Чалый выдохнул.
– Блин, я подумал, помер кто-нибудь после пьянки восьмого. Так нажрались, что и до инфаркта недалече. А чего им тебя, дурня, вязать? На кой хрен ты им сдался?
– Я ж с Петькой тогда дрался. Они, видать, покумекали, да придумали, что я его добить захотел. Пьяные же были.
– Иди спи. Соскочил… – Чалый Серёга зевнул и пошел домой досыпать. Если получится. – Они тебя ещё в прошлый раз из подозреваемых вычеркнули. Там мои показания есть. Я тебя полумёртвого домой затащил на верёвке. Ты после этой драки ещё день, как минимум, муху бы не пришлёпнул. Ты сам был почти труп. Они мне верят. Иди, спи. Мы тут разберёмся. Они меня и Данилкина в бригаду следственную взяли помощниками.
Игорёк сначала недоверчиво, а потом восторженно поглядел вслед закрывающему дверь Чалому и, подпрыгивая, размахивая руками, как ребенок, побежал к своему дому, где не было ни жены, ни любовницы, ни кошки. Даже телевизора не имел Игорёк. Но зато это был его собственный дом, из которого его, наверное, никто никуда не заберёт.
Чалый так и не смог задремать. Покрутился в кровати полчаса, потом оделся и
вышел. Взял у стены сарая лопату и оставшийся от вчерашнего тепла крохотный слой серого в дырочках снега за час вынес и выбросил за забор.
От дома Данилкина донеслись звуки непослушного стартёра, который тужился, но никак не мог запустить движок ГаЗика.
– Да не души ты его так! – кричал в кабину Малович. – Аккумулятор накроется. Будешь тогда толкать. А я рулить.
– Ну, ясное солнце! – громко соглашался Тихонов.– Ты капитан. Старший по званию. Имеешь право унизить нижний чин. Простого советского старлея. Но мне в апреле тоже капитана обещают. На равных будем. Ух, тогда отосплюсь я на тебе, Шурка!
Тут дряхлая машина всхлипнула, покашляла малость и движок заработал ровно, как вчера купленный. Свежий воздух верхом на лёгком ветерке долетел до двора Серёгиного и слегка да ненадолго омрачил нежный дух весны вонью восьмидесятого, добротно этилированного бензина с хорошей порцией свинца. Чалый чихнул и пошел переодеваться. За полчаса милиционеры вчера обещали что-то там прояснить на территории, занятой отребьем всяким и подъехать к конторе. С десяти надо было начинать следствие. И насколько затянется оно, никто понятия не имел.
С крыш лилась вода. Лёд таял медленнее, чем снег. Собаки, которых по случаю потепления торжественно отстегнули от цепей на время, носились сплоченными группами по дорогам, забегая во все дворы. Они нюхали всё подряд, обнюхивали друг друга попутно, а кобели поднимали ногу на всё, что попадалось на бегу, и было повыше самих псов. На крышах и заборах, возвышаясь над ненавистными собаками и прекрасным весенним тёплым окружающим миром, сложившись в мягкие шерстяные комки, расположились разномастные кошки. По двору Толяна Кравчука гуляли курицы с петухом, шагающим впереди. Толян в почти пятидесятиградусный мороз перенёс их в дом и жил с ними почти два месяца. Спас куриц.
– Ты, Толян, уже должен классически кукарекать. Петух за зиму не учил тебя, что ли? – хихикал над Кравчуком Валечка Савостьянов.
– И яйца нести! – добавлял, захлёбываясь хохотом, Кирюха Мостовой.
– Вот ты дурной, Кирилл! – весело отбрёхивался Кравчук. – А я что ношу почти сорок лет?
Все ржали долго, находя спонтанно новые добрые шутки и подколы дружелюбные. Приятно и уютно было жить в близости душевной. В дружбе прочной, о которой специально никогда не упоминали. Она сама сложилась в трудностях, общих бедах и радостях. Эти люди дружили не для чего-то, не ради надежд на помощь, если нужна будет, не для гордости внутренней. Вот, мол, какие мы все достойные люди. Дружим, потому, что того заслуживаем. Нет. Просто друг без друга эти крепкие от постоянно всех испытывающей жизни мужики жить не могли. В городах, больших и не очень, нет такого явления. Оно есть только там, где бороться надо не с управдомом или с начальником биться за повышение зарплаты. А там, где природа родная и любимая не даст никому, даже силачу семижильному, шанса выжить в одиночку или тогда, когда все с гонором тянут вожжи каждый в свою сторону.
