Провожая солнце

Я закончил свой монолог и посмотрел на Наташу. В её глазах читался искренний ужас.

–Какой кошмар…-только и проговорила она, а потом, положив букет белых хризантем на такой же белый снег, наклонилась и обняла меня. Обняла крепко, по-дружески, но всё же была капелька нежности в этих объятиях, так что я не выдержал и разрыдался прямо на морозе.

Мы так и сидели на крыше старой, заброшенной железнодорожной станции, обнявшись, пока белые хлопья снега падали, застревая в наших волосах, тая и стекая вместе со слезами по моим щекам. Тогда я впервые услышал её дыхание так близко, так чётко, почувствовал, как под синим замшевым пальто бьётся её сердце, и в тот момент я окончательно осознал, что хочу провести всю жизнь так, с ней в обнимку. Хочу вдыхать запах её волос каждую секунду моей жизни, хочу слышать, как она дышит, чувствовать каждый удар её сердца, хочу спасти её от одиночества и подарить всё то, чего у нас обоих никогда не было, хочу защитить от всего плохого, что с ней случилось и ещё может случиться. Я хочу уехать вместе с ней куда-то далеко-далеко, показать ей то, чего никогда не видел сам, оставив наш старый, уставший район где-то в прошлом. Хочу начать новую жизнь, где будем только мы – я и она. Хочу любить её так сильно, как только способен любить человек, а может и сильнее. Хочу отдать ей своё сердце, свою душу, всего себя, только чтобы она была счастлива. Я любил её сильнее, чем себя, и именно такая любовь – искренняя и самоотверженная – после и разрушила наши отношения.

Вспоминать это всё спустя почти четыре года было больно, словно сдирать корочку с почти зажившей раны, но в то же время эти воспоминания – единственное, что сейчас могло мне помочь, а потому мне оставалось лишь записывать всё это на бумагу, стирая и переписывая по многу раз, так, чтобы перенестись в то время, стать его частью, а потом изменить, сделать всё по-другому. Ведь разве могли отношения, начавшиеся с жалоб на родителей и жизнь, быть чем-то хорошим? Возможно и могли бы, но если я взялся что-то менять, то менять нужно полностью, целиком стерев прошлое и написав новое, с рестораном вместо крыши станции, лепестками роз вместо снежинок, разговорами о погоде вместо рассказов о жизни. Всё как у людей. Неизменным должен остаться лишь букет белых хризантем и шоколадное сердечко, которое я забыл подарить Наташе и уже позже обнаружил расстаявшим в кармане своих джинсов.

Глава 4

Потерять счёт времени и слиться с ним воедино – практически одно и то же. Когда ты забываешь о том, как измеряют время люди, ты становишься его частью. Ведь время – это не минуты, не секунды, не дни и не недели, время – это нечто большее, время – это пространство, не только длина, ширина и высота, время – это четвёртое измерение, которое невозможно понять, когда ты существуешь в рамках своего земного тела, но так легко почувствовать, когда ты теряешь связь с этим глупым, примитивным миром и перестаёшь воспринимать время как способ что-то измерить. Когда ты теряешь способность понимать, что такое «утро» или «вечер», ты обретаешь нового себя, и ты становишься сильнее времени. А когда ты сильнее, чем само время, ты можешь делать с ним всё что захочешь, менять прошлое, настоящее и будущее, которые теперь существуют для тебя одновременно, управлять реальностью, как управляет своими персонажами писатель. Да, когда ты понимаешь время, ты сам становишься автором своей истории, Богом в своей Вселенной, воплощением совершенства, почти всемогущим созданием, сильнее которого только любовь, его сотворившая, потому что никакое творение не может превзойти своего Творца. И теперь, почти что поняв, как в этом мире всё устроенно, я потихоньку менял своё прошлое для того чтобы изменить и будущее, стирая из своей памяти всё, что там было, и позволяя новым воспоминаниям, словно цветам, вырасти на месте старых. И всё же ужасно больно было забывать наши с Наташей ночные прогулки, вальс под снегом около музыкальной школы, долгие разговоры на лестнице и маленькие путешествия на поезде в соседние города. Забывать то, как мы стали с ней сидеть вместе в школе – я носил все учебники и старался учиться как можно лучше, а она, постоянно забывая даже ручку, на уроках спала у меня на плече, как Гриша в шутку называл нас Ростовой и Болконским, как Ира с Соней хихикали и шептались у нас за спиной, как мы ходили прогуливать математику, которую Наташа не понимала, на крышу школы. Но я забывал. Осознанно я забывал всё то, чем так дорожил, чтобы потом придумать по-новому. Реальность зависит лишь от восприятия, а потому, поменяв восприятие, можно поменять реальность.

