Приручить Сатану

– Вот видишь, – грустно вздохнула Ева. – Я была права насчёт того, что день аварии был моим последним днём работы у тебя.

– Может быть, – хитро прищурился Саваоф Теодорович и слегка ухмыльнулся. – И всё же я рад, что подобное случилось в твоей жизни: за этот месяц ты научилась обращаться ко мне на «ты».

– И, кажется, я научилась влюблять тебя в себя, – поддела его в ответ Ева и хитро улыбнулась.

– «Противоположности притягиваются» – древний, как этот мир, закон. Мы ли те, кому идти против него?

– Сказал тот, кто всю жизнь идёт против законов. Или скажешь, что я неправа?

– Мне кажется, кто-то стал эмпатом за последний месяц.

– Или просто кто-то узнал тебя чуточку больше, чем нисколько.

– «Чуточку»? Ты знаешь пол моей биографии.

– Как и ты моей.

– Тоже мне, сравнила мою биографию и свою: у меня на семь томов расписать можно, а у тебя на пару строк, максимум.

– Всё зависит от писателя, я считаю. Кстати о нём: ты не против, если, когда я буду в больнице Николая Чудотворца, расскажу ему пару эпизодов из твоей жизни? Думаю, он будет рад включить их в свою «Поэму».

– Чёрт возьми, ещё один Мастер? Надеюсь, он не собирается сжигать свою рукопись? Одного второго тома «Мёртвых душ» мне было вполне достаточно.

Саваофу Теодоровичу повезло, что Ева была не символично настроенным человеком и восприняла данную фразу как шутку.

– Я постараюсь вернуться, – сказала вдруг Ева, неотрывно глядя в два чернильных озера Саваофа Теодоровича. – Или ты постарайся найти меня. Пожалуйста… Иначе я совсем забуду краску этой жизни.

Саваоф Теодорович посерьёзнел, внимательно посмотрел на Еву, словно вглядывался в её душу, а затем его глаза снова потеплели и он скупо улыбнулся.

– Не пройдёт и недели твоего пребывания в Ялте, как ты снова увидишь меня. Обещаю.

Ева посмотрела на часы.

– Мне пора. Увы.

– Увы.

– Поезд завтра в пять утра. Ты не будешь меня провожать, полагаю?

– Хотел бы, правда, хотел. Но не могу.

– Верно, чем чаще видишься, тем больнее расставаться. Передавай всем «привет» и скажи, что я… Хотела бы встретиться с ними снова.

– Со всеми? – лукаво переспросил Саваоф Теодорович.

– Со всеми, кроме мистера Бугимена.

– Да, я заметил, что он тебе не особо понравился. Постараюсь свести на минимум ваше общение. А насчёт остальных не волнуйся: вы ещё встретитесь, обязательно встретитесь.

– Что ж, тогда… Прощай?

– Прощай.

И Ева пошла прочь, дальше по улице, окружённая ярким сияющим и мигающим вихрем светлячков, а Саваоф Теодорович всё стоял и смотрел ей вслед, но она так и не обернулась. Скоро она совсем скрылась из виду; по мере того, как Ева шла по улицам, светлячков становилось всё меньше и меньше, пока они совсем не исчезли, превратившись в маленькие, сверкающие на небе звёзды, только два светящихся жучка проводили её до самого дома, исполняя перед её глазами странный танец, отдалённо напоминающий вальс.

– Так теперь ты пугаешь смертные души? – прозвучал где-то в деревьях знакомый юношеский голос.

– Следил за мной? Добро, – Саваоф Теодорович поднял глаза на вышедшего из кустов Бесовцева. Тот отряхнулся от пыли и обвёл взглядом ярко сияющее «светлячковое» облако.

– Ты поклялся. Богом.

– Не стоит мне указывать на мои ошибки, Даат. Ты знаешь, я этого не люблю.

– Ошибки ли, Люци?

Некоторое время Саваоф Теодорович молчал, глубоко погрузившись в свои мысли, а Бесовцев терпеливо ждал, что скажет его друг.

– И что теперь? – спросил он, когда пауза уж слишком затянулась.

– Что теперь?.. – встрепенувшись, повторил Саваоф Теодорович. – Готовиться, друг мой, к весёлой поездке в Крым!