Шел Чалый Серёга к конторе и громко здоровался со всеми, кто ковырялся во дворах. Женщины бежали на работу. В пекарню, парикмахерскую, магазин сельповский, в столовую, в школу. Туда, где труд не был связан впрямую с полями, сеялками, плугами и будущим урожаем. Разве что на нефтебазу торопились Людка Завьялова и Наташка Лебедюк , чтобы заправлять трактора и машины, в которых мужики уже начинают объезжать клетки и записывать для Данилкина в блокноты их состояние и готовность к посевной. Вот и с ними тоже радостно и приветливо здоровался Чалый и желал им доброго дня.
А он давно начался уже. Просто этого никто не заметил. Все были увлечены избавлением от ошмётков злой и несправедливой зимы. Вот поэтому избавлялись от мерзких признаков её увлеченно, самозабвенно, со зверски мстительными выражениями на лицах.
– Весна, зараза!!! – восхитился Серёга и отловил себя на мысли, что с пятьдесят седьмого года он, не как почка на берёзе, не как суслик, каждый год столбиком застывающий под греющим утренним светом, а впервые так яростно обрадовался приходу весеннего тепла. – Пришла, милая, не забыла, мать твою!
И в тот день совсем ещё не виделись ему грязные, хлюпающие оттаявшей жижей поля, переворачивающиеся на ямах грузовики с семенным зерном, поднимающиеся вертикально на ходу сеялки и беспомощно утопающие гусеницами в мягкой водянистой грязи трактора. И люди грязные по уши, собирающие руками перепачканное жидкой почвой зерно на расстеленные брезентовые куски, тоже ещё не виделись. До этого тяжкого зрелища ещё был запас времени. Недели три, не меньше.
А пока он спешил в контору, где ждали его следователи и Данилкин, директор. Он не знал, что Малович с Тихоновым на автобазе как раз сейчас выяснили у водителей обоих автобусов, возивших народ в Кустанай, что Нина Захарова, жена Костомарова, за последние два месяца в автобусы не садилась.
Шофёры написали объяснительные и следователи тоже двинулись в контору.
Пришло время раскрыть убийство агронома Петра Стаценко, большого любителя писать жалобы на совхозное руководство. На которые никто в городе просто не обращал внимания. А вот у себя в совхозе кто-то отнёсся к творчеству Стаценко, напротив, очень внимательно. И потому, видимо, так быстро и горько закончилась его жизнь. Но кто это был?
С единственной этой целью и поехала бригада двух профессиональных сыщиков и двух помощников-дилетантов домой к Сергею Костомарову. Надо же было с кого-то начинать.
***
– А к бандюганам нашим чего ездили? – аккуратно осведомился Чалый, чтобы не зацепить за живое тайну возможного следствия. В ГаЗике ему по сельской дороге кататься было почти мучительно. При росте выше ста девяноста в такую машину лучше не садиться вообще. На подъезде к дому Костомарова голова Серёгина контактировала с железным потолком так часто, что в конце ему казалось уже, что следствию он больше не помощник. Мозги отбил полностью. Думать было нечем.
– Из колхоза Волочаевского спёрли со склада пятьдесят мешков цемента, -сообщил Тихонов. – Волочаевские спали. Сторожа не было вообще. У них давно не воровали ничего. Вот и расслабились. А ближние сёла – ваше да Кашканар. Ну, ваших строителей приблатненных мы сейчас потрепали хорошо. Все возможные места осмотрели вместе с паханом ихним, Колуном. Нет нигде. Да и протектор от машины ЗиЛовский. У вас нет их. Нет?
– Почему? Есть один. Но он пока без двигателя стоит. Делают двигатель к посевной на МТС, – Данилкин глядел из машины в окна костомаровского дома. – Что-то не вижу движения в доме Сергея Александровича.
– Чалый, слышь! – обернулся назад с переднего сиденья Малович. – Ты сходи пока за участковым, за Лёнечкой Жуковым. Он нам понадобится.
Чалый Серёга на ходу спокойно вышел из машины, держась за голову. Что-то говорил он в движении. И хорошо, что не слышно его было. Потому, как и автомобиль он покрыл словами непечатными, и шофера. В полголоса, конечно. И побежал к участковому.
