Глава десятая
– Напрашиваешься? В морду хочешь? Так я в момент приложусь, мяукнуть не успеешь, – начальник лётно-штурманского отдела Главного Управления гражданской авиации КазССР Байрам Шарипов, прилетевший забрать бумаги в Семипалатинск из Усть-Каменогорска после расследования аварии вертолёта, прихватил за грудки второго пилота «ИЛ-18» Володю Горюнова. – Ты куда, червяк, лезешь? Куда своё пустопорожнее соображение суёшь? Я, мля, с твоим командиром говорю. Засунь это мнение тупое себе обратно в задницу и сиди на подоконнике. Твой номер – ноль целых, ноль сотых. Два главных твоих начальника разбираются и комариков не просят зудеть над ихними ушами. Пошел отсюда, оглоед!
Шарипов толкнул Володю, тот по инерции снёс на пол стюардессу Валюшу Марченко, красотку и очередную временную «куколку» командира корабля Михаила Шувалова. Валя головой кафель на полу не задела, а прокрутилась на спине и вскочила, спряталась за Шувалова. Другая стюардесса, Галочка Сёмина подошла сзади и отряхнула форменное Валюхино пальто от пыли. Сама Галина, лучшая стюардесса республики и победительница шести всесоюзных конкурсов бортпроводниц, модница, редкая красавица, которая недавно развелась с гулякой-мужем, так здорово в «люксе» перешила себе всю форму, что в ней её можно было хоть каждую неделю фотографировать на обложки разных журналов.
– Не бойся ты этого козла, – шепнула она Вале на ухо. – Ты сейчас с Мишей. Поэтому Шарипов тебя даже дурёхой не посмеет при нём назвать. Миша его бил уже не раз. И ещё вломит. За тебя, тем более.
После её слов Валя вышла снова на вид в круг, образовавшийся из спорящих. Не было только Вовы Горюнова. Шарипов его толкнул не сильно, но больше после этого участвовать в разговоре Горюнов не собирался. Дурака сроду не переспоришь. А Шарипов, считал Вова, дурак законченный, нарцисс и самодур хвастливый.
В комнате отдыха транзитных лётчиков аэропорта Семипалатинска собрался весь экипаж борта из Москвы в Алма-Ату № 75 158. Столица не давала «добро» на вылет. Метель неслась не низовая, выше домов одноэтажных, и плотная как штора на окне, над полосой висел высокий непроглядный туман и летал бешеный поперечный ветер со скоростью 10 метров в секунду. Почти ураганный. Всё вместе взятое даже тяжелому «ИЛ- 18» с отчаянным риском сесть на полосу не дало бы.
– Это довольно часто зимой в Алма-Ате такая хрень с погодой.– Грустно объяснял своему коллективу Миша Шувалов, командир. – Я вот навсегда запомнил особенность этого странного, но частого катаклизма. Когда и снег, и ветер, и туман – все разом сходятся в одном месте. Туман, блин, всегда высокий бывает и при метелях, при разных снегопадах, и его полная непроглядность растёт с высотой. У него даже название есть. Не просто туман, а «адвективный». Ну, как расшифровывается название точно не скажу – не знаю Проще говоря, у самой поверхности земли на уровне среднего роста видно ещё может быть вполне неплохо, даже совсем, считай, ясненько может быть.
Но стоит подняться на несколько десятков метров, от двадцати и до пятидесяти, как горизонтальная видимость совершенно исчезает. Ничего не разглядишь уже через пять метров. Но мы- то сверху садимся. И я при посадке должен впереди себя полосу видеть минимально на восемьсот метров, когда сам ещё болтаюсь на эшелоне семьдесят метров, например. Тогда сажусь спокойно. А если«бетонку» с двадцати – тридцати метров высоты вообще не видишь при скорости снижения 200 или 180 километров в час? И как садиться? Да ещё ветер сбоку десять метров на секунду! Это могила! Не попадёшь на полосу. Глухо!
