Минуту молчали они в тишине. И в одну секунду взорвалась тишь ранняя степная. Воссияла земля целинная под сотнями мощных фар, задрожала будто в лихорадке, взревела нетерпеливыми голосами дизельных движков и охнула громко, радостно, принимая в лоно своё огромные машины, огнедышащие, извергающие синий дым из труб выхлопных. И плыл тот дым над степью перепаханной, то как туман, то как завеса дымовая, скрывающая от сторонних взглядов и ненужного, нехорошего сглаза, сражение бескомпромиссное. С природой строптивой. Хотя сражался народ целинный с землёй давно приручённой, хоть и непокорной, только во имя её славное и любви к ней ради.
***
Никого почти не осталось у дороги из села, которая упиралась в первую полевую клетку. На площадке длинной и широкой, самообразовавшейся от колёс, ног, гусениц, только окурки остались, куски тряпок промасленных да клочки скомканных газет. Бродили по площадке хмурые, молчаливые и очень озабоченные мужчины с рациями в руках. И в хождении их не было ни порядка заметного, ни смысла. Все курили, шептали что-то под нос, поглядывали мельком на пашню. Кто-то в даль врезался острым глазом, кому-то этого и не надо было. Оглядывали они ближние клетки, по которым ползали тракторные сцепки. Хитрая штуковина – эта сцепка. В первые целинные годы руководству страны не думалось о том, чтобы напрячь учёных, которые в свою очередь энергично зашевелили бы извилинами одарённых и переполненных знаниями мозгов своих. А приказали бы им, да, может, и выродили бы они быстренько для работяг, ползающих по земле родной, но не везде податливой, сложные механизированные комплексы, соединенные в единую конструкцию. Но руководству в то азартное, размашистое время хотелось перепахать как можно больше земли и за счет этого, главным образом, увеличить число действующих полей, с которых можно собирать осенью и пшеницы в десятки раз больше, и овса, проса, гречихи. В общем, всего побольше. Урожайность невысокая от земли, которую ещё не раскусили по составу и возможностям ни агрономы, ни пахари? Так и ладно. Не беда. Потому как посевной площади стало всюду в сотни раз больше, то и с малых урожаев продукта выходило всё одно – много. Глупо даже сравнивать с тем, что имели в урожаях до целины.
Потому дело до новой техники и плодовитых технологий далеко не сразу дошло. Потому посев в конце шестидесятых ну, может, на малость малую отличался от того, какой был после сороковых. Так, попридумывали небольшие и несущественные изобретения, быстренько командами вписали их в крестьянский труд и успокоились на том. Теоретиков-подсказчиков, которые знали, как сделать труд сельхозников не испытанием, а спокойным продуманным делом имелось в государстве с избытком. Но их притормаживали. Не время сейчас на скаку лошадей менять. Всё переделать – это не год займёт, не пять. А миллиарды пудов нужны сейчас. Весь мир смотрит на размах советский, на могучую поступь вперед и вверх страны-победительницы. Не падать же лицом чистым в грязь перед мировым империализмом!
Поэтому на посеве сцепка, скреплённая болтами, пружинами, шнифтами и толстым прутом стальным, смотрелась внушительно, но работала – как кому повезёт. Сперва трактор ставили. К нему, если поле с осени вспахали, прицепляли бороны. По три-четыре штуки. Они были тяжелыми и зубьями выравнивали отвалы пахотные, делали пашню ровной. Правда, на очень сырой земле их железного веса не хватало. Поэтому на каждую борону сажали по углам четыре человека. Женщин, в основном. Мужики более тяжелыми делами заправляли. Потом шла линейка культиваторов шириной под десять метров. Они в пашне прорезали угловатые канавки примерно на пять сантиметров вглубь. И вот только за ними зацепляли сеялки. Они тоже держались на одной скрепке, но ехали на высоченных колёсах. Не в линейку единую, а в шахматном порядке. Одна впереди, а две по бокам – сзади. Но это ещё не всё. За сеялками ехал трактор, позади которого тащилась рама с крутящимися валиками, которые и землю, раздвинутую культиватором, засыпали вместе с семенами, а заодно притаптывали почву. Влагу в ней закрепляли и давали зерну стимул к проращиванию через небольшую толщу, увеличивали условия для образования корневой системы. Но чаще, чтобы трактор, сзади ехавший, не вдавливал семена глубоко гусеницами, валики притаптывающие цепляли позади сеялок на ту же ширину. Во, какой эшелон тащился за «паровозом» трактором! Ну, ясное дело, без приключений такая самоделка кататься по пахоте, да ещё ямами изрытой и размытой жидкой грязью,не могла. При всём огромном желании и эфемерных надеждах людей.