* «…жалкая привычка сердца!» – цитата из романа М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени».

Глава 22. Заблудившийся трамвай

И всё ж навеки сердце угрюмо,

И трудно дышать, и больно жить…

Машенька, я никогда не думал,

Что можно так любить и грустить!

Н.С. Гумилёв

Над большим городом стремительно, как и любое утро в летнюю пору, наступала заря: где-то далеко-далеко, между сизым небом и чёрной угловатой линией горизонта, вдруг появилась короткая жёлтенькая полоска, окрасившая ещё не проснувшийся город в какой-то неизвестный миру полупрозрачный цвет. Длинные и тонкие ленты облаков, извивавшиеся, словно змеи, на противоположном краю неба, поспешили уползти подальше от пока только готовящегося вставать солнца, чтобы его лучи ни за что не превратили их в камень. Тишина, заполнившая собой буквально всё: все площади, все улицы, все дома, всё пространство между зданиями – заставляла задыхаться от такого непривычного и давно забытого чувства единения с природой; было слышно, как где-то шуршат машины, всё летят и летят куда-то, без остановки, цели и желания, но, закрыв на мгновение глаза, можно было подумать, что это море. Над столицей наступал рассвет.

Ева стояла на пустынной платформе и внимательно вглядывалась туда, где за полудырявым забором, кучей проводов и брошенными заржавевшими вагонами виднелся кусочек оставленного города. Кто знает, вернётся ли она сюда когда-нибудь? Скромная пара чемоданов стояла неподалёку у не самой чистой на свете лавочки и будто вместе с Евой старалась во всех деталях запомнить это волшебное утро на вокзале. Половина пятого утра. Через полчаса с небольшим длинный красивый поезд, важно фыркающий и скрипящий своими механизмами, отправится с этой платформы в захватывающее путешествие и отвезёт её прямо к двери в такое размытое и неопределённое будущее. Но это всё будет потом, а сейчас она стоит на вокзале, смотрит на утреннее сизое небо и ни о чём не думает.

До некоторого времени она была на вокзале одна, но чем ближе подползала длинная стрелка часов к заветной цифре «пять», тем больше людей, сонно жмурясь и зевая, втаскивало на платформу свои огромные тяжёлые чемоданы. Подали поезд; приятный женский голос что-то передал по громкой связи, но Ева благополучно его прослушала.

Вдруг краем глаза она заметила две мужские фигуры, вынырнувшие из тяжёлых дверей вокзала, которые, впрочем, она сразу же узнала; на момент они остановились, внимательно осмотрели толпу на платформах и, узнав Еву, направились к ней.

– Не спится? – вместо приветствия начала Ева, когда близнецы в одинаковых бежевых водолазках подошли ближе.

– Нам тут пророки нашептали, что Вы уезжаете, и, судя по собранным чемоданам, это действительно так, – Гавриил подозрительно покосился на сумки Евы, а затем перевёл на неё вопросительный взгляд.

– Да, пророки всё верно сообщили Вам: я уезжаю в Ялту.

– Отличный выбор! – сказал Михаил и обворожительно улыбнулся. – Ещё не сезон, мало туристов, пустые пляжи – красота… Море, правда, прохладновато, но, я думаю, в этом даже есть какая-то своя особая прелесть.

– И всё-таки я бы посоветовал Вам «бархатный сезон»; в августе ещё душно, а вот в сентябре, если позволяют совесть и деньги, стоит отдохнуть: всё то же самое, только море тёплое, а воздух, наоборот, начинает остывать…

– Благодарю Вас, господа, но я еду в Ялту не на курорт. Неужели те пророки, что разболтали Вам о моём отъезде, не сообщили его причину?

– Об этом они, к сожалению, забыли сказать… – развёл руками Михаил, откидывая с лица русые пряди.

– Ну или не захотели, – мрачно добавил Гавриил, закатив глаза.

– Не очень вежливо с их стороны, – съязвила Ева и победно улыбнулась.

– Если не отпуск, то что тогда? – спросил Михаил, снова улыбнувшись. – Медовый месяц? – Гавриил пихнул брата локтем в бок.

– Увы и ах, но нет. Я еду проходить курс лечения в психиатрическую больницу Николая Чудотворца.

