не казались ему чужими и пугающими, ведь всё устаканилось, он попал в добрую семью, его спасут, если что.

Из Марфушиной приоткрытой двери били лучи солнца. Она сладко спала с открытым ртом, одеяло на полу, пижама в цветочек. Задыхаясь, словно брошенный в траву окунь, Коля переждал возбуждение в книжном углу с диванчиком и красным торшером. Проснулась, весело вышла, пахла потом и карамелью. Решили пойти на Невский – она будет рисовать канал и Спас, а гость Северной столицы «осматриваться». Коля повесил на плечо этюдник.

На лестничной площадке этажом ниже встретили удивительного человека: в потрёпанном кресле сидел завёрнутый в плед красавец, его усы и волосы были закручены на бумажках, он курил папироску, вставленную в мундштук.

– Кирюша, здравствуй! – Марфа чмокнула красавца в щёку.

Кирюша внимательно смотрел на Колю, у которого тут же испортилось настроение. Пустив несколько высококлассных колец, он взял Марфушину руку и поцеловал.

– Привет, Ведрун! Это называется «папильотки». Сегодня у меня гоночный турнир, потом званый ужин. Рябчики и бланманже. Это не кулёльки твоей бабушки.

– Коля, не обижайся! Кирюша шутит, я ему рассказывала про ролку и про тебя, помнишь, ты в Новый год всех насмешил кулёльками? Такого слова ведь никто не знал.

Коля забыл уже про кулёльки с сахаром, теперь снова запереживал.

– Деревенщина! – Кирюша, казалось, хотел уничтожить Ведруна.

– Ну а вы кто такой?

– Я знаменитый гонщик, король турника и Ютуба. А ты дерёвня. Огурцы у твоей бабушки потрясающие.

– Не дразни моего гостя! Коля, пойдём!

Пунцовый от волнения Коля не слышал, что там ещё обидное кричит вдогонку красавец с папильотками, – в этюднике гремели умбра, кадмий, газовая сажа.

У Румянцевского садика Марфа спросила:

– Ты ревнуешь, сердишься?

– Да с чего?

– Это Кирюха Завирюха, он мне как брат. Не обижайся. Мы не пара. Ты сам потом увидишь. Он хороший. Он добрый, но дерзкий. Мы не пара.

Коле думалось, что где-то он видел этого Кирюху Завирюху.

На десятке доехали до Невского. После деревенской тишины Коле были непривычны все эти гудки, смех, голоса, почти гром для его уха. Марфа предложила Коле погулять, пока она работает, потом собирались есть пышки. Коля обошёл церковь, послушал уличных музыкантов. «Интересно, что император ел на второй завтрак перед смертью?»

Подошла девушка с большим плакатом, попросила подержать: ей надо было отлучиться на две минуты. Нырнула в подвальное заведение. Коля стоял с плакатом, глазел на публику, на него тоже глазели. На плакате было что-то написано. Прохожие читали и реагировали неоднозначно. Кто-то показывал Коле большой палец, кто-то средний и указательный, кто-то только средний. «Интересно, что на плакате-то?»

Девушки всё не было. Подошла старушка в шляпке, с сумками, стала плевать в плакат, попадая Коле на ботинки, села рядом на поребрик, достала какую-то еду, поела и удовлетворенно закричала: «Фашисты! Пидарасы!»

Надвинулась тень, кто-то дёрнул Колю за локоть, плакат вырвали, заломили руку и пригнули к луже. Было больно, Коля вскрикнул, колени промокли. Похожие на мангалоров полицейские тащили его к машине. В толпе скандировали: «По-зор! По-зор!» Девушка выбежала из подвальчика, тоже закричала: «Позор!» – подняла плакат и стала стоять с ним дальше.

В отделе полиции на Колю зашипел человек в форме:

– Хочешь, чтобы всё развалилось?

– Не хочу.

– Чтобы у нас было как на Украине?

– А как на Украине?

– Не учитесь, не работаете, у пенсионеров на шеях сидите. Сидишь у бабушки на шее?

– Сижу…

Склонился над бумагой, прошипел: «Паз-зор».

