Глава двенадцатая
Байрам Шарипов вроде бы и не сильно приложился к шее студента, когда они с Мишей – командиром корабля, разнимали драчунов. Но большой палец всё же задел скулу и начал болеть в суставе когда Шарипов сел на командирское кресло и пристегивал себя ремнём.
– Валентину позови, – сказал, не поворачиваясь, Байрам второму пилоту, стоявшему сзади возле двери. – Скажи, чтоб мазь принесла камфорную. В аптечке она точно должна быть. И бинт.
– Я слышу, – крикнула стюардесса из салона. Дверь открыта была. – Минутку!
Она покрыла часть бинта мазью как хлеб маслом для бутерброда и палец Шарипову аккуратно перевязала с захлёстом на верх кисти. Там и бантик скрутила. Белый и пушистый. Камфора – довольно едкое масло. Резкое. Превращённое в мазь, оно никак не изменилось по запаху. В кабине, когда бинт пропитался, все стали чихать и кашлять. Зато Байраму минут через двадцать полегчало. Прогрела камфора сустав. Шарипов пошевелил пальцем и улыбнулся. Не болело больше. Почти.
В отсеке штурмана и бортмеханика сидели и стюардессы, хотя их «комнатка» была между двумя занавесками. После штурманской и перед салоном. Поэтому они тоже чихали интенсивно и заразительно. Настолько, что к этому скромному хору прибавились голоса пассажиров из трех- четырёх ближних рядов. Летели уже ровненько два часа. Оставалось пятьдесят пять минут и Миша Шувалов стал чаще разговаривать с руководителем полётов Лопатиным.
– Идите лучше сразу на Караганду, – не приказывал пока, а рекомендовал Сан Максимыч. – У нас тут не рассосётся туман, да ещё ветер к пятнадцати метрам на секунду подкинулся. И вряд ли угомонится. Крути рога на Караганду.
Шарипов в своих наушниках это слышал и мотнул головой влево-вправо. Что означало «нет».
–Тебя, Боря, жаргон наш не коробит? В кабинете не забыл как летуны говорят? – Улыбнулся Миша.– «пятнадцать метров на секунду» вместо «в секунду», «рога», а не штурвал, «сидеть на "соске" вместо «пользоваться подсказками диспетчера»?
– Да почти забыл.– Ухмыльнулся Байрам.– У нас свой слэнг. Кабинетный.
–Ну, а ты как вообще будешь от начальника Управления отбрёхиваться? -Серьёзно спросил Шувалов. – Запрет на вылет от руководителя полётами похерил. Второго пилота с работы выгнал. Меня без приказа главы Управы понизил до помощника командира. И командиром тебя только один человек может назначить – сам Рамазан Оспанович. Как ответку будешь держать, Байрам?
– Я официально заявляю и напишу рапорт Главному, что весь полёт от подъёма до посадки я взял под свою ответственность. Отвечу, как будет положено. Хорошо сядем – отвечу приветливо. Плохо приземлимся – готов понести любое наказание, – Шарипов покраснел. Волновался. – Слышишь, Лопатин?
– Ну, меня тоже не расцелуют теперь. Хорошо или плохо сядете, – громко и раздраженно крикнул Лопатин. – Уже за то, что ты, Боря, согнал здорового и работоспособного второго пилота, а командира посадил вторым – «воткнут» сначала мне по полной программе! И то, что ты сам себя нагло назначил командиром корабля – моя провинность по регламенту полётов. Такого я не должен был допустить. Меня и сожрут. А тебя тронут, так ты выкрутишься. У тебя дядя – зам. Главного. Сволочь ты, Шарипов, мать твою. Делай со мной когда прилетишь, что хочешь. Уволь, расстреляй. Но ты всё равно сволочь. Меня поставил между молотом и наковальней. За что? Но имей в виду. Я тебя не боюсь. И дядю твоего. Ты меня оскорбил. Уволите – я тебя отловлю и набью тебе рожу. Понял меня?
– Если дотянешься, – засмеялся Шарипов. – Всё. Конец связи. Включимся на подлёте за полста километров до снижения.
Стюардессы сделали чай и раздали экипажу. Пассажиров покормили раньше.
– Хорошо, что вообще взлетели, – Наташа от смеха поперхнулась чаем и закашлялась.