Горюнов имел факсовую сводку от диспетчера, подписанную руководителем полётов Александром Максимовичем Лопатиным. Там в конце Лопатин не просто расписался, а своей рукой перед фамилией написал. «Метеоусловия катастрофические. Вылет категорически запрещаю. Ждите особого распоряжения».
– Я поддерживаю Лопатина. Горюнов вышел в центр круга, помахивая обрывком факса над головой. Моё мнение, Байрам, ещё жестче. Садиться на такую полосу – это смерть всем. Гроб на сто два места.
Вот тогда Байрам Шарипов психанул и Володю толкнул от всего экипажа подальше, и лично от себя.
– Вы трусы все! Вам тротуары поливать с водовозок, а не по небу порхать!– крикнул Шарипов, взял у Шувалова оброненную Володей сводку и порвал её в клочья. – На войне летали в любую погоду. Ты ж, Шувалов, с первого дня до Победы на «Тушке» носился и в бурю, и вслепую под звёздами. Ничего, живой! А тут десять метров ветерок боковой. Не тридцать же! Чего дергаетесь?
– Сам говори с Лопатиным. Он отвечает за всё, что в воздухе по нашему диспетчерскому охвату, по алма-атинской проводке самолётов, – сказал тихо Миша Шувалов. – Лично мне с ним отношения гробить резона нет. Прилечу на три часа позже – никто ругать дома не будет.
– Ладно! – Байрам плюнул прямо на середину круга, на кафель пыльный. – Пойду сам с ним лаяться по телефону. Из кабинета местного руководителя полётов. Сам на него надавлю, раз ты, Шувалов, ведёшь себя как баба, какая дрожит над пирожками, чтобы они у нее подгорели. Ни хрена ты не пилот первого класса и орден на войне тебе дали по ошибке.
– Ширяев Сергей, семипалатинский главный по полётам, вылета нам, кстати тоже не даёт. Не хочет грех на душу брать, – крикнул вслед Шарипову бортмеханик – Да там не только грех на душе будет. Гробанёмся – его под суд отдадут за то, что выпустил, зная про плохое «метео» в Алма-Ате.
– Да пошел ты! – огрызнулся Шарипов и выбежал из комнаты.
– Людей зря загнали в салон, – дёрнула за рукав Шувалова стюардесса Галя. -Там Верка с Наташкой, но что они кроме воды могут пассажирам дать? Что? Движки не работают. Холодно внутри. Простынут люди. Даже газеты свежие забыли отнести. Вон их целая пачка лежит. Может, пусть пока вернутся? Тут тепло.
– Ну, сбегай в самолёт. Вытащи всех сюда. Автобус возле выхода. Зелёный. Шофёру скажи, что опять отложили взлёт. Пусть пассажиров привезёт, – Шувалов напряженно смотрел на дверь. Шарипов не появлялся. Похоже, что и с Ширяевым сцепился. Вот же хорёк неуёмный. – Я пока тоже схожу к Ширяеву. Ещё подерутся. Байрам же без тормозов, может и нахамить. А Серёга -парень самолюбивый. Даст в рыло, не задумываясь. Ну, он-то кандидат в мастера в «полутяже». Боксёр. Покалечит Борю, нам влетит дома. «Почему допустили такое?»
И они оба вышли из комнаты отдыха. Галина в автобус, а Шувалов на лестницу. Кабинет управляющего полётами на втором этаже. И уже с пятой ступеньки услышал Миша Шувалов такие отменные маты, какими далеко не все шахтёры в Караганде владеют. Это беседовали насчёт вылета Шарипов с Сергеем.
– Вот я на бумаге лично своей рукой пишу, что категорически не разрешаю вылет борту №75 158, на котором проверяющим летит Шарипов и настаивает на том, чтобы я самолёт выпустил. Не разрешаю взлёт по причине отсутствия возможности успешной посадки в Алма-Ате. Число. Подпись моя. Время 22.10. Местное, – Ширяев сунул бумагу под нос Байраму. – Расписывайся, что ознакомлен. И пусть этот документ у меня лежит. Гробанётесь, если самовольно на пилотов надавишь, а мне будет, что на суде показать.
