Приручить Сатану

Ева облокотилась спиной о стену, закрыла глаза и тихо прошептала:

– Сейчас я открою глаза, и всё будет как надо: Ада отдельно, Аглая отдельно, Марии отдельно…

Закрыть глаза в присутствии предполагаемых галлюцинаций было ошибкой. Через пару мгновений какая-то невиданная сила прижала её к стене, обдав горячим потоком воздуха, а в плечи до боли вонзилось что-то очень острое; Ева распахнула глаза и с ужасом увидела, что её крепко держит Мария: радужки вспыхнули жёлтым, янтарным огнём, словно светлячки в почерневшей ночной траве, на голове выросли огромные бараньи рога, которые остановились в опасной близости от Евы, всё её лицо приняло какие-то гротескные черты, далёкие от человеческих, а голос, вырывающийся из её горла, больше напоминал звериный вой. Её ногти, до этого просто длинные и чёрные, вдруг превратились в вороньи когти и с такой силой впились в плечи Евы, что по ним потекла кровь, однако девушка не обращала на это внимание, потому что Мария вдруг начала меняться прямо на глазах: в мгновение ока она превратилась из молодой женщины сначала в пожилую няню – сеть морщин покрыла её лицо, опустилась кожа, неспособная бороться с силой притяжения Земли, поседели некогда шикарные волосы, – а затем в уродливую старуху, чьи почти чёрные от времени круги под глазами так страшно подчёркивали светящиеся адским пламенем зрачки. Но на этом превращение не закончилось: она всё продолжала стареть, пока от её тела не осталось ничего, кроме едва шевелящейся оболочки, и не угасла внутри её душа; глаза померкли – это дух вылетел на свободу. Ева, не помня себя от страха, аккуратно вынула глубоко вошедшие в плечи окровавленные когти и оттолкнула от себя тело: оно упало и тут же рассыпалось по полу сероватой пылью.

Когда спустя несколько часов Саваоф Теодорович вместе с Ранелем вернулся домой, он нашёл Еву в состоянии, близком к помешательству: она сидела на полу и тихонько скулила, глядя стеклянными глазами на горстку пепла перед собой. Никакие призывы, увещевания и обращения не подействовали, пока Саваоф Теодорович не перенёс Еву на диван, где она расплакалась уже в полный голос; Ранель сделал ей чай, однако напоить им девушку не получилось, потому что она буквально захлёбывалась им от сотрясающих её душу рыданий. Кто-то попробовал спросить, что произошло, но вскоре понял, что это бесполезно, а потому успокаивали Еву монотонным шёпотом и поглаживаниями по голове, потому что на плечи Саваоф Теодорович, обнаружив кровь, наложил повязки. Ещё через час к ним заглянул Бесовцев; паренёк что-то говорил Еве, Саваофу Теодоровичу и Ранелю, однако из его слов девушка не поняла ровным счётом ничего, в итоге повернувшись к собеседникам спиной и уткнувшись лицом в спинку дивана, после чего она сама не заметила, как заснула.

– Жила на свете тьма, и тьма скучала.

Однажды ей вдруг захотелось света,

Так света захотелось, что стонала

Её душа графитового цвета.

Но вот однажды луч скупого солнца

Забрезжил вдалеке, и увидала

Та тьма свои бесчисленные лица…

С желанием она не прогадала.

Проснулась Ева ближе к вечеру: на улице уже было темно, и жёлто-белые фонари тускло освещали мокрый после майской грозы асфальт. За кухонным столом сидели Саваоф Теодорович, Бесовцев, Ранель и Мария и играли в карты, тихо переговариваясь между собой. Заметив шевеление на диване, все обернулись в сторону Евы, и Мария, положив свои карты рубашкой вверх, встала из-за стола и подошла к девушке, ласково погладив ту по голове.

– Говорят, ты тут из-за меня чуть не свихнулась. Чем я так напугала тебя, детка?