– А, кстати! – радист осторожно похлопал Наталью ладонью по спине. – Галочка Сёмина, ты расскажи всю эту историю со штурмом пассажирами других рейсов нашего аэроплана. Володя Горюнов мельком сказал, что милиция поднималась на борт. Мы-то со штурманом и механиком позже пришли. Когда уже лишних разогнали.
Сёмина Галина, старшая бортпроводница, поморщилась от воспоминаний и пересказала всю грустную историю с эмоциями от начала до конца.
***
– Короче, дикторша на весь, естественно, зал, доложила, что взлёт дали только рейсу триста седьмому. Нам, значит. Наши все, и я с ними, прыгнули в автобус. Шофер одну дверь закрыть успел, а переднюю с улицы какие-то мужики придержали. И в неё стали лезть не пойми кто! Не наши, короче!
Отложили-то ещё три рейса неизвестно на сколько. Один с шести вечера из Кустаная, второй с семи тридцати – Иркутский. И ещё перед нами должен был по расписанию подняться маршрут из Барнаула. Их вообще два всего. Один через Усть-Каменогорск идёт. Другой – транзит Семипалатинский.
Ну, тех, кто успел втиснуться в автобус, выгнать я не смогла. Подумала, что просто на трап их не пустим. Билеты-то у них другие. Смотрю – от вокзала ещё толпа летит! Я шофёру заорала:
– Ходу, дядь Коль! Мужики, дверь не держите. В автобус уже и кошку не втолкнёшь!
Дядя Коля резко с места рванул и мы через пять минут уже возле трапа были. Все вывалились и бегом в салон. Наташку с Валентиной и Веркой чуть на землю не скинули. Но толпа их к себе всё же приклеила и все всосались в салон. Наши стали на свои места пробиваться. Но получилось не у всех. Кто-то из чужих шустрее был и место занял. Сперва между законными нашими пассажирами и чужими нахалами на словах война началась, а потом уже некоторые и руки стали распускать.
Причём правые и неправые одинаково. Мордобой начался как в парке на танцплощадке или в ресторане. Так почему? А потому, что после встречи Нового года практически все были под мухой. Ну, два дня ещё не прошло. У нас так не празднуют, чтобы потом дня три не опохмеляться. Короче, пошла натуральная пьяная драка. Все что-то кричали и я, дура, орала пока голос не сорвала.
– Предъявим билеты, граждане пассажиры! Всё равно не взлетим, пока билеты не проверим!
Так чего было верещать? Не было слышно меня никому, кроме меня самой. Мужики горланят – кто басом, кто баритоном, женщины визжат и воют пронзительно! Кошмар! А тут вторая порция бедолаг с отложенных рейсов сзади напирать стала. Добежали остальные бегом. И с ходу давай толкать тех, кто в проходе застрял. Несколько человек мимо меня к выходу стали ломиться. Матерятся, всех расталкивают и попутно с разбитых носов и губ стирают рукавами кровь. Короче, забили весь салон, несколько женщин вот тут прижались друг к другу, где мы сейчас сидим. Как у них кости не сломались? А должны были.
Но человек двадцать, которые поумнее, поняли, что в переполненном виде самолёт всё равно не полетит никуда, спустились по трапу и грустно пошли к вокзалу. Тут из кабины Миша выбрался, командир. Он с верхней ступеньки кабины оглядел салон, сказал что-то очень громко и отчётливо про ихнюю мать, про мать ихней матери и про мать матери ихней матери. После этого он боком добрался, рассекая толпу, в центр салона и поднял вверх обе руки.
– Товарищи! – стал кричать он в динамик, который прихватил из кабины. – Самолёт поднимает двадцать девять тонн, считая пассажиров. Мест у нас сто два. Стоять в полёте на проходе нельзя. Центровку нарушать тоже – ни в коем случае. А вы все в хвост убежали. Кувыркнёмся в воздухе сразу, если вообще взлетим при нарушении центровки. А у нас багажа и груза шестнадцать тонн плюс вас тут набилось человек триста. В среднем один человек весит семьдесят пять килограммов. Но есть крупнее. Мельче тоже, допустим, половина. Ну, теперь посчитайте, кто сумеет точно. Сколько сейчас в салоне тонн в виде людей и груза?
– Больше сорока пяти тонн! – закричал на весь салон штурман наш. У него голосище – никакого динамика не надо. – Не взлетит самолёт.