Байрам минуты две смотрел на лист, вытащил из нагрудного кармана золотистую авторучку и под росписью Ширяева написал.
– Решение о запрете на взлёт считаю непрофессиональным. Через час в Алма- Ате будет чистая полоса. Рекомендую уволить т. Ширяева С.К. за полный непрофессионализм и вредительство. Шарипов Б. А.( начальник летно-штурманского отдела Управления ГА КазССР).
Расписался.
Сергей Константинович долго глядел на Шарипова после того как забрал и прочёл обоюдное эпистолярное произведение.
– Вот не будь ты, Байрам Асхатович, этим самым начальником большого республиканского уровня, то дал бы я тебе по печени и снял бы тебя с самолёта вообще. За оскорбление руководителя полётов и постановку под смертельную угрозу жизни ста двух пассажиров. И послал бы тебя на три буквы сначала, а потом на вокзал. Чтоб спокойно дотрясся ты за сутки с хвостом на поезде.
Взял лист и положил в сейф.
– Теперь Сан Максимычу Лопатину то же самое скажи по телефону и делай что хочешь. Вот тебе копия факса с его подписью. Он запрещает взлёт и посадку. Пиши, что не согласен. Потом звони. С красного телефона. Напрямую.
– «Считаю данное распоряжение не соответствующим реальной обстановке. Ответственность за взлёт и посадку беру на себя как вышестоящее должностное лицо», – черкнул Шарипов, потом расписался и здесь.
– Ты, Боря, от меня далеко и хоть сто команд дашь – моё начальство пошлёт тебя на хрен. Дурак ты, Боря, – Ширяев закурил и пустил дым Шарипову в лицо. – Оно меня больше ценит, чем всё ваше управление и тебя в нём. Самому наплевать на себя и экипаж, так хоть людей пожалей. Они-то не знают, что ты у нас хоть и главный, но дурной. И помни. Я вас всех не боюсь. Я боюсь только моих начальников. А они под вашу дудку не станцуют. Не жди.
Шувалов вошел.
– Ну, решили? Мне греть моторы или как?
– Я Лопатину позвоню. Подожди минуту, – Байрам за два широких шага пришел к аппарату. Он за минуту, как сказал, так и управился.
– Слышь, Максимыч, это я, Шарипов Байрам. Я сажусь в кресло борта 75158 командиром. Шувалов вторым, натуральный второй в салоне посидит, а мы летим домой. Готовь полосу и диспетчеров пугни, чтобы пахали на совесть. Ты ведь главнее меня – только пока самолёт в воздухе. А сяду я утром в кабинет свой в Управлении, тебя вызову, строгач влеплю и потом всё сделаю, чтобы ты до пенсии у нас не дотянул. Выгоним к едреней матери. За самоуправство и неподчинение вышестоящему руководству. Понял? Всё. На связи из самолёта. Мы взлетаем. Да сядем нормально, не ори! У меня тоже первый класс, как и у Мишки.
Он бросил трубку и выматерился.
– Сидел бы, мля, по-тихому старикан! Так ведь на тебе – ёжик с шипами колючими. Полёты, видите ли, мля, его только компетенция. Зажрался дед. Уволю, мля!
– Гробанёмся, Боря, – Шувалов сказал это медленно, отделяя каждое слово. – Я с Лопатиным с борта говорил. Он весь прогноз читал мне. Буран – стеной до утра. Туман до полудня следующего. Ветер после полуночи до тринадцати метров с левого от полосы бока. Мне-то ладно. Жаль не себя, а только пассажиров и машину. В семье лада нет из-за моей скотской любви к бабью. На могилку будет вдова ходить раз в год – и ладно. А ты только женился. Кайф пока. И ты сам себе его обломаешь.
– Да я чего и спешу так!!! – Шарипов расстегнул пуговицу на рубашке и ослабил галстук, – звонил четыре часа назад, два, час – так не берёт трубку.
– Может, телефон сломался? – Шувалов отвернулся и поглядел в потолок.