– Знакомое название… Специализируется на тяжёлых психических заболеваниях, если я не ошибаюсь?

– Да, верно. Расположена недалеко от Ялты.

– Вы уже были там?

– Была четыре года назад… Что ж, то, что я туда ещё вернусь, было ожидаемо.

– А там случайно не было девушки по имени Евдокия? – спросил, прищурившись, Михаил. Ева удивлённо на него посмотрела.

– Была… Вы знакомы?

– Да, если не вдаваться в подробности. И как там?

– Всё гораздо лучше, чем я ожидала: уютно, насколько вообще может быть уютно в больнице – по крайней мере, так было раньше, – парк, горы, тропинки, пляж, море… Действительно, как на курорте.

– Но не на курорте.

– Нет, не на курорте… – сумрачно повторила Ева, внимательно наблюдая за встающим из-за светло-серой ломаной линии горизонта солнцем. – Вечный страх –  тяжёлая форма существования. Выйдешь за порог палаты – страх, останешься внутри – страх, убегаешь от него и боишься, что он тебя догонит – снова страх… А он обязательно догонит.

– Нам правда очень жаль, Ева, – с сочувствием проговорил Гавриил, изучая своими тёмно-зелёными, как лесной мох, глазами её чистое светлое лицо. – Мы мало знакомы, но, поверьте, мы очень рады встрече с Вами.

– Будем надеяться, что когда-нибудь судьба ещё сведёт нас с Вами на узкой дорожке, – добавил Михаил, и в этот момент ветер от проезжающего мимо поезда развеял его длинные пшеничные волосы. – Кстати, об этом… У нашего многоуважаемого Саваофа Теодоровича есть привычка отдыхать летом в Крыму. Не буду Вас обманывать, обычно он отдыхает достаточно далеко от Ялты, но, я думаю, в этом году он немного изменит свои планы.

– И, может быть, даже время, – лукаво подмигнул Гавриил в подтверждение слов Михаила.

Ева тепло улыбнулась. Михаил широко расставил руки, и девушка с радостью обняла сразу обоих близнецов – от них почему-то пахло ладаном…

***

Поезд тронулся. Ева ещё долго махала Михаилу и Гавриилу, пока те не скрылись из виду, но, наконец, пропали и они, а вместе с ними и связь с предыдущими двумя месяцами. Железнодорожные пути ловко уводили поезд в противоположную сторону от города, оставались позади оживлённые дороги, шумные эстакады, небоскрёбы, разрезающие своими верхушками низкие облака, стремительно летящее, как ласточка, метро – всё позади. Пошёл пригород: одна полузаброшенная, заросшая мхом и плесенью платформа сменялась другой, на которой, словно призрак, иногда мелькал заспанный работник, пустые белые домики, как грибы, иногда вырастали вокруг огромного, слишком яркого и помпезного для подобной местности торгового центра, который стоял в их окружении, как баобаб в пустыне. Но и пригород закончился. Слишком резко и незаметно исчезло куда-то шоссе с незасыпающими машинами, исчезли белые коробки-домики, исчез баобаб-ТРЦ, и вместо них вдруг появился густой еловый лес, явно посаженный человеческой рукой. Пожалуй, именно на этом моменте и заканчивается смысл смотреть в окно, потому что дальше ничего, кроме картины «лес – река – лес», не будет, разве что ельник сменится на широкую листву.

Ева откинулась на кожаную спинку сидения и осмотрелась: пока она ехала одна, что, конечно, не могло не радовать, потому что сейчас общаться с кем-то ей не очень хотелось. В любом случае, больше одного попутчика у неё быть не могло, а потому она свободно выдохнула и занялась своими делами.

Прозанималась она ими недолго. Солнце, уже успевшее подняться в небо достаточно высоко, скрылось за серой пеленой облаков, тем самым лишив всех пассажиров поезда возможности нормально читать, так что и Еве в итоге пришлось закрыть свою книгу. Она снова уставилась в окно: там был всё тот же непонятный елово-сосновый лес, который они проезжали и час назад, и два часа, и три. Особых занятий у Евы не было – конечно, она могла ещё повитать в облаках, но, как показывал недавний опыт, это было не самой лучшей идеей, поэтому единственное, что пока ей оставалось – это смотреть в окно. Вскоре это занятие ей наскучило, и Ева решила пройтись по поезду в надежде занять себя хоть чем-нибудь – она даже согласилась бы на непринуждённое общение с бортпроводником, лишь бы не маяться от скуки и безделья.

