Глава 10. Просто звёзды
– Это Орион, – сказал Изгой, выходя из заброшенного дома на набережную. Ойлэ с удивлением обернулась на него. – Небесный охотник, который замахивается дубинкой на Тельца.
На улице давно уже стемнело, облака уползли с неба вслед за солнцем за линию горизонта, и звёзды были теперь видны как никогда ярко.
– Видишь три звезды в ряд? – продолжил Изгой и опустился на большой валун у кромки озера рядом с Ойлэ. Та кивнула. – Это его пояс. Дальше наверх пятиугольник – это его торс, вниз трапеция – птеруга, юбка такая у воинов. Потом правее, видишь, навроде фигурной скобки? Это его щит. А слева от пятиугольника две синхронные линии – это дубинка в его руке, ну или меч, кому как нравится, – Изгой замолчал, с лёгкой, почти детской улыбкой на губах рассматривая небо, а затем вдруг спросил, обернувшись к Ойлэ: – Вы смотрите на звёзды?
– Конечно, – ответила Ойлэ. Седой Граф был прав, когда сказал, что язык у разумных обезьян прост до невозможности: к концу дня киты уже понимали, о чём говорят их новые спутники из другой цивилизации. Понимали, но не всегда могли чётко выговорить свою мысль. – Мы любим смотреть на небо, на сушу. На миграции морских черепах, кстати, тоже. На коралловые рифы…
– Ну а… М… – Изгой замялся. – Вы на них смотрите только с научной точки зрения, или…
– Учёный, не восхищающийся тем, что он изучает, – плохой учёный. Так у нас говорят.
– Это правильно, – вздохнул Изгой и снова с необъяснимой тоской посмотрел на небо. Что-то невероятно грустное было в его взгляде, как будто звёзды напоминали ему о чём-то, что он, быть может, хотел бы выбросить из головы. – Знаешь… Я очень люблю звёзды. Ну, как – очень? Я, вообще-то, не совсем понимаю, как их можно не любить. Не понимал, точнее… Потом как-то сказал, что Орион пришёл на небо. Уже даже не помню, кому… Его в том году было видно особенно чётко, прямо как сейчас, а это, знаешь ли, не такое уж и частое явление. А тот, кому я говорил, даже не понял, о чём это я. Я пояснил: Ориона видно на удивление хорошо, это редкость. А он мне…
Изгой не договорил, погрузившись в размышления. Ойлэ чуть кашлянула, привлекая его внимание.
– А он что? – спросила она, искоса глянув на Изгоя. Тот посмотрел сначала на белуху, затем на небо, а потом на отражение в озере, где тоже плавал Орион: так ярки были звёзды в их век.
– «Это же просто звёзды», – печально выдохнул Изгой, снова поднимая глаза на небо. – Мда… Просто звёзды…
Помолчали. Ориона было действительно видно на удивление хорошо: ни прошлой осенью, ни позапрошлой, ни даже позапозапрошлой его так видно не было. Но был год, когда Ойлэ видела его так же ярко. Она вспомнила об этом сейчас, лёжа наполовину в воде под большим камнем: вспомнила, что уже делала так однажды.
– Помню, когда была маленькой, – заговорила Ойлэ, с улыбкой глядя на небо, – родители как-то уехали по делам на три дня, а я осталась одна. И я ничего не нашла лучше, чем уплыть по реке в глубь суши. Плыла так, плыла… Далеко заплыла, аж до водопада, и не рассчитала время: когда спохватилась, было уже поздно. И я вот так же осталась ночевать под большим серым камнем, наполовину высунувшись из воды. А потом вдруг посмотрела на небо… И не смогла отвести взгляд. Там было много звёзд. Так много, что я даже не сразу увидела среди них Оулýна. Оулун у нас – ваш Орион. У нас это разумная обезьяна, которая держит лук в правой руке и тянется левой к колчану стрел за спиной.
– Человек, – сказал Изгой. Ойлэ удивлённо обернулась на него.
– Что, прости?
– Человек, – повторил Изгой, – а не разумная обезьяна, – он о чём-то задумался, а затем горько усмехнулся, опустив голову. – Да уж, наша гордость умрёт только вместе с нами.
– Нет-нет, ты прав, – поспешила утешить его Ойлэ. – Оулун – это храбрый охотник, который хочет ради своего рода поймать Солнце, но он никогда этого не сделает, потому что он целится на запад, а Солнце знает о его планах и бежит позади него, с востока.
