Он поднялся, встряхнулся и пошел в конец зала. В дверь с буквой «М». Пива выхлестал бутылки три.
– Ты долго не торчи там! – предупредил его сосед.– Через десять минут прилетит твоя невеста. И скалолаз мой. Дай бог, чтобы не сорвался в пропасть да вообще не устал вместо активного расслабления души от прелести горной.
***
– Курите здесь, – сказал руководитель полётов Лопатин диспетчерам. – Не надо выходить в коридор. Давайте все на этот самолёт поработаем. Женя основное будет делать, а вы, если надо, своё добавляйте. Обстановка плохая. Низовой ветер – шестнадцать метров на секунду. Сильнее стал. Сносить «Ильюшу» будет как семена с одуванчика. Зато туман адвективный выше поднялся. Теперь ясно уже до двадцати метров вверх. А по горизонту ты, Жека, сколько видишь?
– Полтора километра – железно, – прикинул Макаркин Евгений, диспетчер борта семь пять один пять восемь. – Я ему сейчас передам радионаводку, чтоб он «коробку», ну, круг, короче, над городом один раз сделал и с востока аж за пятьдесят километров вслепую шел на полосу максимум эшелоном сто метров. Рассчитаю, когда он на скорости двести кэмэ подойдёт на километр, дам команду взять эшелон тридцать. Туман гуляет вверх-вниз на десять метров туда-сюда и потому я Мишу увижу глазами. А он землю. Полосу. Глиссаду и курсовой маяк отключу и буду вести прожекторами. Зелёным и красным. Ну и рацией по курсу и вертикали буду выправлять.
– Да, – Лопатин ходил по комнате и мял пальцами подбородок. – Я ему по радио скажу, что если луч зелёного будет точно на кабину светить, то пусть этим курсом идёт. И сразу радио отключим, чтобы Шарипов не слушал. А то, блин, перегнёт палку. Или не догнёт. Один хрен. А вертикальное снижение ты будешь диктовать на рацию вместо глиссады. Её, глиссаду натуральную, не поймает Мишка никак. Помехи этих частот охренительны просто на урагане. Слов нет. И никто из яйцеголовых в «НИИ Авиапрома» ничего придумать понадёжнее не может. Не всегда же божеская погодка, а им по фигу. Навечно одну частоту на глиссаду впендюрили без учёта гроз и ветров, бляха.
– Да Шувалов и без глиссады снижение сделает ровно, – засмеялся Макаркин и похлопал себя по бёдрам. – Это же ас! Мастер международного класса. Тут легенды про него ходят. Один раз, говорят, ночью свет в порту вырубился и радио. У них разный вольтаж от одного трансформатора идет. Короче – задница. Радио молчит и темно как у этого, из Конго в… ну, знаете где. А генератор ещё не врубили. И Миша-то уже снижение начал. То есть у него только фары, а на земле ни одна лампочка на взлётке не тлеет даже. И вертикалка радиочастотная заткнулась. Так он фарами с двадцати метров высоты выловил центральную линию на полосе и сел как днём. А!
– Я тебе раньше говорить не хотел, но уже надо, – Лопатин сел на стул рядом с Женей. – Миша сейчас на второй «табуретке» сидит, на месте второго пилота. А командиром самовольно назначил себя Байрам Шарипов из лётного отдела Управления. Знаешь его. Большая шишка для нас. Не подчиниться ему – самоубийство. Лететь ему надо срочно домой с расследования вертолётной аварии. Он только женился. Встретил с молодой праздник и улетел с утра. А сейчас торопится, ноги ломает.
Не доверяет, видно, бабе. Про неё слухи всякие гуляют. Да и Шувалов, любимец наш, её имел год почти. Вот потому Байрам, падла, меня нагло ослушался. Я запретил вылет, так Шарипов меня послал и Горюнова Володю, помощника Мишиного выгнал, сам сел командиром. «Бугор», сука! Наглый, гад. Всю ответственность на себя, говорит, беру и лично отчитаюсь перед Рамазаном Оспановичем, начальником всего Управления. Я Шувалову сказал недавно, чтобы он косяки Байрама выправлял. Но… Погода уж больно хреновая. Вручную машину должны два классных пилота сажать. Вова Горюнов первый класс перед новым годом получил. Не обмыли даже. Не успели.