Это был классический поезд – что я могу ещё добавить в его описание? Белое грубоватое бельё, не подходящие по размеру матрасы, мутные стёкла – всё то, что так привычно и знакомо. Ева неспешно шла по вагону, ненавязчиво заглядывая в каждое купе: вот два пассажира, познакомившиеся буквально пять часов назад, уже ведут жаркие споры на какую-то известную одним им тему – и Ева для них чужая, – вот большая семья, которая оккупировала целых два купе, и поэтому дети лазят, как обезьянки, по железным прутьям из одного в другое, а взрослые громко перекидываются фразами, даже не вставая со своих мест – и для них Ева тоже чужая, как бесплотный призрак, – вот женщина лет тридцати сидит в спокойном одиночестве и ждёт, когда муж вернётся с заваренным чаем – и для неё Ева не более, чем бледная полупрозрачная тень.

Вагон закончился, и Ева будто оказалась в необитаемом промежутке между двумя маленькими мирками; оглушительно грохотали колёса о бесконечные рельсы. За вымытыми дождями окнами всё так же мелькал лес, только иногда медленно проплывали мимо поезда, как яхточки, белые будки железнодорожного переезда. Ева облокотилась спиной на холодную стену и уставилась невидящим взглядом в никуда. Ей вспомнились слова Кристиана на их последней встрече: «Я много чего испытал на себе, много перетерпел, а к отчуждённости и одиночеству привыкнуть не могу». Неужели и она никогда к ним не привыкнет? Она давно уже заметила за собой, может быть, плохую привычку не привязываться к людям, чтобы потом, когда придёт час разлуки, она могла оставить их легко и свободно, как она сделала это с, на самом деле, многими знакомыми за свою жизнь. Было ли ей совестно за то, что она с такой лёгкостью отказывается от тех, кто мог бы быть ей дорог? Пожалуй, да. Но то ли совесть каждый раз засыпала именно на том моменте, когда старые друзья хотели встретиться с ней снова, то ли сама Ева не находила в этом ничего особо страшного, но ни с одним из прошлых знакомых она пока не возобновила общения и не предпринимала попытки это сделать. Надо отдать должное, что подобная черта характера Евы была лишь одной стороной медали: если она и привязывалась к кому-нибудь – а это были буквально единицы, – то уже не забывала их ни на миг и могла идти за ними хоть на край света.

Из раздумий её отвлекло какое-то движение за окном. Ева повернула голову и чуть не подпрыгнула от испуга: за мутным стеклом чья-то чёрная мохнатая рука махала из стороны в сторону, очевидно, стараясь привлечь её внимание. Убедившись, что Ева видит её жесты, рука несколько раз ткнула указательным пальцем в сторону затвора, которым на время движения запирались двери. Вскоре за окном появилась вторая рука, третья, четвёртая, а затем собой загородила свет огромная чёрная обезьянья голова с белыми слепыми глазами, фосфорицирующими при каждом движении, и молчаливым взглядом уставилась на Еву в ожидании её действий.

Ева, как зачарованная, подошла ближе: теперь она могла подробно рассмотреть монстра, преследующего её в кошмарах уже не первый раз. Это был громадных размеров орангутанг, покрытый чёрной густой шерстью, у которого почему-то периодически было то четыре конечности, то восемь; маленькие глаза с бельмами на широкой морде, внимательно следящие за каждым движением Евы, создавали неприятное ощущение, вызывая большое желание побыстрее смыть с себя этот мутный слепой взгляд. «Чёрная обезьяна, – подумала Ева, рассматривая неподвижного монстра буквально в десяти сантиметрах от неё, – одно из животных Сатаны, хочет сейчас, чтобы я впустила его в поезд. И нас разделяет только тонкое стекло».