Изгой ласково улыбнулся.
– Китовая ваша натура, – сказал он почему-то. – Добродушная и большесердечная, которая ленится делать зло. У вас даже охотник, который хочет поймать Солнце, благороден.
– А как по-другому? – удивилась Ойлэ. Изгой снисходительно хмыкнул.
– У нас Орион – это возгордившийся охотник. В охоте ему не было равных, и он захотел быть подобным богам. «Нет такого зверя, которого бы я не победил!» – хвастался Орион. А потом из-под камня выполз скорпион и ужалил его в ногу, и Орион умер в страшных мучениях. Но за то, что он был действительно непревзойдённым охотником, боги поместили его на небо.
– Да? – улыбнулась Ойлэ. – У нас всё по-другому. Знаю, тебе, наверное, будет странно слышать это, но у нас есть легенда об Оулуне. Жило когда-то племя разумных обезьян. Суши тогда не было, и им приходилось обитать в воде, хотя это им не особо-то нравилось. Однажды в океане начался страшный шторм, и обезьянам стало совсем невмоготу. И тогда храбрый охотник по имени Оулун решил поймать Солнце. Он долго шёл за ним, а Солнце, будто решив подразнить маленького обезьяньего охотника, ползло по небу прямо перед ним и петляло туда-сюда без разбора. Тогда Оулун выпустил стрелу с привязанной к ней верёвкой и попал в Солнце. Солнце испугалось и начало метаться, но Оулун держал крепко, и несколько дней подряд оно не сходило с небосвода. Оттого, что Солнце оставалось на месте, стало очень жарко, и океан начал испаряться. Так появилась суша, на которую ушли разумные обезьяны. Увидев это, Оулун ослабил хватку, и Солнце тут же убежало за линию горизонта. Но Оулун не успел выпустить верёвку, к которой была привязана стрела, и Солнце утащило его за собой на небо. С тех пор Оулун идёт по небосводу на запад и тянется рукой к колчану стрел у себя за спиной, а Солнце всё время бежит позади него, чтобы он снова не попал в него. Вот.
Помолчали. Здесь, на земле, звёзды ощущались по-другому: может быть, потому, что под Ойлэ не было своего огромного мира, который чем-то напоминал перевёрнутое небо, может, потому, что волны Великого океана не качали на себе своих морских обитателей, а может, потому, что море не шептало им своих песен, но тут, на заброшенной сырой набережной в окружении разрушающихся старых домиков, казалось, было слышно, как поскрипывали звёзды. Может быть, конечно, это были сверчки в сухой высокой траве по соседству, а может, несмазанные петли какой-нибудь двери, но и Ойлэ, и Изгою тогда казалось, что это всё-таки были звёзды. Они скрипели тихо-тихо, осторожничая, очень пугливо и боязливо. Если чуть отвлечься на шелест волны, то звёздный скрип пропадёт, словно его и не было, и прислушиваться потом надо ещё полночи, чтобы услышать снова это робкое полупрозрачное мерцание. Хрупкие они, звёзды.
– Знаешь, – сказал Изгой, медленно проводя ладонями по плечам, – я тут вспомнил… У людей память не такая крепкая, как у китов. Мы запоминаем больше плохое, чем хорошее, или не запоминаем ничего вообще. Мало кто помнит только хорошее… Это было в тот год, когда мне друг сказал, что звёзды – это «просто звёзды». Мы с родителями перебрались на новую стоянку поближе к океану, остановились внизу, около водопада. У нас был дом на колёсах… Не знаю, знаешь ты, что это такое, или нет. Машина, в общем. И однажды, когда я смотрел на Ориона, прямо под окнами нашей машины заснула белуха. Белуха, представляешь? С большим розовым бантом на шее, – Изгой тихонько засмеялся, вспоминая эту картину. – Я сразу забыл про Ориона. Всё-таки это, конечно, явление редкое, но Орион приходит на наше небо каждую осень, а вот белуха ложится спать под самыми окнами не часто. И знаешь, мне тогда тоже показалось, что она смотрит на звёзды. Помню, я ещё тогда задался вопросом, а что же она там видит. Ну не небесного же охотника, в самом деле! Оказалось, небесного охотника… И это было так странно! Белуха смотрела на звёзды, а я смотрел на белуху.