Костомаров Сергей лежал на кровати. Он был в куртке весенней, в штанах рабочих. Ковырялся, видно, во дворе. И в тёплых носках. Возле кровати стояла табуретка, на ней бутылка самогона, стакан, пачка «беломора» и спички. Пепел стряхивал на пол. По всему дому пол сохранил коричневый цвет, а перед кроватью полукруг метра в полтора шириной имел цвет бледно- серый.
– Много курите, Костомаров, – сказал Малович, взял от стола ещё одну табуретку и сел перед пьяным Сергеем Александровичем, счетоводом и экономистом. – А пьёте зачем столько? Чего на работу не ходите? У Вас нечего считать, или как?
– Да пока нечего, – вместо Костомарова ответил директор Данилкин. – Через неделю ему надо садиться рассчитывать тоннаж семенного зерна на разные клетки. Сеять-то уже в начале апреля начнём.
– А, милиция! – почему-то обрадовался Костомаров. Он с третьей попытки, задевая головой стену, сел и поджал ноги. – Можно мне полстаканчика вмазать? А то рот не разговаривает. Слипся. Он нагнулся, взял бутылку и, прицелившись, точно воткнул горлышко в рот. Сделал три больших глотка и поставил самогон между колен. – Жену мою, Нинку, мою ласточку, так и не нашли мне. Я вот, видите, совсем подыхаю без неё. А вас хвалят все. Советская милиция – самая, вроде как, передовая. А вы, мля, мне мою Нинку, жену родимую, какой уже месяц сыскать не можете. Я на вас жалобу напишу в министерство ваших внутренних дел. Вот уехала в Кустанай и хана. Сам искал. Но я же не милиционер. Нюха того нет. А у вас хоть и есть, но нюхать не умеете ни хрена. Пишу жалобу. Вы – кто, капитан?
– Я – Малович Александр Павлович. Он – старший лейтенант Тихонов Владимир Иванович. Прямо сейчас можете писать. Вот и участковый подошел. Он Вам бумагу даст и ручку. Подскажет как написать.
– Да писал уже. Сам знаю, – Костомаров глотнул из бутылки. – Но Нинку мою сыщите мне всё равно. А то я и до Москвы дойду. До министерства. Как так?
Тут же не Нью-Йорк. Не десять миллионов народа. Там-то спрячешься, так вся их американская полиция не найдет. А у нас – три человека на километр. На квадратный. И вы человека живого выследить не можете! Тьфу на вас! Вам только алкоголиков из кустов вылавливать. В Кустанае они почти под каждым кустом в парке дрыхнут. Небось, за алкашей ордена вам дают. Наловите их сотнями… Моя милиция меня бережет! Вы Нинку сберегли мою? Тьфу, говорю, на всю милицию вашу!
– Чалый, Данилкин, Тихонов, со мной, – Малович как вроде и не слышал костомаровских причитаний и явных оскорблений. Глаза спокойные, улыбка ироническая губы кривила. – А ты, Лёня, помоги человеку сразу обе жалобы написать. В наше УВД и в Москву.
Он нагнулся к уху участкового и тихим шепотом попросил держать Костомарова в доме. Не отпускать даже в нужник.
Вышли на улицу. Закурили.
– Я вот помню три случая, – Тихонов снял фуражку. Жарко было. Градусов пятнадцать, а то и больше. – Тоже жёны пропадали у ребят. Помнишь, Шурка?
Малович кивнул, разглядывая двор и местность за забором.
– Так ведь никто так не причитал. Хотя жён любили. Просились помогать в розыске. Но не скулили. И ведь всех троих нашли. Одну, правда, мёртвую. Зарезали и в Тобол скинули. Деньги отобрали и раздели почти догола. Так мы и тех, кто угробил её нашли. Неудачно сбросили её в воду. Тоже март был. Они её под лёд затолкали, чтобы течением унесло. А у одного из них перчатка намокла и соскочила на берегу. Фонарика не было, он её и потерял. А утром перчатку увидел мужик из ближнего к реке дома. Он за водой ходил на Тобол. Жене воду таскал для стирки. И принёс нам перчатку. Показалось ему, что кровь на ней. Мы хозяина перчатки за две недели нашли. Ну, потом раскатали всё до конца.
