Обсуждение девиц свелось к спору: разные глаза у одного человека – это от Бога или от чёрта? Так и не решив спора, дочки урядника и дочки старосты решили спросить об этом у приходского священника после воскресной службы в следующий раз.
Иван, не участвуя в выпивке и удивив этим волостного старшину, попивал глотками домашнее вино из вишни, что приготовила ему урядница, и внимательно слушал споры гостей за столом: это была верхушка села, с ними ему предстояло жить и ладить и, следовательно, надо было изучить их мысли, привычки и нравы, чтобы в дальнейшем не сотворить какой-либо промах при общении.
Впрочем, и староста, и урядник, судя по всему, уже видели учителя в своих зятьях, и Ивану следовало ещё более быть осторожным в общении с их дочерьми, чтобы не дать родителям повода к женитьбе, но и не оскорбить их быстрым отказом в женитьбе на одной из дочерей.
Захмелевшие сельчане горячо обсуждали предстоящую земельную реформу в России, затевавшуюся новым министром Столыпиным. Принадлежа сами к верхушке крестьянства, гости за столом поддерживали начинания нового Председателя правительства, надеясь прихватить себе куски общинной земли в собственность пожирнее.
– Говорят, что с осени, после уборки урожая, и начнется аграрная реформа, по которой крестьяне смогут взять в собственность общинную землю, на которой хозяйствуют, – говорил старшина. – Нам здесь тоже надо подготовиться к этой реформе и перераспределить осенью земли так, чтобы хорошие наделы остались за нами и другими добрыми хозяевами, а голь перекатная пусть на неудобьях хозяйствует – всё равно пропьют эту землю.
Иван, не понимая в сельском хозяйстве, лишь слушал речи присутствующих, все более распалявшихся от выпитой водки, за которой охочим оказался и старшина.
Закончив обсуждение дел, гости закончили и обед. Хозяйка поставила самовар, пригласила со двора девиц, и обед продолжился чаем со сладостями, испечёнными хозяйкой на меду, что привёз урядник из ближнего села.
Девицы снова строили глазки Ивану и шушукались между собой, и Иван, как и в прошлый раз, откланялся из гостей пораньше, ссылаясь на неотложные дела по подготовке к занятиям, до которых оставалась лишь неделя.
Староста не преминул заранее пригласить Ивана к обеду в следующее воскресенье: – Приходите, непременно, Иван Петрович, – сказал староста, – дочкам нашим веселие, когда вы в гостях: что им с нами, старыми, чаи гонять, а с вами им и чаёк слаще кажется. И ещё будет батюшка наш, Кирилл, настоятель прихода. Вам, Иван Петрович, непременно надо с ним пообщаться: он семинарию духовную кончал когда-то, и любит научные разговоры вести. Вы будете говорить между собою, а мы, грешные, послушаем умные речи, может, что и дельное для себя услышим, – закончил староста, провожая Ивана до калитки двора.
Через пару дней Иван навестил священника Кирилла в храме, куда зашёл поставить свечу поминальную о своей матери Пелагее. Он собирался это сделать сразу по приезду, но завертелся домашними делами и подготовкой к занятиям, и вот, в свободный день решил исполнить сыновний долг.
Днём в церкви никого из прихожан не было, и Иван в одиночестве поставил свечу, что купил в церковной лавке у служки. Поставив свечу, он трижды перекрестился на образа иконостаса, пытаясь вспомнить лицо матери, но так и не вспомнил. Он, малолетним лишившись матери, помнил лишь несколько прикосновений материнских рук и её голос, но не её лицо, которое в воспоминаниях представало размытым пятном в обрамлении длинных русых волос, закрученных в узел на затылке.
В полумраке церкви было тихо и пусто. Жизнь осталась там, за входом, а здесь Иван был единственным человеком в окружении сонма икон и образов божьих на стенах храма.
– Что есть Бог, и есть ли он на самом деле? – думал Иван неспешную думу в тишине храма. – В наш просвещённый век вера в Бога – удел малограмотных людей, а остальные, как и я, лишь отдают дань традиции посещения церкви и всем связанным с этим ритуалам церковных служб. Вот и я зашёл сюда не по влечению внутреннему души, а по обычаю ставить свечи в память об умерших. Мать моя жива в моей памяти моими мыслями, а не божьей волею, тем более, что воля божья довольно часто бывает жестока к людям хорошим и благосклонна к подлым и низким людишкам. Но хватит в церкви размышлять о Боге – здесь надо исполнять обычаи и молиться: искренне или напоказ, что я и делаю, вспоминая свою мать Пелагею, царство ей небесное!
Сзади, неслышно, подошёл батюшка Кирилл и, положив руку на плечо Ивану, тихо сказал:
– Наконец-то наш новый учитель посетил храм. Я было подумал, что вы вообще не посещаете храм и удивлялся: как можно учительствовать, не веруя в Господа?
