Они зовут это Танго

Бальных танцев, отличающихся тонкостью чувствования. Там, на этой сцене, люди все, как один говорят:

«– Смотри на меня! Смотри на меня! Смотри на меня!»

И от этого, от их проедающего взгляда, заставляющего меня сдерживать дыхание, от их напряжённой борьбы за красоту ни внешности, а тела от которой у меня перехватывает дух, от их красивых нарядов, двигающихся в такт с музыкой и широких шагов, плавных, тающих, от которых все внутри меня застывает, я уже, кажется зависим. И скорость, с которой они проносятся сквозь меня заставляет думать, что весь мир под моими ногами – сцена.

И я выдыхаю воздух в вечернее небо.

***

Тучи сгущались пока я искал ночлег. И дождь внезапно пошел. Живот урчал, прося что-то закинуть в себя, но я игнорировал его, повторяя во время бега, пытаясь избежать дождя, прыжки. Прыжки, которые я видел на той сцене в телевизоре. Я пытался набрать скорость, прыгнуть и вывернуть свое тело, чтобы это было красиво. Элегантно и изысканно, но… как только я прыгал, я забывал.

Забывал, как сделать следующий шаг, потому что его я делать совсем не умел. Правильнее будет сказать, что я не знал, как это делать и ударялся об грязь лицом, в прямом смысле этого слова.

Мое зрение запомнило картинку, которая стояла перед глазами. Увиденный момент. Но разумом я не понимал, как повторить его. Я не знал, как сделать так, чтобы запомниться человеку, смотрящему на меня в зрительском кресле.

Его суровый взгляд, когда я представлял, силуэт критично настроенного по мышлению зрителя своего произведения: тела, то смотря в напряженный взгляд, я терялся.

Мне было стыдно. Некомфортно. Тело сжималось, мышцы отказывались растягиваться так, как нужно было. И я падал, выбиваясь окончательно из сил.

Моей проблемой являлось не только не знание правильности действий, а не знание танца, как своего естества.

Танец был языком тела, а из языка тела я знал только жесты, помогающие мне общаться с людьми, что встречаются на дорогах сегодняшнего мокрого города – Нью-Топии.

Дождь смывал с меня ее, грязь, оставляя ссадины. Когда он усилился и ноги окончательно разъезжались, я сел на шпагат. Мне было больно.

Из программ BBC я понял, что боль для танцоров – обыденная практика и ее нужно перетерпеть, но они эту боль получают и знают, как вылечить, потому что с ними рядом есть опытный человек, а я просто случайно приобрел эту боль.

Я был не готов к ней.

Желание выть нарастало во мне. Но этот вой никто не услышит.

Я испытывал боль в тазобедренных мышцах, ноющих с первых секунд. Было ощущение, что они рвутся, словно бумажный пакет. От попыток встать боль усиливалась. От попыток встать она становилась лишь ярче, усиливая свой эффект. Онемение чувствовалось при шагах, сделанных мною с хромотой после того, как я смог встать, но они давались с трудом. И я пришел к магазину спортивных товаров, расположенном не так далеко от района, где меня кормили ежедневно не вкусной едой.

Там была крыша. Я спрятался под ней от дождя, посмотрел в окно и увидел обувь, которая была на балеринах, танцующих «Лебединое озеро». Я положил руки на подоконник, сгорбил спину и смотрел. Мне хотелось потрогать их. Ощутить на ощупь то, что издалека казалось бумагой, а затем я обратил внимание на туфли, стоящие на соседнем стеллаже. Мужская лакированная обувь. По телевизору возле кассового аппарата показывали фильм Чарли Чаплина. Он танцевал в этих самых ботинках.

Отбивал каблуки об пол, с некой грустью в безразличии своего комического образа, делая широкие скользящие шаги по полу, возвращаясь в центральную точку, чтобы совершить «бег на месте», быстрый перебор ногами, торопливые шаги, иногда поглядывая на наручные часы, которых он не носил.

Он был грустен, но безразличен, выпячивая задницу, чтобы танец выглядел и «смешно», и «правдиво».

То, что он делал называлось «чечетка» или «степ⁶».

Я пытался приглядеться, чтобы увидеть детали, но прищур не помогал, а окна потели от каждого вздоха. Их приходилось протирать руками.

***

Однажды продавец магазина спортивных товаров посмотрел в окно и увидев меня, отложил журнал, наблюдая за тем, что я делаю. Пока его телевизор показывал рекламу, я во всю пытался сделать тот прыжок Пола, но в итоге, садился на шпагат. А потом, вставая с прихрамыванием, опирался на подоконник витрины и смотрел на Чаплина.