***
Пусть выдохнет читатель, не знакомый ни со старыми системами хлебопашцев, ни с новыми. Которому эти системы на фиг не нужны, как и всякие другие познания. Чем плуг, скажем, отличается от лемеха, культиватор от отвалов, а полевые доски от плужных лап. Не надо этого никому знать, кроме агрономов, да работяг полевых. Остальным хватает очень важной информации о том, что из зерна потом мелят муку, а из муки хлеб пекут, который можно есть сколько хочешь. А тот, что уже не хочешь, или не влезает он в тебя от сытости – выкинуть с объедками послеобеденными без каких-либо волнений душевных.
Не знаю. Может и в первый десяток лет целинной эпопеи в каких-то районах или совхозах всё было просто здорово. И техника была импортная, с умом сделанная. И хлеборобы выделялись необычайным умом и сообразительностью. Да с землёй остальным везло. Очень плодородная доставалась кому-то почва.
Замечательные покупали они семена да удобряли их строго по науке. И с вредителями бились, имея лучшие в мире гербициды. Слышал я краем уха, что были такие хозяйства. Но, блин, за много лет путешествий по целине не сподобил меня Создатель всё это благолепие лично увидеть. Видел я только то, о чём пишу сейчас. Может, просто мне не повезло и видеть мне привелось лишь тяжкий труд, благополучно завершавший дело не закономерно усилиям, а вопреки невозможному.
Так что, пусть простит меня читатель за описание неказистой трудовой и бытовой жизни крестьян, ибо искренне любил я всегда и землю нашу, людей с той земли уважал за мужество жить. И к власти советской вражеских чувств не имел. А очернить ту действительность даже на малость несущественную – нет у меня цели.
***
– Э-э-эй! Ё-ё-ё! Да, мать же твою! Стой! Лёха, стой, падла! – неожиданно перепугали Кравчук и Савостьянов степь, и ворон на пашне, и даже с десяток рабочих, которым не повезло, да с десяток, находившихся неподалёку. Огромный трактор «Сталинец» правой гусеницей врюхался в размытую, незаметную из кабины, длинную и глубокую трещину, залитую водой и размешанной в ней грязью.
Он сначала просто завалился на бок, но Лёха Иванов, хороший тракторист и механик МТС, не догадался с первых секунд, что плохи дела его. Он продолжал давить на газ и рукояткой правой пытался направить затонувший трак на верх пашни. Из-под обеих гусениц грязь стала вылетать большими и мелкими кусками. Они свистели над головами тех, кто сидел на боронах, стоял возле дозаторов сеялок и подбегал с разных сторон к сцепке, как пули и маленькие снаряды.
– Леха, не газуй. Глуши! – Валечка Савостьянов по скользкой левой гусенице, поднявшейся над землёй на метр, заполз в кабину, крепко тряхнул Лёху и заглушил движок.
– Да ядрёна ж ты, мля, в корень, паскуда! – облаял Лёха Иванов промоину, в которой утопшая как в болоте гусеница даже не просматривалась.– Кинем, может, что-нибудь под трак? Глядишь, вылезу.
Чего мы кинем, придурок? – спокойно сказал Толян Кравчук, чей трактор шёл чуть левее и впереди. – Тебя только что самого если. Нет же ни хрена.
Подошли женщины, которые на боронах сидели. Они успели соскочить в грязь, потому как и бороны, и культиваторы, а, главное, сеялки тоже накренились вправо. Сцепка была жесткая, на прутах, уголках стальных, да на пружинах. Потому и пошла она наискось вслед за трактором.