– С чего? – озверел Байрам. – У руководства Управления сломается телефон, так ремонтники быстрей скорой помощи прилетают. Иди, а я ей позвоню ещё раз и догоню тебя. Ты, Мишка, её ведь знаешь получше. Но что она – шалава, я-то раньше не знал, а ты и сейчас не скажешь. Да? Ладно, мля! Готовь машину. Взлёт разрешаю и полную ответственность беру на себя. Об этом под магнитную запись доложу с борта в порт Лопатину и начальнику Управления в самолёте напишу докладную, что лететь – это мой приказ. Ты приказа ослушаться не можешь по должности. Ну, давай.
Миша пошел отдавать распоряжение, чтобы пассажиры снова ехали в самолёт. Сказал сам. Все услышали.
– Взлёт разрешили. Через час ожидается изменение погоды, пригодное для штатной посадки.
Пассажиры что-то побурчали, но пошли в автобус. Тут и Шарипов прибежал. На красном от злости лице его бледнели пятна с трёхкопеечную монету и руки дрожали.
– Нет её, суки, дома! – прохрипел он. – Должна прийти скоро. Но гуляет же, падла, явно. Прибежит точно к прилёту самолета. Она же знает не хуже нас, что мы задерживаемся. И Лопатину звонила – сто процентов.
Он ругался на ходу, на него оглядывались, морщились и кривились. Какая- то женщина у большого окна даже язык ему показала. А Миша говорил бортмеханику и штурману, что делать. Стюардессам только ни слова не сказал. Им делать всё как всегда. Они и так знают. Вошли в кабину.
– Ты пока слева сиди на командирском, – сказал Шувалову Байрам. – А ты, Володя, пока будь со штурманом рядом. Я вместо тебя немного поработаю. Надо мне. Пригляжусь к приборам. Вспомню кое-что. Давай, Миха, запускай движки и на рулёжку. Там и прогреемся, на взлётке. Погода отличная тут.
– Уважаемые товарищи пассажиры. Командир корабля, пилот первого класса Михаил Шувалов приносит вам извинения за задержку рейса. Прошу вас привести спинки сидений в вертикальное положение и пристегнуть ремни. Наш рейс триста семь, Москва – Семипалатинск – Алма-Ата, продолжается. Время в пути два часа пятьдесят пять минут. В полёте вам будет предложен лёгкий ужин. Счастливого полёта! – Галина Сёмина отодвинула занавеску, вернулась к девчонкам и бросила микрофон на пачку газет, которую так и не успели разложить по сиденьям.
– Ты чего, Гал? – спросила Вера.
–Не говори другим, – Галина прошептала ей на ухо. – Морозит меня. Температура, наверное. Как-то не по себе, нехорошо как-то… Видно, заболею.
Машина прогрелась на полной мощности, Шувалов сорвал свой «ИЛ-18» с тормозов и через три минуты разбега он уже выходил на эшелон пятьсот, а за ним сразу на тысячу метров.
– Красиво поднялся, – улыбнулся ему Шарипов.
Миша Шувалов поднял вверх большой палец. Согласился.
****
В хвосте самолёта, прямо перед туалетом на трёх креслах никак не могли откинуть назад спинки сидений студенты второго курса нового Алма-Атинского института народного хозяйства Бахытжан Крыкбаев, Гена Лисовский да Игорь Гордиенко. Стенка туалета мешала. А парням просто позарез после буйной встречи нового года надо было спинки опустить и залечь почти в трёхчасовую спячку. Летели они на сессию зимнюю из города Аягуз, который на востоке, на самом краю пустынной Семипалатинской области. Сманил их на учёбу в этот институт на учётно-экономический факультет одноклассник Амирбек Боранбаев. В пятой Аягузской школе они отучились вместе с первого класса.