В лице Марии не было и следа былой агрессии, лишь искреннее беспокойство, и в этот момент она показалась Еве ещё красивее, чем раньше. Ева долго всматривалась в глаза женщины, словно пыталась донести через них всю свою боль, а затем сказала:

– Правда, не знаю. Возможно, всё это лишь приснилось мне… Простите меня.

– Да за что же, детка?

– Вы вообще приходили сюда сегодня днём?

– Да, заглядывала. Я думала, что Саваоф Теодорович и Ранель ещё не уехали на тот момент, но опоздала. Потом ушла.

– Значит, это у меня с головой что-то… – пробормотала Ева, на что Мария ласково погладила девушку по плечу, на котором красовались пропитанные кровью белые бинты.

– Где ж ты так?

– Не знаю… А где Ада? – встрепенулась Ева и попробовала привстать, но Мария удержала её на месте.

– Уже спит. Саваоф Теодорович уложил её спать ещё два часа назад.

– А… – Ева устало провела ладонью по лбу, и рука сразу же отозвалась неприятной болью. – Сколько времени?

– Половина девятого вечера. Я так полагаю, ты останешься на ночь у Саваофа Теодоровича.

– Нет-нет, я…

– Это был не вопрос, детка. Мы ещё немного посидим и пойдём. Сыграешь с нами в карты?

– Простите, но нет, а вот от чая, если есть, не откажусь.

Чай Еве принёс Бесовцев. Как выяснилось, девушка своей выходкой поставила всех на уши, а потому каждый, кто подходил к Еве узнать о её здоровье, автоматически говорил с умильной нотой беспокойства и заботы в голосе, что не могло не нравиться девушке.

– Ты как ребёнок, честное слово, – одновременно шуточно и строго заметил Бесовцев, протягивая Еве кружку с чаем. – На день нельзя одну оставить.

– Ну уж извините, – засмеялась Ева и, присев на диване, сделала глоток.

– Сильно болит? – поинтересовался Бесовцев, разглядывая раны и слегка проведя по ним пальцем.

– Сильно, сильно, – успокоила его Ева, краем глаза наблюдая за тем, как Мария, показав девушке знак «тише», заглянула в карты Бесовцева.

Как ни пытался Саваоф Теодорович уговорить Еву остаться, когда Мария, Ранель и Бесовцев собрались уходить, девушка стала одеваться вместе с ними; по правде сказать, делала она это не из действительного нежелания остаться у Саваофа Теодоровича, а скорее из вежливости. Ранель, как и полагается, собрался быстрее всех и уже ждал на улице, когда вдруг переменился в лице и приглушённым голосом спросил:

– А что это за лошадь?..

Все с любопытством выглянули наружу и посмотрели туда, куда смотрел Ранель: действительно, у самого входа в парк переминалась с ноги на ногу, словно кого-то ждала, серая в яблоках лошадь; за исключением тонкой уздечки, на ней ничего не было: ни седла, ни другой конской сбруи – ничего.

– Ой, это же Мэри! Я совсем забыла, что Кристиан обещал прислать её за мной, – весело воскликнула Ева и помахала лошади рукой, словно она могла понять этот жест.

– Мэри?.. – сиплым и отрешённым голосом спросил Ранель, будто его только что ударили по голове чем-то тяжёлым. – Мэри!

И он побежал к ней навстречу. Казалось бы, лошадь должна была испугаться, убежать или хотя бы пошевелиться, но она только смотрела на стремительно приближающегося к ней человека до невозможного осмысленным взглядом. Ранель со всей силы врезался в лошадь и крепко обвил руками её толстую шею, на что та ласково потёрлась головой о его широкую спину, признав своего бывшего хозяина.

– Прости… Прости меня, Мэри… – шептал, будто в припадке, Ранель, всё крепче и крепче прижимаясь к такой когда-то родной лошади; Ева была уверена, Ранель не хотел, чтобы это кто-нибудь видел, но он плакал, причём плакал на удивление искренне горько.