– Фуфайки наши бросьте под гусеницу, – предложила Маша Завертяева с зерносклада. Нас тут шестнадцать баб на боронах. Много фуфаек. Если ещё свои скинете – вообще подстилка получится плотная.
Кинули под трак спереди двадцать две фуфайки. Мужики тоже разделись.
– Хана шмутью. Данилкин пусть новые даёт, – ехидно произнёс Артемьев Игорёк. Он у Кравчука Толяна на сеялке стоял.
– Дам, дам! В штаны не наложишь пока без фуфайки? – Данилкин, директор, и агроном Самохин Вова как маленькие заводные вездеходы доковыляли с площадки до места аварии минут за пятнадцать. – И сапоги кидайте, кто не жлоб. Завтра новые со склада привезу. И фуфайки, и сапоги.
Ну, сапоги бросили в промоину тоже все. Кроме агронома. У него редкие сапоги были. До самой задницы. И застёгивались сверху на животе на две пуговицы. Таких на складе не было. Остались все в тёплых носках, которые промокли мгновенно и пропитались грязью. То есть, стали такими же тяжелыми, как и сапоги.
– Ангина, как минимум, у нас уже есть, – закинул мрачную мысль Валечка Савостьянов. – Ну, может, кому выпадет и воспаление легких.
– Шел бы ты, Валентин куда подальше, – без зла попросил его Данилкин. – Тут пока и без твоего черного юмора просвета не видать.
– Ну, попробую! – Лёха с притопленной стороны влез в кабину, движок завел.
Кравчук Толян по колено в грязи дошел до капота тракторного и наклонился над гусеницей. Рукой отмашку дал.
– Давай, Лёха! Только тихонько, не души педаль! А то зароешься до кабины.
Трактор грубо помурлыкал с минуту, потом взревел, как двадцать быков, которых одновременно кастрировали. Фуфайки, сапоги, грязь и вода улетели далеко за сеялку. Пока женщины, руками помогая себе передвигаться по жиже с комьями земли, добрались до изжеванного траком барахла, и убедились, что надеть это уже не удастся, даже если всё высушить, трактор накренился сильнее и открытая дверь его заскрипела и погнулась.
– Ой, ты! Ух, ты ж, бляха! – закричал Игорёк и, высоко задирая ноги, побежал к сеялкам, которые при очередном рывке сцепки поднялись левым краем и застыли почти вертикально.
Агроном Самохин Володя закурил, папиросу зубами сдавил, а руками – голову. Зерно, которое лежало в мешках на основе сеялок, сползло на пашню. Мешки местами разорвались, и семена кучками остались лежать на поверхности почвы. Не утонули. Но из дозаторов зерно посыпалось струями, десятками килограммов. Оно образовало на пашне круглую остроконечную пирамиду. Но с полсотни килограммов примерно рассыпалось под сеялки как попало. Часть сразу затонула. Но пуда два чудом удержалось на земле.
Все застыли. Молча смотрели на беду нечаянную. Оторопь прихватила всех без исключения. Лучше бы гусеница тракторная лопнула и целиком провалилась под землю. Через пару часов привезли бы с МТС другую да навесили. А то, что могли пропасть семена, мысленно все, не только Данилкин с агрономом, ощутили как такую же беду, как если бы от короткого замыкания проводки сгорел бы дотла весь совхоз. После чего и жить бы негде стало, да и не хотелось бы уже.
Глава семнадцатая
***
Все названия населённых пунктов кроме города Кустаная, имена и фамилии действующих лиц изменены автором по этическим соображениям.
***
Если из совхоза «Альбатрос» ехать на машине вокруг березового леса, который кто-то из повелителей подземных по ошибке, видно, вытолкнул из земли там, где не положено природой лесам быть, то из машины полей вообще не видно было. Сначала длинный лес мешал, а потом дорога асфальтная, единственная в глубинах целинных, уходила в нетронутую степь. Там, ныряя в овражки мелкие, продиралась она через серую пустошь, чудом не тронутую плугами тракторными.