– Так Шарипов может и Мишу куда подальше послать, – ужаснулся Женя. – Тогда – «дрова». Рухнет машина. Шарипов когда летал в последний раз за штурвалом? Когда «рога» руками держал? Допуск к полётам просрочился давно, сто процентов.
– Да сейчас не до этого, – Лопатин взял Женю за руку. – Я ж тебе третий раз долдоню! Мы с Мишей договорились, что вы будете работать с ним не по радио, а по рации. Она берёт частоту за пять километров. Так что, веди его глазами, прожекторами и чётким голосом. Шарипов Мишу боится. Тот ему пару раз крепко морду бил за дело. Рацию, короче, вырывать не будет. Всё. Держи глазами горизонт.
– И сразу прожектора поставь вдоль полосы. Легче двигать. Хотя – давай я сам ими буду ворочать. Ты смотри на самолёт и говори с Шуваловым. Радио отключи. Это чтобы Шарипов не вмешивался, – подсказал Дима Жиганов и пошел к прожекторам возле окна. Проверил. Работали отлично. Луч бил даже сквозь туман.
– Вот он. Вышел из облаков, – Женя взял рацию. – Удаление тысяча двести. Но идёт Мишаня пока всего на семь градусов правее. Ближе придет, до пятисот примерно, я его опущу к сорока метрам. Выше точки невозврата, главное. Поправлю и горизонталь. И тогда в запасе будет шесть… Нет, даже восемь минут на всё про всё. Ну, погнали наши городских!
Лопатин на пару минут вышел как бы покурить, хотя сам разрешил дымить в комнате. А на самом деле он закрыл за собой дверь, вздохнул глубоко, так, что до самой души достало. Потом выдохнул, перекрестился и открыл дверь в «операционную» по спасению бесценных людских жизней.
Глава четырнадцатая
На борту «Ил-18» рейса триста седьмого не было никого, кто бы раньше не летал никогда. Поэтому с момента отрыва от полосы в Семипалатинске по курсу в Алма-Ату и до набора высоты в десять километров никто лишних ощущений не имел и все, наконец, успокоились после нервозной беготни из салона самолёта в зал ожидания четыре раза. Взлёт то разрешали, то снова отменяли, поскольку погода в столице состояла из бешеного ветра и очень плотного тумана. Но верили этому не все. Недоверчивые шустро сбегали в маленькую кабинку междугородней связи, отгороженную в углу зала двумя лакированными щитами с проходом возле стены, заказывали по три минутки связи с домом и выходили из кабинки с такими лицами, будто вместо телефона на трёх шурупах висело привидение, которое на пару секунд улетало в Алма-Ату и приносило обратно безрадостное известие от родственников.
– С женой говорил. – Докладывал гражданин в очень помятом пальто. За четыре часа ёрзанья по скамейке со спинкой, красиво сколоченной мастерами из брусков, он пальто и ухайдакал. Выглядел как вокзальный бродяжка. – Так жена говорит, что тишина в городе. Веточки под окном как нарисованные. Не колышутся. Нет даже ветерка, не то, чтоб урагана. И тумана нет.
– А подруга мне сказала, что вечером тепло и тихо, – пищала на пределе возможности голосовых связок молоденькая девочка. Студентка, наверное. – У неё за окном к раме градусник прибит. Так минус два всего. Улица под фонарями светлая и видно её почти до поворота. Километра два. Значит, говорит, туманом и не пахнет. На балконе у неё две простыни висят на верёвках. Так неподвижно висят, будто их гвоздями к воздуху прибили. Нет, значит, и ветра.
– Ну, то, что нам головы сказками страшными забили – это уже всем давно понятно. Нет там никакой нелётной погоды, – подвел итог теме Коля Журавлёв, доктор наук, который летел из родной Москвы, где встречал с друзьями новый год. – Значит что-то не так с самолётом. Но этого же нам сроду никто не скажет. Вот погода – другое дело. Природа сурова и местами буянит внезапно да неожиданно. Надо узнать точно. И выбить правду из командира корабля. Если откладывают вылет потому, что у них отремонтировать никак не выходит, то нам надо массовое заявление написать, чтобы дали исправную машину. Вон их сколько на площадке.