Вот только я забыл учесть кое-что очень важное, решающее. Менять прошлое не изменив настоящее – бесполезно, ведь не существует единого прошлого, настоящего и будущего. Все сюжеты нашей жизни – лишь ниточки на бесконечном полотне времени, вероятные события, которые либо случились, либо нет, потому без изменений в настоящем менять прошлое бессмысленно, а парадокс убитого дедушки – абсурд. Если ты изменишь прошлое, убив собственного дедушку в молодости, это не значит, что ты никогда не родишься. Это прошлое просто перестанет быть твоим, и на том месте, где ты что-то поменял, зародится новая Вселенная с новым прошлым, настоящим и будущим. А на создание новой Вселенной всегда уходит некое количество энергии, и это никогда не остаётся незамеченным, и люди, ломящиеся в дверь моей квартиры, были этому подтверждением – они что-то узнали.

Холодный плиточный пол, запах пота и плесени, тихие всхлипывания Алисы, прижимающей к себе своё любимое зеркало, по-быстрому собранные в стопку листы бумаги со стола с ценными записями и безысходность, граничащая с отчаянием самоубийцы, поглощающая меня всего. Я никогда не был так близок и к победе, и к провалу одновременно. Я почти стал автором своей истории, своей судьбы, но у шутника, пишущего её, видимо были другие планы.

–Мне страшно,-всхлипывая шептала Алиса, прижимаясь ко мне и крепко держа в руках самое ценное что у неё было – небольшое зеркало, в котором жила её лучшая и единственная подруга. Она вытерла слёзы рукавом своей ночной рубашки и посмотрела на меня.– Я боюсь, понимаешь, Андрей? Боюсь людей, которые стоят в нашем подъезде – Девочка из зеркала сказала, что они ищут тебя, представь, что будет, если найдут. Эти голоса за стеной, они всё громче. А мне страшно, так страшно, как не было никогда. Кто все эти люди? Они почти зашли в нашу квартиру! Что ты сделал такого, что за тобой пришли? Мне страшно, Андрей! Мне страшно из-за того, что с тобой происходит, из-за того, что происходит со всем в принципе. Страшно из-за того, что ты постоянно либо спишь, либо что-то пишешь, рисуешь, и выглядишь при этом очень, очень непонятно. А ещё грустно, наверное потому что ты перестал мне давать веселинки. Без них я и правда чувствую себя намного хуже, прости, что не верила тебе. Я хочу, чтобы всё было как раньше – без шума за стеной, без кучи бумаг на столе, без всего этого. Я хочу, чтобы ты как и раньше читал мне сказки перед сном, водил гулять в парк, включал колыбельную и расчёсывал мои волосы по утрам. Мне страшно, понимаешь?! Андрей, если ты можешь всё, то пожалуйста, верни всё как было.

Отчаяние, страх и мольба в голосе сестры заставили меня чувствовать себя ещё хуже. Как я мог допустить, что самое милое и маленькое создание, которое я должен был защищать от всего того, что могло её расстроить, теперь плакало, сжавшись на полу ванной. И какой я после этого брат, да и достоин ли называться братом вообще? Ведь ни один хороший брат так бы не сделал, ни один хороший брат бы не пугал родного маленького человечка. А я повёл себя глупо, безответственно, не просчитав всё, и теперь она плакала, обняв зеркало, а я чувствовал себя самым ужасным человеком на свете и дрожа от страха. Ужасная холодная пустота, смешанная со страхом, поглощала моё тело, не оставляя места ни для надежды, ни для любви, ни для чего из того, что могло бы дать мне силы изменить настоящее сейчас. Я был не просто загнан в ловушку – я был почти убит, и пусть моё тело всё ещё было здесь, в ванной, я уже не чувствовал ничего, кроме ужаса, от которого было не спрятаться и не сбежать, и, стоило мне закрыть глаза, пытаясь игнорировать всё происходящее, чтобы изменить своё восприятие реальности и саму реальность, как десятки невидимых рук обхватывали моё тело – я не видел их, но чувствовал даже лучше, чем холодную плитку на полу и горячие слёзы, бегущие по моим щекам.