Не разодранной, живой степи, с сусликами, полёвками и шустрыми тарантулами, гадюками, виляющими меж стеблей перламутрового ковыля, так мало осталось в тех краях, что хоть на экскурсии сюда вози местных целинников. Они уже лет десять, а то и больше, степной простор понимали только как пашню без конца и края или золотистую пшеничную бесконечность. Дорогу через степь к большой трассе, которая привязала Кустанай к Омску и Новосибирску, построил директор «Альбатроса» Дутов.
Сам решил асфальт положить. Разрешения ни у кого не спрашивал. Да никто ему и слова не сказал. Дутов был дяденькой, Москвой посланный. А Москву чтили на целине. Может, конечно, побаивались. Потому и чтили. И Дутов сказал ещё в пятьдесят седьмом на какой-то областной конференции с трибуны обкомовской, что десять тысяч гектаров, положенных его совхозу под распашку, трогать он не будет. Объяснил так примерно:
– Мы с таким производственным азартом зерна дадим очень много. Но родной природы у вас, кустанайцев, больше не будет. Кто из коммунистов за полное уничтожение эндемика, природного достояния, которому миллионы лет? Прошу поднять руки.
Вот и лес остался. Степь ковыльная. Ястребы летают, кобчики, коршуны. Зайцы бегают степные и перепелки делают вид, что летают. Ковыль живьём любой местный может как в музее посмотреть и потрогать. Дутов в живых уникальность казахстанскую оставил. Мужик тамбовский.
По асфальту машина совхозная на скорости долетела до поворота к хозяйству имени Корчагина, а дальше уже по просёлочной. По изможденной тракторами, комбайнами и грузовиками грязной и мокрой почве, которую приходилось считать тоже дорогой. В машине сидели шофер ГаЗ-51 Лихобабин Анатолий и Мостовая Валентина, бывшая жена Кирюхи и снова таки бывшая любовница и несбывшаяся супруга Алипова Игоря, главного дутовского агронома. Дядя Федя выкроил для неё грузовик, с посевной на полдня взял, чтобы Валентина забрала в Корчагинском трудовую книжку, профсоюзный билет и карточку. В кузове лежали два чемодана, куда Мостовая собрала всё, что сопровождало её жизнь в последние пять лет. Как оно вместилось в большие, конечно, чемоданы – всё равно странно было. Получается – не нажила почти ничего Валентина личного за жизнь с Кирюхой. Ну, да и ладно. Жена Алипова всё в больнице лежала областной, сам Игорь Сергеевич больше ни разу к ней не приходил. Потому, что, во-первых, повинился уже, а во-вторых, посевная его проглотила и в посёлке его никто не видел. Ночевал с кем-нибудь в машине или в тракторе на пахоте. Зашла она в отдел кадров, там написали ей всё в трудовую, печать поставили, а Копанов из профкома сам её документы принёс. Попрощалась Мостовая Валентина только с кадровичкой Аллой, с Копановым, естественно, потом села к Лихобабину в грузовик и увёз он её в Кустанай, из которого путь себе проложила мысленно Мостовая на родину, в Свердловск. Но не к матери в город, а в маленький городок Михайловск на юго-западе области. Туда, где кроме живописной красоты уральской, реки Серги и природного парка «Оленьи ручьи» было родное семейное гнездо Урмановых. Там весь род их жил с восемьсот шестьдесят седьмого года. Старики вымерли постепенно, четверо детей Семёна и Ольги Урмановых жить поехали в Свердловск, а через год и родителей забрали. Кроме Зинаиды, дочери младшей, сестры Валиной. До женитьбы с Кирюхой Валентина тоже Урмановой была. Зинка в Свердловск не захотела ехать. Сказала, что родное место кто-то всё равно беречь должен и почитать. Иначе силы праведные проклянут род Урмановых и сгинет он в болезнях и тоске, от брошенной исконной земли идущей. Через неделю Валентина уже пила чай с сушеной брусникой и мятой в Зинкином доме, где отведена была ей большая комната отца с матерью. Муж сестры работал в парке садоводом и Валентину туда пристроил. Так несчастливая целинная жизнь её и приказала долго жить. А превратилась в тихую, добрую, идущую неспешно и ровно. Как время на часах с кукушкой над фотокарточкой отца и мамы прямо напротив пухлой постели Валюхиной, набитой лебяжьим и гусиным пухом.