Ева не поняла, что произошло. Сначала она увидела, как по ту сторону окна метнулась чёрная тень, затем последовал приглушённый, будто где-то вдалеке, а вовсе не здесь, звон разбитого стекла, и что-то острое обожгло правую щёку Евы, а затем через образовавшуюся дыру к ней потянулась мохнатая чёрная лапа. Испуганно отпрыгнув от окна, Ева нырнула обратно в вагон и без оглядки побежала на своё место.

Но и тут её ждало поражение: Ева шла уже довольно долго – казалось, за это время она могла пройти уже три вагона, – а коридор всё не кончался и не кончался так же, как и её место всё не появлялось и не появлялось. Все полки были заняты, на каждой сидел или лежал пассажир и занимался своими делами. Пару раз Ева хотела обратиться к кому-нибудь из них за помощью, даже набирала в лёгкие воздух для новой реплики, но из её рта так и не вылетало ни звука, потому что она не знала, что у них спросить, она как будто разучилась взаимодействовать с людьми. А, действительно, что ей было спрашивать? Какой это вагон? Где её место? Попадись ей хоть раз бортпроводник, она спросила бы его, но его, как назло, не было.

– И долго ты будешь ходить взад-вперёд по поезду? – прозвучал где-то поблизости знакомый глухой голос. – Как это знакомо для тебя, да? Столько людей вокруг, но ни к кому из них ты не можешь обратиться, словно их и нет, – все пассажиры вокруг вдруг разом замолчали, а затем стали меркнуть и бледнеть, как радуга, появляющаяся на небе на считанные мгновения. – Или тебя нет, – все пассажиры тут же вернулись на свои места, словно ничего и не произошло, и тогда Ева, чтобы проверить свою догадку, встала между двумя собеседниками. Ну да, так она и думала: они продолжили разговаривать, смотря прямо сквозь неё.

Ева пошла дальше на голос, заглядывая в каждое купе и пристально рассматривая лица пассажиров, но пока это всё были незнакомые ей люди. Наконец, в одном из купе она обратила внимание на человека, сидящего прямо у самого прохода и прикрывающего лицо газетой; на нём была старая ковбойская шляпа и протёртые чёрные джинсы, от времени ставшие уже совсем не чёрными, а почти светло-серыми.

– Не спорю, это всё гротескно, преувеличенно, но ведь от этого не перестаёт быть правдой, верно?

– Ранель? Это Вы?

– Ну, а кто же ещё, – хмыкнул он и опустил газету, открывая лицо. – Хотя нет, есть тут ещё один наш общий знакомый, но с ним… Чуть-чуть позже.

– Что это? – спросила его Ева, показывая руками на пассажиров, которые, по всей видимости, их не замечали. Ранель потянулся к откидному столику у окна, за которым сидела пожилая пара, взял из пакета конфету и отправил себе в рот – ноль реакции.

– Твоя жизнь. Повторяю, гротескная, преувеличенная, но всё же правдивая. Ты же не будешь со мной спорить?

Ева промолчала.

– Честно скажу, я очень старался, создавая всё это, – Ранель неопределённо махнул в воздухе рукой. – И вагон, и пассажиры… Это потребовало много сил, но, по-моему, вышло неплохо.

– Недурно… – кивнула Ева и заглянула в книгу одного из пассажиров. – И это всё живые люди?

– Были ими… Когда-то, – беспечно ответил Ранель, переворачивая газету. Он достал из внутреннего кармана ветровки шариковую ручку и принялся разгадывать кроссворд.

– Что значит «когда-то»? – Ева вернулась к Ранелю и серьёзно посмотрела на него.

– То и значит, – скучающе ответил он, не отрываясь от газеты. – Это всё люди, когда-либо погибшие, так сказать, «по вине» поезда. Теперь они вечно едут куда-то. Не подскажите, сколько стоим на следующей остановке? – громко спросил Ранель у мужчины в соседнем купе.

– Полчаса, кажется, – пробасил он, не отрываясь тот карт. Ранель усмехнулся и показал Еве, мол, «вот так вот».

– А мы?

– Никаких «мы».

Ева нахмурилась.

– А я?

– А ты, – протянул Ранель, наконец откладывая газету, – можешь стать одной из них. Машинист-то у них, – он постучал себя по шее ребром ладони, – без головы на плечах!