– Не ревнуй, Маш – тебя он тоже любит, – игриво шепнул Бесовцев на ухо сестре, которая стояла неподалёку от своего мужа и легко улыбалась.

– Наверное, мне не стоит даже пытаться понять, что тут происходит, – тихо пробормотала себе под нос Ева, ёжась от прохладного вечернего воздуха. Саваоф Теодорович, заметив это, стянул с себя пиджак и накинул на плечи девушки, проигнорировав её робкие попытки отвергнуть заботу.

Естественно, тем вечером Ева всё-таки осталась у Саваофа Теодоровича: Ранель никак не хотел отпускать Мэри, да и сама лошадь не спешила уходить от своего бывшего хозяина, однако спустя некоторое время Ранель всё-таки взял себя в руки, благословил, если можно так выразиться, Мэри и, больше ни разу не обернувшись, чтобы не было соблазна обняться ещё раз на прощание, вернулся к Марии и Бесовцеву, которые ждали его у машины. Через пару мгновений красный автомобиль скрылся в соседней подворотне, а Мэри, испугавшись непонятно чего, скрылась в потемневшем парке, словно призрак, оставив растерянную Еву наедине с Саваофом Теодоровичем.

Глава 17. Сон разума рождает чудовищ

Слова, слова, слова…

Их жалкий лепет душу разрывает 

И сердце сомневаться заставляет, 

Лишь отречётся от престола голова.

– Пойдём, Ева – тебе не оставили выбора, – тихо сказал Саваоф Теодорович, провожая взглядом белёсый силуэт лошади. Как только последний «цок» прозвучал где-то за почерневшими деревьями, над медленно засыпающим городом воцарилась абсолютная тишина, показавшаяся среди бесконечных потоков жизни до невозможного странной. Ева, глубоко вздохнув и глянув краем глаза на Саваофа Теодоровича, развернулась к нему спиной и неспешно пошла обратно к дому, потому что на улице с наступлением темноты становилось довольно прохладно, и не нагревшаяся после зимы земля ещё дышала почти осенними заморозками.

На кухне было очень пусто и одиноко: небольшая люстра под абажуром тусклым мерцанием рисовала в темноте комнаты жёлто-оранжевый треугольник, выставляла напоказ кружки с недопитым чаем и перевёрнутые рубашками вверх оставленные карты. Всё здесь говорило о гостях, которые только что ушли, и лишь она одна осталась договаривать с Саваофом Теодоровичем беседу, допивать чай и доигрывать партию. На диване небрежным комком лежал тяжёлый и немного колючий плед, напоминая большого свернувшегося клубочком кота, а рядом с ним, скромно приютившись на стуле, покоилась забытая «Алиса в Стране Чудес».

Хлопнула входная дверь, впустив в помещение прохладный ночной воздух, и в свете кухни появился Саваоф Теодорович. Некоторое время он молча убирал со стола посуду, не спеша начинать разговор, а Ева, так же не произнося ни слова, лениво наблюдала за его действиями с дивана и поминутно зевала, тщетно борясь с наступающей сонливостью.

– Комната всё так же к твоим услугам, – сказал наконец Саваоф Теодорович, махнув рукой в сторону чёрного коридора, из глубины которого на Еву двумя белыми светлячками посмотрела темнота. – Чувствуй себя, как дома.

Ева ничего не ответила, только тихо угукнула, слабо кивнула и, широко зевнув, плотнее закуталась в тёплый тяжёлый плед. Саваоф Теодорович усмехнулся про себя, однако тревожить девушку не стал и продолжил, всё так же находясь глубоко в своих мыслях, убирать со стола, пока через некоторое время не услышал спокойное ровное сопение.