Боль, рождающаяся в самом сердце, и, неприятным, обжигающим холодом растекающаяся по всему телу – самый ужасный, самый ненавистный мне вид боли. Такая боль – вспоглощающая и всеобъемлющая – никогда не проходит, она остаётся где-то в твоей крови, путешествуя по твоему телу, и, время от времени, снова возвращаясь в сердце, чтобы заставить тебя проживать её снова и снова. Эта боль не сравнима ни с каким другим видом боли – физической ли, моральной ли – она сильнее, ярче, она быстрее расползается из сердца к кончикам пальцев, она почти живая. Такая боль приходила ко мне только два раза: сегодня и в тот, ставший роковым для меня, вечер, когда мы в последний раз собрались всем классом, чтобы выпить и проститься со школьной жизнью раз и навсегда. Я до сих пор помню школьный актовый зал, вручение дипломов, длинные платья, золотистые ленты, чёрные волнистые, успевшие отрасти с начала десятого класса, волосы и зелёные, с рыжими солнышками в центре, глаза. Помню, как Гриша танцевал с Любой –все были так удивлены, что потом обсуждали их странный дуэт до самого утра. Помню, как Ира и Соня пришли в самых ярких платьях – красном и синем – так что мы за спиной называли их полицейской мигалкой. Помню речь директора, вальс, бокалы вина, прогулки вдоль речки, круглый шарик луны в небе, холодные руки Наташи, её тихий голос и её слова, вдребезги разбившие все мои мечты, которые я так долго растил и лелеял в своём сердце.

Выпускной – финишная прямая для любого школьника. Одиннадцать лет он учился, делал домашние задания, прогуливал уроки, списывал сочинения у друга (только не точь-в-точь, чтобы учитель не понял, что всё списано!), с кем-то дружил, кого-то любил. Одиннадцать лет плакался маме, что не хочет учиться, что больше не пойдёт в школу, что ему никогда в жизни не понадобится ничего из того, что он там узнаёт. И вот, спустя одиннадцать лет, ставших для него целой жизнью, он, наконец, прощается со школой, которую так сильно ненавидел, и на его глазах почему-то блестят слёзы. Неужели он будет скучать по нудным урокам математики, по иногда раздражающим одноклассникам и даже по злой, вечно ругающейся на детей, учительнице? Будет, ещё как будет. А пока что он улыбнётся, подарит классной руководительнице букет её любимых цветов, и пойдёт к своим друзьям танцевать, надеясь, что взрослая жизнь принесёт ему лишь радость и свободу. Я тоже когда-то был этим самым выпускником: в тщательно выгляженном костюме, с золотой лентой с надписью «Выпускник!», аттестатом в руках и блеском в глазах. Я должен был стать невероятно счастливым взрослым, наверное, самым счастливм на свете: жениться на Наташе, завести детей, мальчика и девочку, чтобы потом называть их Дима и Диана – эти имена нравились нам с Наташей больше всего, потом, может быть, построить собственный дом где-то на берегу моря или в горах, далеко от всех, и писать песни вместе с моей уже женой – я, как гений литературы, пишу текст, а она, как невероятно талантливый музыкант – ноты. Да, мы с ней должны были стать самой счастливой, самой любящей парой на свете, вот только у неё было совсем другое видение будущего.