Те, кто бегом прибежал после автобуса, начали, тихо ругаясь, пробираться к трапу и спускались. Но народа в салоне осталось куда больше двухсот человек. Миша наш постоял ещё, снова повторил в динамик всё, что уже все один раз послушали, обозвал всех недоумками и пошел в кабину. Я подслушала. Рядом же с кабиной стояла. Шувалов вызвал по рации наряд милиции. А в салоне всё дрались! Наши пассажиры свои места отвоёвывали, пришельцы не сдавались. Тут, ещё до приезда милицейского наряда, Верка наша попросила штурмана поднять её повыше, чтобы её увидели и услышали. Она же маленькая ростом. Штурман, помнишь? Ты её подмышки подхватил и на вытянутые руки поднял. И вот Верка главное этой толпе сообщила.
– Багаж ваш, ребята и девчата, в тех самолётах, на каких вы лететь должны по билетам. И что, ребятки? Чёрт с ним, с багажом? Как вы его потом заберёте? Будете сидеть в алма-атинском порту! Вы же не знаете, когда ваши самолёты прилетят. Будете ждать. Куда вы без багажа своего? А тем, кто думает, что завтра к вечеру приедет и заберёт чемодан или ещё что – так он зря надеется. Пропадут чемоданы. Кто их охранять будет? Кому это надо?
Народ задумался. Стало тише. И в тишине той как резанула по ушам сирена милицейская! Все вздрогнули. Аж самолёт тряхнуло. Подлетели к трапу две машины с красными полосками. Выбежали из них шесть человек. На ремне у каждого – пистолет в кобуре. Заскочили в салон и вклинились в толпу на проходе.
– Если я в протокол напишу, что был захват самолёта, то имейте в виду – в кассе на копиях билетов есть все фамилии, – капитан, судя по звёздочкам на погонах, главный был в группе. – А это суд и каждому какой-нибудь срок. Если напишу – хулиганство со стороны лиц, не летящих этим рейсом, то им по пятнадцать суток железно! Я, конечно про захват не стану писать, но вам и пятнашку с мётлами помотаться по городу среди знакомых – не лучший вариант.
– Так что, билеты каждому из нашего взвода быстро показали все! И кто с других рейсов – не накликивайте на себя беду, идите на вокзал и ждите. – Капитан говорил и шел обратно. Сержанты остались на местах и проверяли билеты. – Сейчас вы нарушаете закон. Препятствуете вылету с помощью хулиганских действий. Мы вас всех имеем право задержать до приезда спецгруппы из города. Тогда неизвестно – улетите вы вообще сегодня или поедете в город писать объяснительные. А милиция имеет по закону право задержать вас на двадцать четыре часа до выяснения обстоятельств.
– А почему им разрешили, а нашим лётчикам нет? – крикнула тётка из прохода. Её не видно было. Не выдалась тётка ростом.
– Мы к лётным делам не имеем отношения, – сказал капитан. – Наше дело – пресекать противоправные действия. Вот их вы как раз и совершаете. Так что, звать спецгруппу из города или пойдёте на вокзал?
Только после этих слов пассажиры с других рейсов стали медленно, но без слов выходить на трап, а с него на бетонку.
– Пострадавшие в давке есть? – крикнул один из сержантов. – Подойдите ко мне. Оформим протокол.
– Мне, – показала Галя стюардессам и бортмеханику, приподняв юбку чуть выше колена, – мне вот синяк посадил кто-то. Ногами махал. Но кто – не помню. А так… Ну, Валюхе ещё кто-то в ребро локтем въехал, Верке тоже локтем в ухо «засветили», Мише Шувалову, пока он народ уговаривал, обе ноги оттоптали. Не видели, что прихрамывает он?
– Так что – повоевали мы без потерь. Но ранены почти все, – закончила рассказ Галина и засмеялась.
***
Машина летела ровно, легко. В иллюминаторах на уровне глаз было беспросветно темно, а если взгляд поднять – глазам становилось больно от искрящихся переливами звёзд, которых видно было ничтожную малость, но которой хватало, чтобы небо казалось ближе. И звёзды висели близко-близко над салоном самолёта. Все почти спали. Угомонились студенты и лыжники, дремали учителя, врачи, улетавшие со свадьбы. Громко храпел молодой доктор наук Николай Журавлёв, главный инженер фабрики Кызыл-Ту, который каждый раз встречал Новый год в Москве, на родине, с друзьями детства, улетевший по пьянке в чужих ботинках, которые были на три размера больше. Хорошо, уютно было в салоне. Из динамиков плыла мягкая лирическая музыка и пахло крепким чаем из-за шторы, за которой были скрыты красивые стюардессы.