И Алипов и Кирилл Мостовой вспоминались ей только во сне, да и то мельком. А к лету пропали даже в подсознательных ночных возвращениях к недавнему прошлому. Это, наверное, потому, что с каждым днём всё ближе становилось будущее, набирающее покуда в утробе её силы для явления на свет божий.
– Хоть бы это была девочка… – вслух мечтала Валентина, поглаживая теплой рукой живот, который хоть и не вырос пока, но какой-то неуловимой вибрацией сообщал, что внутри постепенно и правильно создаётся новая жизнь. – А и мальчик будет – ничего. Игорем назову.
Слеза, каплей горячей сбежавшая по щеке, только подтвердила, что не прошла любовь к Алипову. И когда она растает, да растает ли вообще – неведомо было Валентине. А посторонним про тайну эту и знать не стоило.
***
Данилкин, директор, после того как брошенные под гусеницу фуфайки и сапоги, которые сняли с себя все, кто был, вылетели из под трака и распались на рваные фрагменты, записал в блокнот – у кого какие размеры фуфаек и сапог, да сразу и отнес своему шофёру на твердь земную. Через час все уже были в новой одежде. Правда, вместо носок шофер привёз портянки. Но в них даже теплее стало. Пока он мотался за одеждой, все расселись на соседние трактора, бороны и сеялки, носки мокрые сбросили и потому никто не простудился.
Трактор на второй клетке к обеду потерял все шансы вынуть трак из ямы силами своего мотора и волей Лёхи Иванова. Сеялка стояла, задрав почти вертикально левое колесо. Зависли в воздухе культиваторы, бороны, плуг и валики-прикатчики. В грязи утопилось зерно семенное, из сеялки и мешков рассыпавшееся. А вокруг этой искорёженной конструкции топталось человек пятнадцать рабочих, прибежавших на помощь от ближних тракторных звеньев. Данилкин ходил вокруг, добивая уже седьмую папиросу. Лицо он имел серое от перекура лишнего и взбудораженных нервов.
– Ты, агроном, зерно-то подбери верхнее, да притонувшее. Достать-то можно пока земля не затянула в себя. Подсушим. Главное – побольше выкопать его из грязи. Запасов семенных нет у меня. И покупать не на что.
– Ильич, ты шел бы домой, – Володя Самохин взял его за рукав и повел на землю. – Отдохни. Я позову тебя потом. Мы тут сами пока сладим.
– Не… – Данилкин отряхнулся, грязь с сапог рукой счистил, а руку вытер о траву серую. – Я покуда на шестую клетку съезжу. Там Джакишев Амантай на ДТ-54.Так у него сцепка слабая между боронами и сеялкой. Металл старый. Не порвало бы. Глянуть надо.
Он влез в кабину, махнул шофёру рукой вперёд и ГаЗ-69 шустро, как молодая лошадка, побежал по траве и быстро исчез с глаз агрономовских.
Тогда Самохин Володя вместе с женщинами расстелил брезент-полог от кузова с семенами. Его сняли с машины, которая на пашню ещё не выезжала. Полог расстелили около смешавшихся с водой и грязью семян, которые проще всего было перебросить на брезент. Но вокруг верхних кучек в воде и жиже потерялось зерна, похоже, очень много. Руки окунали в жидкое месиво почти по самые плечи, не видя, нащупывали на дне зёрна, сгребали их в маленькие кучки, доставали их горстями, отжимали воду и складывали в один слой на брезент. За два часа собрали почти все семена. Килограммов сто пятьдесят. На гектар с натяжкой, но вполне могло хватить Для верности они поковырялись в серой жиже дополнительно с полчасика и добыли неожиданно ещё килограммов тридцать.
– Эй, ладно уже! – утерла грязные брызги с лица рукавом Барышева Галина, учетчица с зерносклада. – Дальше только нырять вниз головой с открытыми глазами. Всё, больше не соберём. Сами и затоптали, видать. Пошли передохнём пяток минут на траве.