За неимением родителей побеспокоили главреда, Коле было мучительно слышать, как капитан, крутя в руках визитку с котиком, зло и внятно объясняет в трубку: «Организация акций до восемнадцати лет запрещена».

Тонываныч приехал быстро, круглый живот под кожаной курткой обтягивала футболка с президентом и надписью: «Вежливые люди». Главред разбирался с полицией: бабэ грозил штраф в особо крупном размере, чуть не пятнадцать тысяч. У Коли от волнения закружилась голова. Вскоре уже главред нападал, а стражи порядка оправдывались. В конце концов, решили, что имела место быть защита несовершеннолетнего пикетчика от агрессивно настроенных граждан. Протокол сунули в мусорное ведро, Колю отпустили.

Вечером Марфушина семья собралась за столом. Колю все утешали, наливали борщ, главред пил водочку и посмеивался в усы, он задумал пост в «Фейсбуке» про злых полицейских. Коля спросил у Тонываныча: «А как сейчас на Украине?»

– Ты сам что об этом думаешь?

Коля ничего не думал, он годами ролил на чердаке, за обедом слышал из телика обрывки фраз про киевский майдан и «самопровозглашённую Донецкую республику», дядя реагировал эмоционально, что-то матерно объяснял дикторам, даже плюнул в экран, бабэ вытерла передником, но Коле всё это было не так интересно, как духи и нежить подземелья Анор.

Главред раскраснелся. Тоныванычу не нравилось, что Коля, да и все Марфушины сэхэшатики, замкнуты в своём художественном мирке. Петербург волновали протесты, окружающая действительность казалась такой интересной, захватывающей, драматичной, а эти фантазёры были всем довольны, считали, что жизнь хороша и спокойна. Ладно Марфа – под крылом состоятельных родителей, но деревенский Коля – неужели он не видит страданий русского народа?

Коля ничего не видел. С дядькой строили баню, ели шашлыки, ловили вот таких карасей, на чердаке сеть была отличная, не рыболовная, а МТС.

– А Кирюха рвётся на войну, на любую войну. – Главред пыхтел и подпрыгивал на стуле. – Вроде добрый парень, а сколько в нём скрытой агрессии. Записался в школу стрелевой пульбы. И ведь взяли его, глазом не моргнули. Наверно, дал на лапу. «Зачем тебе это?» – спрашиваю. «Хочу, – говорит, – пойти в атаку». – «На кого?» – «На врага, который не дремлет». И зубами скрежещет! Коля, у тебя есть враги?

– Какие?

– Ясно. А Кирюха ими окружён. Он их выдумывает себе и окружающим. Ему лишь бы повоевать. Вот запланировал сведение счётов в Кулёмах.

– Папочка, не приведи господь!

– Антон Иванович, кто сведёт счёты в Кулёмах?

– Кирюха Завирюха.

– Папочка, Коля из Кулём!

– Наверно, это другие Кулёмы. Не может быть такого совпадения. Ты из каких Кулём? Чудеевских?

– Да. Но мы в деревне живём. Кулёмы – районный центр. Я там нечасто бываю. Мы туда ездим ботинки покупать.

– Гм. В церковь ходишь?

– Захожу иногда, но я неверующий.

– Ладно, думаю, до этого дело не дойдёт.

– До чего не дойдёт-то? Загадками говорите.

– Забудь. В каждой церквушке свои погремушки.

– Вот видишь, какие мальчишки разные. – Главред повернулся к жене. – Хорошо, что бодливой корове бог рогов не даёт.

Марфушина мать отмахивалась и стучала ложкой по дну суповой тарелки. Ей не нравилась злободневность, воротило от международных отношений. Её центром вселенной был Андреевский рынок, самой важной темой – судак. Какой он сегодня – «свежий», «свежайший» или «как для себя»?

– Интересно, кто идёт в менты? Что за ребята? Провинциальные? Городские? Коля, доедай котлету, а то не примут в полицейский колледж.

– А я и не хочу. Спасибо, очень вкусно.

– Почему не хочешь? Будешь следователем, криминалистом.

– Раньше я хотел поступить на исторический. А сейчас разработчиком компьютерных игр мечтаю стать.