Минут за сорок до снижения Шарипов тронул Мишу за рукав.
– Слушай, давай в последний раз.
– Что? – Шувалов оглянулся. – В какой последний раз? И что?
– Мне неудобно уже. Я с ним гавкнулся крупно, с Лопатиным, – Байрам вздохнул. Глаза свои, переполненные злостью он сжал до узких щелочек. – Свяжись с Максимычем. Пусть мне домой позвонит на городской. Может, возьмёт уже трубку, если пришла эта профура. Или забыла, что я через час дома буду и шарахается ещё по шалавским делишкам своим…
– Боря, да она спит скорее всего. Вы же с ней выпили до фига. Сам говорил. Просто тяжелее выходит с бодуна, чем ты, – Шувалов включил прямую радиосвязь с Лопатиным. – Это Шувалов, Максимыч. Просьба. Позвони домой Байраму. Ответят или нет?
– Повиси минуту на этой частоте. Сейчас, – слышно было как Лопатин щёлкает по кнопкам телефона. – Трубку сняли. Женщина. Приятный голос. Новая жена Байрама?
– Дома она. Ответила. Всё нормально, – сказал Миша Шарипову, поднял вверх большой палец и продолжил разговор с Лопатиным. – А чего вы все молчите? Общая частота диспетчерская свободна. Работает. Зелёный огонёк на лампочке. – Команду на снижение когда ждать?
– Будете резко снижаться – это запрещаю сразу. Женьке уже запретил, – торопливо заговорил руководитель полетов. – Штормовая обстановка примерно на двести километров к северу, до вас уже растянулась. Рано начнёте снижение – влезете в болтанку. Ямы там секунд по десять провала. А скорость у тебя сейчас всего шестьсот. Клюнешь носом или свалишься на крыло. В штопор вряд ли, но турбулентности наешься по самое «не надо». Короче, готовься.
– Минут десять и Женя тебя подхватит. Макаркин. Новенький диспетчер наш. Я его контролирую. Но ведёт тебя он. Эшелон десять возьми и не ниже. Женя даст команду на смену коридора, эшелона и даст координаты выхода на полосу. Ты, главное, на неё точно попади. И на глиссаду, и на дальний горизонтальный курсовой маяк Женя наведёт. Чтобы и по высоте и по курсу садились правильно.
– Так Байрам теперь командир, – сказал Миша. – С ним Женя пусть контачит. Шарипов сажать машину будет. Что там на земле?
– Хуже не бывает. Про посадку на приборах я зря ляпнул. Потому, что вручную будете сажать. Скорее всего. Приборы сдохнут при такой гадской погоде. Не «увидят» и не «услышат» правильно. Помехи будут и вы промахнётесь, – Лопатин вздохнул. – А по наводке и корректировке диспетчера сядете. На "соске" у него сидеть – надёжнее будет. По приборам автоматической посадки в этих условиях не может быть
Женя подведет к полосе на тридцать метров высоты. И даст на кабину зелёный луч прожектора. Значит, идёте правильно. Опускайтесь. Садитесь. Жене-то полосу глазами видно. Внизу около земли нормальная видимость. Но спускаться по стрелкам да индикаторам – опасно. Уже никак не поднимешься с двадцати метров, если прибор из- за бури «промазал». А Женя вас увидит на тридцати метрах вертикали и удалении двести пятьдесят метров. И, если норма – посветит зелёным. Гляди на вышку диспетчерскую.
Если красный мигающий прожектор видишь -срочно поднимаетесь и набираете высоту для нового захода. Понял меня? Опуститесь ниже, и окажется, что на полосу не попадаете, не видите её – надо срочно рвать рули на себя. Да газу до отказу на все четыре движка. И очень срочно уходить на второй круг. И так – пока Женя не скажет, что можно садиться, это когда он уточнит скорость вертикального и горизонтального сближения с полосой.
– Шарипов не вытащит машину.– Миша закричал – Он забыл что это значит – рвать рули. Что, курсы ему читать по пути на кладбище?