Когда Ева резко открыла глаза, сначала вокруг неё было только два пятна: угольно-чёрное, непроглядное и вязкое, как дёготь, и яркое, огненно-рыжее, словно мех лисицы. Затем, спустя пару мгновений, эти два пятна начали вырисовываться в какую-то комнату: оранжевое пятно превратилось в горящую где-то справа лампу, а тёмное стало больше похоже на мебель. На какой-то момент Ева даже подумала, что находится у себя дома, однако совсем скоро поняла, что комната ей либо незнакома, либо же знакома очень смутно, словно она уже была здесь один или пару раз. Ева хотела встать, чтобы повнимательнее осмотреться, однако к своему ужасу поняла, что не может даже пошевелиться; она попробовала вздохнуть, чтобы проверить свою страшную догадку, но не смогла сделать и этого.

У неё снова был сонный паралич.

Время тянулось катастрофически медленно – по крайней мере, так казалось Еве. Девушка хотела позвать на помощь Саваофа Теодоровича, но из горла не вырывался даже самый тихий, самый незаметный вдох, тело будто залили бетоном и превратили в одну из статуй «Терракотовой армии», бросив на произвол судьбы и оставив её один на один с теми монстрами, что через пару минут разбавят её одинокое существование своими страшными лицами.

Ева услышала, как где-то с правой стороны от кровати тихо открылась и закрылась дверь, впустив невидимого гостя в комнату. Девушке не нужно было даже открывать глаза и поворачивать голову, чтобы узнать, кто вошёл – она бы всё равно не смогла этого сделать, – потому что по осторожным, но немного тяжеловатым, как у медведя, шагам она сразу поняла, что это Саваоф Теодорович. Её чутьё не подвело её, и через несколько мгновений в свете лампы появилась его фигура, ярко освещённая с одной стороны и остававшаяся в тени с другой. Он молча подошёл к кровати и как-то слишком серьёзно прошёлся взглядом по её лицу, бесцеремонно заглянул в глаза, словно ждал от неё за что-то прощения, а она, беспомощно глядя на него широко раскрытыми глазами, никак не могла понять, за что. Во всём его теле читалось напряжение, и Ева буквально чувствовала, как где-то глубоко, словно на дне котла, опасно тихо булькало раздражение, готовое в любой момент закипеть и выплеснуться за бортик.

Прошло минуты две-три, а Саваоф Теодорович так ничего и не сказал, рассматривая Еву с выражением лица, которое можно было бы расценить как «большое недовольство». На секунду в голову девушки пришла мысль, что, возможно, он является лишь результатом сонного паралича, однако Саваоф Теодорович вдруг шевельнулся и медленно и глухо заговорил:

– Благими намерениями вымощена дорога в ад… Так хорошо знакомое нам всем крылатое выражение, а сколько смысла в нём, верно? В особенности для меня… – Саваоф Теодорович неохотно оторвался от глаз Евы и перевёл взгляд в окно, за которым вдруг, как по взмаху волшебной палочки, погасли все фонари, и теперь только многоэтажки смотрели на мир своими бело-жёлтыми слепыми глазами. – Меня называют прародителем зла, чистой яростью, ненавистью ко всему человечеству и Богу… Возможно, в чём-то из этого и есть правда: я действительно смеюсь над людьми и Небесами с их извечным стремлением сделать из каждого идеал… Искупить своей жизнью грехи тех, кто этого не достоин, о, как это в духе Небес! «Справедливость», – говорите вы… Какая же тут справедливость, когда грешник стоит плечом к плечу с праведником и показывает язык оставшимся вне досягаемости демонам? М, Ева?

«Не в том был подвиг Христа», – подумала Ева, внимательно следя за каждым движением Саваофом Теодоровича; её губы силились что-то сказать, возразить, однако абсолютная тишина в комнате оставалась всё такой же абсолютной тишиной. Без ответа.

– Ну, я жду, говори свои мысли по этому поводу: мне действительно важно узнать твоё мнение, – сказал, словно резанул острым лезвием, Саваоф Теодорович, отходя куда-то за кровать и появляясь с другой стороны – Ева со страхом заметила, что стены, всё убранство комнаты куда-то исчезло, осталось только незашторенное окно с бледноватыми силуэтами высоток, жёлто-рыжая лампа и её широкая кровать. – Не в том, говоришь?.. Хочешь сказать, я чего-то не понимаю? – слишком опасно и ядовито протянул Саваоф Теодорович, задумчиво поглаживая редкие усы.