– Было дело, – подтвердил Малович и очень внимательно стал разглядывать Тихонова. На самом деле он его и не видел. Так задумался. Смотрит на человека, а взгляд до него даже не дотягивается. – Слушай, Чалый, а вы рыбу где ловите?
– Вон там, – Серёга показал пальцем за забор. – Видишь, бугор? С бугра спускаешься – там и озеро. Ты же его знаешь. Года два назад отдыхали вместе. Купались. По сто граммов приняли. Да помнишь ты, Александр Павлович.
– А у вас у всех две калитки на заборах? – Малович подошел к узким воротам на штакетнике, закрытым на самодельный крючок.
– Да ну…– Сказал Данилкин. Зачем они нам, два выхода. Это только у тех, которые напротив озера живут. Чтоб напрямую купаться и рыбачить ходить.
– Костомаров рыбак? – Тихонов тоже подошел к калитке. – Зимой тоже ловит?
Чалый пошел в сарай костомаровский и вернулся с набором летних и зимних удочек. И пешню принёс. Коловорот для сверления лунок.
– Блин! – стукнул кулаком по забору Малович. – Как же я не допёр-то?
– Что? – спросили все в один голос.
– Пошли на озеро, – Малович скинул крючок и по верхней воде над нерастаявшим снегом двинулся на бугор. Подождал остальных и взял за рукав Серёгу Чалого. – Ты же знаешь, где Костомаров зимой ловит, где лунки крутит?
– Да вон там, недалеко. Только сейчас идти туда не в масть. Можем провалиться. Лед здесь толстым не бывает. Только на середине. Где шесть метров глубина. А там, куда он ходит, метра полтора. Провалимся нахрен все.
Три дня подряд – шестнадцать градусов. Вообще через три-четыре дня лёд покрошится.
– Малович спустился с бугра и остановился на берегу. Таяло ощутимо. Образовалась даже водная полоска между льдом и берегом. С полметра шириной.
– Не, не пройдём, – уверенно заключил Данилкин, директор. – А зачем туда идти вообще?
– Милиция знает зачем, – Чалый присел на корточки, закурил.
Капитан долго ходил по берегу. Пять метров влево, вправо и назад. Ходил он согнувшись и пинал изредка рыхлый снег ботинком. Тихонов постоял и тоже стал бродить навстречу Маловичу, глядя вниз.
– А! Вот оно и оно! – засмеялся вдруг Малович. – Ребята, мы на правильном пути. Можете аплодировать. И он поднял из воды лежащее на остатке снежном что-то тонкое и белое. Длиной сантиметров десять-двенадцать.
– И чего теперь? – спросил Чалый Серёга, не поднимаясь.
– А сюда идите все, – Малович внимательно разглядывал предмет.
– Ё!– удивился Чалый, – Это ж Костомарова авторучка. Шариковая. Большая редкость.– Только вон у Григория Ильича имелась и у Серёги Костомарова.
– Ну, правильно, – подтвердил Данилкин и взял авторучку. – Это я ему из Москвы привез. Подарил. И стержней запасных десять штук. Нам на совещании всесоюзном раздавали блокноты с этими ручками.
Тихонов достал из портфеля папку с чистыми листами и стал что-то писать.
– Чалый и ты, Ильич, подгребите сюда. Распишитесь здесь. Я написал, где и когда нашли ручку. А вы распишитесь как понятые. Подтвердите, значит.
Они подошли, расписались.
– Интересная картинка рисуется, – сказал Чалый Серёга.
– Ну, тут он её потерял. Понятно. А как? – Малович стал смотреть в небо. Соображал. – Зимой на рыбалку взял он на какой-то хрен авторучку? Бывает. Мог взять. Но авторучку в наружный карман фуфайки или полушубка какой дурак сунет? Такую редкую. Только в нагрудный или внутренний карман пиджака. Если поверх пиджака есть фуфайка, куртка, пальто или полушубок, то авторучка прижата. Значит, не выпадет.
– Хочешь сказать, что он был только в пиджаке? – забрал Тихонов авторучку Данилкина. – Слышь, капитан? В пиджаке он на озеро пёрся? А сколько градусов было, когда жена его в Кустанай за шубой уехала?