–Ну, тут вам вдвоём придётся работать. Один Шарипов не потянет. – Согласился Лопатин.– Если всё глухо будет и вы даже вдвоем не удержите машину на маяках и не будете видеть полосу глазами, сам резко штурвал на себя и нос задирай на тридцать градусов. И ему кричи чтоб то же самое делал. Движки не зальёт. Выберешься. А не хватит горючки – пойдёшь на военный аэродром в Бурундае. Там полоса шире и прожектора землю высвечивают лучше, чем у нас. Но это крайний случай. С военными трудно договориться, чтобы вас взяли. У них там полковник Григорьев главный – придурок с апломбом. Он царь и бог. Его умолять надо. А я это плохо делаю. С другими он вообще не будет говорить. Так что – лучше поднатужиться и сесть дома. Понял?
– Понял, – Шувалов взялся бы за голову, но неловко было. – Максимыч, Шарипова нельзя заранее пугать. Спечётся раньше времени и хана всем.
– Ну, тогда Женю жди. Минут десять осталось. И подправляй незаметно Байрама, если косячить начнёт. Полностью посадку ему не отдавай. До связи с Женей. Ждите. Он на основном канале. Оба будете слышать. Всё. Конец связи, – Лопатин отключился. До снижения осталось десять минут.
Миша глянул на Байрама. Красное лицо. Давление подпрыгнуло, похоже. В штурвал вцепился как утопающий в соломинку. По приборам стал раньше времени глазами бегать беспорядочно и почти неосмысленно. Ну, Шувалов как-то незаметно завел с ним разговор весёлым голосом. О том, как и когда лучше садиться по приборам, а когда вручную и как. Повторил, в общем, всё, что сказал Лопатин, но в очень популярной форме. Тракторист бы допёр.
Лоб Байрама покрылся испариной. А по глазам было видно: всё, что говорил ему только что Шувалов, он знал, но давно забыл. Миша нашел хитрый повод, чтобы ещё раз повторить то же самое. И успел закончить ровно за пару секунд до того как в наушниках прорезался красивый баритон диспетчера Макаркина.
– Борт семь пять сто пять восемь, привет. Займите эшелон восемь тысяч. Угол поворота вправо на коридор шестой – семь градусов. Работаем. Как поняли?
– Понял, – сказал Шарипов и глянул на Мишу, который тут же ему подмигнул и соединил в кружок два пальца – большой с указательным. Всё путём, значит.
– Ну, поплыли… – Шувалов глянул на звёзды – Если бог есть, то домой.
Глава тринадцатая
– Вниманию встречающих. Совершил посадку рейс сто тридцать восьмой, следующий по маршруту Киев-Челябинск-Алма-Ата. Встречающих просим пройти к терминалу прибытия.
Приглушенное не очень высоким потолком эхо нехотя расплылось по уголкам зала ожидания аэропорта. Само здание, построенное в тысяча девятьсот сорок седьмом году, было длинным. Ну, метров сто пятьдесят, точно. Хотя для пассажиров и встречающих не так уж много предусмотрели места. Правда, в самом центральном, но весьма компактном квадратном помещении с высокой фигурной красивой конической башенкой над крышей и с огромной двойной стеклянной дверью. А влево и вправо от главного зала, где и билеты на полёт продавали, и пирожки с лимонадом, откуда народ взлетал к небесам и где жарко встречали прибывших, тянулись бежевые однотонные двухэтажные пристройки с небольшими окнами. За ними служили авиации крупные и мелкие начальники, рядовые спецы по всяческим техническими, правовым, инженерным и лётным заботам. Потели над важными задачами крупным коллективом разнообразные контролёры, мастера наземного обеспечения, да плюс к ним ещё особые отделы поддержки авиационной безопасности и всякий такой же различный, обслуживающий работников порта и пассажиров, народ.
Из Киева прилетел «Ту-104», самолёт тяжелый, который проскользнул с третьего захода в маленькое «окно», появившееся в воздухе над полосой вопреки законам природы и физики. У пилотов, собственно, и выхода другого не имелось. Они сперва, ещё два часа назад, были посланы и пошли на запасной, но направили их в Кокчетав. Там, пока летели, тоже туман лёг густой и низкий. Развернули «сто тридцать восьмой» на Кустанай. Но на подлёте диспетчер местный отменил посадку. «Ту-104» никогда в Кустанае не приземлялись. Диспетчер просчитал длину посадочного пробега машины и отказал. Не хватало сорока пяти метров полосы. Даже при удвоенном реверсе никак не успел бы остановиться самолёт и мог свалиться в бугристую степь, где рисковал просто развалиться на детали.