«Вы меня простите… Я не верю, если честно…»

В комнате раздался громкий смех, больше напомнивший раскаты грома.

– «Не верю»! «Не верю»!.. Знаем мы этих «неверующих», потом в апостолах оказываются. Хорошо, хорошо, продолжай.

«…но мне кажется, что суть подвига Христа заключается в том, чтобы каждый человек понял, что истинное добро добывается огромными трудами: только ты сам можешь сделать из тебя ангела, и никто другой».

Саваоф Теодорович раздражённо цыкнул и закатил глаза.

– Ну нет… А всё так интересно начиналось… «Мы должны творить добро»… Банальщина! – он эмоционально взмахнул руками, и за окном блеснула тонкой змейкой молния. – Нудятина!

«Почему Вас так раздражает это утверждение?»

– Да потому что это недостижимая цель, утопия, неосуществимая мечта! Да, честно признаю на весь мир, я не понимаю этого. Натура человеческой души такова, что она не может жить без зла. Ангелы, и те не смогли прожить без зла – часть из них сейчас правит адом. Да что там говорить, я…

Саваоф Теодорович осёкся, внимательно посмотрел на Еву, но та лишь спокойно слушала его, явно считая либо его, либо себя сумасшедшей.

– Не может свет существовать без тьмы, – подытожил Саваоф Теодорович, хмуро сводя брови к переносице. – Потому что, если не будет тьмы, что мы будем подразумевать под светом?

«Суть не в том, чтобы сделать из всего идеал, – подумав некоторое время, с расстановкой сказала Ева, – а само стремление к нему».

– Слова, слова, слова… – пробормотал про себя Саваоф Теодорович, отходя куда-то за кровать. – Их жалкий лепет душу разрывает и сердце сомневаться заставляет, лишь отречётся от престола голова.

Саваоф Теодорович полностью исчез из поля зрения, и Ева только слышала, как что-то шуршит позади неё, как вдруг два больших, словно купала, чёрных крыла появились по обе стороны от постели, закрывая её от постороннего мира, будто плотный надёжный кокон; пропало окно, пропала и лампа, и всё вокруг вернулось к своему изначальному состоянию: теперь Еву окружала лишь густая непроглядная темнота, разбавленная спасительным оранжевым огнём. Некоторое время всё было тихо, настолько тихо, что Ева, казалось, слышала стук собственного сердца; но вот Саваоф Теодорович заговорил, крылья раздвинулись в стороны, и перед глазами девушки предстала живая картинка:

– Изо дня в день люди старательно прокладывают себе дорогу среди неизведанных дебрей жизни… Посмотри, с какой внимательностью они укладывают кирпичики, с какой дотошностью подбирают для них материал! – Ева увидела, как люди, склонившись практически к самой земле, упорно стучали молотками по золотым слиткам, вбивая те в грязь. – Знаешь, что это?.. Это благие намерения. Видишь, как они работают? – Саваоф Теодорович слегка провёл рукой в воздухе, и изображение увеличилось: теперь Ева видела, с каким усердием делали люди своё дело. – Ведь их кирпичи не из золота, даже не из глины, а из такой же грязи, сквозь которую они прокладывают свою дорогу, лишь слегка покрытой сверху дешёвой фольгой. Но куда ведёт эта дорога?.. – изображение уменьшилось, и взору Евы предстало огромное болото, в котором находились люди. – А знаешь, почему? Потому что им важен лишь внешний вид дороги, а то, что она разваливается, не успеют они положить следующий кирпич, их не волнует. Ты думаешь, это лишь моя фантазия? Нет: в аду это наказание для тех, кто всю жизнь прожил благими намерениями, но так и не исполнил ни одного. Для тех, кто обещал свернуть горы, но их обещания оказались напрасными. Для тех, кто жил красивыми фразами и прикрывал ими свою пустоту.

