Приручить Сатану

Глава 18. Авария

Боль в голове. Визг колёс быстро отъезжающей машины. Ева пыталась открыть глаза, но тьма, окружающая всё вокруг, не уходила; она постаралась нащупать хоть какую-то опору, хоть что-нибудь, за что можно было зацепиться, но всё было тщетно, и от бессилия по щекам текли слёзы. Ева опустилась на колени, слепо шаря руками по грубому покрытию дороги, царапая ладони об острые камни. Ей казалось, будто вокруг неё бегают сотни маленьких ножек и чьи-то противные, тоненькие голоса перешёптываются совсем рядом с ней, словно дразнят; кто-то то приближался, то отдалялся, и страшное, почти обезьянье угуканье где-то над самым ухом заставляло сжиматься в маленький беспомощный комочек.

Позади послышались торопливые шаги. Паника неизвестности противным ошейником стянула горло: Еве хотелось что-нибудь сделать – позвать на помощь, открыть глаза, увидеть опасность, защититься от незримого монстра, – но девушка лишь неуверенно замерла. Вдруг кто-то осторожно обнял её со спины, и Ева оказалась в кольце больших сильных рук; чьи-то горячие ладони ласково обхватили её тонкие запястья и успокаивающе погладили.

– Тише, тише… Ева, ты слышишь меня?

– Саваоф Теодорович?..

Девушка вцепилась в него мёртвой хваткой.

– Я… Я ничего не вижу…

– Понимаю. Сейчас я поведу тебя к машине, и мы поедем в больницу.

– Вы просто мой ангел-хранитель…

– Не мели чушь. Иди вперёд.

Ева сделала неуверенный шаг вперёд и тут же пошатнулась. В голове всё плыло, будто она стояла на палубе корабля в самую сильную бурю.

– Не отпускайте меня…

– Не отпускаю.

*Два часа назад*

Ева сладко потянулась и, весело спрыгнув с постели, выглянула в окно: там ярко играло золотистыми лучами солнце, превращая оставшуюся после ночи росу в тысячи мелких бриллиантов, и желтогрудые синицы громко чирикали прямо на подоконнике, стуча своими маленькими сине-чёрными клювиками о железную поверхность; это, собственно, и стало причиной пробуждения девушки. Прислушавшись к себе, Ева с интересом обнаружила, что чувствует себя на удивление хорошо – так иногда после, казалось бы, тяжёлой ночи, утром, наоборот, появляется ощущение необычайной лёгкости и свежести, что, к сожалению, бывает довольно редко. Ева внимательно оглядела комнату: ни следа ночных гостей. Всё лежало на своих привычных местах, словно с момента предыдущего посещения Евы сюда никто не заходил, только безупречно чистая, без единой пылинки поверхность комода говорила о том, что здесь всё-таки кто-то был.

Девушка осторожно открыла дверь и выглянула в коридор – тишина. Ни в гостиной, ни в ванной, ни даже на втором этаже не было слышно ни единого звука, как будто Ева осталась одна во всём доме. Она на цыпочках прошла на кухню, но и там всё было до отвращения стерильно и пусто, без намёка на чужое пребывание, так что Ева даже подумала, не продолжает ли она спать. Абсолютная тишина в доме оглушала и напрягала, отчего хорошее настроение девушки понемногу переставало быть таким уж хорошим, однако именно в тот момент, когда голову Евы начала одолевать паника, она заметила на круглом кухонном столе записку с парой коротких строк:

«Вынужден срочно уехать, поэтому, к сожалению, не смогу составить тебе компанию за завтраком. Вернусь через два-три часа.

С уважением, С.Т. Деволинский

P.S. Когда ты встанешь, Ада, скорее всего, ещё будет спать»

И Ада действительно ещё спала. Когда Ева осторожно заглянула в детскую, девочка лежала, свернувшись на кровати маленьким клубочком и укутавшись до носа толстым шерстяным одеялом, так что было жалко будить, однако Еве не пришлось брать этот грех на душу, потому что как только в комнате тихо скрипнула входная дверь, Ада зашевелилась и сначала с испугом, а затем с некоторым недовольством посмотрела на того, кто посмел нарушить её сон.