Ева похолодела от ужаса. Ранель же, довольный произведённым на девушку впечатлением, поднялся со своего места, прихватил ещё одну конфету со стола пожилой пары и тихо произнёс:

– Не веришь? Пойдём, покажу.

Ранель вдруг крепко схватил её за руку и потащил по коридору, а Ева, ещё не опомнившись от страха, вяло пошла за ним, иногда пытаясь упираться ногами в пол или цепляться руками за металлические прутья. Хватка была железной, словно у неё на запястье сейчас была не человеческая рука, а кандала, и вырваться из неё не было никакой возможности; Ранель хмуро вёл её за собой, ни разу не обернувшись, да и зачем ему было оборачиваться, если на состояние Евы ему было абсолютно всё равно.

Наконец, они дошли до головы поезда и остановились перед тяжёлой железной дверью, за которой, по всей видимости, и находился машинист. Ранель, даже не глянув на Еву, одним быстрым сильным движением дёрнул за рычаг и повернул вентиль – дверь открылась, и перед взглядом Евы предстало панорамное окно: под поездом быстро исчезали шпалы, рябили в глазах пролетающие мимо столбы и стволы деревьев; тусклый жёлтый свет фар широкой полупрозрачной трапецией освещал некоторое пространство впереди себя, и только где-то впереди маячила тёмно-серой, почти чёрной ниточкой река.

– А зачем сейчас горит фонарь? Светло же, – спросила Ева, робко оглядываясь на Ранеля. Тот угрожающе усмехнулся и покачал головой.

– Говорю же, машинист – дурак, без головы на плечах. Видимо, дома забыл.

Ева посмотрела на машиниста, и тут же от ужаса горло будто заковало льдом: в машинистском кресле сидело чьё-то привязанное верёвками к спинке, чтобы не упало, тело в форме кондуктора; головы у него не было. Руки тоже были накрепко прикреплены к рулю, так что сильный порыв ветра, иногда влетающий внутрь из приоткрытой форточки, заставлял их покачиваться из стороны в сторону и опасно наклонять руль вправо.

– Вы что… хотите сказать, что поезд несётся на полной скорости без какого-либо управления?.. – прошептала Ева, оборачиваясь к Ранелю. Тот довольно улыбнулся и кивнул.

– Моя идея. Жутковато, не правда ли? Отлично подходит тем, кому не хватает адреналина, ну или тем, кому уже всё равно, куда ехать и зачем, а тут таких, как Вы видели, целый поезд.

– Надо остановить поезд. Немедленно, – Ева хотела было подойти к панели управления, чтобы понять, что можно там нажать без риска для жизни, но Ранель грубовато отдёрнул её за плечо.

– Не нужно ничего останавливать, – Ранель лениво зевнул и сложил руки на груди крестом. – Ездил же он до Вас сто с лишним лет, и ничего, как видите, все здоровы – насчёт «живы» не могу гарантировать. Ну, кроме машиниста.

Ева исподлобья посмотрела на Ранеля, но тот и бровью не повёл.

– Когда будет остановка? Я хочу сойти с поезда.

Ранель недовольно цокнул и нехотя посмотрел на часы.

– Вокзал через пять минут, но предупреждаю: поезд не останавливается. Хотите сойти – сходите, а как – это уже Ваши проблемы.

– Дайте. Мне. Сойти. С поезда, – угрожающе зашипела Ева, почти не разжимая зубы. Глаза Ранеля опасно сверкнули в полумраке кабинки машиниста.

– «Остановите, вагоновожатый, остановите сейчас вагон! Поздно…» Этот поезд никогда не останавливается, и делать исключение ради души, которая возомнила, что может приручить Сатану, тоже не будет. Имеете смелость – прыгайте, а не имеете – добро пожаловать на борт «заблудившегося трамвая», как называют этот поезд. Поезд в никуда. И билет у Вас, Ева, в один конец. Сойдёте Вы сейчас, не сойдёте – не важно, конечная станция одна и та же, – сказал, будто сплюнул, Ранель и скрылся в темноте коридора.