Чёрные крылья встрепенулись, и изображение пропало, рассеявшись в воздухе цветным дымом; некоторое время перед глазами девушки ещё стояли силуэты сгорбленных, изнеможённых людей, а затем она сказала: «Вы плохо думаете о людях. Мы не идеальны, да ведь и нет в мире совершенства. Среди моих знакомых я не смогла бы назвать хотя бы одного действительно плохого… Таких нет. Во мне живёт стойкое ощущение, что все эти грехи существуют параллельно нашему миру, потому что я никогда не встречала в людях, например, уныния или гордыни».

Комнату снова наполнил низкий раскатистый смех, и смех этот был недобрый.

– Ты просто не видишь их сквозь призму своей наивности. Ты сама светла, как луч солнца на рассвете, и другие люди кажутся тебе такими же светлыми, как и ты. «Все эти грехи существуют параллельно нашему миру»… Я понимаю, о чём ты, – огромные крылья снова зашевелились, расступились, и перед глазами Евы возникла яркая живая картинка. – Вот приходишь ты в деревню, и там все такие добрые, отзывчивые, гостеприимные… Думаешь: «Ведь это простые, работающие люди, с чистой душой, с добрым сердцем». Приходишь ты в школу, встречаешь одноклассников, учителей и думаешь: «Да ведь это всё простые люди, без сажи на душе, с добрыми намерениями, они ещё не испорчены». Приходишь ты на работу, знакомишься с коллегами и думаешь: «Это всё простые люди: работают, трудятся, у всех семьи, друзья, они уже умудрены опытом и точно не совершают никаких подлостей». Где же грехи? – образы до этого бегающих туда-сюда людей пропали, и остался только сероватый знак вопроса. – Их нет. Уж не выдумало ли их человечество, м? Нет, не выдумало… – знак вопроса медленно перевернулся и превратился в коварно ухмыляющийся рот с острыми, как у акулы, зубами. – Они рядом, ждут своего часа, чтобы незаметно вонзить нож в спину. Они ведь на то и грехи, чтобы жить непозволительно близко и оставаться при этом незамеченными: это лишь обратная сторона медали. Возьми любого хорошего человека, переверни его, и окажется, что не такой уж он и хороший…

«Вы решительно плохого мнения о людях, – Ева снова попыталась что-нибудь сказать, но губы окаменели и отказывались слушаться. – Все мы не без греха, ничего с этим не сделаешь, и всё же, по моему мнению, в людях больше хорошего».

И снова в комнате прозвучал смех, однако на этот раз гораздо мягче и добрее.

– Станешь таким поневоле, за тысячи-то лет… Одно развлечение: из раза в раз ставить людям подножку, смотреть, как они падают, и смеяться, тщательно скрывая желание заплакать. Как сейчас, например.

Чёрные крылья широко раскрылись, и Ева увидела среди темноты жуткое бледное лицо с высоким чёрным цилиндром на голове: широкая улыбка от уха до уха держалась на ржавых металлических зацепах, обнажая неестественно белые и слишком большие зубы; казалось бы, из щеки должна была течь кровь, но её не было, и даже дёсны были как будто обескровленные, совершенно мёртвые и прозрачные, особенно на фоне бездонного чёрного рта. Глаза, как у хамелеона, быстро вращались в разные стороны, словно судорожно искали в окружающем пространстве предмет, за который смогли бы зацепиться мыслью и взглядом, и вскоре нашли: в какой-то момент глаза вдруг остановились на лице Евы, улыбка стала ещё шире (хотя это казалось невозможным), и огромного роста существо поползло по кровати к девушке, сминая одеяла и простыни. Несмотря на то, что сердце трепыхалось от страха буквально в горле, Ева не чувствовала веса существа, и для неё он был ничем иным, как полупрозрачным фантомом, который растворится, стоит только взмахнуть в воздухе рукой.