– Правильно, будь разработчиком. Лучше придумывать страшилки, чем в них участвовать. Вот ты подросток. Тебе хотелось бы сделать мир лучше?

– Да он и так хорош.

– Чем хорош? Тебе сегодня мусора чуть руку не сломали.

– Не сломали же. Мусора – это полицейские?

– Да. То есть у тебя нет претензий к правоохранительным органам? – Главред задумал ещё один пост – про молодёжь без гражданской позиции.

– Папочка, отстань от него! – Марфуша потянула Колю рисовать мирки.

Главред посадил к себе на колени жену. Щекоча растрёпанной бородой её пышную грудь, рассказал, как в девяностые один иностранный журналист в поезде Санкт-Петербург – Мурманск спрашивал, почему на русских помоечных баках написано «май коп».

– Ну потому что мусор! Мусор и есть!

3
Кирюха

Следующее утро было таким же уютным: солнечный свет, бьющий с крыш, чай, словоохотливый отчим, серьёзный Боренька дует на блюдце. Тонываныч послал Колю в «Дикси» за продуктами (подвал на углу Большого и 4-й), чтобы парень «осваивался». На лестнице Коля услышал грохот – внизу что-то случилось. Наклонился над перилами: кажется, кто-то упал. Побежал поднимать и обомлел – под металлической конструкцией, при ближайшем рассмотрении оказавшейся инвалидной коляской, лежало полкрасавца с папильотками, вернее, уже без папильоток: волосы были намазаны гелем и торчали в разные стороны модно и воинственно. Гонщик – король турника тёр голову и стонал:

– Пролетел пролёт! Вообще-то я на заднице и культях могу спускаться, а коляску держать над головой. Но это не гигиенично. Ты куда направился, кулёлька?

– В «Дикси». А ты?

– Я туда же. Рынок закрыт. У меня сильные руки и исключительное чувство равновесия. На коляске я спускаюсь, откинувшись назад, на задних колёсах, левой колесо контролирую, правой держусь за перила. Главное – преодолеть страх падения и освоить глубокий баланс. Меня звали в Цирк дю Солей, прислали контракт на пол-лимона, но я отказался, у меня полно других дел. Спусти инвалидку и жди. Сейчас будет тебе представление.

Коля отнёс коляску и с волнением смотрел наверх. «Советский цирк умеет делать чудеса! Советский цирк и все в оранжевых труса-а-х!» – металось эхом на лестнице. Кирюха спускался на руках, на культях джинсы были завязаны узлом.

– Это эксклюзивная модель «Левайс», я не стал их укорачивать, потому что скоро мои ноги отрастут. Я богатый человек. Мне лучший мастер делает суперпротезы. Кстати, очень дорогая коляска, выполнена на заказ. С меня сорок мерок сняли, чтобы её сконструировать. Мне не нужна электрическая, я должен работать руками. Полцарства за сегодняшний ржаной! Погнали в «Дикси» на 1-й – там нет ступенек. Мне надо двигаться, поэтому я сам хожу по магазинам. С тебя, кстати, тысяча рублей за зрелище. Ладно, шучу.

Коля вёл коляску по 2-й линии. Кирюха выглядел очень представительно, примерно как знаменитый травмированный спортсмен-каскадёр: квадратный подбородок, наимоднейшая красная косуха, плотно сидящая на широких плечах, чёрные перчатки с раструбом. Ещё Коле показалось, что новый знакомец своим скуластым лицом, небольшим прямым носом, пристальным взглядом широко поставленных глаз напоминает бабкиного кота. Волосы – точно шёрстка потрёпанного в уличных боях Марса.

Держа у ссадины на виске белый платок, Кирюха болтал без остановки. Он рассказывал «деревенщине» про каждый дом, про знаменитых людей, которые там жили. Громко читал стихи про овощной магазин, где вместо капусты продают мёртвые головы, в «Дикси» многозначительно выбирал кочаны покрепче и бросал Коле. Продавщицы его знали, он с ними снисходительно перешучивался, оператор-кассир Тахмина срочно вызвала администратора Хуршеду, чтобы помочь колясочнику. Кирюха Хуршеду отправил обратно в подсобку, сказал, что есть у него помощник. Он вёл себя как хозяин этого магазина, нет – всей торговой сети. Дома на лестнице снова показал представление – поднимался на руках, держа торс под углом. Он двигался как настоящий атлет и циркач. Коля тащил инвалидку и рюкзак с продуктами. Кирюха пригласил его к себе на чашку чая.