Ойлэ перевела на Изгоя растерянный взгляд. Тот этого либо не заметил, либо не придал значения.
– Я потом, кстати, ещё много раз её видел, – продолжил Изгой. – Думаю, это была она же: вряд ли все белухи носят большие розовые банты на шее! Она так красиво выпрыгивала из воды… А потом мы отправились дальше.
– А ты случайно не нарисовал её? – тихо спросила Ойлэ. В озере плеснула хвостом большая зеркальная рыба.
– Рисовал, – удивился Изгой. – Но те рисунки куда-то делись. Я где-то потерял их при переезде: уже, конечно, не помню, где…
– Не эти? – спросила Ойлэ и достала из кармана кофты несколько листков бумаги в плёнке. Изгой просиял.
– Где ты их нашла? – он бережно взял листки в руки и с искренним недоумением посмотрел на рисунки. В свете луны они блестели в тех местах, где их коснулись мокрые пальцы белухи.
– В большом железном ящике на лавандовых полях, – ответила Ойлэ, косо поглядывая на рисунки в руках Изгоя. – Мы нашли его ещё в начале нашего путешествия. Не скажешь, что это?
– Большой железный ящик? – задумчиво переспросил Изгой. Ойлэ кивнула.
– У него ещё колёса были.
Некоторое время Изгой молчал.
– А! – наконец хлопнул он себя по лбу. – Это вагон.
– А что это?
– Ну… – Изгой замялся, подбирая слова. – У нас есть поезда. Знаешь, что это?
– Нет.
– Ладно. Гусеницу представляешь себе?
– Ну?
– А это большая гусеница, только механическая и полая внутри, и состоит она из таких вот железных ящиков.
– А зачем они нужны?
– Чтобы ездить по земле.
Ойлэ непонимающе нахмурилась.
– А автомобили тогда зачем?
– М… Чтобы ездить по земле.
– А говорят, у вас ещё есть трамваи, – продолжала Ойлэ. – Они зачем?
Изгой несколько замялся.
– Чтобы ездить по земле.
– А троллейбусы?
Изгой совсем уж растерялся.
– Тоже чтобы ездить по земле, – пожал плечами он и улыбнулся. – Есть ещё велосипеды, самокаты, скейты, лыжи, роликовые коньки… – заметив непонимающее и почти испуганное выражение лица Ойлэ, Изгой от души засмеялся и вернул ей рисунки. – Это всё способы передвижения по земле. Да, у нас их много.
– Как странно, – хмыкнула Ойлэ, убирая обратно рисунки. – У нас, конечно, тоже есть всякие автобусы, трамваи, корабли и так далее, но…
– Но?
– Но они не особо отличаются друг от друга, если честно, – сказала Ойлэ. – Внешне они уж точно ничем не отличаются. Все они выглядят, как наш корабль, – Ойлэ кивнула в сторону корабля и улыбнулась. – Он, кстати, называется «Сушь».
– Интересное название для корабля.
– А что? По-моему, всё логично. Мы же на сушь идём.
Изгой усмехнулся про себя и окинул взглядом пузатый корабль китов.
– Действительно. И что, автобусы так же будут выглядеть?
– Ага.
– И трамваи?
– Особенно трамваи.
– И автомобили?
– У нас нет автомобилей.
– Как это? – удивился Изгой.
– Ну так, – пожала плечами Ойлэ. – Посмотри, какие мы большие. Один Уол чего стоит: самый длинный из всех нас. А представляешь, что было бы, если бы каждый залез в свой отдельный трамвай? Ну или автобус, как кому нравится. Мы бы в океане не поместились.
– И то правда, – согласился Изгой. – И всё же. Мне просто интересно: ведь должны же быть какие-то отличия, ну, скажем, между трамваем и автобусом?
– Ну конечно!
– И какие же?
– Трамвай цепляется за провода, чтобы не уплыть куда-нибудь, неизвестно куда, и ходит только в черте города, а автобус может плыть, куда хочет, и в черте города не ходит.
– Это принципиально?
– Да.
– Почему?
– Ты представляешь себе жизнь в океане?
– Нет.
– Тогда представь: это на суше толком в пространстве не поперемещаешься, только вперёд-назад, вправо-влево, а в воде можно ещё и вверх-вниз. И улицы у нас друг на друге, навроде этажей у вас в домах. Понимаешь?