– Двадцать семь примерно, – напряг мысль директор Данилкин. – Точно не скажу. Но где-то так. До большого мороза она уехала. А он начался семнадцатого января. Значит, числа четырнадцатого уехала.
– Не ездила она никуда, – сказал Тихонов и почему-то надел фуражку. – Шоферы автобусов сегодня оба сказали, что она в автобус не садилась.
– Так, значит,– Чалый поднялся, взял у Тихонова ручку. – Да. Она.
– Он работал пятнадцатого? – Малович подошел к директору.– Писал что-нибудь?
– Ну, само собой. Годовой отчёт готовил, – Данилкин снял шапку и ей же вытер лысину на затылке. Вспотел. Разволновался.
– Ну, поехали в контору. Посмотрим, что он там писал. – Малович пошел на бугор, потом во двор Костомарова и вышел на дорогу. К машине. Тихонов его догнал.
– Чалый, ты посиди там с ними в хате. Смотри, чтобы Лёня не дал ему выйти.
Капитан Малович и Данилкин хлопнули дверьми ГаЗика, Тихонов прыгнул на шоферское место и машина, ковыляя на колдобинах, аккуратно выбралась с бугорков перед двором на более гладкую дорогу и, дымя гадким этилированным бензином, скрылась за углом.
Еще никто, включая самого Костомарова, не знал, что пришло время развязки.
Одному только опытному и ушлому в своей работе Маловичу было ясно, что и в этот раз он у преступника выиграл.
***
Данилкин, когда приехали в контору и разворошили стол Костомарова, изъял из нижнего ящика три толстых журнала для ведения деловых записей. Два из них были как попало исписаны и местами даже разрисованные смешными рожами. Черновики. Но день, когда Костомаров писал, всегда обозначался перед цифрами и комментариями к ним. В третьем журнале, голубом, чистеньком, всё написанное смотрелось так, будто над Костомаровым стоял суровый учитель и следил, чтобы всё было написано как на уроке чистописания в начальной школе.
– Ну, где январь тут? – Малович нашел нужный листок – Четырнадцатое. Запись ручкой шариковой. Четырнадцатого жена его за шубой уехала?
– Так точно!– уверенно поддакнул Данилкин.
– Пятнадцатое. Десять тридцать утра. На фига время-то уточнял? – Малович перевернул страницу, потом ещё одну и облегченно вздохнул. – Володя, подойди. Видишь, четырнадцатого писал он шариковой ручкой. А пятнадцатого и дальше – обычной, чернильной. То есть, ручку шариковую он потерял на озере в тот день, когда жена уехала в город и не вернулась.
– Мне нравится, что он время записывал, – хмыкнул Тихонов. – Вот смотри. Четырнадцатого он закончил писать в двенадцать сорок пять. Наверное, пошел обедать.
– И жену за шубой проводить на автобус. В котором её шоферы не видели. Не заметить не могли, – Малович говорил автоматически. Потому что увлёкся записями. – А билеты покупает каждый пассажир у водителя. И ездит в город каждый день человек пять-шесть. Так шофер Трауберг сказал. Иван Карлович. Глянь сюда, Вова. Внимательно читай отчет. Тут про уборочную шестьдесят восьмого.
Данилкин сел за свой стол и тоже стал листать какие-то бумаги, изредка шевеля губами и поглядывая в окно.
Следователи над изучением трех журналов просидели больше часа.
– Слышь, Ильич! – Малович подошел к окну. – Ты сам эти журналы читал? Ну, цифры всякие смотрел по сдаче зерна?
– А? – очнулся Данилкин, директор.– Да на кой они мне сдались, журналы-то? Там башку свернёшь. Я-то сам не экономист. Да и он не один считал. С женой. Захаровой Ниной. Она отдельно своё писала. Он – своё. Потом в голубой журнал сводили свои расчеты и показатели. Он мне на основе подсчетов сводную бумагу печатал на машинке. Я уточнял, ознакомил ли он с данными главного агронома? Он говорил, что это само-собой. Я тогда подписывал. На основании сводного отчета Костомаров и жена его писали последние короткие справки для Управления, обкома и Минсельхоза КазССР. Я пописывал, а Стаценко, главный агроном с Костомаровым ругался в коридоре и потом бумагу не трогал. Свою роспись не ставил. Только я один. Но и её хватало.