Но Амирбек был прилежным отличником, сыном зама председателя горисполкома, играл на домбре, гитаре и скрипке после курсов в Доме культуры. В самом начале шестьдесят третьего он вычитал в Казахстанской правде, что создан и набирает первых абитуриентов «Нархоз» в столице. А у Бахытжана, Игоря и Гены была мрачная перспектива – однажды попасться в руки милиции и сесть лет на пять. Они с восьмого класса «обносили» частные домишки и квартиры в пятиэтажках. Воровали только деньги, а больших сумм у жителей Аягуза не было, потому и отловить домушников на крупных или дорогих покупках милиция не могла. А ребятишкам на водку и закуску хватало. Как хватало и ума не ходить в единственный ресторан или заметные кафе. Пили дома у кого-то из троих, после чего шли в Дом культуры на танцы, где дрались с пацанами, живущими на левой стороне реки Аягуз, липли к девчонкам и покуривали с дружками анашу за углом ДК.
Амирбек сманил их веским аргументом. В год открытия институт будет набирать практически всех, кто на вступительные придёт. Факультеты должны быть заполнены, чтобы институт мог красиво выглядеть перед своим министерством. Бахыт, Игорёк и Геннадий ни черта не знали, учились на тройки, и то благодаря пофигистам-учителям, которые не желали показывать городскому отделу народного образования, что преподают они неважно, что двоечников много. А потому их и не было вообще.
– После института распределят вас обратно в Аягуз, – нарисовал хорошую перспективу Амирбек. – Меня отец приберёт в горисполком, а вы разбежитесь по хорошим местам. У нас от современных экономистов не откажется ни известный во всём СССР Аягузский мясокомбинат, ни наши маслозавод и шерстопрядильная фабрика, ни завод железобетонных изделий и пивзавод. Клёво же! Или на зоне хлебать баланду интереснее? Уговорил, в общем. И вот они после лихой пьянки летели сдавать экзамены за первое полугодие второго курса.
В головах было пусто после самогона и дешевой закуски. Но души их рвались к не такому уж и далёкому завершению студенческих мучений и поступлению на хорошие денежные должности в родном Аягузе. Только вот вздремнуть надо было, а спинки последних сидений упирались в стенку туалета и не ложились. Гена поднялся и пошел вперёд. Через один ряд и ещё на передних трёх рядах все места занимали парнишки в одинаковых синих тёплых куртках, в одинаковых полосатых шапочках вязаных с шишкой наверху. У каждого на коленях лежали одинаковые красно-зелёные длинные спортивные сумки.
– Мужики, – Гена стукнул крайнего по плечу. – Вы поменяйтесь с нами местами. Нас трое. И вас тоже. Только вы просто сидите, а мы с похмелья на сессию в институт летим. Нам маленько поспать надо. А кресла последние не раскладываются.
– Во, понеслась! – сидящий спереди крупный молодой мужичок в такой же одежде повернулся и уставился на Гену.
– Ну и чё? – прокашлял он, пробежав глазом по Генкиной фигуре сверху до низу. – А мы лыжники. На республиканское первенство едем побеждать. Мы Семипалатинские. А вы?
– Из Аягуза мы, – подошел Игорь. – Земляки. Вот как люди добрые из одного родного края дайте нам свои кресла. А то у нас тыквы трещат. А завтра экзамен и два зачёта. Поспать надо чуток.
– А ху- ху не хо-хо? – поднялся тот, кого Гена по плечу постучал. – Нам нужны удобные места и хорошее питание. Мы выигрывать у алма-атинских летим. И у кустанайских. Честь области на кону. А вы – дерёвня. Аягузская, шелупень. Живёте у черта в заднице, а понтов как у москвичей. Спи сидя, бляха. Тоже мне – шишка. Пошел куда всех козлов посылают!
Тут сзади пробил собой дыру в коллективе беседующих крупный студент Бахытжан и въехал с разбега грубияну в челюсть. Все в синих куртках подпрыгнули, ветром вылетели в кучу и стали доставать студентов кулаками, куда можно было достать. Аягузцы к этим развлечениям привыкли давно. Городок маленький, а амбиции у пацанов как и везде – великие. И стали они успешно отмахиваться. Кому-то нос разбили, кому-то губу. Зуб выбили одному. Как потом выяснилось – тренеру. Он разнять пытался. И кто зуб вышиб – в этой карусели никто бы не разобрал. Остальные пассажиры рядом закричали, не вмешиваясь, но кто-то всё же побежал к стюардессам.