– Ну допустим.
– Вот. И по этим улицам курсируют трамваи. А представь, что будет, если вдруг один трамвай сломается и начнёт тонуть. Он же зацепит все остальные, что были под ним, понимаешь?
– Понимаю.
– Поэтому все автобусы в черте города – это трамваи, которые привязали к проводам. А все трамваи за чертой города – это автобусы.
– Умно.
– Наверное.
Повисла пауза. Некоторое время было тихо, но потом, спустя пару минут молчания, снова тихо-тихо заскрипели звёзды, и даже сверчок из соседней травы не убедил сидящих у воды в том, что это был он, а не светлячки в небе.
– Так значит, это была ты? – спросил вдруг тихо Изгой, повернув голову к Ойлэ. Та кивнула. – Удивительно.
– Мир тесен, – пожала плечами Ойлэ. Почему-то новость, что именно Изгой рисовал её когда-то давно, не особо впечатлила её: наверное, потому, что она знала, что так и будет.
– Знаешь… Мне ведь Орион почти как друг, – сказал Изгой, с грустью глядя на своё тёмное плывущее отражение в озере. – Я вижу его каждую осень и каждый раз радуюсь ему. Приходит сентябрь, я смотрю на небо, и там ничего нет, а потом вдруг однажды ночью поднимаю глаза – а там Орион. Глядит на меня из своего чёрного загадочного космоса и улыбается мне, потому что я ему тоже друг. Я рад его приходу, он – моему. И всю осень мы будем вместе. Ну, как всю: только первую половину, пожалуй, потому что потом из-за океана прибегут облака, дожди, всё такое, и Ориона будет не видно, – Изгой замолчал и грустно вздохнул. – Может, я чего-то не понимаю? У нас многие не видят в звёздах ничего… такого. Для них это и правда просто звёзды. Просто звёзды, – Изгой закрыл глаза и медленно выдохнул. – Просто звёзды, – повторил он с необъяснимой горечью. – Какой кошмар.
Ойлэ осторожно покосилась на него. Она была более, чем уверена, что Изгою хотелось плакать.
– Тебе обидно, – то ли спросила, то ли сказала Ойлэ. Изгой спрятал лицо в ладонях.
– Да, – просто согласился он. – Мне обидно за мой род, за себя, за нас… За тех, для кого звёзды – это «просто звёзды». За тех, для кого море – это «всего лишь море». За тех, для кого ряды бесполезных цифр и слов – это смысл жизни, а созвездие, видное, может быть, раз в десять лет, – «просто звёзды».
– Нет, – покачала головой Ойлэ. – У нас не так. Мы любим смотреть – не только на звёзды. Но… В каком-то смысле я вам даже завидую. Земля постоянна, она не качает тебя ежеминутно на своих многочисленных руках, и ты можешь спокойно смотреть на небо. В воде так не получится.
– А у вас есть обсерватории? – оживился Изгой. К нему вернулась прежняя живость, и даже в темноте Ойлэ заметила, как заблестели от интереса его глаза.
– Да, – кивнула Ойлэ. – И телескопы у нас есть. У нас много чего есть. И в космосе мы были.
– Вы были в космосе?! – удивлённо переспросил Изгой. Ойлэ снова кивнула.
– У нас как-то странно получилось, – задумчиво сказала она, поглаживая белый подбородок. – Мы побывали в космосе раньше, чем на суше. Не знаю, почему. Впрочем, я не учёная, объяснить не могу. Вроде есть обоснование… Не помню. Давай я скажу, что просто Мать Природа не пускала нас на сушу, и ты мне поверишь, – улыбнулась Ойлэ.
– Охотно верю, – тоже улыбнулся Изгой. – Да и откуда ты знаешь, может, оно и правда так. Природа-то не глупая, она знает, что делает.
– Просто небо для китов – это перевёрнутый океан… – задумчиво продолжила свою предыдущую мысль Ойлэ. – У первобытных китов даже было представление, что небо – это потусторонний мир, Бесконечный океан, в который когда-то попадают все киты и становятся облаками. Ну, это мы видим их облаками, а кто знает, как оно на самом деле?
– Ты так нежно всё говоришь, – почему-то сказал Изгой. Ойлэ вопросительно подняла брови.