4
Бегство из ДДИ

Кирюхина квартира поразила Колю – сначала могло показаться, что там нет предметов моложе ста лет: всё деревянное, резное, хрустальное и гранёное, кроме навороченного компа на огромном письменном столе, за которым, видимо, подписывал указы какой-нибудь министр Российской империи.

На кухне рядом с современной техникой были дровяная печь, буфет с гербом и витражом, мраморная разделочная доска.

– Присаживайся, отдыхай. Уступаю тебе мой трон! – Кирюха показал на готическое кресло с рыцарьками.

– Можно я в инвалидке посижу? Как она ездит? Как ты на ней по лестнице спускаешься, покажешь? Это же очень круто. Ты очень крутой. – Коля осторожно сел и тронул колёса.

– Покажу, конечно. Это только я умею. Ну ещё Петька Зубов, московский безноженька. У него свой блог для колясочников. Хорошо объясняет, как маневрировать в инвалидке, как с людьми на улице и в транспорте разговаривать, чтобы уважали. У него жена красавица. Она его снимает, записывает. Дай мне соль. Да, это чёрное – соль. Я её прокаливал. У Зубова есть протезы, он может ходить, но ему больше нравится коляска, он неплохой колясочный гонщик. Для него коляска – спортивный снаряд, как и для меня, впрочем. Я давно мог бы встать на протезы, но не было подходящих. Открой холодильник, дай лайм и чили. Я сказал открыть холодильник, а не рот. Зелёный лимон и красный тонкий перец. Спасибо. Так вот, сделать лестницу на инвалидном кресле – легко! Вниз, конечно. Подняться с инвалидкой невозможно. В общем, главное – настроиться на спуск, найти равновесие, почувствовать колесо, ступеньку, уловить запах мокрой пыли, которую растёр дворник, запах растений на подоконниках, запах кошачьей мочи и крысиного трупика в подвале. Я, прежде чем спускаться, даже эхолокацию включаю – кричу на лестнице что-нибудь злое или весёлое. Равновесие – это самое важное, самое ценное в жизни и особенно в сексе. У тебя есть девушка?

– Нет. Не знаю.

– Что значит «не знаю», кулёлька?

– Ну, не знаю, могу ли назвать её своей девушкой.

– Ты с ней целовался?

– В воображении.

– Это не считается! В ролке целовались? С Марфушей?

– А что, нельзя?

– Да целуйтесь на здоровье. Я рад за вас. Дай-ка мне ту банку, длинную. Мерси. Знаешь, что это за палочки? Это настоящая мадагаскарская ваниль. Сейчас я тебе сделаю молочный напиток – просто улёт. Мы его назовём «Поцелуй Марфуши». Итак, равновесие в мыслях, движениях, поступках. У меня в детстве были кошмары, когда приходил Перекос. Перекос – бесформенная глыба, наваливалась и душила. Я однажды чуть в окно от ужаса не выскочил, мать за шиворот схватила. Если в душе покой и равновесие, можно без труда пробежать по канату над пропастью. Как ты относишься к чесноку? Сейчас будет угощение, отведаешь мои суперкулёльки. Надо копчиком почувствовать силу притяжения, погрузиться в глубокий баланс по отношению к земной оси и центру Вселенной. Задницей чуять, не головой. Голова может быть пустой, абсолютно свободной.

Осторожно крутясь в инвалидке, Коля смотрел, как ловко хозяйничает Кирюха. Его руки волшебно двигались, как у алхимика, а рот ни на секунду не закрывался, парень весело нёс какую-то околесицу. Шипела сковородка, из кастрюльки поднимался пар. Опираясь на кулаки, обтянутые перчатками без пальцев, новый знакомец перемещался от плиты к холодильнику. У него была целая система приспособ – скамеечек разной высоты, чтобы добираться до нужного предмета. Он действовал как фокусник, маэстро, за десять минут приготовил вкуснейшие брускетты, Коля ел и не мог понять, из чего это всё – то ли рыба, то ли сосиска.