Перед взлётом из Семипалатинска мужики собрали делегацию из самых представительных на вид граждан и направили её к командиру самолёта. Шувалов народ принял, стоя на пятой ступеньке трапа. Он показал кивком на высокого мужчину, опустившегося на ту же ступеньку и представил его как бортмеханика Сергея Батурина.
– Самолёт в идеальном состоянии, – крикнул Батурин, механик. – Хоть на Марс лети!
– А про погоду в Алма-Ате вам расскажет руководитель полётов и всех диспетчеров, Заслуженный пилот страны и орденоносец Лопатин Александр Максимович, – Миша махнул рукой. – Трое, поднимитесь со мной в кабину. Всем не предлагаю. Не втиснетесь. Но три человека понять неправильно начальника Лопатина не смогут. Верно?
– Я три часа назад официально запретил вылет. Над полосой посадки туман и шквальный ветер, – сказал по радиоканалу начальник смены диспетчеров. Командир отключил наушники и голос Лопатина заполнил всю кабину из динамика. – В городе – то погода нормальная. Но аэродром находится за двадцать пять километров от центра Алма-Аты. В степи. Погодой здесь командуют горные ущелья, которые направлены на территорию порта. Так вот у нас пока штормовой ветер, который через два часа по прогнозам стихнет. Уйдет и туман. Пока будете лететь, а это почти три часа, всё стихнет и распогодится. Командир, пилот первого класса Шувалов, объявил мне, что принял самостоятельное решение – лететь. Можете ему довериться. Это ас! Это профессионал. А самолёт в самой лучшей технической форме.
– Через двадцать минут отправляемся, – Шувалов проводил делегацию до бетонки. – Всем расскажите, что слышали. И готовьтесь. Идите и всех вместе с вот этими двумя красавицами-стюардессами ведите в салон. Больше отменять не будут рейс. Взлетаем.
И, действительно, командир поднял огромную машину в звёздное небо красиво и легко. Через час бортпроводницы всех покормили, раздали газеты утренние и каждому пожелали приятного полёта. Каждому персонально. Все их поблагодарили и стали дремать. И вот только когда до посадки желанной оставалось полчаса, даже те пассажиры, которых работа посылала в важные командировки только по воздуху для ускорения деловых решений, даже они почувствовали и поняли, что творится нечто не просто необычное, а жутковатое.
– Сейчас прошу всех плотнее пристегнуть ремни, – сказал по радио командир. – Входим в зону повышенной турбулентности. Проще говоря – будет сильная болтанка. Воздушные ямы будут часто попадаться. Разная динамика и направление потоков воздуха. Разное давление. Тряска эта совершенно безопасна, хотя и неприятна. Но вы не переживайте. Всё будет хорошо.
– Странно, – шепнул бородатый мужчина соседке, которая увлечённо вчитывалась в умный, видимо, текст книжки «Преимущество системы школьного образования в СССР перед западными методиками». – Я вот минимум два раза в месяц летаю по всему Союзу. Я артист разговорного жанра. Одиночка. Стихи, рассказы великих людей читаю. Да… Отвлёкся. – Так вот, значит. В первый раз слышу, чтобы командир корабля рассказывал про турбулентность и уговаривал народ не бояться. Очень странно.
– Не попадались вам культурные, интеллигентные лётчики, – улыбнулась учительница Майя Аркадьевна Зимина.
Она договорить не успела. Внезапно огромная дрожащая ладонь неведомого небесного монстра стала поднимать самолёт вверх. Он поднимался ровно, быстро, не качаясь и не задирая нос. Его трясло так же как в очень сильном приступе судороги содрогают эпилептика. Весь корпус «ИЛ-18» скрипел, трещал, подчиняясь бессильно небу и, судя по силе треска, заглушившем шум пропеллеров, он должен был рассыпаться на мелкие кусочки. Многие глядели в иллюминаторы выпученными глазами и видели, что самолёт машет крыльями почти как птица.