– Ты о чём?
– Исключительно китовое, – продолжил Изгой и грустно покачал головой из стороны в сторону. – Люди так не могут.
– Почему?
– Не знаю, – пожал плечами Изгой и снова поднял взгляд на небо. – Раньше умели, а сейчас, видно, разучились.
– Как думаешь, отчего это? – не отставала Ойлэ. Она перевернулась на бок, и лёгкая озёрная волна коснулась её щеки холодной мокрой рукой. Изгой задумался.
– Да всё от того же, я думаю. Мы стали умными – излишне умными, я бы даже сказал. Разум, это, конечно, хорошо, но не когда у разума нет души. А у нас так и случилось. Разум стал венцом всего, а душа… Зачем душа? Мы забыли про неё. Бесполезная штука, значение которой мы где-то потеряли.
– Ты говоришь «мы», – задумчиво подметила Ойлэ. – Ты тоже так думаешь?
– Не знаю, – опять повторил Изгой, сложил ладони в замок и опустил на них свою заплетённую во множество косичек голову. – Я родился в эру последствий, и всё это было уже при мне. Кто-то понял, почему мы умираем, но не смирился, кто-то понял и смирился, а кто-то так и не понял. Кто знает, что было бы, живи я в другую эпоху? Это сейчас я знаю, что нельзя забывать про душу в погоне за разумом, вижу доказательства, что не стоило этого делать, а живи я век назад, два, три, десять? Сказал бы я то же самое? Может быть, и нет. Смотрел бы по телевизору про всякие научные достижения и смеялся бы над словом «душа».
– А звёзды?
– Что? – не понял Изгой.
– Про звёзды ты бы что думал?
Изгой устало вздохнул. Спать почему-то не хотелось: наверное, потому, что Орион пришёл на небо, такой радостный встрече после долгой разлуки, и теперь мешал им спать.
– Звёзды… – повторил Изгой задумчиво, словно пробуя на вкус это странное слово. – Звёзды бы, пожалуй, всё-таки любил. Может быть, я не любил бы их, как сейчас, но у меня бы точно не повернулся язык назвать их «просто звёздами».
– А если бы друг тебе тогда сказал, – продолжала Ойлэ их странный разговор, – что Орион – это просто звёзды, ты бы что ответил?
Изгой задумался.
– Я бы попросил его помолчать.
Ойлэ засмеялась и откинула упавшие ей на лицо сухие осенние листики .
– А ты бы что сделала? – спросил Изгой.
– Не знаю, – легко пожала плечами Ойлэ. – Я бы, наверное, жутко расстроилась, прямо как ты. Может быть, даже плакала бы потом. Смотрела бы на Оулуна, вспоминала, что он «просто звёзды», и плакала, так бы мне было обидно.
– За кого?
– И за себя, и за друга, и за Оулуна, – улыбнулась Ойлэ, но вдруг посерьёзнела. – Вообще, у меня не было бы таких друзей, а если бы и был, то перестал им быть.
– Не будь так категорична.
– Я мерю по себе, – хмыкнула Ойлэ. – У нас, китов, так никто не скажет, это я тебе точно говорю.
– Я рад за вас, – улыбнулся Изгой.
На «Суше» погас свет: это Алу выключил освещение, оставив только сигнальные огни по периметру корабля, и звёзды, казалось, стали в тот момент ещё ярче. Теперь их тихое, как будто покачивающееся, мерцание было слышно вдвойне чётче, и сидящие у воды могли поручиться, что это были не сверчки, не дверные петли и не стволы деревьев. Это были звёзды. Самые настоящие.
Позади них зашуршал песок, и на набережную откуда-то из-за домов, где переминались с ноги на ногу лошади, вышла Тоска.
– Одилевон, ты идёшь? – спросила она, зевнув и приложив ладонь ко рту. – Поздно уже, пора спать.
– Да, я сейчас, – откликнулся Изгой и вдруг как будто о чём-то вспомнил. Он косо глянул на Ойлэ, а потом сказал: – Орион в этом году яркий.
– И что?
Тоска подняла глаза на небо, но, кажется, ничего там не увидела. Ничего особенного, во всяком случае.
– Это довольно редкое явление, – тихо и печально отозвался Изгой. – Не часто увидишь Ориона так чётко.
– Это разве важно?
– Для кого-то.