– Пойду мать позову.

Кирюха вернулся с высокой бледной женщиной, в Колином представлении похожей на овдовевшую королеву или настоятельницу женского монастыря. У неё было такое лицо, будто она целый год плакала и больше не может, слёзы закончились.

– Здравствуй, Коля. Меня зовут Вера Ивановна.

– Здравствуйте! – Вскочил.

Села за стол – прямая спина, худые длинные руки. Кирюха, похожий на снующего по полу гигантского паука, подал матери тарелку с едой, кинулся варить кофе.

– Жопой чуять космический баланс, да, мама?

Вера Ивановна грустно улыбнулась:

– Я училась балансировать с Кирюшей. Носила его на шее, на груди, на спине. С десяти лет. Он у меня с десяти лет. Вниз: кресло – Кирюшу. Наверх: Кирюшу – кресло. Но мне всегда помогал Антон Иванович, наш замечательный сосед. Ты у них гостишь, Коля?

– Да.

– До десяти лет он жил в интернате, гонял по коридору с другими колясочниками.

– С дэцэпэшным дурачком Володькой Шутовым. Его батюшка отец Пахомий в рот трахал.

– Кирилл, перестань, или я сейчас уйду.

– Она не верит, я потом тебе расскажу. Может, и по сей день трахает, я его вижу у Пахомия во «ВКонтакте». Мама, всё, молчу, заткнулся.

Кирюха сел на свой готический «трон», свернул папироски себе и Вере Ивановне. Они закурили. Коля никогда не слышал такого приятного запаха – ничего общего с дядькиным «Петром», не табак, а компот с сухофруктами из любимого детского сада. Ему было приятно, что эти красивые необычные люди с ним разговаривают, рассказывают свою жизнь.

– Мама приехала в КДИДДИ волонтёркой. «Кэдэидэдэи» это Кулёминский дом-интернат для детей-инвалидов. Мой дом родной.

– Я возила книги в сельские школы, в детские больницы. Я заведую библиотекой. Моя подруга, актриса, играла спектакли в детских домах. Она рассказывала о сиротах, об оставленных детях. Я решила тоже поехать. Жизнь была пустой, хотелось какого-то действия. Хотелось принести пользу.

– Мамочку тогда мужчина бросил.

– Это не твоё дело, и Коле знать необязательно. Всё давно прошло, я уже забыла.

– Не забыла.

– Почему ты лезешь в чужие дела? Почему пытаешься влезть в мою голову?

– Потому что мне важно, о чём ты думаешь. Мне важно, о чём все думают. Я ограничен в движении, не могу самостоятельно подняться на Эверест и поехать на залив в Комарово. Поэтому лезу. Мне надо отслеживать, что происходит в мире. Я хочу управлять миром. Я демиург.

– Ты болтун.

Демиург пускал в потолок кольца. Вера Ивановна смотрела в окно – напротив зажглись огни.

– В интернате для детей-инвалидов сделала маленькую библиотеку, литературный уголок.

– А в соседней комнате Пахомий устроил «правуголок».

– Многие дети не умели читать. Мне захотелось остаться на некоторое время в этом ДДИ – поработать. Администрация была не против, они принимали любую помощь.

– Пахомия принимали.

– Что ты прицепился к этому Пахомию?

– Пахомий педофил и содомит. Он в ДДИ устроил православный уголок, и знаешь, что там делал?

– Молился, учил вас молитвы читать.

– Ха!

– Не выдумывай. Ты что-то видел?

– Не видел. Но нет сомнений. Он меня однажды по головке гладил, а потом залез под рубашку и стал спину чесать.

– И всё?

– Этого достаточно. Получи срок, «божья корова»!

Вера Ивановна устало и грустно смотрела на сына.

– Я общалась с отцом Пахомием, уверена – он не способен обидеть ребёнка. Он ведь был совсем молодой, когда взвалил на себя больного Володю. И всё у них хорошо, я знаю.

– Он тебя с праздничками поздравляет?

– Пишет раз в год, внимательный человек.

– Что? Он чмо, извращенец, у него в голове помойка.