Когда все торжественные и печальные речи были сказаны, танцы и песни исполнены, а учителя, патрулирующие школьные туалеты, чтобы там, не дай бог, кто-то не устроил вечеринку с выпивкой, разошлись по домам, мы вместе с «Б» классом направились в сторону парка, чтобы прогуляться вдоль реки, спеть песни и обсудить годы, проведённые нами в школе, теперь уже оставшиеся позади. Сладкие парочки шли, держась за руки, уже подвыпившие парни из параллельного класса громко пели, компания модниц во главе с Ирой с осуждением смотрели на девочек, которые для прогулки в парке сразу же после выпускного вчера сменили каблуки на кроссовки, потому то предпочли комфорт красоте, а я шёл где-то позади, внимательно вглядываясь в каждый силуэт, надеясь побыстрее встретить Наташу. Из-за её низких отметок и нежелания учиться она не была допущена ни к одному экзамену, поэтому этот праздник был не для неё, да и учителя не были бы счастливы видеть «вечно мрачную, отравляющую своим присутствием любой праздник», как выразился наш директор, Наташу. Но всё же она согласилась прийти в парк, сказала, что будет ждать меня у речки – понимает, как важен этот вечер для меня. И я шёл. Шёл за толпой счастливых выпускников, надеясь встретить её как можно раньше, чтобы потом сидеть где-то далеко от них, слушая как она поёт или разговаривая с ней о чём-то таком незначительном для всех остальных, но невероятно важном для нас с ней.

–Андрей, я здесь!-Наташа сидела на толстой ветви склонившейся над рекой ивы, и махала мне рукой. В свете луны её чёрные волосы отливали серебром.

–Привет! Спасибо что пришла,-я улыбнулся, глядя в такие родные зелёные глаза, вот только рыжие солнышки в глазах почему-то не улыбнулись мне в ответ.

–Присядь, нам надо поговорить.

Такой тон – холодный, неприветливый, отстранённый – мне совсем не нравился. Прокручивая в голове всё, чем я мог ненарочно обидеть Наташу, я сел рядом с ней, ожидая, что же она скажет. Заговорила она не сразу и как-то тихо, неуверенно.

–Слушай, я разговаривала с моей учительницей по фортепиано,-руки девушки тряслись, и мне хотелось обнять её, чтобы успокоить, но боялся, что сейчас такое действие с моей стороны лишь испортит всё,-и она сказала, что может продвинуть меня как хормейстера и помочь мне уехать от мамы с Антоном. У неё есть родственники, работающие в оперном театре, которые с радостью возьмут меня к себе, учитывая, что я довольно неплохо дирижирую. Она сказала, что они уже согласились, но…

На секунду Наташа замялась, опустила глаза, и, глядя на лунную дорожку на реке, ещё тише сказала:

–Мне надо будет переехать в столицу. Уже сейчас.

Переехать. Сейчас. Наташа уедет. Это всё, что я смог сообразить тогда – мой мозг словно отказался работать, сломался, а вместо разных мыслей там осталась лишь пустота.

–Я с тобой,-только и смог ответить я, хотя прекрасно понимал – это не так.

Я не смог бы уехать с ней, как бы сильно этого не хотел. Не мог оставить старую бабушку здесь одну, не мог просто взять и поменять всё, да и в столице меня никто не ждал. Я не мог ехать в столицу вместе с ней, так же как и не мог жить без неё. Ужас, смешанный с болью, родившийся в тот момент в моём сердце, медленно подполз к горлу и начал меня душить, не давая мне сказать или спросить ещё хоть что-то. Я просто сидел и смотрел на Наташу, которая пока что была так близко, и не верил, что совсем скоро её уже не окажется рядом.

–Ты же всё понимаешь,-покачала головой Наташа. -С моими отметками у меня никогда бы не было ни малейшей возмозжности жить хорошо. А тут – столица, оперный театр, хор – всё то, о чём я только могла мечтать, так, сразу. Я не хочу тебя оставлять, но у нас нет выбора – не будешь же ты жить в квартире у родственницы моей пианистки вместе со мной. Не пойми меня неправильно, но если я сейчас не воспользуюсь этой возможностью – останусь никем до конца жизни, и так и умру грустной, вечно ноющей эмо-девочкой с несбывшимися мечтами. Это не то будущее, о котором я мечтаю.