Никакая ласка и нежность Евы не смогли исправить с самого начала плохое настроение Ады: она постоянно капризничала, завтрак оказался невкусным, любимые мультики не вызывали должной радости, и даже сказки братьев Гримм попали в чёрный список скучных занятий. Они попробовали вместе поиграть в железную дорогу, но и там Еву ждало поражение, потому что Ада, повозив вагончики минут пять, заявила, что она устала и не обязана круглосуточно работать на станции, с чем девушка не могла не согласиться.

После долгих споров и уговоров Еве всё-таки удалось вытащить Аду гулять. От греха подальше девушка не отпускала ребёнка далеко от себя и каждый раз, когда Ада порывалась убежать, её ладонь оказывалась в ладони Евы, а память в это время учтиво подбрасывала эпизоды, во что зачастую превращались подобные прогулки.

Наверное, самым большим страхом Евы за последние восемь лет стала боязнь не отличить реальность от вымышленного мира, который иногда так ярко рисовало подсознание и с такой дотошностью прописывал взбунтовавшийся разум. «Фантазёрка!» – вот что так часто слышала Ева долгое время, пока несуществующие образы не стали слишком реалистичными и разыгравшееся воображение не приняло особо острую форму, поставившую полноценное существование под угрозу. В один момент всё полетело под откос, и Ева даже не успела осознать, в насколько глубокую пропасть она так неосторожно провалилась.

– Нет, ну это просто беспредел! Я третий раз обращаюсь к ней, а она не слышит!

Ева встрепенулась и, резко повернув голову, увидела широко улыбающегося Бесовцева, который, вальяжно засунув руки в карманы, жевал длинную сухую травинку и щурился на ярком солнце, словно сытый кот. Ада тоже, казалось, слегка повеселела, встретив его, однако это прояснение было недолгим и вскоре на её лицо снова набежали хмурые тучки раздражённости.

– Прости, задумалась. Что ты делаешь здесь так рано?

– Рано? Половина десятого.

– И всё же.

– Поджидаю тебя, конечно, чем же ещё мне заниматься?

– А если серьёзно?

– Я абсолютно серьёзен, – весело ответил Бесовцев, в глазах которого плясали черти: было видно, что он нагло развлекается и даже не скрывает этого. – А ты что здесь делаешь?

– Ищу встречи с тобой, разумеется, по-другому никак.

– Ладно, по-хорошему я должен встретиться с Саваофом Теодоровичем ровно… – он приподнял рукав на левой руке и внимательно посмотрел на часы, которые почему-то были вверх тормашками, – …через двадцать четыре минуты. У меня есть ещё почти полчаса, чтобы насладиться этим парком и приятной компанией. Надеюсь, наша маленькая бука будет не против, – весело добавил Бесовцев и ласково потрепал Аду по голове, за что получил с её стороны неодобрительный взгляд.

Они свернули с главной аллеи парка на не самую оживлённую тропинку и пошли неспешным шагом, болтая, как говорится, ни о чём. Бесовцев был бодр и весел, каким не был уже давно, и это не могло не радовать Еву, которая на какое-то время смогла расслабиться и забыть о череде нерешённых проблем. Периодически среди кустов сирени ей слышалось тонкое конское ржание и даже пару раз померещился силуэт лошади, напоминающий Мэри, однако, сколько Ева ни пыталась поймать ускользающую иллюзию, она так никого не увидела.

 Очень громкий непрекращающийся щебет птиц начинал действовать на нервы, и, когда особо нахальная синица прочирикала прямо над ухом Бесовцева, тот не выдержал и попросил Еву свернуть куда-нибудь подальше от этих слишком радостных созданий. Девушка услышала его просьбу, однако найти в парке место, где птицы не пели гимны наступившей весне, было достаточно сложно и даже казалось невозможным, пока они совершенно случайно не спустились к набережной. Помимо людей, гуляющих туда-сюда вдоль ярко-синей реки, водную гладь то и дело разрезали своими носами речные трамвайчики, а потому, даже если в кустах сирени кто-нибудь и пел, этого не было слышно.