– А сказать тебе, на сколько они тебя подставили в прошлую уборочную? -
Малович невесело улыбнулся, сходил к столу и принёс голубой журнал. – Вот смотри. По итогам уборки твой совхоз сдал столько государству, что тебе сразу должны были дать Героя Соцтруда и звезду золотую. Дали?
– Смеёшься? – опустил голову Данилкин. – Ну, каюсь. Доверял я ему. А что там не так?
Тихонов заржал от души как на сеансе добротной кинокомедии.
– Ты, Ильич, сдал в прошлом году хлеба со своего солончака и суглинка – ставропольскому передовому совхозу и не снилось. На лучших полях Черноземья когда получают такие урожаи, плачут от счастья. А ты их тут отодрал как детишек малых ремнём и в угол поставил. Зато обком рапорты хорошие и в Алма-Ату, и в Москву отправлял. И был обком кустанайский в авторитете! Во как!
– Выходит, под тюрьму они меня подводили потихоньку, Костомаров с женой? – Данилкин сделал испуганное лицо. – Но зачем? Чтоб на моё место сесть Сергею? А жену заместителем сделать по экономике? Ну, так что ж теперь со мной будет, а, ребята? Ведь прознают в Алма-Ате или Москве – конец мне. Тюрьма.
– Не прознают, – засмеялся Малович.– Никто там без настырных сигналов или указаний с больших высот в эти цифры не вдумывается. Не до этого им. Они тоже ввысь стремятся. Потому все ваши отчеты с восторгом принимают. После высоких урожаев им и ордена на грудь, и места высокие, заветные.
– Но то, что Костомаров с женой фактически тебя вели по суд – это верняк, – шлепнул журналами по столу Тихонов и затолкал их назад, в нижний ящик.
– Мы, Григорий, не ОБХСС. Экономическими преступлениями не занимаемся.
– Малович похлопал Данилкина по плечу.– И вряд ли кто без особого распоряжения начнёт тут ковыряться в твоих бумагах. Стране слава нужна! Казахстану тоже нужна! Но ты впредь поаккуратнее. Мало ли какой враг за тобой начнёт следить. Врагов не заводи. И живи пока как жил.
– Фу-у-у! – выдохнул Данилкин и достал из шкафа начатую бутылку водки. -Будете? Граммов по сто? Я хлебну. Трясёт чего-то.
– Не, не будем, – Александр Павлович накинул шинель, фуражку нацепил. – Пей, да поехали к Костомарову. Надо это дерьмо разгребать до финала. Тут уже мало осталось.
Через пятнадцать минут они вызвали Лёню Жукова на улицу вместе с Чалым и приказали собрать побольше мужиков возле берега озера, который далеко от костомаровского дома. Прямо рядом с больницей. И чтобы взяли багры, шесты длинные, топоры и арматуру длинную и толстую. На двадцать миллиметров толщиной, не меньше.
Чалый с участковым пошли задание выполнять, а Малович постоял на крыльце, посмотрел с улыбкой на Тихонова.
– Так хочешь поскорее капитана получить? Давай, иди, вынимай из Сергея Александровича чистосердечное. А я протокол писать буду. Чего тебе, действительно, четвертая звездочка плечи продавит? А?
И они открыли дверь. И пошли в который раз уже успешно завершать раскрытие очередного особо тяжкого преступления.
***
Костомаров Сергей метался по трём своим комнатам, снося пьяным туловищем всё, что могло падать. Чалый и Лёня Жуков, участковый, медленно ходили по тем же комнатам. Жуков навстречу одуревшему от трёх стаканов счетоводу, а Чалый – за ним следом. Чтобы в случае чего успеть подхватить Сергея Александровича и не позволить ему проломить собой стену. Костомаров хоть и не тяжелый был, но перемещался зигзагами с такой скоростью, что её вполне хватило бы для смертельного столкновения с кирпичной кладкой. Малович с Тихоновым и Данилкин с ними вошли как раз в тот момент, когда счетовод-экономист вылетал из зала в прихожую, очень увлеченно и громко поливая сочным матом советскую милицию, совхозное руководство и всю социалистическую действительность в целом.
– Они свой хлеб за какие заслуги жрут!? Где правда? Куда упрятали Нинку?