В тот момент мне стало всё понятно. А с пониманием пришло и отчаяние. Мы видели наше будущее совсем по-разному. Там, где я видел домик на берегу моря, музыкальную группу, двух детей: Диану и Диму, она видела несбывшиеся мечты и бессмысленное существование, там, где я хотел построить счастливую семью, она хотела уехать отсюда, вырваться из этой клетки. У нас были слишком резные взгляды на наше будущее, слишком разные планы, и сейчас менять что-либо было бы уже слишком поздно. Если бы я с самого начала дал ей почувстввать себя увереннее, безопаснее со мной, осталась бы она тут? Если бы я водил её по ресторанам на все карманные деньги, вместо того, чтобы помогать ей копить на учёбу, и дарил цветы, вместо глупых самодельных открыток, осталась бы она здесь? Если бы дал уверенность в завтрашнем дне рядом со мной, устроил всё так, чтобы ей не хотелось уезжать, мечтала бы она о семье так же как и я? Если бы у меня была возможность поменять прошлое, смог бы я изменить и её мечту?

–Подожди, Наташа…-прохрипел я, пытаясь сообразить хоть что-то, чтобы подольше поговорить с ней. -И что теперь нам делать?

Она пожала плечами так, словно я её уже совсем не волновал, но я слышал, как быстро бьётся от волнения её сердце и видел, как вспотели её руки.

–Делай что ты хочешь. О чём ты мечтал? Что хотел сделать после окончания школы? Ты свободен, можешь делать что хочешь, тебя больше ничего не сдерживает.

Она немного подвинулась, потом спрыгнула с ветки ивы на землю, развернулась и ушла, оставив меня одного. Это был наш самый короткий разговор. Самый короткий и грустный. Почему она так поступила со мной? Просто сообщила факты и исчезла, ничего не добавив? Я свободен, и это самое отвратительное наказание для меня. Я не хотел был свободным, я хотел быть с ней, хотел принадлежать ей. Мне не нужна была никакая свобода, если её не было рядом. Но у автора нашей истории были другие планы на нас, а у Наташи была другая мечта, которой я не мог лишить её. Всё произшло слишком быстро, слишком странно, слишком резко, слишком неожиданно, так что я, не до конца понимая, что же произошло, не мог даже заплакать.

Уже на следующий день Наташа уехала, и когда я пришёл к ней, чтобы попросить хоть иногда звонить, дверь мне открыл пьяный Антон, сказав «Эта спиногрызка съехала, проваливай». А дальше всё смешалось: попытки хоть куда-то поступить, встреча с мамой, когда она снова проклинала меня, восемнадцатый день рождения, смерть бабушки, пустая квартира, одиночество, Алиса, бессмысленное существование, скрашиваемое лишь времяпрепровождением с младшей сестрой, ещё один день рождения, конец лета, холод, народный хор «Свята», холодный плиточный пол, люди, ломящиеся в дверь.

–Купи мне ещё веселинок, пожалуйста, купи, пожалуйста,-раз за разом повторяла Алиса, шатаясь взад-вперёд.-Мне очень плохо, мне очень грустно, мне очень страшно.

Монотонная речь сестры, холодный плиточный пол, люди на коридоре – я чувствовал ужасную усталость от всего этого.

–Куплю, обязательно куплю, сходим к доктору за рецептом и куплю,-пообещал я сестре, и, зевнув, провалился в сон, при этом думая только об одном – как бы дожить до рассвета.