Ева осталась одна. Она ещё раз осмотрела панель управления поездом, но там ничего, кроме руля, не было, и остановить поезд было физически невозможно. Прыгать на ходу? Абсурд: она сломает себе все кости, какие только можно. Тут взгляд Евы зацепился за стремительно приближающуюся реку: теперь это была уже не тонкая ниточка где-то за горизонтом, а вполне широкая и, по всей вероятности, глубокая река, чернеющая своими водами в паре сотен метров от поезда.

Ева быстро приняла решение. Выбежав из кабинки машиниста, она отыскала ближайшую дверь и, собравшись с силами, подняла тяжёлый, порядком заржавевший затвор – дверь поддалась. Грохот колёс о рельсы оглушил Еву: теперь она слышала только этот ужасный шум и свист разрезанного составом воздуха, видела под собой смазанную картинку улетающей в никуда земли и чувствовала резкие порывы ветра. Ева встала на самый край; ладони вспотели и похолодели, сердце будто сжала чья-то крепкая ледяная рука, по всему телу разлилась слабость; Ева сама не заметила, как перестала дышать.

– «Шёл я по улице незнакомой и вдруг услышал вороний грай, и звоны лютни, и дальние громы, передо мною летел трамвай», – Ева слегка обернулась и увидела прислонившегося плечом к стене Ранеля. – Николай Степанович Гумилёв.

Ева развернулась обратно и постаралась сосредоточиться. Сто метров… Пятьдесят… Тридцать… Въехали на мост… Поезд зазвенел и загрохотал всеми своими механизмами, становясь просто невыносимым для человеческого уха. Ева мельком заметила, как мимо быстро проплыл иссохшийся старик и навеки остался где-то в начале моста. Приближалась середина реки.

– «…Через Неву, через Нил и Сену мы прогремели по трём мостам. И, промелькнув у оконной рамы, бросил нам вслед пытливый взгляд нищий старик, – конечно, тот самый, что умер в Бейруте год назад». Прыгайте, Ева, прыгайте. Другого шанса уже не будет.

И Ева прыгнула.

Как это всё было странно! Ева прекрасно осознавала, что бредит, ведь в действительности такого не бывает… Всё выглядело так сюрреалистично и неправдиво! Но почему-то и удар во время столкновения с поверхностью реки, отозвавшийся неприятной болью по всему телу, и вода, ещё холодная в начале лета, и сомкнувшиеся над головой волны, и намокшая одежда, гирей тянувшая ко дну, – всё было вполне настоящим. Ева вынырнула на поверхность и неспешно поплыла к берегу, на котором уже стоял, протянув ей руку, Ранель и терпеливо ждал, когда она подплывёт.

– Как вода? – спросил он, когда Ева, схватившись за его грубую шершавую ладонь, взобралась на берег.

– Ещё холодная, – ответила она, когда перевела дыхание. – Ну и куда Вы теперь поведёте меня, Сусанин?

Ранель усмехнулся, провожая взглядом улетающий прочь поезд.

– Тут до вокзала всего ничего – минут пять ходьбы. Обсохнете там, отдохнёте, подождёте следующего поезда.

Шли быстро. Ева постоянно ускоряла шаг, пытаясь догнать мужчину, потому что, во-первых, насквозь промокшая одежда и даже любезно предоставленная Ранелем куртка не особо грели, а во-вторых, его шаг, несмотря на небольшой рост, равнялся как минимум двум шагам девушки. Тёмный лес по бокам железной дороги настороженно молчал и будто внимательно следил за двумя человеческими фигурами; в какой-то момент он напомнил Еве её парк, который она знала, как свои пять пальцев, но она тут же отбросила эту мысль. Нет, сейчас её окружает далеко не парк: в нём нет дорог и фонарей, нет людей, нет старенькой часовенки, про которую помнит одна душа во всём мире, нет ничего знакомого и родного, и, кто знает, что прячется среди стволов этих мрачных и угрюмых деревьев.

Как и обещал Ранель, где-то через пять минут ходьбы показалось старое полузаброшенное здание вокзала. Обшарпанные, серо-зелёные от плесени стены навевали тоску и уныние на всякого, кто подходил к зданию ближе, чем на тридцать метров; разбитые ступеньки вели на пустую и холодную платформу, на которой разве только вечный спутник и скиталец ветер ночует, когда он особо остро нуждается в одиночестве. Никогда и никем не мытые стёкла неестественно больших окон слепо смотрели на не меняющийся из года в год пейзаж, состоящий из противоположной платформы и кривого ряда сине-зелёных елей.