– Не выдумывай. Даже если видишь, что в человеке происходит внутренняя борьба, не осуждай. Вспомни толстовского отца Сергия, как ему тяжело приходилось.

– О, ну этот ещё гаже. И не потому, что спутался с больной девицей, может, она как раз после секса и поправилась.

– А почему?

– Сама не понимаешь? Он невестой своей побрезговал. Западло ему стало, что она с государем того… Вот это настоящая глупость и подлость, я бы никогда в такой ситуации девушку не бросил. А что касается Пахомия – да не борется он ни с кем. Он в гармонии со своими внутренними гномами, бесами и козлами. Мне вообще всё это христианство не нравится. Тошнит от лживого сюсюканья. От церквушки тошнит.

– Коля, у него необъяснимая ненависть к церкви.

– Объяснимая. У нашего семейного зубного Льва Рафаиловича есть дочка Ханя. Я пасть у него в кресле открываю и тут же вижу, как Ханю привезли в концлагерь, – да, у меня богатое больное воображение. Фашисты жидов из вагона выгнали, золото и деньги отобрали и всех в газовые камеры отправили ногтями в стены скрестись. А Ханя в вагоне под тряпками спряталась, её не заметили. Потом заметили и застрелили. Коля, брось спички. Она лежит, у неё из живота кровь течёт. Из-за этого мудилы. – Кирюха показал средний палец Спасителю, который спокойно смотрел на василеостровскую кухню из своего красного угла. – Не могу сказать, что Стивен Фрай мой герой, есть у меня к нему вопросы, но в целом совершенно с ним согласен: «Злобный эгоистичный маньяк».

– Кирюша наш во всех бедах винит высшие силы. Как будто человек за себя не отвечает.

– Бог отвечает. Хрен ли он бездействует? Я ему не прощаю страдания детей. Я его судить буду, когда труба позовёт, а не он меня. Я обвиняю! Устроили бардак.

– Кто? – спросил Коля.

– Эти, которые сообразили на троих. «По любви» сообразили, а мы теперь расхлёбываем.

– Коля, не слушай его. Он без конца выясняет отношения с кем-то невидимым, юродствует, паясничает, шлёт судебные повестки в небесную канцелярию. А ты верующий?

– Да не очень-то. У меня жизненного опыта мало. Наш дом рядом с храмом, там отец Андрей служит. Я с его Макаром в одном классе учусь. У нас звонарь отличный, ему батюшка разрешает для школьников тему из «Нафинг элс матерс» на колоколах играть: «Жизнь принадлежит нам, и каждый живёт её по-своему»^[3]. Я против церкви ничего не имею, но в себе не уверен, я всё же неверующий.

– А Кирюша верит. И ругается.

– Что мне остаётся делать, когда всё так страшно?

– Благодарить, потому что могло быть ещё страшнее, и требовать доброты и мудрости прежде всего от себя.

– Мама, я тебе сейчас открытку пригоню в Ватсапе, там Иисус держит девочку на ручках, и знаешь, что ей говорит? «Детка, прости за рак мозга, мне так захотелось». Можешь его поблагодарить, потому что могло быть еще страшнее.

Вера Ивановна молчала, судя по всему, она не в первый раз слушала антиклерикальные речи безноженьки и ей скучно было отвечать.

– Жизнь ужасна и прекрасна одновременно. И боженьку этого я, может, и люблю иногда, но в целом ненавижу. Всё зыбко и неоднозначно, – продолжал Кирюха. – Мне очень жаль, что я не атеист.

– В детстве Кирюша обиделся, когда нас не пустили на службу.

– Мать в Андреевский впёрлась с коляской в Страстную пятницу, нас погнали поганой метлой, чтобы не мешали выносить плащаницу. А ведь мы в сторонке стояли. Раздавите гадину!

– А на Светлой меня обманул, сказал, что хочет сам погулять. Я на полчаса его оставила в саду академии – смотреть на лошадок. Он купил на рынке синих слив и с кем-то договорился, чтобы в храм завезли.

– С нищей бабушкой, которая духовные песни распевала, помнишь такую? Она гораздо сильнее тебя, за двести рублей тащила инвалидку по ступенькам одной левой.