Тоска пожала плечами.
– Зачем тратить время на какие-то звёзды? Звёзды есть звёзды, ничего такого. Это… – Тоска неопределённо махнула рукой в воздухе. – Это просто звёзды.
Изгой медленно и глубоко вздохнул. В глазах у него блестели звёзды. А может, это были слёзы.
– Помолчи, пожалуйста.
Глава 11. Госпожа сейвал
– Вы уверены, Граф? – спросил Аун, ещё раз с подозрением поглядывая на нарвала. – Не хотите остаться с нами?
– Нет, благодарю, – несколько едко усмехнулся Седой Граф и покачал головой. – Мне моё здоровье важнее, да и здравый смысл у меня пока ещё остался.
Настал последний день их нахождения на Шахматных озёрах и последний день пребывания с ними Седого Графа. Завтра он должен был вернуться в свои владения, круглый год скрытые пеленой тумана, а путешественники с их новыми проводниками отправлялись дальше, прямо в ту сторону, где садилось солнце.
По словам Изгоя, до Сердца Суши было десять дней пути пешим ходом – стало быть, на корабле и того меньше, но сколько именно, сказать было трудно. Впереди китов ждали Колючие Гребни – горы сами по себе не только высокие и крутые, но ещё и очень извилистые и хрупкие, к тому же со множеством острых и узких скал. Тоска сказала, что там часто сходили лавины и камнепады, а потому отправляться туда на не особо поворотливом корабле, который, ко всему прочему, наполовину состоял из стекла, было очень рискованно. Добрую половину дня Аун и Алу обсуждали возможные пути, и было непонятно, спорят они или просто говорят на очень повышенных тонах. Изгой и Тоска упомянули, что под Колючими Гребнями разумные обезьяны – люди, как не уставали повторять два их конкретных представителя – когда-то построили весьма разветвлённую сеть широких железнодорожных тоннелей, которые сейчас уже никто не использовал. «Сушь» вполне могла бы пройти там без особых проблем и даже нигде не застрять. Как сказали Изгой и Тоска, при строительстве люди укрепляли тоннели, а потому обвалы китам не грозили. Проблема заключалась только в том, что карты этой подземной сети никто не знал. Изгой и Тоска, когда их ещё пускали в Сердце Суши, ходили этими тоннелями, но это было несколько лет назад. Сейчас они, хоть и обещали показать короткий и, что самое главное, правильный путь, говорили это весьма неуверенно.
– Да, был там проход… – лениво протянула Тоска, потягиваясь у костра. Осень наступала на землю, и это чувствовалось. – Сначала направо… Потом налево… Или сначала налево, а потом направо… Не помню.
– Как же мы пойдём в лабиринт подземных тоннелей, если не знаем правильного пути? – воскликнул Уон, плюхнувшись на землю рядом с Тоской. Та широко зевнула и сонно зажмурилась.
– Что поделать? Мы там давно не были и вправе забыть кое-какие детали.
– Давно? – удивилась Иен. – Несколько лет назад!
– Говорю же, давно, – с озера подул прохладный ветер, и Ойлэ поёжилась под его осенним дыханием. На небо наползли низкие серые тучи, и, хотя было уже позднее утро, создавалось впечатление, что ещё не до конца рассвело. – У людей не такая хорошая память, как у китов, друзья. Помните об этом.
– Но вопрос остаётся открытым, – не успокаивался Уон. – Не опасно ли идти в подземный лабиринт, не зная дороги?
– Опасно было читать ночами книги про приключения на суше, – заметил из воды Уол и обворожительно улыбнулся помрачневшему брату. – Ты согласился отправиться в поход на сушу: само это словосочетание таит в себе уйму опасностей. Но коли уж ты тут оказался, будь так добр, принимай его целиком и полностью.
Уон насупился и запыхтел, стуча плоским хвостом по влажной земле.
– Слышишь, Аун? – пробасил Алу, отпивая чай из кружки капитана. – Они не знают дороги. Мы не можем идти в подземный лабиринт и так рисковать всей командой.
– Уол прав, – флегматично отозвался Аун, поглядывая на друга поверх карты. – Сам по себе поход на сушу – уже риск для всей команды. Сейчас грозить нам могут только обвалы, а их не будет в подземной сети.