– Ладно, – решил Лопатин вслух. В наушники командиру: – Больше не буду на «запаску» сажать. Если вдруг ещё и Петропавловск не примет, то до Алма-Аты горючки уже точно не хватит. Давай к нам. Попробуем. Ты должен устоять против ветра нашего. Тяжелый аэроплан. Да и вариантов нет.
– Нет, – подтвердил командир корабля. – Уже на лампочках летим. То есть топливо заканчивается. Прямиком если на Алма-Ату пойдём, должно хватить.
Сел он на ручной посадке в итоге без аварии, но и не без истерик и дрожи пассажиров, не без нервного экстаза у пилотов, диспетчеров и руководителя полётами. «Тушка» чуть не зацепила правым крылом сугроб за краем полосы, дала «козла», то есть подпрыгнула на бетонке и с трёх метров свалилась на хорошие амортизаторы шасси. Или на «мослы с пружинками» – как их зовут на своём слэнге авиаторы. Потом пилоты с божьей, видимо, помощью смогли оттянуть машину с края полосы на центральную линию и включили реверс.
Пассажиры автобус игнорировали и бегом побежали на аэровокзал. Их бурно встречали друзья, дети или родители, а также люди из контор, куда Киевлян послали в командировку. Правда смеха, улыбок во весь рот и даже весёлых похлопываний по спинам не было. Обнимались молча, причём многие плакали. В основном встречающие. Те, кто прилетел, отрывались от рук родных и близких, мычали что-то вроде «а щас мы тут разберёмся» и убегали через боковые двери зала в коридор, где сидел ночной дежурный начальник из отдела безопасности полётов. Сквозь мат-перемат в беседе с ним было понятно, что пассажиры всерьёз хотят немедленно порвать дежурного на мелкие фрагменты и развеять их по недопустимому для приземления ветру. Кто-то, похоже, ощутимо врезал ему по морде, после чего дежурный телом пробил себе проход в роте атакующих, сумел выскочить на площадку парковки самолётов и там, в темени ночной, затерялся. Уцелел, в общем.
– Кто разрешил посадку? – орали, стоя в центре зала, чудом не разбившиеся мужики и тётки, юноши и девчушки, недавно созревшие. – Где он? Где сидит эта сволочь безголовая!?
Но некому было отвечать. Рейсы все отменили, поэтому даже буфетчицы убежали в аэропортовскую гостиницу вздремнуть. Из пассажиров и крайне недовольных встречающих, к счастью Лопатина, никто понятия не имел, что есть такой человек – руководитель полётов. Который в действительности больше сотни человек спас и продлил им жизнь. А по мнению прилетевших – наоборот: чуть не убил.
– Ну, мы думали, что дикторша пошутила, – возмущался на весь зал аэропорта дождавшийся сына солидный дядя в бостоновом пальто с серым каракулевым воротником и в солидной каракулевой папахе. – Я шоферу сказал: пусть движок греет, да поедем домой. Ветер – ураган. До утра чего сидеть дураком? Утром бы к прилёту приехали. По всем прогнозам – до утра бардак в погоде. А девушка по радио, только я собрался, сразу же добавила, что для нашего рейса сделано исключение и ему разрешили посадку. Я, здоровый мужик, опытный, не трус далеко поседел на полголовы, мать вашу! У меня в машине коньяк лежал. Шофёр принес и я два стакана выпил. Так переживал за всех и за сына в первую очередь. Лётчики – асы, конечно. Но риск какой! Кто разрешил им так рисковать? Без команды с земли они бы и не пырхнулись. Завтра, бляха, на трезвую башку отловлю я его, изверга кабинетного, командора безмозглого. И найду, как наказать!
– Отец, да ну их! – сын, элегантный тридцатилетний мужчина с портфелем из дорогой кожи, потянул его за рукав. – Поехали. Я – вот он. Целый. Тебе чего ещё? Давай, двинули. Мне есть что рассказать тебе интересного и полезного.