Мне снова снился кошмар. Очередной кошмар, где я бегу за ней, а пропасть между нами становится всё шире, расстояние всё больше, и она, постепенно, совсем исчезает из виду, забирая с собой и надежду на счастливое будущее. Вот только я больше не собираюсь молчать, как тогда, в мой выпускной, у ивы. Теперь я чуть больше, чем просто человек, теперь я могу всё поменять, и я поменяю, как только проснусь. Вот только проснусь ли я? Всё чаще ко мне стали приходить мысли о том, что реальность, на самом деле, не так уж и отличается от сна – те же люди, те же эмоции, те же кошмары… И, вполне возможно, что это не Чжуан Цзы видел бабочку в своём сне, а бабочка видела Чжуан Цзы. Ведь где гарантия, что то, что мы считаем реальностью, реально на самом деле? Кто сказал, что сон – лишь плод нашего воображения, а реальность – нет? Сон не менее реален чем то, что принято считать реальностью, а реальность – настолько же абстрактна, как и сон. Когда мы спим мы не понимаем, что мы находимся во сне, где всё контролируется только нами, потому и не можем никак повлиять на происходящие вокруг нас события. Но стоит нам осознать, что мы спим – мы становимся всемогущими, способными поменять абсолютно всё вокруг себя. Разве не так же это работает и с «реальностью»? Пока мы верим в то, что время сильнее, чем мы – мы будем играть по его правилам, не имея возможности изменить что-либо, но стоит нам осознать, что каждый из нас не просто персонаж, а главный герой в своей истории, мы сможем стать авторами. Когда ты становишься автором, то некто по ту сторону листа бумаги, тебя придумавший, теряет контроль над твоей жизнью. Ты сам становишься богом. Ты сам можешь перелистывать страницы своей жизни, стирая и заново переписывая старые главы. А значит, и люди за дверью моей квартиры пропадут, как только я проснусь, и Алиса станет счастливой, и мы с Наташей никогда не расстанемся.

Когда я открыл глаза, за окном уже светило солнце. Заглядывая в ванную комнату через маленькое окошко под самым потолком, оно улыбалось каждым своим лучиком, и я почти слышал, как оно здоровается со мной. С рассветом ушёл мрак, а вместе с ним и все страхи: я чувствовал себя гораздо лучше, когда за окном светило солнце. Алисы рядом со мной уже не было, но, стоило мне выйти из ванной, как она, одетая в своё лучшее голубое платьишко, бросилась мне на шею:

–Ты проснулся! Я уже боялась, что ты проспишь весь день и мы так и не сходим к доктору! Ты мне обещал вчера, помнишь? Я уже собралась, даже косичку сама заплела, смотри,-девочка покрутилась передо мной, демонстрируя свою новую причёску.-Кстати, люди уже ушли, видимо, подумали, что тебя нет.

Последние слова сестры заставили моё сердце ёкнуть в груди: всё-таки получилось! Сила моего желания стала сильнее воли автора, а раз уж всё так, то скоро и Наташа окажется здесь. Скоро. А пока нужно отвести сестричку к врачу – нарушать обещания, данные детям, нельзя ни при каких обстоятельствах. Пока они дети, они должны чувствовать, что взрослые могут быть для них надёжной опорой, теми, на кого они всегда могут положиться и кому могут доверить свои маленькие проблемы.

–Хорошо, пойдём,-я протянул Алисе руку, но она почему-то поморщилась.

–Ты выглядишь странно: небритый, непричёсанный,-девочка нахмурилась, а потом, видимо, испугавшись, что может меня обидеть, добавила:-Нет, не в плане, что ты некрасивый, но, мне кажется, людей может смутить твой внешний вид.

Я улыбнулся. Девочки… Всегда им надо выглядеть привлекательно, аккуратно, ухоженно.

–Не волнуйся, зато ты будешь смотреться ещё красивей на моём фоне,-я подмигнул сестричке, и, надев старое потёртое пальто, вышел из квартиры.