Высоко поднимая ноги, чтобы не накидать жижи в сапоги, двинулись женщины на сушь. Кроме усталости ничего не выражали лица сборщиков. По крайней мере, не было на них ни злости на тракториста, ни печали от потерь. А пропало под водой да в грязи глинистой ну, может, килограммов двадцать с небольшим. Не так уж много. Терпимо. Без угрозы разорения. Хотя, конечно, жаль было того, что уже под землёй не найдешь. Но и надежда имелась, что и пропавшие тоже смогут пустить ростки, да на волю вырваться к середине мая.
– Чалый пришел! – закричал радостно Валечка Савостьянов. – Сейчас быстро сообразим, как и чего дальше делать.
– Серёга, бляха, ты где шарахаешься? – строго спросил его Игорёк Артемьев. -Тебя не хватает. Надо придумать, как вот это всё поставить ровно. Мы-то сами тут тоже не в карты режемся, но твоих соображений деловых прямо-таки остро не хватает.
Чалый молча постоял напротив аварии, обошел сцепку по кругу и присел на корточки. Задумался минут на пять.
– Так! – сказал он, заправляя штанины в сапоги. – Делаем следующие движения. Толян Кравчук ставит свой трактор слева задом к перевертышу метров за пятнадцать от него. Тянет к нему трос свой и закрепляет петлей за правую дверную стойку, и выводит трос через заднее окно. Стекло надо снять с уплотнителей и отложить в сторонку.
– А я что, не буду тянуть Лёху? – обиделся Савостьянов.
– Валечка ставит свой трактор правее кравчуковского метров на десять. – Чалый Серёга пошел на место, где надлежало быть Валечкиному трактору – Трос с петлей он кидает снизу под капотом, на капоте петлю затягивает и конец троса тянет к своей подвесной и крепит намертво. На малых оборотах по команде они едут вбок от Лёхиного утопленника и поднимают трактор ровно над землей. Лёха на левой гусенице крутит влево и правым траком встаёт на твёрдое. Дальше займёмся всем навесным.
– Дельно сообразил, – похвалил Серёгу Толян Кравчук. – Данилкина заберут в обком, иди директором. Я с обкомом договорюсь.
Посмеялись минутку. Потом Кравчук и Савостьянов с помощью окружающих за полчаса справились с тросами. Дернули потихоньку. Но не желала земля весенняя так быстро сдаваться хитроумному Серёге Чалому. Трактора Савостьянова и Кравчука надрывались, но буксовали в грязи и с места почти не сдвинулись.
– А! Понял! – Чалый махнул рукой. – Стоп! Сейчас мы поставим ещё трактор. На поле поставим. Перед пашней. Он потянет ваши машины, Тогда вы сдвинетесь и Лёху выдернете. Закревский, Миха! Давай, гони свой на сушу. Два троса цепляйте за передки кравчуковского и Валюхиного.
Закревский отцепил навесное оборудование, налегке выбрался на твердь и они вчетвером приладили тросы к его трактору сзади.
– Ну, Валюха, сейчас он у нас как пробка из шампанского выпрыгнет, – крикнул Кравчук Толян. Расселись. Чалый встал перед первым трактором, на глаз проверил траектории натяжения и махнул рукой.
С суши Закревский легко помог двум тракторам начать двигаться по грязи и уже через пять минут аварийный трактор Иванова Лёхи стоял ровно. Правая гусеница не лопнула и висела над ямой, в которую падала грязь и лилась вода с траков.
– Ура! – закричала вся публика и пошла по своим тракторам и сеялкам.
Теперь оставалось вернуть к пригодному состоянию всю сцепку и можно было двигаться дальше по полю бескрайнему к дальнейшим трудовым показателям. И двенадцать человек, комплект рабочих на Лёхиной сцепке, плюс агроном и Серёга Чалый, отряхиваясь, сморкаясь и кашляя, вразвалку пошли к прицепному комплексу. Потому как не вразвалку по такой почти болотной жиже мог пробежаться только Иисус Христос, который и по воде, говорят, ходил. Но, во-первых, в него никто не верил, а, во-вторых, вразвалку было идти намного смешнее, что очень положительно влияло на трудовой настрой.
