– Он ушёл в город, но скоро вернётся.
Алекс хмыкает:
– Погодка для прогулок не очень.
Девчонка молчит.
Мэйв ставит на столик перед ним ещё одну кружку горячего какао, и Алекс делает несколько больших глотков, обжигая гортань.
Девчонка не допускает своей ошибки снова и больше не садится на диван – она аккуратно заходит за его спинку и поглядывает на часы.
Алекс внезапно раздражается – неужели ей не нравится его общество, не нравятся его игры в скользкую симпатию на грани фола? Он рывком наклоняется вперед, и кружка громко стукает о журнальный стол. Всплеск какао привлекает внимание Мэйв – она зачарованно глядит на возникшую лужицу и сглатывает.
– Присядь ко мне, Мэйв, – уже не так ласково отзывается Алекс.
Девчонка замирает, пропуская вздох, один, два, но всё же медленно обходит диван и садится.
– Ближе, – рявкает Алекс, и она вздрагивает, но послушно пододвигается, как будто у неё есть выбор. Алекс склоняет голову, с немым удовольствием разглядывая в её глазах растерянность. – Ты знаешь, зачем я здесь?
Она мотает головой. Алекс удовлетворенно хмыкает.
Он сам подсаживается ближе и вновь возвращает себе контакт, который ей удается избежать в первый раз. На сколько она глупа, чтобы думать, что какао её спасет?
Алекс уже представляет, что способен сделать с ней, и его рука больше не ищет долгих путей – он нахально кладет ладонь на её ключицы под тканью дурацкой сорочки и с интересом хищника наблюдает за её реакцией. Мэйв цепенеет, и Алекс пожирает её оцепенение с жадным удовольствием. Ладонь ползет чуть ниже, и Мэйв едва ли дышит. Эта часть его любимая – осознание.
Зрачки Мэйв на секунду расширяются – от Алекса не укрыть этих вкусных деталей.
Он тянет улыбку, в которой читается лукавство:
– Ты знаешь, что нельзя пускать незнакомцев в дом, Мэйв?
Девчонка глядит на него, хлопая глазами в немой озадаченности. То ли она до безобразия медлительна, то ли крепка как орешек, но тем только интереснее расколоть. Ладонь Алекса цепляет кофту и стягивает его с худощавого плеча, в том месте, где обрывается бесконечная ткань сорочки. Проделывает то же самое со вторым плечом, пока Мэйв буквально не шевелится, затаив вдох где-то на глубине лёгких.
Если бы на Мэйв был бант, он бы распаковал её как свой рождественский подарок. Разве ему не причитается? За блуждание по лесам чертовой Пенсильвании, за испорченные кроссовки, за терпение.
Склоняясь к ней, Алекс рычит в её лицо, вдыхая аромат непорочной, девичьей чистоты.
– Зачем вы сбежали, а? Боитесь? – его рука скользит выше, и пальцы аккуратно, медленно впиваются в тонкую шею, усиливая хватку. Алекс смакует каждое это мгновение, и каждое это мгновение уже отзывается жаром под ширинкой. – Ты боишься меня, Мэйв?
Девчонка глядит на него распахнутыми глазами, не моргает, и последнее, что запоминает Алекс, – что не находит в тех глазах страха. Потому что в следующую секунду весь свет в доме гаснет. Обрывается краткой вспышкой.
И внезапная тьма окутывает дом, Алекса и Мэйв – тьма кромешная, такая плотная, что сожми в руке и сдави покрепче.
Требуется несколько долгих секунд, чтобы привыкнуть к этой темноте. Но привыкнуть к ней сложно, потому что снаружи небо, окутанное мрачными тучами, едва ли позволяет лунному свету пробиться.
Алекс выпускает из рук тонкую шею девчонки и цедит сквозь зубы:
– Чёрт.
Слишком рано Томас врывается в игру и лишает Алекса возможности рассмотреть девчонку под ярким светом, посмаковать её замешательство в мерцании гирлянд. Теперь только наощупь, в дрожащем свете фонаря, так, чтобы больше никакого уюта. Не так приторно, терпко, куда более откровенно. На откровенные игры на грани жестокости у них впереди ещё целая, целая ночь.
Алекс отодвигается дальше от девчонки и шарит руками в поисках телефона, запрятанного меж подушек дивана.
Слишком поздно он замечает, как в темноте мелькает что-то знакомо-светлое.
Чёртова сорочка!
Девчонка шустро вскакивает с места, и Алекс успевает ухватить рукой только воздух. За пару мгновений Мэйв исчезает в темноте.
– Решила поиграть? – рычит Алекс, но едва ли девчонка намерена отвечать.
В спешной возне он наконец находит мобильник. Разрезая темноту гостиной светом фонарика, Алекс покачивает челюстью и звучно хмыкает.
– Эй, Мэйв! Я иду искать, – произносит нараспев, мелодично, с хмельным удовольствием, но кристальная, выверенная краткими вздохами Алекса тишина, вторит ему в ответ. Только дождь продолжает барабанить по крыше, а где-то снаружи утробно завывает ветер.