– Большие перемены ждут всех нас! – сказал вдруг Бесовцев, провожая взглядом уплывающих на кораблике людей. – Серьёзные перемены! И каково это, когда ты являешься их причиной, м, Ева?

– О чём ты? – непонимающе переспросила девушка, подозрительно посмотрев на Бесовцева, который, держа для равновесия руки по обе стороны от себя, осторожно шёл по бордюру.

– Ничего, ничего… – он сильно покачнулся, но удержался. – Совсем скоро всё это начнётся, тогда ты поймёшь… Совсем немного осталось ждать, всё произойдёт так быстро, ты и глазом моргнуть не успеешь… – Бесовцев спрыгнул с бордюра, и его раскосые глаза сверкнули в лучах солнца яркими хризолитами. – Это как механизм, понимаешь? Его запустили один раз, и вот шестерёнки крутятся, крутятся… И ничем его не остановить, пока он не выйдет из строя или не сядут батарейки.

– Это всё очень по-философски, Бесовцев, но я не понимаю, к чему это.

– Да как ты!.. – он задохнулся от возмущения, выпуская воздух через широкие ноздри, как бык. – Тебя вообще не смущает, что происходит вокруг?!

– Видишь ли, Бесовцев, – теперь пришла очередь Евы раздражаться и вставать напротив молодого человека, сложив руки на груди, – меня беспокоит не то, что происходит вокруг, а то, что происходит внутри меня, а именно вот здесь, – она показала рукой на свою голову, одним этим жестом предотвращая все дальнейшие споры. – О том, что происходит вокруг меня, мы будем говорить, когда я перестану видеть тебя парящим на уровне двенадцатого этажа.

Показывая, что разговор окончен, Ева резко развернулась и быстрым шагом пошла дальше. Несколько секунд Бесовцев стоял на месте, осмысливая только что услышанную им информацию, а затем, вернувшись в действительность, догнал впереди идущую девушку.

– Ну хорошо, извини, – попытался исправить ситуацию молодой человек, остановившись перед ней и преграждая ей дорогу. – Я прекрасно понимаю, как это неприятно, когда говорят загадками, но по-другому я, к сожалению, пока не могу. Все мы не можем. Но когда-нибудь ты всё обязательно поймёшь.

– И когда это «когда-нибудь» наступит? Лет через десять? – иронично подняла одну бровь Ева, на что Бесовцев тихо засмеялся.

– Нет, я думаю, в год уложимся.

Некоторое время они шли в молчании: каждый погрузился в свои мысли. Ада была всё такая же хмурая, как грозовая туча, и даже купленная Бесовцевым сладкая вата не исправила полностью ситуацию, хотя немного её улучшила. У самого же молодого человека настроение снова стало выше облаков, быстро гонимых по лазурному небу неустанным ветром, да и сама его сущность была как ветер: такая же лёгкая, непринуждённая в погожий денёк и сносящая всё на своём пути во время урагана.

– Скорее всего, я больше не буду работать у Саваофа Теодоровича, – тихо сказала вдруг Ева как бы самой себе, однако Бесовцев услышал и снова преградил ей путь, на этот раз от недоумения.

– В смысле? Почему?

– Неужели ты не видишь? Я не в себе, – она скользнула прозрачным взглядом по его лицу и остановилась на чём-то позади него – наверное, на небе, в котором ей чудились чьи-то добрые, чистые лица, а может быть, на покрытых густой тёмной листвой деревьях, где жили, по её детским представлениям, маленькие ангелы. – Как мне можно доверить ребёнка? Из меня плохая няня, и ты сам это прекрасно знаешь.

– Да что ты такое несёшь? Нормально у тебя всё получается.