– Сперва оттащим в сторонку брезент с семенами, – приступил к работе командир полевых работ, агроном Самохин. – Чтобы не задеть сеялкой. Сейчас будем всю цепочку прицепную на место возвращать.
– Я пойду дерну трактор влево. Чтобы правая гусеница от ямы ушла. – Иванов Лёха влез в кабину с левой стороны, попробовал прикрыть гнутую правую дверь. Не получилось. Он дернул трактор одной левой гусеницей и правая сама опустилась на пашню.
– Давай теперь бегом сюда! – крикнул Чалый трактористу. – Опускать на землю сеялку будем.
Все, кто был, вцепились в край подножки и за раму, на которой крепились дозаторы, и повисли как гроздь спелого винограда на лозе. Сеялка заскрипела всеми железными суставами, колесо погруженное в грязь, чавкнуло, хлюпнуло и затонувший обод медленно, нехотя стал выбираться из грязи, сливая воду на Евстафьеву Людмилу и Галку Барышеву. Они к колесу были поближе остальных и вода черная разукрасила извилистыми полосами фуфайки и штаны комбинезонов. Ну, в сапоги немного залилось, конечно.
Зато сеялка под тяжестью тел начала выдавать в воздух скрип, стон натянувшихся перемычек между бункерами и дозаторами, скрежет пружин и рамных уголков. А, главное, она медленно, но уверенно левым колесом приближалась к пашне.
– Ещё надавим сверху! Раз, раз, да ещё раз! – Чалый подпрыгнул и стокилограммовым весом своим завалился на подножку. И сеялка встала колесом на землю.
– А! Мать твою! – обрадовался Артемьев Игорек. – Подчиняешься людям?! Человек – царь всех зверей. Вот эту сеялку только пара слонов могла бы опустить. Да вот мы ещё! И никаких слонов не надо, ни подъёмных кранов.
– У тебя самогон есть? – спросила его Людка Евстафьева. Она была грязная, лицо красное, а руки после напряжения дрожали, остановиться не могли.
– Данилкин сказал, если узнает, что пили, то премия ку-ку. – Игорёк тронул себя за боковые карманы комбинезона.
– Хрен с ней, с премией! – обрадовалась Евстафьева Людмила по-детски. – Здоровье дороже! А оно у меня вот как раз пять минут назад угрожающе намекнуло. Мол, самогона срочно хлебни, а то я испорчусь от перенапряга. Трещину дам.
-Не, маленько не повредит наслаждаться трудом праведным, – сказал агроном.
– Леха! Иванов, мля! Стакан неси сюда! – громко и вежливо обратился к хозяину трактора Валечка Савостьянов.
Леха принес два стакана и ломоть хлеба. Для занюхивания сивухи.
Артемьев достал две бутылки, заткнутые наспех пробками из газет. Первой налили Людмиле в связи с худшим самочувствием.
– За социализм, который превратил нашу нужную, но убогую работу в наслаждение и радость от трудовых подвигов! – витиевато и мудрёно высказалась Евстафьева Людмила и опорожнила стакан в три глотка, отказавшись от занюхивания хлебом. Подышала рукавом фуфайки и заулыбалась.
Остальные приложились по очереди. Хватило всем. А потому и настроение подпрыгнуло у каждого. Минут за двадцать подровняли бороны, засыпали в бункера зерно с брезента, поправили культиваторы и валки задние. Женщины сели на бороны и встали на подножки сеялок. Изготовились.
– Давай, погнал! – махнул Лёхе Чалый Серёга. Трактор напрягся, замурлыкал басом как огромный кот. Тигр, как бы. И сцепка аккуратно объехала яму, культиваторы врезались в рыхлую после борон землю и семена стали равномерно сыпаться в тонкие канавки, которые валики закатывали, логически завершая процесс посева на этом злополучном маленьком участке. Минут через пятнадцать сцепка уехала за полкилометра. И оставалось километров этих не так уж и много. Ну, может, двадцать всего. Или тридцать. Ерунда, в общем. Стандартный дневной норматив.