Хорошо, так даже веселее. Интереснее. В детстве Алекс презирает прятки, но, когда растут ставки, а кураж становится злорадным, такие игры обретают особое значение – нагнать, найти, наказать. Как иронично, что дочь Морелла вся в Морелла – юркая крыса, что спешит забиться в безопасную нору. Но ведь такие как Алекс натасканы таких как Морелл преследовать.
Первым делом он проверяет входную дверь – заперто, проверяет запасной выход. Тоже. Но вместо того, чтобы запечатать все входы в дом и замуровать Мэйв в темноте этих стен, Алекс одёргивает цепочку с задней двери и распахивает замок. В конце концов, у любой жертвы должен быть шанс, как должен быть шанс у Томаса – присоединиться к этой веселой игре. Нельзя только позволить ему сломать девчонку слишком быстро – они уже проходили это, уже переходили черту, за которую приходилось сбрасывать юное тело, чтобы избавиться от доказательств. Но тех, кого ищут Алекс с Томасом, как правило не ищет никто другой. Социальное отребье с минусовой платежеспособностью – самое слабое звено пищевой цепочки.
– Надеюсь, ты уже спряталась, Мэйв, – гудит Алекс из центра гостиной и щелкает языком от предвкушения, паскудного удовольствия с привкусом злорадства.
Свет фонарика вылавливает частности гостиной, которые Алексу не то, чтобы интересны. Резким движением он переворачивает журнальный столик.
Звенит и разлетается на осколки керамика.
Летят на пол книги, куча побрякушек.
Пятно какао жадно впитывается в ковёр.
Разрушение ради разрушения – приятное дополнение к любой игре.
Алекс проходит мимо комода и проделывает то же самое со всеми вещами – летит вниз стекло, россыпь бумажных записок, подсвечник. Погром в гостиной слышен на весь дом – Алекс не сомневается, что где-то в этом доме Мэйв, оторопевшая от страха и отчаяния, крепче вживается в своё укрытие. Это ещё одно чувство, которое отзывается в Алексе теплом в районе ширинки – знать, что его ждут. Что-то кто-то загнан в угол так прочно, что остаётся только ждать.
– Выходи-и, крошка, – нараспев произносит Алекс, и сносит ещё несколько статуэток с полки.
Стекло крошится под его кроссовками.
Алекс хрипит в глухом смехе.
– Ты хочешь поцеловать меня, Мэээйв?
Не спеша, шаг за шагом из гостиной он переходит к другим комнатам.
В первой комнате, дверь в которую наотмашь распахивает Алекс, его рывком встречает вспышка фонарика и собственное отражение. Алекс отшатывается на секунду от неожиданности, но тут же встречает себя в зеркале ванной комнаты лающим смехом. Он скалится себе секунду, две, присматриваясь к отражению, которое находит чертовски привлекательным, а потом резко разворачивается и яростно дёргает шторы ванной.
Пустота ванной почти ожидаема.
Мэйв не так глупа, но Алекс не уверен. В конце концов, она ведь упрощает ему задачу – впускает его в дом по доброй воле, будто доброй воли в лесной глуши вообще может быть место.
Почти с ноги Алекс врывается в кладовую. В кладовой всё также безжизненно и пусто – только пыльные полки, хлам, сваленный в угол комнаты и въедливый запах подгнивших продуктов. Подгнивших как душа Алекса.
– Надеюсь, ты боишься, Мэйв. Лучше бы тебе бояться, – с улыбкой предупреждает он тишину дома.
Перед двумя оставшимися комнатами Алекс выбирает наугад – зачитывает дурацкую детскую считалку, но напоследок оставляет Мэйв последний шанс:
– Если выйдешь сама, клянусь, я не обижу тебя, – а потом тихо, в пустоту, чтобы не соврать совсем, продолжает, – Мы просто немного повеселимся.
Мэйв молчит.
Что же, тем лучше.
Алекс поворачивает ручку следующей двери и выставляет фонарик вперёд.
Половица нервно поскрипывает под его шагами, взвизгивают дверные петли.
Алекс уже предчувствует собственный триумф, однако то, что свет фонарика вылавливает из темноты в следующую секунду, заставляет его отшатнуться назад в немом ужасе.
Холодной россыпью мурашки бегло покрывают тело.
Алекс цепенеет, не в силах двинуться с места. Не в силах сделать очередной вдох и оторвать взгляд от того, что он видит.
– Блять, – тихо слетает с его губ.
Лишь спустя несколько десятков бесконечно долгих секунд он решается ступить дальше в комнату, совершенно очевидно – спальню.
Спальню, в которой поперек кровати в багровой луже крови оказывается мужчина. Скорее – только тело. И чем ближе приближается Алекс, тем лучше понимает, как сильно этому телу досталось. Как сильно над этим телом надругались. Его грудная клетка сильно – нет, ужасающе, – изувечена. Из кровавой каши в центре грудины торчат осколки рёбер, они буквально расколоты и вбиты внутрь. Вся грудь напоминает кровавое месиво из костей и мяса, а ошметки плоти, раздробленные и смятые, окружают его по всей кровати.