– Что это за вокзал? – спросила Ева, стараясь найти на здании хоть какие-нибудь опознавательные знаки, но ни названия станции, ни карты города нигде не было видно, единственным прибором для ориентации в пространстве здесь были большие часы без стрелок.

– «Где я? Так томно и так тревожно сердце моё стучит в ответ: «Видишь вокзал, на котором можно в Индию Духа купить билет?» – ответил строками из стихотворения Ранель, прорисовывая взглядом контур здания. Ева невольно заметила, что в его глазах вдруг появилась какая-то светлая печаль, словно это место было до боли ему знакомо и он, более неподвластный самому себе, безвозвратно тонет в воспоминаниях.

В любой другой раз Ева бы обратила на это больше внимания, но сейчас она думала только о том, как бы побыстрее согреться, а потому, недолго думая, дёрнула за рассохшуюся ручку скрипучую деревянную дверь и зашла внутрь.

Глупо было ожидать от внутреннего убранства чего-то более роскошного, чем от внешнего вида здания, но, как говорится, надежда умирает последней. За окном потемнело, как перед проливным дождём, но даже в этом тусклом свете были видны облака летающей пыли, поднявшейся со всех поверхностей от хлопка дверью. Несмотря на то, что здесь явно давно никто не убирался, нельзя было сказать, что здесь явно давно никого не было, и Ева даже не знала, радоваться этому осознанию или нет. Несколько маленьких магазинчиков старомодного вида некогда привлекательной гурьбой теснились на другом конце зала; может быть, когда-то давно люди в ожидании своего поезда выстраивались перед ними в очередь, но сейчас здесь никого не было.

Практически никого не было.

В одной из лавочек наблюдалось движение: из-за приоткрытой двери на пол ложилась узкая полоска ярко-оранжевого света, кто-то шуршал коробками и, судя по звуку, переставлял ящики. Предположения Евы вскоре подтвердились, так как дверь, громко скрипнув на весь зал, отворилась, и из неё выехали пустые деревянные коробки. По всей видимости, это была мясницкая, потому что ящики были все в крови.

Ранель направился прямиком к этому магазинчику, а Ева, за неимением выбора, последовала за ним. Шуршание пустым деревом по кафельному полу зала прекратилось, зато теперь эхо разносило по всему зданию вокзала мерный стук топора: мясник что-то разделывал. «Зе-лен-на-я», – прочитала вслух по слогам кроваво-красную надпись Ева и, осознавая пару минут прочитанное, обернулась к Ранелю.

– «Зеленная»? – переспросила она. – А это точно…

– «Вывеска… кровью налитые буквы гласят – зеленная, – знаю, тут вместо капусты и вместо брюквы мёртвые головы продают», – предупредил её вопрос Ранель, даже не обернувшись в сторону Евы.

К физическому холоду снова добавился душевный. Снова чья-то невидимая рука незаметно протянулась к её горлу и сдавила, перекрывая доступ кислорода в лёгкие, заставила похолодеть от страха и без того ледяные руки, мелко задрожать их, сделаться слабыми.

– Не читайте дальше… Умоляю, не читайте! – вскрикнула Ева, и мёртвый вокзал отзеркалил её отчаянный голос.

– «В красной рубашке с лицом, как вымя, голову срезал палач и мне, она лежала вместе с другими здесь, в ящике скользком, на самом дне», – не обращая внимания на девушку, продолжил Ранель. За приоткрытой дверью послышались шаги; чья-то тёмная фигура на мгновение остановилась в проёме, демонстрируя большой разделочный нож в правой руке, а затем в зал вышел человек в красной рубашке и направился прямиком к Ранелю.

Ева испуганно попятилась. Ей очень хотелось убежать, где-нибудь спрятаться, но ноги будто приклеились к полу и совершенно не хотели слушаться. Она смотрела, как Ранель с удивительным спокойствием во взгляде наблюдает за резкими движениями палача; тот схватил его за шкирку, как котёнка, и приставил к горлу нож. Ева крепко зажмурилась, а в следующий момент послышался свистящий звук рассекающего воздух лезвия.