– Подъехал к алтарю – кстати, резной иконостас, Коля, очень ценный, сходи посмотри, – ему хотели сделать замечание, там правила такие, нельзя с колясками или в колясках, сейчас, может быть, по-другому, не знаю. Свечница подошла и очень испугалась – Кирюша вставил в глаза себе сливы, рожу скорчил и страшно повернул лицо.

– До сих пор с удовольствием вспоминаю, как она орала.

– На машине священника слово матерное процарапал.

– Кстати, не на одной. Грех было пропускать такие тачки.

– У нас отец Андрей на маленькой машинке ездит. Там в семье все хорошие, у бабэ сало берут.

– Да пожалуйста, целуйте ручки. Есть хорошие попы, кто же спорит. Пара-тройка. Видел тут в Ютубе, как попище беса Айфона из девчонки изгоняет – это вообще жесть. Понял, что я в прошлой жизни в ОГПУ работал, чуждый элемент вычищал. Мама, не надо отворачиваться, ты бы видела, как она плачет, а он крестом машет и вопит. Я бы не моргнув глазом на Соловки его отправил на перековку. Ну всё, мать обиделась, я зверюга.

Чтобы сменить тему разговора, Вера Ивановна предложила сходить к Крузенштерну, посмотреть на корабли.

– Нет, я сегодня нагулялся. Вот, облажался на лестнице. – Кирюха поднял слипшуюся прядь и показал шишку. – Завтра работаю, кстати. Мама, зайдёшь на рынок? Коля тебе поможет.

– Хорошо, с утра устроим экскурсию на рынок.

– Ну давай, расскажи Коляну, как всё было, мне самому интересно послушать.

– Я жила в интернате, сделала картотеку, вслух читали с детьми.

– «Картофельную собаку».

– Кирюша особенно полюбил «Картофельную собаку». Коля, ты читал Юрия Коваля? Тузик украл курицу и колбасу.

– Читал: «Хороший был год, урожайный, в садах пахло грибами, в лесах – яблоками».

– Именно так. А потом я собралась домой. Ждала поезд на станции. С ребятами трусливо не попрощалась, боялась, что расстроятся, оставила им конфеты и бодрую записку: «До новых встреч». И представляешь, вдруг на перроне ко мне подкатывает Кирюша, который ни разу в жизни не выезжал за пределы ДДИ, – весь в крови, разбитый – и просит его забрать. Я сначала не поняла, что – к себе, в Петербург, насовсем. Вокруг народ столпился, какие-то пьянчуги на меня орут. Ужас! До сих пор не понимаю, как ему удалось сбежать из интерната.

– Мне помог Володька Шутов.

– Но ведь он сам колясочник!

– Отвлекал дежурных.

– А вахтёр?

– Спал.

– А ворота?

– Всё было открыто. Тогда я понял, что Бог живёт не в уголке Пахомия. Что Он ходит рядом со мной, иногда толкает коляску в нужном направлении. В виде алкаша… Я выехал за ворота и погнал куда глаза глядят. Думаю: где вокзал? Вижу, под кустом мужчина отдыхает. Я его окликнул, наврал, что мать меня забыла и сейчас уедет. Он забеспокоился, смог подняться. Сказал, что с радостью поспособствует воссоединению семьи. Его звали дядя Жора. Он очень спешил и несколько раз вытряхивал меня из коляски, во что-нибудь врезался. У меня всё было расквашено – нос, губы. Сначала дядя Жора привёз меня к вагончику, в котором жил. Я ему напомнил про вокзал. Он помчался к ларьку, где были его товарищи. Хотел меня показать. Они все были такие трогательные, смешные. С фингалами и ломаными носами. Оттуда меня до станции провожала уже толпа алкашей. Они меня еле втащили на перрон. Я таких матюгов никогда не слышал. Кстати, я тебе покажу комикс Марфуши «Бегство из ДДИ». На перроне они на маму накинулись: зачем бросила ребёнка-инвалида? Дядя Жора вконец разволновался, обозвал маму сучкой и сказал, что к себе меня заберёт: «Кируша, сынок, я тебя воспитаю, я из тебя челаэка сделаю, ёккалё!» У него такое ругательство было, я запомнил: «Ёккалё!». Мама, вам надо было вместе меня взять.