Он по-прежнему отбивал «чечетку». Я не слышал ритма, хоть и некоторые клиенты жаловались на слишком громкий звук включенного телевизора, но я запоминал счет. Отсчитывая в голове сколько раз, он отбил каблук, сколько раз скользнул и сколько раз использовал мимику, я ногами, не осознанно, продолжил повторять за ним.

Через день, в три часа дня, я снова пришел к витрине его магазина, смотря на все те же самые туфли, потому что телевизор был выключен. Он, почесав затылок, открыл дверь и хотел было начать ругаться, но заметил ссадины, в которые попала грязь.

Я слышал от соседей, что он добрый одинокий мужчина, который бескорыстно помогает всем, кому нужна помощь. И даже, что он хочет усыновить ребенка из приюта, чтобы забыть свое одиночество, тоску, по семье, которая исчезла, рассыпавшись песком на ветру.

Но слухам нельзя доверять.

Услышав урчание живота, который с дождливого четверга все никак не утихал, он выпрямил брови, усмиряя пыл, и сказал:

– Проходи. – Его взгляд устрашал, но отказываться было не вежливо.

Пройдя во внутрь магазина, у которого я в последнее время часто стоял, я ощутил запах обуви.

В мой нос ударил резко запах новой партии. Она пахла лаком и полем полевых цветов возле опушки леса.

Хозяин магазина закрыв дверь, перевернув табличку с «Открыто» на «Обед», велел следовать за ним и послушавшись, идя мимо рядов стеллажей с товаром магазина, я не сводил глаз с пуантов и тех туфель.

Разве что глянул на время на настенных часах. Полчетвертого вечера.

– Я Григорий Лепестков, но ты можешь звать меня мистер Гриб. – сказав, он привел меня на второй этаж, где была ванная комната.

Он жил и работал здесь, в этой маленькой обувной лавке, в которой находилась спортивная обувь и спортивные принадлежности.

Я замахал руками, молча уставившись на него. Он, конечно, не понял ни слова из жестов, которые я показывал ему и тогда, заметив блокнот, забытый на раковине, я взял его без спроса, написав на полях корявым почерком с ошибками:

– Простите. У меня нет имени, но я хочу стать танцором в лакированных туфлях с каблуком, которые вы продаете.

Он был в изумлении. А я просто дополнил:

– Я глухонемой. Сирота, оставленный кем-то на улице. Мне около десяти лет.

Он лишь произнес:

– Чтобы включить горячую, поверни ручку с красным цветом. Чтобы включить холодную воду, поверни ручку с синим цветом. Мыло лежит в той синей коробочке. У меня нет лишней зубной щетки, поэтому почисти пока зубы пальцем. Намажь на него зубную пасту, а затем сполосни в раковине водой. Через полчаса я вернусь с аптечкой и комплектом чистой одежды. – И он ушел, оставляя меня одного.

В его монотонном голосе не было ни отвращения, ни какой-то раздражительности со злобой, может промелькнула капелька сочувствия.

Но дверь он запер с той стороны.

Оглядевшись, я снял с себя одежду, набрал воду и влез в нее. Вода обняла меня своим теплом. Шион говорил, что перед тем, как намылить тело мылом, нужно подождать пока часть грязи отмокнет, тогда кожа будет нежнее и моложе. То есть, десять минут посидеть в теплой водичке, ощущая расслабление. Расслабление, которое означает, что все мышцы полностью спокойны и не напряжены. Я не мог расслабиться. Да, мне было тепло, атмосфера была довольно спокойной, но я все ещё чувствовал покалывающую боль в тазобедренных мышцах от недавнего шпагата, повторенного раз двадцать, наверное. Она уже не была такой сильной, как два дня назад, но все ещё не оставляла в покое.

Я взял мыло из синей коробочки с мордочкой кота окунув его в воду, стал намыливать тело. При попадании на ссадины чувствовалось жжение. Я терпел, поджав губы.

Слои грязи отваливались в воде и придавали ей черный цвет. Через минут двадцать я вылез из ванной, спустил воду и открыв кран, намылив черные жирные волосы, трижды натирал их мылом и споласкивал, а затем закрыв кран, найдя полотенце, стал вытираться. Моя грязная кожа стала белой. И волосы пахли цветочным запахом.

Запахом расцветающих роз.

Молочно-белой, словно плитка шоколада или сливки в утреннем кофе. Она была красивой, блестя на свету.

Я подошёл к умывальнику и умыв лицо, выдавив из пасты тюбик, стал чистить зубы пальцем. Сплюнув, сполоснув рот, я закрыл его, вытираясь чистым белым бархатным полотенцем. Желтизна еще осталась, но запах гнили был побежден мятным вкусом зубной пасты.