Это милиция, сволочь, засадила её! Она убить меня грозилась! Так она ж баба! Мозгов нет. Потому и грозилась. А донес кто? А меня зачем терзают, гады, когда горе моё во мне и без них душу рвёт!? Данилкин, падла, сдал! Он слышал! Она при нём в кабинете орала, что убьет! Так ведь дура она! А поверили! И это советская власть!? Это фашистская власть – бабу за ругань к расстрелу приговорить!
Он плюхнулся на колени, отвернулся от милиционеров и, не поднимаясь, побрел к кровати, разбрасывая ноги в стороны.
– Ну, Сергей Александрович, Вы шибко так не убивайтесь. Мы вам сейчас всё объясним. – Тихонов махнул Чалому и пальцем показал на кровать. Серёга оторвал Костомарова от пола и посадил его спиной к двум высоким подушкам, слегка примятым лёгкой головой счетовода.
– Меня слышно? – спросил его Малович.
– Ладно. От меня-то чего хотите, если сами не умеете пропавших людей искать? Милиция, бляха!– Костомаров стих мгновенно и слова эти еле из себя вынес.
– Вот мы сейчас в конторе читали ваши записи в амбарных книгах, – начал Тихонов.
– Вы мне Нинку мою, жену мне верните. За что посадили?! – то ли от самогона, то ли от ума не пропитого пока, а потому всё ещё хитрого, выкрикнул счетовод и очень трезво оглядел всех четверых с головы до ног.– От меня чего требуется?
– Вспомнить требуется, чем вы писали в журналах четырнадцатого января до обеда. Какой ручкой? – Малович сел рядом на кровать.
– А не хотите, чтоб я вспомнил сколько раз до обеда в сортир ходил? – Костомаров говорил зло и вполне членораздельно. Не такой он и пьяный был, как поначалу изображал. – Как я могу помнить аж про четырнадцатое января? Март уже. Ну, так вы же смотрели журналы. Зачем тогда пустышку гоняете?
– Шариковой ручкой писали вы до обеда четырнадцатого января, – как второгоднику в первом классе протяжно, отделяя слова, сказал Тихонов. – А после обеда не писали вообще. Шариковая – редкость. Все её берегут. Вот вам директор её подарил от души. Но зато пятнадцатого утром все ваши записи сделаны простой чернильной авторучкой со старым пером. Почему?
– А я помню? – возмутился счетовод.– Это ж ручка всего-навсего. Не бриллиант. Там, в конторе, небось и лежит. Мож, закатилась куда. Чего вы к ручке привязались? Вы вон отчитайтесь передо мной, почему жену не нашли? Работать не умеете, вот почему.
Малович хотел разозлиться, но передумал. Или, может, сдержался.
– Значит, потерял редкую вещь Костомаров и даже искать не стал. Плевать он хотел и на ручку шариковую и на Данилкина Григория Ильича.
– Искал я, – Костомаров очень внимательно, догадываясь, с чего бы следователи такой хитроумный заход сделали, стал глядеть на капитана. – Уборщица видела. Я искал, правда.
– Ты искал, а нашли мы, – Малович достал из внутреннего кармана кителя белую шариковую ручку.
– Она, – удивился Костомаров искренне. – А я весь кабинет обшмонал. Куда, думаю, закатилась?
– А то, что ручка пропала в тот же день, когда твоя жена, Костомаров, в город уехала, тебя никак не зацепило? -Тихонов подсел к Маловичу на край кровати.
– В смысле, что она взяла ручку в Кустанай? – Костомаров вытаращил глаза и стал красный. – Так, выходит, она её взяла и вы только ручку нашли, а Нинку упустили? Как можно в большом Кустанае найти маленькую ручку, а большую взрослую тётю пропустить, не заметить?
– Ну, ладно, – Малович поднялся. – Мужчина ты, Костомаров умный, находчивый, соображаешь как профессор. Быстро и уверенно. Крутишься тоже ловко и быстро. Как вошь на гребешке. Одевайся. Пойдём, мы тебе покажем, где валялась ручка.
– Да заберите её себе! – продолжал придуриваться счетовод, думая, что следователи сами запутались в догадках и ждут, когда он ляпнет что-то для них важное. – Я простой управляюсь не хуже.
Чалый в это время и пальто ему принес, и фуражку замшевую.
– Иди, Сергей, обувайся.