– Земля, бляха, не созрела. То бы мы, конечно, дали жару! – Чалый хлопнул в ладоши и пошел к своему трактору. – Но поскольку в обкоме нашем, да простит меня великий вождь и учитель товарищ Ленин, сидят козлы тупорылые и ни хрена в нашем деле не петрят, то приходится героизм показывать. Там, где надо просто спокойно и с радостью работать.
– Ты гляди, не вляпайся сам в яму. Тут их на квадратный километр десятка по два, не меньше. Я проверял, – сказал агроном и три раза плюнул через левое плечо. – А я поеду на вон той машине с семенами на девятую клетку.
У них, думаю, семена кончились.
Солнце только-только перекатилось через точку зенита. До обеда оставалась пара часов, а до конца рабочего дня времени и не считал никто. Потому, что не было у дня рабочего в посевную да на уборке ни конца, ни начала.
***
Шла себе посевная правильно, но неровно, как пьяный в стельку хозяин старой своей квартиры шарахается по своим комнатам. То есть идет он всё время туда куда надо, ничего не путает. Но путь его от кухни, скажем, до спальни непрост всегда и полон неожиданностей. То в шкаф врежется попутно, то в косяк дверной впишется, да ещё снесёт что-нибудь попутно со стола. Или в ковре под ногами завязнет тапком и запутается надолго.
Десять обкомом даренных на посев дней мелькнули как красивая женщина мимо окна. Только сердце ёкнуло от великолепия её, а уж и нет женщины. И лишь шлейф душной «Красной Москвы» остаётся на недолгую память о видении чудном. Данилкин, директор, и в грязи-то не успел искупаться до приличной кондиции. Она означала бы изрядное усердие директорское в посильной помощи начальственной на открытых полях, забитых увлеченными трудящимися. Пролетели десять дней как орёл степной над распаханной клеткой: быстро и незаметно. И пришел час рапортовать торжественно о безукоризненном и своевременном исполнении воли Родины и указания партии Ленина. Позвал директор Данилкин агронома Вову Самохина в кабинет пятнадцатого апреля к часу дня, посадил его напротив и сказал ласково.
– Ну, чё? Сочиняй мне бумагу. Короткую, но ёмкую. И ты Еркен, экономист мой самый главный, сочиняй. Бумагу такую создайте мне из двух штук, чтобы в обкоме слезами счастливыми умылись и впредь считали наш совхоз маяком для других маяков. Но пишите без патетики и других архитектурных излишеств. Вот, мол, десять дней вы нам дали, а мы из шкуры вылезли и в затруднённых погодой условиях волю партии исполнили. Дальше присобачьте всю нужную цифирь, но с энтузиазмом в придумывании цифровой отчетности не переборщите. Всё в рамках скромных приличий, которые не должны сильно отличаться от ожидаемой в обкоме правды.
– Короче, что положено засеять, засеяли с небольшими потерями семенными из-за экстремальной обстановки, – агроном Самохин раскраснелся и воодушевился. – Но трёхпроцентные потери обязуемся возвернуть за счёт дальнейшей усердной обработки полей и двадцатипроцентного прироста урожайности.
– Не шибко загнул про двадцать процентов? – Данилкин почесал ручкой затылок.
– Реально мы прирост урожайности к прошлому году осенью дадим в тридцать один и три десятых процента, – подал уверенный голос из своего угла Еркен Жуматаев, экономист новый.
– Сразу видно, что ты толковый экономист, – убежденно заключил Данилкин. – Таких только за большой калым можно выкупить у хозяев. А ты мне достался даром, но я тебе этот экономический промах возмещу зарплатой такой же как у меня и премиями каждый месяц, квартал и год.
– Ай, Габике-баскарма! – воскликнул экономист Еркен. – Не деньги мне радость приносят! А то, что я пользу могу большую принести государству, республике и совхозу. Вот, айналайын!
– Вот тут ты прямо в муху на лету плюнул и попал! – Самохин встал, подошел к Еркену и крепко потряс его руку. – Мне деньги тоже Дутов платит как главному агроному Алипову. Но не они меня греют, а то, что я стране могу такой тоннаж выдать с помощью глубоких знаний в агрономии, что завидуют даже на Черноземье. В этом моя гордость.