– Нет, не нормально, – огрызнулась Ева и снова сложила руки на груди, а это всегда был признак плохого настроения. – Давай оценивать объективно: у меня не всё в порядке с головой. Завтра же я иду к психиатру, и если он поставит тот же диагноз, что и несколько лет назад – а я более чем уверена, что он его поставит, – то это мой последний рабочий день у Саваофа Теодоровича.

– А какой диагноз был несколько лет назад?..

– Неважно, – Ева передёрнула плечами, явно показывая, что эта тема ей неприятна, и Бесовцев, который хотел сказать что-то ещё, лишь растерянно закрыл рот.

– А ты сама-то хочешь уходить?

Ева неуверенно замерла, несколько секунд разглядывая узоры на плитке под ногами, а затем медленно ответила:

– Нет, не хочу. Разве только если бы мне разрешалось приходить в гости в любое время и сидеть там целыми днями – тогда да, может быть… А так нет. Не хотелось бы.

Они дошли до развилки дороги и синхронно остановились: Бесовцеву уже пора было идти на встречу с Саваофом Теодоровичем, и, как бы не хотелось Еве пойти вместе с молодым человеком, чтобы повидаться с хозяином дома, она взяла себя в руки и, гордо кинув Бесовцеву на прощание, свернула вместе с Адой на главную аллею, а паренёк быстрым шагом направился в сторону метро.

От утреннего прекрасного настроения Евы не осталось и следа, и теперь оно было ниже плинтуса. На душе скребли кошки, и Ада, по всей вероятности, почувствовав тяжёлое тревожное ожидание, неприятно ноющее где-то в груди своей няни, перестала капризничать и немного успокоилась, переключив своё внимание на окружающий её такой чудесный мир. Ева же, находясь где-то очень глубоко в своих мыслях, только изредка поглядывала на девочку, чтобы та не убегала далеко, но делала это как-то неохотно, скорее «для галочки». Ева всё шла куда-то и шла, не останавливаясь ни на мгновение; она проходила мимо скамеек, качелей и даже детских площадок, хотя Ада хотела немного поиграть на них, но Ева то ли не слышала её тоненького тихого голоса, то ли не хотела слышать, потому что она всё время шла вперёд, понурив голову, и только как-то рассеянно окликивала Аду, когда та отставала от девушки.

Наконец, Ева вдруг остановилась посреди дороги и более осмысленным взглядом обвела то место, в котором они очутились, словно она уже когда-то была здесь и теперь старалась вспомнить. Впрочем, так оно и было: они стояли на высоком холме неподалёку от нескончаемых каменных джунглей, а океан деревьев внизу разрезала грязной рекой тёмно-серая асфальтовая дорога, по которой мчались на полной скорости разноцветные автомобили. Позади Евы как напоминание о том, с чего всё началось, стояла маленькая беленькая часовенка и смотрела на девушку с ребёнком тёплым, немного жалостливым взглядом, иногда поскрипывая на ветру приоткрытой деревянной дверью. Странные чувства были сейчас на душе у Евы: и уныние тугим узлом затянулось где-то в районе солнечного сплетения, и тревожное ожидание беды то и дело всплывало в мыслях короткими, но яркими световыми пятнами, и страх перед неизвестностью давил на грудную клетку своим весом, так что Ева ощущала его почти физически. Теперь к этой смеси эмоций добавилась ещё и ностальгия, потому что в этой маленькой, но не забытой какой-то одной во всём мире душой было так много родного, что Еве казалось, она знала её всю жизнь.

Девушка зашла внутрь, а Ада, неловко потоптавшись на пороге, осталась на улице, недовольно поглядывая на Еву, потому что, если быть откровенной, она уже порядком устала от затянувшейся прогулки и хотела домой. Внутри было всё так же, как и в первый раз: единственная тонкая свеча грязно-песочного оттенка стояла перед полустёршимся образом, разве только покрывшиеся серо-буро-малиновой плесенью белые камни немного нагрелись на майском солнце, и теперь в самой часовне был уже не погребальный холод, а освежающая прохлада с уютным запахом ладана. Иисус смотрел всё так же спокойно и миролюбиво, одним своим взглядом унимая все волнения души и разума, словно знал её ещё до её рождения и лишь ждал, когда такой человек, как она, появится на этом свете.