– А-а-а-а-о-о-о! – эти буквы, вырвавшиеся из десятков глоток как пар под огромным давлением вылетает между колёс паровоза, этот крик не был знаком испуга. Это больше походило на предсмертный стон. -А а-а-а- о-о-о-о-о!!!
Секунд десять аэроплан кто-то всесильный поднимал вверх, а при этом даже учёному Олегу Половцеву, кандидату технических наук было ничего не понятно. И как-то обосновать этот подъём строго вертикальный, и треск переборок фюзеляжа без видимых причин – он не смог, когда сосед слева дёрнул его за рукав.
– Что это? Куда нас тащит? Мы разобьёмся?!
И вдруг на пике подъёма, который, казалось, уже начал рвать с шумом и тонким подвыванием распадающийся на частички дюралюминий, огромный самолет застыл на секунду и так же геометрически вертикально стал падать. Сразу же у всех родилось одно чувство: машина валится в бездну. Не на землю падает, а в никуда. Причём чувствовалось, что ни мощные двигатели, ни навыки пилотов остановить, задушить этот бешеный спуск в пропасть не в состоянии. И если чудовищной силы рука снизу за десять секунд подкинула машину чёрт знает на сколько километров к звёздам, то теперь она же давила, не прекращая дрожать и трясти самолёт, роняла его вниз, всей пятернёй нажимая на потолок.
– Мама!!! – вопили страшными голосами некоторые мужики и женщины.
– Помогите!!! Спасите!!! – неизвестно кому посылали просьбу хрипло и болезненно другие.
В салоне молчал один человек. Большой парень в синей спортивной куртке и вязаной шапочке. Лыжник. Или тренер команды лыжников. Когда самолёт подкинуло вверх, он сказал: «Ну, понеслась!». Видно, это его самая любимая присказка была. Он и в порту её говорил по любому поводу, и когда драка случилась между студентами и спортсменами. Даже когда стюардесса Валя принесла ему поднос с ужином поздним. Он поглядел на неё снизу, улыбнулся, поблагодарил, открыл фольгу серебристую, не дающую куриной лапе остыть, и энергично потёр ладоши.
– Ну, понеслась!
Пока над машиной издевалась болтанка, злая собака турбулентности, то есть завихрений воздуха, он молча и без выражения на обветренном точёном лице с орлиным носом и крепким с ямочкой подбородком, как-то, не моргая почти, глядел в иллюминатор то вверх, то вниз. Самолёт так трясло при падении, что из открытых багажников сверху стали падать в проход и на головы всякие предметы, хорошо, что не тяжелые. Шапки, перчатки, тонкие портфели и книжки, которые пассажирам не повезло начать читать.
В середине процесса провала «в преисподнюю», быстром, сопровождённым тряской и стоном металла, в проход вышла красивая высокая стюардесса с микрофоном.
– Наш полёт завершается. Через двадцать расчётных минут лайнер под управлением командира Шувалова Михаила Антоновича, пилота первого класса, совершит посадку в аэропорту города Алма-Аты. Но перед этим мы предлагаем вам свежие прохладительные напитки: соки трёх разных видов, минеральную воду «Боржоми» и лимонад.
Она говорила это так спокойно и нежно, просто ласково, что все в салоне обалдели и открыли рты. Кроме парня в синей куртке. Кроме лыжника. Или их тренера. Он продолжал смотреть в иллюминатор, позёвывал и временами улыбался. Странный был товарищ.
На самом интересном месте перечисления стюардессой ассортимента обожаемого народом безалкогольного питья машина дном вдруг ударилась обо что-то, похожее на надувной резиновый матрац. Но не об землю. Хотя падали, как показалось большинству, километров десять. А там ведь уже твердь. Кора земная. Но тут же мгновенно самолёт снизу снова подхватила та же дьявольская рука и понесла его вверх. Стюардесса в начале второго быстрого подъёма ввысь, интуитивно прочитала мысли большинства и объяснила так же нежно и ласково.