Пошумели так с полчасика все, кто имел отношение к этому рейсу да тоже разъехались. Дежурный так и не объявился. Не уборщицу же ругать! Остались только те, кто ждал «ИЛ-18» Всего оказалось два самолёта, которым по силам приземлиться. Но граждане встречающие вели себя очень беспокойно. Ходили кругами по залу, глядели на часы, спрашивали в единственной открытой кассе, не утихомирилась ли погода.
– Я могу только про цены на билеты сказать, – кассирше и спрятаться было некуда. – Не изменились цены. А метеосводку до кассы не доводят. Вы вон идите во двор, где самолёты стоят, посмотрите направо. Метров пятьсот от нашего здания – «скворечник». Дом со стеклянным колпаком над вторым этажом. Это диспетчерская. Это они там разрешают или не разрешают. Из них душу и вынимайте. А я тут каким боком?
Пять самых нервных и перевозбуждённых рванули к «скворечнику». Бежать было тяжко. Сносило ветром. Мужики часто падали, вспоминали матерей всего человечества, но до цели добрались. В помятом виде и с решительным настроем выяснить, кто так нагло распорядился жизнями пассажиров триста седьмого рейса, в котором летели их родственники или начальники. Нашли, естественно, Лопатина.
– Прошу всех успокоиться, – замахал Максимыч руками. – Я главный начальник управления полётами Лопатин. У нас всё просчитано на секунды и сантиметры. До приземления ещё пятнадцать минут. Вот как раз через десять затишье будет. Ветер упадёт ниже опасного на целых двадцать минут. Значит и метель уйдёт. Видимость возле земли хорошая. Оцените сами. Дальше километра всё ясно просматривается. Идите и спокойно ждите. Мы тут все над одним самолётом трудимся. Больше нет ничего в воздухе. А нас в диспетчерской семеро. Все опытные. Самолёт надёжный. Крепкий, маневренный. Такие на Северном полюсе летают и ничего! А уж там погодка! Управимся, прошу – не волнуйтесь. Идите, ожидайте, мне работать надо.
Видно, очень проникновенно и убедительно изложил ситуацию Лопатин. Потому как ещё недавно разъярённые мужчины тихо, спокойно, молча, тяжело дыша против ветра, сбившись в тесную группу возвращались в аэропорт.
– Так, на первый взгляд, специалист он опытный, – кричал кто-то в группе. – На вид за пятьдесят. Давно, похоже, тут работает.
– Ну, если по сводке стихнет ветер бешеный, то на посадку времени хватит, – кричал другой. – Ему с заходом на полосу минут пять надо. Может, успеет проскочить.
Последний, шедший сзади группы, громко охнул и упал. Так пронзительно это «ох!» прозвучало, что даже гул ветра и змеиное шипение позёмки оказались тише. Все побежали к нему.
– Сердце,– прошептал человек лет сорока в коротком пальто и дешевой заячьей шапке на ухо наклонившемуся к лицу пожилому дядьке с длинными седыми усами. – Нитроглицерин в пиджаке, в нагрудном кармане.
Кто-то достал нитроглицерин и сунул один шарик упавшему под язык. Тот, который носил седые усы, зачем-то растер сердечнику шею и грудь снегом до красноты.
– Я врач. Терапевт, правда. Но про сердце немного тоже знаю,– объяснил он.
Мужик после приступа, уничтоженного растиранием снегом и очень мощным лекарством, стал розоветь, снял шапку и сказал, что вроде отпустило.
– От переживаний, наверное, – подумал вслух пожилой с усами.
– От них, проклятых, – слабым голосом подтвердил болезный. – Жена летит. Были они у родственников с дочкой. На новый год в Семипалатинск к матери летала она. Прощаться летала. Тёща моя рак третьей стадии отбывает. А там четвёртая и… Не увидятся больше, – мужик всхлипнул. – А мне летать вообще нельзя. Порок сердца. Запретили врачи категорически. Я тёщу по телефону поздравил, пожелал выздороветь. Пожелал… А женщина замечательная.
Остальные взяли его, подняли на плечи и, клонясь под ураганом, донесли до здания. Позвали медсестру дежурную. Она изучила последствия приступа внимательно, сердце послушала, давление измерила, пульс и подняла ладошку вверх.