Сегодняшний день был, кажется, чуть теплее, чем все остальные, солнце светило чуть ярче, а Алиса, бегущая рядом со мной выглядела счастливее, чем обычно, и это не могло не радовать. Если я уже смог изменить реальность до такой степени, что теперь она прогибалась под меня, а не я под неё, то совсем скоро у меня будет и дом на берегу моря, и своя маленькая музыкальная группа, и дети – пока ещё совсем малыши – Диана и Дима. А пока что я шёл, переступая лужи и игнорируя взгляды прохожих, держа Алису за руку, и не верил, что совсем недавно я плакал, свернувшись калачиком на полу в ванной. От ужаса, охватившего меня тогда, не осталось и следа – я победил его, как победил время, и теперь наслаждался этим вкусом победы и чувством свободы. Свобода, которую я так ненавидел два года назад, теперь стала моим главным оружием. Я был свободен от воли автора моей истории, от прошлого, от реальности, и единственное, от чего я не мог бы освободиться, даже если бы очень хотел – а я не хотел – это моя любовь к Наташе. Именно любовь и дала мне эту свободу, и именно ради любви эта свобода и была мне нужна. Шагая по знакомому мне маршруту от дома к диспансеру и напевая себе что-то под нос, я наслаждался жизнью как никогда прежде, наслаждался предвкушением чего-то прекрасного, чего-то волнующего и такого любимого и дорогого мне. И даже противные зелёные стены здания, куда зашли мы с Алисой, не могли унять мою радость. Всё здесь казалось мне каким-то подозрительно знакомым, словно я уже бывал здесь много-много раз в прошлой, больше не принадлежащей мне, жизни. Наверное, водил сюда Алису. В любом случае, сейчас это не имело уже никакого значения, а единственное, зачем сейчас сюда пришёл – рецепт на лекарства для сестры.

–Андрей,-голос сестры резко разбил тишину, стоявшую в пустых коридорах.-Я уже хочу домой, мы скоро вернёмся?

–Ты чего?-удивился я.-Мы же только пришли.

Алиса тяжело вздохнула:

–Я уже соскучилась по Девочке из зеркала.

При одном упоминании о ней мне снова стало как-то странно тяжело внутри. Если сейчас я расскажу врачу всю правду, то Алисе придётся проститься ос своим маленьким мирком и лучшей подругой – психиатр не сможет не увеличить дозу лекарственных препаратов. Если реальность воспринимается Алисой именно так, не значит ли это, что она уже стала автором своей истории и меняет свою жизнь так, как она захочет? Или она, наоборот, делает это неосознанно, даже не подозревая, что всё, что она видит вокруг себя зависит только от неё? Не лучше ли для самой Алисы будет оставаться в своей стране чудес, чем внезапно оказаться в старой, грязной, душной квартире, без единой подруги? Нет, всё совсем наоборот. Алиса бы не плакала и не умоляла меня купить ей «веселинки», если бы ей было хорошо в своём собственном мире, а значит сейчас я должен был помочь ей почувствовать себя лучше.

–Давай быстренько сходим к дяде-докотру, купим веселинок и побежим домой к твоей подружке, хорошо?

–Ладно,-согласилась сестра. -А куда идти-то?

Я пожал плечами: действительно, куда? Развернувшись, я окинул взглядом десятки выкрашенных в серый цвет дверей, и внезапно замер, заметив мужчину средних лет в белом халате, стоящего у одной из них и пристально на меня смотрящего. Поймав мой взгляд мужчина кивнул, потом улыбнулся, и, приоткрыв дверь, жестом пригласил нас с Алисой внутрь.

В кабинете было тепло и уютно: зелёные обои, на которых жёлтыми полосками застыли солнечные лучи, мерно тикающие часы над заваленным бумагами столом, какие-то яркие картинки, развешанные повсюду, и, если бы не медицинская койка, можно было бы подумать, что это комната подростка, сильно увлекающегося психологией.

–Доброе утро, молодой человек. Меня зовут Михаил, я врач-психиатр,-мужчина уселся в кресло, и, указав нам на койку, спросил:-С чем Вы сюда пожаловали?

Он говорил максимально вежливо и спокойно, но я всё же уловил едва различимую нотку то ли страха, то ли опасения в его голосе.

–Говорила же я тебе, причешись и умойся!-пошептала мне на ухо Алиса, видимо, тоже почувствовавшая, что доктор отнёсся ко мне странно, и я, не сдержавшись, хихикнул.

–Что Вас так рассмешило?-Михаил приподнял бровь, не переставая смотреть мне в самую душу, словно это мне, а не Алисе здесь нужна была помощь.

–Нет-нет, ничего,-поспешил извиниться я,-простите. Я пришёл с сестричкой, как её опекун, Цветаева Алиса, её карточка должна быть где-то здесь. Нам нужно продлить рецептик.