– Вам кажется, что мы падали несколько километров. Это обман нашего вестибулярного аппарата. Мы не птицы и не улавливаем верно смещение по вертикали. В действительности турбулентная яма глубиной всего два-три метра. Иногда пять-семь. А кажется, что это километры. Вверх сейчас мы поднимаемся тоже на несколько метров. Машина очень прочная. Хруст, ну, который вы сейчас слышите – это амортизация, заложенная в конструкцию. Не волнуйтесь! Просто сегодня болтанка сильнее. Циклон. Но вы в полной безопасности! Нести напитки?
– Побольше тащите! Каждому по три стакана. И водки! – крикнул за всех Николай Журавлёв, заместитель директора большой столичной фабрики «Кызыл- ту».
Все засмеялись и перестали обращать внимание на болтанку. Точнее – её бояться почти все перестали и начали с удовольствием пить соки и лимонад, которые, вопреки законам физики не расплёскивались, что поразило даже тех, кто давно ничему не удивлялся.
Зона турбулентности тащилась сюда от самой Алма-Аты, но этого никто не знал. Воздушные ямы на большой высоте и они же при заходе на посадку, близко к земле, так же не похожи друг на друга, как плюшевый детский «мишка» и медведь гризли из лесов западной Канады или с Аляски.
****
Захрипела рация в руке Шувалова.
– Хозяин глиссады на частоте. Шучу. Диспетчер на связи. Один пять восемь – вы крепко черпанули, свалили с курса и эшелона, – Женя Макаркин, диспетчер, говорил спокойно, но громко. – Всё надо приводить в норму. Вы поскользнулись на ямах, эшелон сбили с заданного. Сейчас идёте на восемь, а уже должны были принять три тысячи. Это мой «прокол». Вырубал радиомаяки и застрял там. Короче, спускайтесь на эшелон три тысячи, с трёх через десять минут пойдёте в снижение носом на шесть градусов ниже линии горизонта. Это будет два километра. И там на горизонт подравняйтесь. А через пять минут при скорости триста сорок принимайте один километр по альтиметру. Идите по компасу «бычьему глазу КА – тринадцать» на семь градусов к северо-западу. Всего девять километров.
Там ложитесь на эшелон пятьсот метров и делайте коробочку вокруг Алма-Аты. И сразу занимайте эшелон пятьдесят метров. «Брейте землю» как штурмовик. На этой высоте болтанка совсем слабая. Выходите без радио по штурманскому секстанту на сорок три градуса северной широты и на семьдесят шесть восточной долготы. Это «точка». Начало полосы. Потом будем зачищаться на тонкости. На минутки, секунды. И «мослы» готовьте к выпуску. Автопилот выключить. Приборы тоже гасите кроме альтиметра, компаса и следите по гироскопу за тангажом и креном. Идите на рогах чётко по моей наводке. Штурвалы в руках! Как поняли? Приём.
– Я понял, Женя, – сказал Шувалов тоже по рации. – Но на левой чашке сидит Байрам Шарипов. Он правит нонче у нас. Он крупный начальник из нашего Управления. И сажать машину он взял на себя ответственность. Не имею права не подчиниться. Я ему рацию даю. С ним работай.
– Для контроля и управления гидравлической, электрической, топливной системами и системой поддержания нормальных рабочих условий мне нужны приборы-индикаторы, – нервно, запомненной цитатой из учебника по лётному делу, крикнул диспетчеру Шарипов. – На навесной панели, на мнемосхеме индикаторы показывают положение шасси, закрылков и предкрылков. По ним я вижу положение элеронов, стабилизаторов и интерцепторов. Как лететь без индикации? Садиться как? Я даже не пойму – шасси вышли или нет. Ты что, охренел там? Как тебя?
– Макаркин Евгений. А вы, если не умеете, то и не беритесь. Людей убьёте и машину, – диспетчер ровным голосом сказал то, от чего Байрам взбесился, отстегнул ремень и выскочил из кабины. Долго пил в кубрике любимую воду «Боржоми» из горлышка. Стюардессы убежали в салон, а штурман вместе с бортмехаником сделали вид, что высчитывают на линейке и по секстанту параметры спуска. Штурман для солидности, пока не ушел Шарипов, держал в руках своё высокоточное, хоть и старенькое, но грозное оружие «НЛ-10М» – логарифмическую навигационную линейку. Байрам вытер рукавом пот со лба, с перекошенным от злости лицом влетел в кабину, и схватил рацию.