– Добрый день, Ева.

Девушка резко обернулась: в дверях, загородив собой и без того тусклый свет, стоял Кристиан и лучезарно улыбался. Про себя Ева отметила, что всё-таки без растительности на лице он выглядел не то чтобы моложе, а скорее… Оптимистичнее, что-ли? В его лице сразу появилась юношеская вера в хорошее и какая-то особая простота, с которой обыкновенно истинные философы относятся к этому миру.

– Не помешал?

– Нет, конечно. Я рада Вас видеть.

– Рад, что Вы рады, – скрипнула на сквозняке дверь, и Кристиан зашёл внутрь, оставив узкую щель, которая, в свою очередь, нарисовала на полуземляном полу тонкую полоску света.

– Там стоит Ада?

– Та девочка? Собирает цветы на лужайке. Это дочь Саваофа Теодоровича?

– Да. Вы же её знаете, разве нет?

– В теории. В жизни никогда не видел.

Кристиан подошёл к Еве и тоже некоторое время сосредоточенно рассматривал образ Иисуса, будто подсвеченного изнутри желтоватым пламенем. Девушка переводила взгляд то на икону, то на Кристиана, пока вдруг не заметила поразительное до холода на кончиках пальцев сходство. Действительно, они были похожи как две капли воды: то же острое, треугольное и худощавое лицо, те же волосы, крупными волнами спадающие на плечи, тот же утяжелённый жизнью взгляд и та же непоколебимая вера в хорошее, однако… Очень сбивали глаза: они были разными. У Иисуса глаза были карими и напоминали две большие оливы, наполненные какой-то вымученной добротой, а у Кристиана они были светло-серыми, цвета неба и не в пасмурный, и не в ясный день, когда непонятная пелена затягивает собой весь горизонт и всё сразу превращается в белое; они так же были добры и так же светились изнутри верой в хорошее, но сами они были больше уставшими; может быть, когда-то они были голубыми, но сейчас они выцвели и потускнели…

– Я знаю, о чём Вы думаете: о том, что я очень похож на него, – Кристиан несколько бесцеремонно кивнул головой на икону, с которой на него осуждающе молчаливо смотрел Иисус. – Многие смотрят на меня и думают, что лицо кажется очень знакомым и кого-то напоминает, только не могут вспомнить, кого. И, знаете, меня всегда удивляло… На Земле столько верующих, но никто из встречающихся на моём пути не воскликнул: «Не может быть! Неужели это Вы? Вы, тот самый?.. О, не может быть, мы дождались!..» Ну и так далее, – Кристиан помрачнел, как-то озлобленно посмотрел на образ, виднеющийся за пламенем свечи, и, задумчиво погладив подбородок, отвернулся. – Да взять даже Вас…

– Простите, но я не верующая.

– Не в этом дело, – оборвал Еву Кристиан, раздражённо поджав губы и с досадой глянув на старую икону. – Не в этом… Вы ведь меня не сразу увидели. Отчего? И почему же Вы видите меня сейчас? М?

– Вы меня спрашиваете? Я не знаю, – тихо и растерянно сказала Ева, не совсем понимая настроение Кристиана.

– И я не знаю, – грустно вздохнул он, ещё раз посмотрел на икону долгим и печальным взглядом, а затем уверенно развернулся к двери и хотел было уже уйти, но вдруг что-то вспомнил и остановился.

– Мы с Вами… нескоро ещё увидимся.

– Почему? Вы уезжаете? – Ева оторвалась от созерцания образа и обернулась к Кристиану: лёгкий майский ветерок слегка раскачивал его невесомый шейный платок, концы которого закрывали собой почти всю его грудь, а в светло-серых глазах отражалась по-летнему тёмная зелень.