– Я скорую вызову. Пусть забирают. Тяжелый он. Пульс нитевидный и шумы в сердце как ветер на улице. Это у него от стресса. Самолёт ждёт?
Все кивнули.
– Не сядет самолёт, – с ужасом в дрожащем голосе произнесла медсестра. – Я не знаю, как они летают и как с ними диспетчеры работают. Но лётчики и наземные службы – не волшебники же. Ветер, говорят, пятнадцать метров в секунду. Такой и дом может развалить, окна выбить в лучшем случае. Мастерство тоже не всё может. Вон у нас сколько мастеров и великих докторов. А рак – никак. Уже сколько лет головы ломают впустую. Инфаркты, инсульты – с горем пополам лечат. Если повезёт. А с озверевшей мамой природой бороться – пустое дело. Это я про лётчиков. Сядут, значит бог есть.
И она ушла к себе в кабинет вызывать «неотложку».
– Ты ещё накаркай тут беду! – едко прокричала вслед медсестре дама с огромным начёсом блондинистых крашеных волос на подкладке из такого же шиньона. Продавщица большого магазина, похоже. Они все так причёсывались.
– Мужик вряд ли помрёт скоро, – сказал, отпивая из горла «жигулевское», молодой парень в спортивной синтетической дутой куртке. С собой принёс пиво.
– Ну, да. Не похоже. Перепил просто на Новый год, – откликнулся сосед его по скамейке в зале ожидания. Толстый мужичок в валенках и рабочей стёганке. Работяга с какого-нибудь заводика. – Теперь его «отходняк» терзает. А он ещё сюда припёрся. Лежал бы дома и по стопочке через каждые полчаса возрождал организм… А ко мне друг летит из Москвы. Служили вместе десять лет назад. Дружим. Он в горах никогда не был. Вот я его позвал полазить по ледникам или повыше. Сам увлекаюсь давно. В секции альпинистов состою.
– А я невесту встречаю. Живу здесь, в Алма-Ате, – радостно доложил парень и хлебнул сразу почти половину бутылки. – Сам вчера от неё прилетел. Новый год встретили, тут же и свадьбу сыграли. ЗАГС у них первого числа работает. Обалдеть! И я утречком смотался обратно на «ЯК-40. Мне на работу надо было первого в ночь. Дежурство. Я на скорой помощи санитаром вкалываю. Пахоты – с утра до самого вечера. Всю смену без продыха. А с Танькой своей здесь на работе случайно познакомился. Она в прошлом году осенью прилетала к подружке на день рождения. И посреди праздника один из гостей решил показать силу богатырскую. Служил вроде в десанте.
Ну, взял бутылку шампанского запечатанную и ребром ладони её – хрясь по горлу. Она раскололась, но не гладко, а острыми краями вверху и снизу. Ну, он себе вену и вскрыл случайно. Мы приехали, всё сделали, а когда тщательно обрабатывали рану, мне девочка хорошенькая из их компании помогала. Так возле кровавой руки десантника и познакомились. Перед отъездом, в коридоре уже, я телефон у неё спросил. И оказалось, что она живёт в Семипалатинске. Училище художественное закончила и работает оформителем в кинотеатре. Афиши рисует. Это ничего, что я много болтаю?
– А что нам ещё сейчас делать? – успокоил его мужик в валенках и фуфайке. -Напиться только. Так ждать легче. Но я не пью совсем. Язва желудка.
– Ну, так вот в чём юмор, – парень оживился и отставил бутылку недопитую. – Я через неделю ей звоню! Просто потарахтеть, не более. А она мне в середине трёпа, который вообще ни о чем, вдруг говорит. Возьми, мол, отпуск и прилетай сюда. И я попрошу, говорит, отпуск. Поедем с отцом на озёра. На рыбалку. У папы есть «волга» старенькая. А зову тебя, потому как понравился ты мне. «Так, блин, и ты ж мне понравилась!» Это я так ей в ответ признался. Минут пятнадцать её и видел-то пока паренька ремонтировали. И я, блин, полетел в конце сентября. Месяц провёл бесподобно. А в конце прояснилось, что мы друг друга любим. Решили пожениться у них, а жить в Алма-Ате. Я ей уже и работу нашел, и квартира у меня отдельная. Маме дали по списку в очереди. А отец раньше получил. Вот будем жить в своей хате. Ребёнка оба хотим. Такие дела.