За дверью были слышны громкие шаги. Открыв ее ключом, он протянул мне новые чистые вещи, вытащив из пакета. Новую зубную щётку и стакан, поставил на умывальник вплотную к зеркалу.

– Раз ты хочешь танцевать, я научу тебя, но с условием, что ты будешь жить здесь, учиться и помогать мне. – Мужчина положил мою старую одежду в пакет и выбросил его, а после вымыл руки и сев на край ванны, достал аптечку.

Белая коробка с красным крестиком лежала на его коленях. Я стоял лицом к нему, прикрываясь полотенцем. Он обрабатывал мои ссадины, заклеивая их обычным пластырем.

– Почему вы не выгоняете меня?

– Потому что тому, кто смог сесть на шпагат без растяжки можно доверять. – Он взъерошил мои рыжие кудрявые волосы, наклеив последний пластырь. Выходя из уборной, он шаркал тапками по деревянному полу, почесывая пузо и зевая.

Я хотел спросить откуда он узнал про «шпагат без растяжки», но его шаги уже удалялись. Я не мог кричать, поэтому мне оставалось надеяться, что я в скором времени узнаю значение слова «растяжка».

Переодевшись, я спустился вниз, выключив свет и закрыв дверь уборной.

– А где я буду спать? На полу? На ковре?

– Ты ребенок, а не домашний питомец, человек, потому спать ты будешь на кровати в комнате напротив уборной. Если будут сниться кошмары, то можешь приходить в мою спальню. Она находится за дверью, к которой ведет прямой коридор. – Мужчина сел в кресло, читая журнал.

– А что вы читаете?

– Тебе пока рано интересовать таким. – Эти слова меня задели.

Хотя, конечно, я пока не мастер танцев, но по обложке, на которой была пара из двух молодых людей; мужчины и девушки, я понял, что этот журнал о танцах.

О сложных танцах, в которых мастера делятся своими секретами друг с другом при самой сокровенной близости. И мне было обидно, что он, дав обещание научить меня танцам, посчитал, что мне рано знать, насколько я отстаю от тех, кто уже совершил что-то грандиозное на паркете. Насколько мне рано знать, что такое «партнерское соглашение» или «работа в паре».

– Иди спать, завтра ты пойдешь в школу. – Он поднял руку, чтобы коснуться моих волос, но я избежал соприкосновения тонких пальцев и кудрявых локонов, отправляясь на второй этаж, в комнату, в которой мне разрешили поселиться.

***

Там была двухспальная кровать, коричневый дубовый шкаф и прикроватная тумбочка с настольной лампой. На кровати лежала детская пижама и старый смартфон.

В ящике тумбочки, куда я и хотел положить ненужный мне телефон, лежала записка:

«Так, как ты теперь мой маленький помощник, внизу найдешь книгу о танце, который тебе подходит. Телефоном пользуйся, я вбил в него свой номер и теперь ты можешь использовать его для того, чтобы общаться со мной. К тому же, в глобальной сети можно узнавать про танцы. Пижаму надень перед тем, как лечь спать. Доброй ночи, Сова.»

Я бросил записку обратно в ящик, задвинул его и открыл второй. Там действительно лежала книга в красном переплете с надписью «Все о Танго⁷». Запах старого потертого переплета говорил о том, что она содержит в себе древние знания аргентинского танца.

Я видел танго⁸. Однажды, в программе BBC показывали предзапись с турнира по латине. И опоздав, из-за надоедливого врача к началу передачи, я пришел к их танцу.

«– Они двигаются в бешеный ритм, но смотрят на друг друга так, словно любили друг друга даже тогда, когда им пришлось расставаться и в эту встречу, в последнюю встречу, мужчина и женщина на мосту говорят о любви. О запретной любви, которая больше не может быть между ними, потому что у них появились другие важные люди. И они танцуют прощальный страстный танец, в конце которого оставляют поцелуй.»

Так оба партнера высказывались о своем танце, когда он начинался. И с музыкой, они открыли мне значение слова «танец». Это был не первый раз, когда я смотрел программу, восхищаясь танцорами на паркете, но в тот день, в солнечный жаркий июльский день, они разожгли в моем сердце огонь.

Я влюбился в этот стиль, в ритм сердца, который обязан стучать в унисон с партнером, иначе впечатление от любовного романа и драмы, разворачивающейся внутри пары, будет скудным, действующим на нервы.

Не манящим зрителя. Зритель не дрогнет от фальшивости, которую рассказывает пара.

В танго важна филигранная работа партнера, который будет сгорать от ревности, что кто-то жаждет заполучить то, что он имеет себе. И объект этой одержимости должен манипулировать с разъедающими чувствами, играть с ними, заставлять думать, что возможно продолжать лгать и скрываться, а затем жестоко разбить вдребезги эти чувства, отринуть и уйти.