– Я – нет, – хмыкнул Кристиан и задумчиво толкнул ногой мелкий камешек; Ева проследила за ним взглядом и с большим удивлением заметила, что на молодом человеке не было обуви. – А вот Вы – да.

– Что? – Ева непонимающе подняла брови, но Кристиан никак не отреагировал. – Я никуда не уезжаю.

– Ну, это пока, – тихо заметил он, поправляя платок на шее. – Не знаю, когда мы ещё встретимся и встретимся ли вообще… Хотя, я думаю, встретимся.

– Что-то Вы сегодня пессимистично настроены. Обязательно встретимся!

Кристиан медленно покачал головой из стороны в сторону.

– Это всего лишь пятая наша встреча. Вы забудете меня.

– Всего лишь пятая? А такое ощущение, будто знакомы вечность.

– Что Вы знаете о вечности… – Кристиан снова подошёл к иконе и осторожно коснулся пальцами маленького огонька: тот слабо колыхнулся, мелко задрожал и снова выпрямился, как цветок. – А знаете что? Я не дам Вам себя забыть. Да, – он кивнул каким-то своим мыслям и уверенно посмотрел в глаза Иисусу, словно пытался перебороть его в зрительной дуэли, – мы обязательно встретимся. А теперь прощайте.

И он исчез: буквально растворился в воздухе. Был он только что или не был – загадка. Ева почему-то осталась уверена, что был, хотя никаких доказательств тому не нашлось, только на лёгком ветерке всё так же скрипела рассохшаяся дверь, свечка горела всё так же ровно, и Иисус смотрел всё так же спокойно, только теперь вместо маслиновых глаз Еве мерещились серебристо-белые.

Девушка вышла из часовни и осторожно прикрыла дверь. На улице всё было так же, как и до того, как Ева зашла внутрь: солнышко светило, птички пели, трава зеленела – словом, сплошная идиллия, только Ады нигде не было видно. Ничего не подозревающая девушка обошла часовню кругом, но там её не оказалось; странная абсолютная тишина начала настораживать.

– Ада!

Тихо.

– Ада!

Дежавю. Это уже было, это уже не интересно.

– Ада!

Ева подошла к краю холма, крутые склоны которого вели прямо к шоссе. «Не дай Бог кому-нибудь здесь упасть», – подумала она, осторожно заглядывая вниз; из-под её ног выскользнула пара камешков и стремглав полетела к подножию холма, где и потерялась.

– Ада!

Снова тишина. Казалось бы, она должна была напрягать, но почему-то Еве было слишком спокойно – так бывает спокойно человеку, смирившемуся со своей участью.

– Ада!

«Последний день. Это точно мой последний день у Саваофа Теодоровича. Как начали, так и закончим», – подумала Ева и внимательно обвела взглядом обочину дороги, но на ней никого не было.

– Ева…

Девушка резко обернулась и увидела позади себя Аду: девочка, как ни в чём не бывало, плела из одуванчиков толстый венок и робко поглядывала на свою няню.

– Где ты была?

– Я всё время тут стояла. Ты задумалась…

Ева глубоко вздохнула и устало помассировала голову. Как бы горько ни было это признавать, но работа няней была точно не для неё, как и, скорее всего, любая работа в принципе. Что делать, куда идти? К кому? Не к кому. Нет ни любимых, ни друзей, ни родственников, есть только иллюзии, что населяют её голову и путают явь с навью. И опять этот мир разбивается на тысячи мелких прозрачных осколков… Ей бы только дожить до завтра, а там уж и видно будет. А вдруг он снова скажет, что она ходит по краю бездонной пропасти, в которую каждый день рискует провалиться? Нет, нет, сейчас не об этом, надо отвести Аду домой, и дело с концом.

– Пойдём, Ада.

Задумавшись, Ева сделала шаг назад.

– Осторожно!