– Вернее, мне надо было взять и тебя, и дядю Жору? А его как бы я таскала по лестнице?

– Он бы бросил пить. Или жили бы у него в бытовке. В общем, мы вернулись в интернат, сидели там ещё какое-то время, пока бумаги оформлялись, потом Тонываныч приехал за нами на машине, и маленькая Марфуша с ним – её прихватил, чтобы я не боялся. Она болтала всю дорогу. Это было поразительное путешествие. Мы ехали день и ночь, по дороге заезжали в кафешки, в Макдоналдс. Я же колы никогда не пробовал! Я жизни не видел, вообще не знал, как люди живут. Как меня поразил этот резиновый наггетс и соус барбекю! Хорошо, что сунулся с утра в литературный уголок, а там: «До новых встреч». Ты могла не вернуться!

– Я не хотела возвращаться. Мне было тяжело смотреть на больных детей, меня убивал запах капусты в коридорах, я собиралась с подругами в путешествие.

– Десять лет собираешься. Поезжай.

– Спасибо, дорогой. Возьму и поеду.

– Теперь запахи еды тебя не убивают?

Вера Ивановна поцеловала своего Кирюху.

– Мне достался удивительный сын. Уникальный. Главное, добрый. Ты ведь добрый?

– Ну добрый, добрый.

– Умный?

– Умный, все шаги просчитаны.

– Коля, это он с тобой так разоткровенничался. Кирюша общается с разными людьми, но про нашу жизнь никому не рассказывает.

– Мамочка, во мне не сомневайся, твоё воспитание. Коля, пойдём, покажу кое-что неприличное.

Кирюха повёл гостя по сумрачному коридору. Вспомнилась ролка: паук, пещера, Анор. Вдруг на Колю кто-то посмотрел так живо и ясно, что он вздрогнул: перед ним был портрет женщины в прозрачном платье, которое воздушно облегало грудь. Женщина отдалённо напоминала Веру Ивановну.

– Ты знаешь, что я живу в Кулёминском районе?

– Знаю. Я нашёл тебя во «ВКонтакте». Кстати, я следил за вашей ролкой. Жаль, что она распалась. Мы с тобой земляки. Я с года жил в интернате. А родился в деревне, тоже деревенщина. Так что не обижайся, кулёлька, когда я тебя немного дразню. Правда, деревню не помню совсем. Первое воспоминание – ноги: нянечек и кроватей в ДДИ. А сейчас я шикарно живу. Мейк ю селф. Сделай себя сам, Коля. От жизни можно получить всё, если проявишь силу воли, если не будешь бояться и найдёшь глубокий баланс.

– Тебе двадцать? Я думал, ты гораздо старше, двадцать два.

– Я и есть старше. Внутри я «этот старый джентльмен». Всё про всех знаю. Меня ничем не удивить.

Кирюхина комната тоже была роскошной – всё богатое, старинное, резное. Над неубранной кроватью с кучей подушек висел плакат с нордической блондинкой.

Кирюха бережно вытащил из комода самодельный альбом:

– Вот, полистай!

Коля сразу узнал Марфушину руку. Это был комикс с историей Кирюхиного побега из ДДИ. Особенно Марфуше удались образы алкашей: дядя Жора с нимбом над кепариком катит инвалидку, к станции подходит состав, паровоз выпускает дым, кудрявый мальчик тянет ручки к даме.

Кирюха распахнул дверцы шкафа, забитого одеждой. С помощью швабры снял чёрную косуху, протянул Коле:

– Как тебе такой элемент мужского гардероба? Придаёт брутальность, особенный шик и подчёркивает свободный бунтарский дух. Италия. Можно носить с майкой, футболкой, даже с белой рубашкой и чёрным галстуком.

Коля никогда не держал в руках такой дорогой элегантной вещицы.

– Надень. Это тебе. Настоящая кожа. А то ходишь в презервативе.

Коле было немного обидно за курточку от бабэ, но он принял подарок. В Кирюхином шкафу было несколько разноцветных косух. Мутное зеркало отразило новую Колину брутальность и бунтарский дух.