Валентина и Галя прибежали, пытались уговорить молодых-горячих разойтись. Не вышло. Один спортсмен прихватил их под руки и отволок к занавеске.
– Тут сидите. А то кто-нибудь вам красивую внешность изменит на противоположную. Случайно.
И убежал махаться.
Галя пошла в кабину и рассказала всё Шувалову.
– Ты за автопилотом пригляди, – сказал Шарипов Володе Горюнову, второму пилоту. – А мы пойдём с Михой эту бригаду успокоим.
Они побежали к дерущимся и за метр до летающих беспорядочно кулаков остановились.
– Эй, я командир корабля, – крикнул Шувалов. – Разойдись немедленно! Вы мне центровку самолёта нарушаете. Законов физики не знаете? А ещё спортсмены да студенты! Завалимся в штопор – и ку-ку. Ваши соревнования, и сессия пятёрочная для вас накроются тазом медным. И даже могил не будет. Не соберут вас по кускам. Высота – восемь километров.
Шарипов всё же для убедительности крепко прихватил Гену за руку, а свою пронёс крюком мимо лиц лыжников и всадил большой кулак студенту в шею. Гена хватнул ртом воздух и завалился под ноги землякам.
Шувалов зацепил своей лапой локоть спортсмена и сдавил связки так, что лыжник охнул и присел, издавая хриплый стон.
– Я сейчас свяжусь с землёй, – Шувалов Миша говорил громко, чтобы моторы не мешали всем слушать. – Наряд милиции будет вас в порту ждать. Я и стюардессы видели, кто дрался. Вот драчунов я лично и сдам наряду. С ним и разбирайтесь. Хулиганство в летящем самолёте милиция особо строго наказывает. Все поняли? Сели, где сидели и чтоб ни звука. Или точно вызову в порт милицию.
И они с Шариповым пошли медленно в кабину.
– Ты ещё раз поговори с Лопатиным, – сказал Байраму Шувалов. – Попробуем сесть. Ещё час в запасе. Может, уйдёт туман. Только ты ему не угрожай. По – хорошему поговори. Ты ж умеешь. Лопатин – понятливый. Покружимся над бураном и туманом, а он пусть дырку для нас поймает. Чтобы сели.
– А ведёт нас кто? Диспетчера я знаю? – остановился Шарипов. – Может, мне его накачать ответственностью?!
– Молодой парень диспетчер сегодня у нас. Женя Макаркин. Три месяца работает, – вздохнул Миша. – Но, я слышал, он толковый, да не из пугливых.
Пассажиры некоторые разговор их слышали, но не поняли. Движки всё же забивали звук негромких голосов.
Шарипов сел в кресло, надел наушники и сказал:
– Диспетчер! Женя! Это Шарипов Байрам. Знаешь такого? Я веду самолёт. Посадка под мою ответственность. Шувалова я отстранил. Он не командир сейчас. Доложи Лопатину. Мы должны сесть. Ждите.
– Я Лопатин. Диспетчер и я тебя слышим. Пока погода не для посадки. Но хрен с вами. Летите, раз уж такое дело. На месте сориентируемся. Если невпротык будет погода – пойдёте на запаску в Караганду.
– Спасибо за понимание.
Шарипов отключил связь и закурил. Волноваться начал. Видно было. Миша долго глядел на него, потом закрыл глаза и вдруг поймал себя на мысли, что ему хочется перекреститься и мысленно произнести молитву. Знал он только одну, самую главную. Самую сильную. Бабушка научила, когда был Миша маленьким. Он поднял глаза к бесконечному небу и прошептал так, чтобы никто не услышал, кроме Бога.
– Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Яко Твое есть царство, и сила, и слава во веки веков. Аминь.
Скоро надо было снижаться.