– Слушай ты, Макаркин, мля! Я управляю лётным отделом в нашем Главном управлении. Поэтому командую тут я. А ты должен меня правильно подвести к полосе. Понял?
– Ну и командуйте в кабинете. Пока вы в воздухе, слушайте меня и Лопатина. Точка. Мне вы вообще не начальник. Я к вашему лётному отделу никак не пристёгнут. У меня один командир – Лопатин. Не будете меня слушать, погибнут люди. И вы с ними. Это понятно? Вы всё запомнили из того, что я говорил раньше? Выполняйте.
– Ладно. На земле поговорим. Ты, бляха, только начал работать и скоро тебя уволят. Ищи другое место.
– Посмотрим, – ответил Женя. – Кто и где место искать будет. Выполняйте мои указания.
Лопатин взялся за голову, сел на пустой стол и что-то тихо шептал.
– Опускаюсь на эшелон три тысячи, – рявкнул в рацию Байрам. – Пять минут прошло. По крену и тангажу выровнял машину. Опускаюсь на две, а через пять минут на тысячу. Снизился. Лечу пять минут. Пошел на эшелон пятьсот и делаю коробочку, пошел вокруг города опустился до пятидесяти метров и выхожу на заданные широту и долготу. На сорок три градуса севера и семьдесят шесть востока. Но земли не вижу.
Подошел штурман и сунул линейку под взгляд Шарипова.
– И что? – крикнул Байрам диспетчеру. – На линейке-то штурманской я градусы вижу. А как мне нос повернуть по этому курсу? Опускаюсь до сорока метров. Землю увидеть надо, чтобы понять – куда дальше и как. Ориентира нет. Прибор не пашет. Мы где?
– Я вас уже вижу в бинокль в районе центра города. Все ваши лампочки, фонари, мерцающие огни и фары работают, – диспетчер стал говорить ещё спокойнее и тише, – доворачивайте семь градусов на восток и ходу по прямой двадцать пять километров. Держите эшелон сорок метров и через восемь минут ловите взглядом прожектор. На подходе будете. Зелёный – значит снижайтесь ровно на три градуса вертикально каждые семь секунд. Скорость посадки сто восемьдесят. Ветер у земли – шестнадцать на секунду, нижняя кромка тумана сорок метров.
И вроде бы всё так, как требовал диспетчер, делал Шарипов. Только один Миша Шувалов видел, где перебор, а где недобор. Видел и молча выправлял шариповские ошибки.
Наконец Женя сказал.
– Вроде прилетели. Устойчиво держите сорок метров и идите прямо, ровно, смотрите на прожектор и ищите глазами полосу. Надо по долготе сместиться на восемь минут и три секунды. По градусам всё чётко. И по широте попадаете точно.
Миша потихоньку незаметно занял предложенную позицию, поскольку Байрам растерялся и крутил головой. Искал глазами прожектор. Наконец из «скворечника» вырвался острый и плотный зелёный шлейф света.
– Высота сорок. Земли не вижу. Свет зелёный наблюдаю. Но нет полосы! – голос Шарипова дрогнул. Миша крепче прихватил штурвал. Ждал ровно секунду. Самолёт ветром легко сносило вправо и малый крен на правое крыло чувствовался безо всяких приборов.
– Рога на себя резко. Оба рвите рули влево и вверх до упора, и пошли на второй круг. Полоса у вас проскочила левее на девять градусов, – Женя не закричал, а взвыл.
– Тягу рогов на себя и влево, рычаги движков до упора на всю мощь! – крикнул Шувалов в микрофон. Но и без него Шарипов услышал. Сверх сил своих заорал Михаил – И штурвал на себя до груди! Резко.
– Подъём пошел. Но чуть не чиркнули, – Женя выдохнул и закашлялся. Кричал громко. Поэтому, наверное. – Высоту вы, Шарипов, дали не сорок, а тридцать. Хорошо, что не двадцать. Там бы был «полный рот земли, дрова и гроб с колокольчиками». С двадцати метров «Ильюша» при скорости сто восемьдесят килем зацепится, взлететь невозможно. Делайте вторую «коробку» и снова на тот же курс. Я вас вижу на эшелоне сорок. Так и идите. Потом по три градуса вертикалки будем сбрасывать. Снижаться к полосе. Главное – глядите на землю. И прожектор не забывайте глазами ловить. Полоса будет чуть правее, чем сейчас было. На девять, повторяю, градусов.