– Звучит странно, не находишь? – Алу вернул капитану пустую кружку, и тот с неудовольствием заглянул в неё. – За столько лет укрепления вполне могли расшататься, и в случае чего мы окажемся погребёнными в прямом смысле слова под горами.
– Ты хочешь идти сквозь Колючие Гребни?
– Нет, – покачал головой Алу. – Там слишком опасно. Гораздо опаснее, чем в подземном лабиринте.
– Тогда что ты предлагаешь? – удивился Аун. Алу почесал подбородок и похлопал себя плавником по животу, в котором булькал чай.
– Обойти Колючие Гребни с севера, – задумчиво протянул он, лениво перебирая карты на столе Ауна, за что получил от него недовольный взгляд. – Или с юга, но там топи и леса… Лучше с севера.
– Можно и с севера, – тихо согласился с ним Аун, заново раскладывая в правильном порядке карты и документы, – но на то, чтобы обогнуть горы, потребуется не одна неделя. К тому же, мы не знаем северной природы и не можем сказать, с чем там столкнёмся.
– Или с кем, – вполголоса добавил Алу. Аун кивнул.
– Или с кем, – согласно повторил он, не отрываясь от карт. Ална, проплывавшая мимо него, несильно стукнула его по спине, чтобы тот не сутулился, однако должного эффекта это не возымело.
– И всё же север порядком безопаснее, чем подземные тоннели, которые могут обвалиться в любой момент и в которых мы можем заблудиться, – сказал Алу, плашмя шлёпая хвостом по полу гостиной. В окно часто и мелко стучали озёрные волны.
– Я бы так не сказал, – уклончиво протянул Аун. – Надо спросить у Тоски и Изгоя, какая природа на севере. Очень может статься, что наш корабль там не пройдёт…
– Почему? – удивился Алу.
– Если там всё покрыто льдом, то вероятность разбиться там гораздо выше, чем даже в Колючих Гребнях, – мрачно усмехнулся Аун, сверяя документы. На глаза ему снова попался договор их команды, и отчего-то это не понравилось Ауну.
– Я не поведу корабль в подземные тоннели, так и знай, – отрезал Алу, поднимаясь из-за стола. Аун хмуро поджал губы. – Прости, капитан, но я не возьму на себя такой риск. И в Колючие Гребни я тоже не пойду. Только в обход.
– Хорошо, – вздохнул Аун, устало откидываясь в кресле. – В конце концов, ты ведёшь корабль, а не я: тебе виднее. Но если Тоска и Изгой скажут, что на севере опаснее, чем даже в Колючих Гребнях, ты пойдёшь сквозь подземный лабиринт?
– Ну, если только они так скажут… – Алу задумчиво потянулся и зевнул. – Надеюсь, ты не будешь просить их об этом?
– Что ты! – испугался Аун. – Я, конечно, люблю побеждать в спорах, но не настолько.
– Значит, идём в обход, – лучезарно улыбнулся Алу, поднимаясь с места. – Пойду, скажу остальным, что нам доведётся увидеть природу севера. Прости, Аун, но подземный лабиринт подождёт, да и признай, что там не так интересно, как на поверхности.
– Ничего, разберёмся, – тихо заметил со своего места Аун, не отрывая взгляда от карт. Алу на секунду отплыл с корабля, и у Ауна появилась свободная минутка отдохнуть от их спора.
– Ну что, Алу? – спросила водителя Аен, когда тот нырнул в пресную воду озера. – На чём сошлись?
– Идём через север, – подмигнул ей в ответ Алу, перевернулся на спину и заложил плавники под голову. – Стопудово.
– О, это очень здорово! – обрадовалась косатка. – Говорят, в тундре живут полярные вертихвостые волки и шерстистые ящерицы. Хотела бы я на них посмотреть.
– Ящериц, может, и увидим, а на волков не надейся: скоро они впадут в зимнюю спячку и выползут из земли не раньше весны.
– Всегда мечтала увидеть север… – мечтательно протянула Аен. – Родина твоих предков, верно?
– Ага, – кивнул Алу. Вереница толстых воздушных шаров поползла к поверхности озера, скользнула по борту «Суши» и растворилась в воде. – Помню, нам как-то удалось увидеть полярных мотыльков. Это редкость, ведь обычно они не вылетают на берег океана, а тут, видимо, ветром пригнало.
– Они большие?
– Огромные! Размером с китовую голову, представляешь?