Поздно, моя девочка, поздно! Она уже летит, и летит красиво, прямо как в фильмах, с края высокого холма по крутому, почти отвесному склону; она пытается схватиться руками за траву, за землю, за что-нибудь, но всё тщетно, и трава рвётся под её пальцами, и земля грязными влажными комками остаётся в ладонях. «Не дай Бог кому-нибудь здесь упасть», – вот что подумала она пять минут назад, и теперь сама так до мурашек на коже красиво катится по едва наклонной чёрно-зелёной стене. Кто сделал этот холм: человек или природа? Человек ли насыпал его пару лет назад, чтобы всех приезжих встречали большие буквы с гордым именем столицы, а потом забыл, для чего его строил и забросил идею, или природа возвела его тысячи лет назад и хотела превратить в высокую-высокую гору, чтобы с одного великолепия открывался вид на другое, но так и не завершила своё творение и оставила так, как он есть? Мы не знаем, мы ничего не знаем кроме того, что всё было сделано для красоты. А ведь так оно и есть: как всё красиво сошлось! Воистину это был последний день Евы, и, кто знает, может быть, не только у Саваофа Теодоровича, но и вообще на этом свете, что принял её так нерадушно и негостеприимно, обделил угощением, когда все дети радовались сладкому, лишил друзей, когда одноклассники играли в прятки, и не дал никого, когда все разбивались на пары.

Ева выкатилась на дорогу, и не просто на дорогу, а на максимально оживлённое шоссе, на котором редко когда бывает пустынно. В ушах прозвучал противный длинный гудок, и…

Удар.

Ну вот я и возвращаюсь к тому моменту, на котором началась данная глава. Прошу отнестись к этому событию серьёзно, потому что, во-первых, моя многострадальческая Ева попала под машину и потеряла зрение, а, во-вторых, оно является переломным в моём повествовании. Кто-то назовёт его точкой невозврата… Что ж, возможно, так оно и есть – жизнь покажет, ну а сейчас Ева сидит в машине Саваофа Теодоровича, пока тот нервно ходит взад-вперёд по обочине дороги в ожидании вызванной скорой помощи.

Ева устало положила голову на спинку сиденья и постаралась унять тошноту, неумолимо подкатывающую к горлу – очевидно, что у неё было как минимум сотрясение мозга. Она слышала, как Саваоф Теодорович позвал Аду, оставшуюся на вершине холма, и как она через некоторое время что-то тихо спрашивала у него рядом с машиной, причём ей почему-то слышался голос не маленькой девочки, а довольно взрослой девушки, хотя ручаться за его правдивость она не могла, как не могла ручаться за правдивость вообще всего происходящего вокруг неё. Кости как будто горели изнутри, а любое, даже малейшее движение причиняло огромную боль, так что Ева старалась лишний раз не двигаться. Голова раскалывалась и, кажется, потеряла вообще какие-либо ориентиры в этом мире, потому что Ева не смогла бы сейчас с точностью сказать, где верх, а где низ: то ей казалось, что она куда-то падает, то ей чудилось, что её качает из стороны в сторону, как на корабле, а параллельно с этим её бросало то в жар, то в холод – одним словом, состояние было просто отвратительное. Саваоф Теодорович периодически подходил к ней, подбадривал, и в такие моменты Еве становилось чуточку лучше, но как только он удалялся, чтобы посмотреть, не видно ли где машины скорой помощи, она снова погружалась в пучину хаоса.

Ева не заметила того момента, когда подъехали врачи: наверное, ей удалось немного задремать. Очнулась она уже внутри от того, что кто-то уколол её в сгиб локтя, а после, ласково заговаривая больное место, забинтовал, как показалось Еве, полруки. Саваоф Теодорович, судя по звуку, стоял за пределами машины и о чём-то быстро и тихо разговаривал с врачом, отвечая на его короткие немногословные вопросы такими же односложными фразами. Сколько прошло времени, Ева сказать не могла, но вот дверь скорой помощи с гулким грохотом захлопнулась, и машина понеслась в сторону города под громкий визг сирены.