Самолёт снова пошел по кругу на эшелоне пятьсот метров. И уже даже Лопатин в диспетчерской подумал, что Шарипов машину посадит. Первый блин был только немного комом и слегка подгоревшим. Но Байрам вдруг побледнел, успел сказать Шувалову, что теряет сознание от напряга, тут же сильно выдохнул и отключился, уронил голову на штурвал. Бортмеханик, штурман и второй пилот отнесли его в кубрик стюардесс и Горюнов с Мишей сели на свои места. Миша сказал второму пилоту.
– У нас на южной стороне облёта прилавки гор справа будут на пятнадцать километров в стороне. Поэтому снижаемся сейчас до сорока метров и идём под туманом. Тогда я на полосу знакомой дорожкой железно подойду.
– Я тоже подержу сорок метров. Вдвоём легче. На этой высоте тумана нет, но дует – я те дам! Пятнашка на секунду точно есть.
Самолёт завершал круг неровно. Его трясло, опускало и поднимало, движки выли так, будто прощались. Будто отвалятся сейчас. Перепуганный насмерть народ в салоне так истошно и страшно кричал, что даже привыкшим ко всему пилотам стало не по себе.
– Они, наверное, центровку сбили, – сказал Шувалов. – Вова, если они все убежали в хвост, то мы горизонталку на приземлении не удержим. Зацепимся за полосу задницей и на мослы уже не встанем. Иди. Глянь. Если что – грубо растащите всех, чтоб равновесие было хоть небольшое.
Горюнов выскочил в салон. На него с кресел кинулось несколько человек. Из последних сил они произносили со стоном одно слово – «Сядем?»
Расцентровки не было. Все сидели на местах, придавленные к креслам силами небесными. Многие были без сознания. С багажных полок продолжали сыпаться всякие предметы, запасные гидравлические шланги и отрывались пластиковые крышки от багажников. Володя побежал обратно, сбил с ног стюардессу Наталью и уже занёс ногу на высокий порог перед кабиной, как его кто-то схватил за плечи и с силой медведя рванул назад. Горюнов упал на спину и увидел, что Шарипов, пришедший в себя, стягивает с кресла Шувалова и пытается в него запрыгнуть. Он махал руками, повернулся и Володя по искаженному лицу Байрама понял, что тот рассудком подвинулся далеко и, может, надолго.
– Теперь разобьёмся непременно, – вслух подумал Горюнов, подпрыгнул, схватил со столика штурмана мегафон, ворвался в кабину и с большого размаха вогнал мегафон Байраму в шею. Тот снова вырубился. Володя выдернул его из кабины за ноги, бросил на пол и выматерился, показывая бортмеханику и штурману на длинное мягкое тело начальника лётного отдела.
– Руки и ноги свяжите ему хотя бы галстуками. Верёвок нет. И в кубрик стюардесс его отнесите. Быстро! – он перешагнул через Байрама и сел на свою «табуретку» второго пилота. – Всё, Миша, я его пришиб. Пусть меня судят, бляха. Вон зелёный луч. Надо сесть.
– Идёте ровно по широте и долготе. Сейчас полоса начнётся. Ищите белую линию по центру. Высота тридцать. Снижение на три градуса каждые две секунды. – хрипел Макаркин в рацию. – Сейчас касание. Через десять секунд.
В это мгновение машину та же потусторонняя рука резко толкнула вправо от широкой белой полосы, накренила правым крылом к снегу.
– Горизонт держи! – закричал Шувалов. – Рога на себя! Равняем машину и нос вверх. Угол атаки двадцать!
И они вдвоём заставили двигатели выжать из себя последние лошадиные силы, заставили нос подняться. Перестали видеть прожектор. Зато в глаза обоим брызнул яркий свет миллионов звёзд из других, возможно – потусторонних миров.