Крылья встрепенулись, со всей силы ударили по монстру, и тот мгновенно рассыпался тысячами тёмно-серых, почти чёрных мотыльков, разлетевшихся в разные стороны и исчезнувших в окружающей темноте. Снова наступила тишина, только крылья слегка подрагивали над Евой, успокаивающе шурша огромными перьями.

– В этом мире нам отведена непростая роль… Да и у кого она не сложная? – зазвучал позади Евы голос Саваофа Теодоровича. – Думаешь, так легко наказывать грешников, из раза в раз поднимать на кого-то руку? Для этого нужно каждый день жить обидой на мир, гореть изнутри чувством несправедливости… Знаешь ли, это бывает тяжеловато. Пожалуй, это и есть причина, почему я не хочу поверить в людей. Мы не хотим. Ведь тогда бы мы не смогли так бессовестно ставить вам подножки, а если бы и смогли, то вместо смеха в нас родилось бы чувство гордости за вас. Ведь ты понимаешь, как работает этот механизм, да, Ева? Чем больше подножек мы ставим, тем меньше из вас попадает в Ад.

Крылья раздвинулись, и Ева увидела Ад, но он был не таким, каким его традиционно представляют: это был отдельный край, отдельная страна, в которой тоже были города, деревни, жители, горы, холмы и вьющиеся реки между ними. Да, может быть, она была слишком блёклой по сравнению с людским миром, и души, словно ползающие по земле муравьи, по большей части были изнеможённые, и даже солнце, редко выглядывающее из-за серо-белой пелены облаков, было слишком полупрозрачным, но всё это не было лишено определённой красоты, как не лишена красоты чья-то глубокая печаль.

– Кто-то говорит, что Дьявол – это корень зла… Отчего же он не набирает себе приспешников среди обречённых на вечные муки, зачем наказывает их, хотя они являются результатом его же влияния? Не пойми меня неправильно, я не оправдываюсь… На наших душах много пятен, но мы знаем свои грехи и, поверь, отвечаем за них, – крылья сомкнулись, ласково укрывая собой Еву, и изображение рассеялось в воздухе разноцветным дымом. – Я притомил тебя… Но ты так внимательно слушаешь, и мне не хочется уходить. Не думай, что Ад мрачен, как забытый склеп, бывают лучи света в тёмном царстве*, – крылья опять раскрылись, и перед Евой появились две фигуры, в одной из которых девушка узнала Бесовцева, а во второй – Аглаю. Пара танцевала, быстро кружась в воздухе и легко перепрыгивая с облачка на облачко, словно они ничего не весили. – Посмотри на них – разве могу я им мешать? И дело даже не в том, что один – мой друг, а вторая – моя дочь. Они счастливы, а разрушить счастье у меня не поднимется рука. Или вот, посмотри, – правое крыло с силой взмахнуло в воздухе, заставив рассеяться предыдущую картинку, и вместо неё появилась новая: это тоже была пара, и тоже танцующая, только вместо Аглаи и Бесовцева на их месте оказались Мария и Ранель, – увидь, как они красивы. Недаром на балах от них не отрывают глаз… Их любовь заразительна, она зажигает сердца. Но я вижу, ты устала: глаза слипаются, и мысли «когда же это закончится» посещают твою голову всё чаще и чаще. Что ж, скоро, совсем скоро, лишь дай сказать мне ещё пару слов. Ты представляешь, какой звездой ты взойдёшь над моей мрачной страной, как ярко засияешь над её просторами? Я говорю не в условном наклонении, потому что это будет, я точно знаю… – крылья ударились друг о друга, разгоняя видение, и теперь вместо Ранеля и Марии перед Евой появилась она сама. Она стояла на самом верху длинной тёмной лестницы в белом, но не подвенечном платье, а внизу к ней протягивал руку Саваоф Теодорович. Она медленно спускалась по ступенькам, как заворожённая, совсем не глядя себе под ноги, а Саваоф Теодорович стоял, не шелохнувшись, будто оставляя за ней право выбора. Вдруг она оступилась и полетела вниз, прямо в его распростёртые объятия, а когда он поймал, всё вокруг погрузилось во мрак, только тихо мерцал где-то в глубине темноты свет её души. – Красиво, не правда ли, моя дорогая Ева?.. – большие чёрные крылья снова резко взмахнули, превратив изображение в бесцветный туман и оставив перед глазами Евы только неопределённую беловатую пелену. – А теперь я тебя оставлю… Спокойной ночи…