– Мотыльки размером с голову?! Ничего себе!
– Ага, – кивнул Алу. – Я тоже очень удивился, когда впервые их увидел.
– Кстати о твоих предках, – вспомнила Аен. – Что сказали твои родители, когда ты уехал в экспедицию?
– А, – отмахнулся Алу. – Я не знаю, что они думают. Наверное, что у меня отпуск.
Мимо них, неспешно петляя телом, проплыл толстый и длинный сом.
Ална и Седой Граф неспешно плыли по одному из Шахматных озёр. Где-то на берегу шуршал деревьями Янтарный лес, и то тут, то там над ним пролетал, глухо каркая, старый ворон. Мелкие озёрные волны частой рябью покрывали озеро, и по ним, прерываясь, плыло серое низкое небо.
– Слышал, ты застала тот знаменитый эфир, – сказал Седой Граф, уходя под воду. Все звуки сразу смолкли.
– Ага, – кивнула Ална. – В детстве мне повезло жить рядом с тем местом, откуда вели трансляцию.
– Ты видела разумных обезьян своими глазами? – спросил Седой Граф. Ална кивнула. – Здорово.
– Я вот знаете, о чём думаю? – спросила Ална, провожая взглядом стайку мелких серебристых рыбёшек. – Я помню их: ну, тех, кто шёл тогда вдоль берега. Такая избитая фраза, а ведь и правда, как будто это было вчера! Обезьяний век, конечно, меньше китового, но прошло не так уж много времени даже по их меркам, не то что по нашим. А вдруг я встречу тех, кого видела тогда? Что я им скажу? Что они мне скажут? Это так странно, знаете…
– Не жди, что ты их встретишь, – строго оборвал её Седой Граф, но, увидев выражение лица Алны, устало вздохнул: – Я понимаю. Я тоже, когда понял, что в океан мне не вернуться, задумался, а вдруг я встречу разумных обезьян. Смогу поговорить с ними, подружиться. Всё сбылось, как видишь, пусть и не так, как я себе это представлял. Они ведь не глупые, разумные обезьяны, просто сердца не хватает.
– Мне жаль их, – грустно сказала Ална. – Не представляю, что бы я чувствовала, если бы была свидетельницей вымирания собственного вида и, что главнее, осознавала это.
– А я представляю, – снова вздохнул Седой Граф и отвёл взгляд. Ална вопросительно посмотрела на него. – Да, я знаю, что я не один – сейчас, по крайней мере. Но когда я оказался по ту сторону гор и стал жить один, я невольно забыл, что есть океан, киты… Цивилизация. Наша цивилизация. Я так свыкся с одиночеством, что забыл, что, кроме меня, есть ещё целый мир. И вот когда я забыл об этом, я вполне ощутил, каково это – быть последним в своём роде. И знаешь, что я почувствовал? Обречённость. Я ничего не смогу сделать, если вдруг понадобится возродить нашу цивилизацию, и ты ничего не сможешь сделать, и они тоже. Единицы никогда ничего не смогут сделать, именно потому, что они единицы. И Изгой и Тоска тоже ничего не смогут сделать. И люди, оставшиеся в Сердце Суши, тоже ничего не смогут сделать. Ни-че-го.
Помолчали. На дне озера, пусть не такого глубокого, как океан, было необычайно тихо. Плавали туда-сюда диковинные рыбы, каких Ална раньше не встречала в большой воде, и бурое песчаное дно темнело где-то под ними, словно крыша чьего-то дома в пригороде.
– Уол обмолвился об экспедиции кашалота Ули, – издалека зашёл Седой Граф, нарочито небрежно и незаинтересованно растягивая слова. – Что это за экспедиция?
– Да, была такая, – кивнула Ална. – Наша предшественница. Её целью было изучить водные пути на суше, составить её карту… У нас была гипотеза, что реки пронизывают Великий материк насквозь или хотя бы на половину, а Ули нужно было доказать это или, соответственно, опровергнуть.
– И что, получилось? – робко спросил Седой Граф. Ална заметила в нём странную растерянность, обычно ему не свойственную.
– Увы, нет. Ули удалось пройти лишь четверть запланированного маршрута.
Вода озера была для Алны непривычно тяжёлая, не такая, как в океане, и, в отличие от Графа, который уже привык, Алне плавать здесь было трудно.