Данилкин, Малович и Лёня Жуков вышли во двор. С высоты струился аромат неба. Сладкий, молочный, напоминающий запахом чуть ли не пломбир в шоколаде. Добрая весна поливала перепуганную яростной зимой землю своим приторным елеем.
– Там ребята все собрались, на дальнем берегу? С инвентарём? – посмотрел вдаль Тихонов. Но из-за бугра не увидал ничего
– Да у нас чётко всё. Я сказал, – похлопал себя по правому карману Чалый, достал папиросу и спички. Закурил. Улыбнулся. – Не переживайте. Главное, чтобы получилось.
– Куда оно денется! – утвердительно промычал под нос себе Малович. – Ты, Серёга, поищи у него в сарае широкую длинную доску. Попробуем перейти. Надо найти лунку широкую. Не рыбацкую.
– Я свою принесу.У него точно нет, – Чалый бегом побежал через дорогу. Управился за пять минут. Доска была большая, тяжелая. Дальше понесли её вдвоем с Данилкиным и перебросили от берега на лед.
– Выдержит лёд, – прислушавшись к тому, какой при падении звук пошел от доски, сказал Серёга.
Вскоре с бугра спустились остальные. Костомаров шел впереди и лицо его было так напряжено, будто на голову ему поставили поддон с кирпичами.
– Вот здесь лежала ручка, – Малович нагнулся, убрал отметку-веточку от прибрежного куста. – Вот так лежала.
Он аккуратно уложил ручку на место.
– То есть Вы, гражданин Костомаров, потеряли её тут четырнадцатого января. Жена уехала, а вы сразу же бегом на рыбалку. В одном пиджаке. Да?
– Почему в пиджаке? И почему я гражданин, а не товарищ? – Костомаров глядел исподлобья. Глаза не выражали ни удивления, ни страха. Равнодушно смотрел счетовод на следователей.
– А почему на рыбалку? Жена не разрешала? Ручку-то потеряли как только она уехала. И выпасть могла, только если сверху не было пальто или полушубка. Прижимает верхняя одежда пиджак. И ничего выпасть не может. А вот если без верхней одежды… – Малович высморкался и первым пошел по доске на лед.
– Давайте. Держит нормально. Все поместимся, не потонем.
Перебрались все и двинулись прямо. Метров через пятнадцать попалась пробуренная коловоротом небольшая подтаявшая лунка. Костомаров остановился. Сел на корточки.
– Дальше не пойду, – сказал он. Нет, не сказал. Прорычал.
Чалый и Данилкин подняли его, взяли под руки и пошли за следователями.
Ещё метров через двадцать все замерли возле довольно широкого круга, который подтаял только сверху, но контур обозначил чётко. Видно было, что внутри лунки заледеневший снег. Он отличался и по цвету и по плотности.
Малович побродил вокруг лунки, пригляделся, нагнулся и поднял с боковой проталины небольшой светлый пучок волос.
– Ну? – спросил он у всех сразу .– Это можно с чем-то спутать?
– Волос, блин,– Чалый глянул на Костомарова. У него задрожали руки и губы. Протрезвел он почти полностью.
Значит пойдем теперь. Здесь всё. На тот берег пойдём, – подвел итог увиденному и услышанному Тихонов.
Когда подходили к толпе мужиков с баграми, шестами, топорами и почему-то ещё и с лопатами, счетоводу стало дурно и его вырвало прямо под ноги. Кроме работяг с нехитрым инструментом народа собралось немало. Даже женщины пришли. Около десятка. А всего берег облепили со всех сторон человек сто, не меньше.
– Удалить их? – спросил Маловича Данилкин, директор.
– Не надо. Свидетели это. Бумага с собой? – спокойно спросил он Тихонова. Пиши пока протокол осмотра места обнаружения трупа. Потом все свидетели распишутся.
– А если того… Не получится? – шепнул Тихонов.
– Эй, ребята! Начинайте лед толкать. Глубина какая тут? – крикнул Малович.
– Возле льда метр примерно, – ответили двое сразу.
– А кто с топорами не боится зайти по пояс и покрошить лёд? Ну, хотя бы метра на три вперёд.– Капитан ещё и договорить не успел, а четверо мужиков с топорами вошли в ледяную воду и стали рубить. Образовалась довольно большая, широкая полукруглая полоса воды. Лёд оказался хрупким и скоро к берегу поплыли разнокалиберные осколки ледяные.