Чёрные крылья начали медленно отодвигаться назад, пока совсем не исчезли где-то под кроватью. Ева снова попробовала пошевелиться: не получилось. Тем временем белый полупрозрачный дымок, висящий над ней бесформенной каплей, вдруг стал принимать очертания, пока не превратился в огромную голову волка. Он лениво зевнул, тряхнул ушами, отгоняя невидимых мух, равнодушно посмотрел на Еву и вдруг громко заблеял, на глазах превращаясь в чёрного козла. Его жёлтые глаза с горизонтальными зрачками внимательно следили за Евой и так неприятно смотрели в самую душу, что девушке сразу захотелось спрятаться от него под одеялом или хотя бы пошевелиться, но, как назло, тело оставалось каменным. Вдруг из-за козлиной головы появился маленький человечек: он нагло покрутился сначала вокруг одного рога, затем второго, уселся на лоб козла, свесив ножки тому на переносицу, и только тогда Ева узнала в нём Бесовцева.

«Когда же это закончится», – вымученно подумала она, стараясь заставить себя не смотреть на всю эту вакханалию, что происходила у неё перед глазами, однако не смотреть не получалось, потому что закрыть глаза Ева не могла, а отводя взгляд куда-нибудь, натыкалась на новые формы невообразимых существ. Справа от козла и Бесовцева быки из соломы с чёрными пятнами на боках и спичками вместо ног медленно жевали ещё шевелящуюся свинью в апельсинах, а с другой стороны, слева, маленькие домики на колёсиках ползали внутри огромного таракана. «Какая ирония», – подумала Ева, перевела взгляд обратно на козла и тут же пожалела: Бесовцев уже практически полностью скрылся в его пасти, даже не пытаясь выбраться и лишь для виду стуча руками по его морде, а козёл всё продолжал жевать и неотрывно смотреть на Еву. Вдруг под постелью что-то зашевелилось, зашипело и затопало, а затем сотни чьих-то маленьких рук подняли её кровать и понесли к выходу, и девушка лишь краем глаза успела увидеть несколько толстых крыс в чёрно-белых похоронных костюмах – кто-то был в пиджаках и брюках, кто-то в платьях. «Ногами вперёд, – подумала Ева, когда кровать уже пересекла порог комнаты и направлялась к выходу из дома, – как покойника». На углу коридора и гостиной у крыс возникла небольшая заминка, потому что слишком широкая кровать не вписывалась в порот. Они принялись спорить, возмущённо запищали, и этот мерзкий ультразвук стал последней каплей в терпении Евы, которая, собрав все свои силы в кулак, громко воскликнула:

– Хватит!

И сразу всё смолкло. Девушка резко вдохнула полной грудью, села на кровати и огляделась: она была в гостевой комнате Саваофа Теодоровича, куда он её, по всей видимости, заботливо перенёс после того, как она заснула на диване. Лампа не работала, но было довольно светло из-за горящего на улице фонаря; тихо тикали часы.

– Воистину сон разума рождает чудовищ…**– тихо прошептала Ева, перед тем как провалиться в на этот раз спокойный сон.

* «Луч света в тёмном царстве» – статья Н.А. Добролюбова, название которой стало фразеологизмом.

** «Сон разума рождает чудовищ» – картина Франсиска Гойи.