– Извините, батюшка, замотался делами с переездом, минуты свободной не было, вот и не заходил в храм. Хотя и считаю, что Бог должен быть в душе человека всегда, а не только в минуты посещения церкви. Здесь, в церкви, осуществляется обряд поклонения Богу прилюдно, напоказ, и отличить истинно верующего от притворца в церкви невозможно. Как говорится в Евангелии, Господь сказал: «И по делам судите их», так и людей надо оценивать не по словам и частым посещениям церкви, а по поступкам и поведению вне церкви. Впрочем, не след вести праздные разговоры в храме, если угодно, батюшка, выйдем во двор и поговорим там о мирских делах, особенно о школе нашей.
Иван снова перекрестился и направился к выходу. Чему-чему, а поведению в храме и напускной набожности на учительских курсах учили тщательно, чтобы поведение учителя было примером набожности для учеников, особенно для крестьянских детей, семьи которых почти всегда отличались искренней набожностью, к которой их вынуждали нищета и беспросветность обыденной жизни. Может там, в вечности загробной жизни, они будут счастливо, беззаботно быть в райских кущах, если здесь, в своей земной юдоли, заслужат божьего благословения.
В церковном дворе на начинающих желтеть берёзках тенькали синички, перебравшиеся из лесов к людскому жилью, не дожидаясь близкой уже непогоды и холодов. День был тихий, солнечный и тёплый. Ещё жужжали шмели, выискивая остатки нектара в цветках лопухов, пролетали какие-то букашки, торопясь напоследок насытиться и потом спрятаться в расщелине берёзовой коры и уснуть там до будущей весны, но маленькие паучки уже выпустили серебристые паутинки и летели на них вдаль, как переселенцы в поисках земли обетованной. Природа делала свои последние летние приготовления к осени и долгой зиме.
Батюшка Кирилл вышел из церкви следом за Иваном и добродушно щурился на солнце, подставляя лицо и окладистую бороду нежарким уже солнечным лучам.
– Так что вы, Иван Петрович, хотели сказать о вашей школе? – спросил священник учителя, оглаживая и расправляя бороду.
– Откуда вы знаете моё имя-отчество? – вновь удивился Иван.
– Как не знать, если две мои старшие дочери с самого вашего приезда только и говорят, что о новом учителе: молодом и холостом. Они у меня на выданье уже и интересуются всяким приезжим в село: вдруг это их суженый будет. У меня шесть дочерей, а сына Бог не дал. Был бы сынок, он бы сменил меня, если бы стал священнослужителем, тогда и дочки мои остались бы при нём, если бы Бог меня призвал к себе. Но сынка нет, и печалюсь я о судьбе моих дочерей.
Замуж за простого крестьянина им не гоже выходить, а других женихов здесь не водится. Я уже и всем знакомым священникам по епархии письма слал: может у них сыновья поженихаются с моими дочками, но пока результатов нет. Иначе дочкам моим один путь – в монастырь, если со мной несчастье произойдёт. Епархия, конечно, пенсион назначит моей матушке и дочерям, но только до совершеннолетия. В таких мыслях о мирских своих заботах и службу веду, – откровенничал батюшка Кирилл с молодым учителем, – видно сильно досаждали ему мысли о судьбе своих дочерей.
– И что это мы с вами, Иван Петрович, во дворе беседу ведём? – спохватился батюшка. – Пойдёмте ко мне в дом, чайку душистого с медком и блинчиками попьём, там и обсудим ваши заботы о школе, – пригласил отец Кирилл учителя, и Иван не стал отказываться.
Дом священника стоял рядом с церковью и духовник с учителем на глазах редких прохожих прошли по улице, отвечая на их поклоны: учитель наклоном головы, а духовник благодатным перекрестием. Дом священника оказался больше, чем предполагал Иван, потому что длинной стороной уходил от улицы, на которую смотрели только четыре окна, тогда как во двор выходило восемь окон и ещё четыре глядели в соседний двор. Попадья встретила их на крыльце и по кивку мужа пригласила их в гостевую комнату, принявшись хлопотать у самовара.
Священник предложил Ивану место у стола, и лишь только учитель присел, как в комнату вбежали две девушки и что-то начали шептать отцу, украдкой поглядывая на гостя.
– Видимо, это и есть дочки на выданье, – догадался Иван. – На вид хороши неброской русской красотой, с хорошей статью, и жаль будет их, если придётся идти им в монастырь, – подумал Иван, разглядывая девушек, но не пристально, а мельком, чтобы не смущать их девичьи души и сердца, ждущие любви плотской, ибо духовной и родительской любви у них, судя по всему, было в достатке.
– Это мои старшие дочки, Маша и Даша, а младшенькая – Наташа, будет учиться у вас, Иван Петрович, в вашей школе, потому я и ждал вашего визита, чтобы уговориться об её учёбе: вы по дворам села прошли, но в мою обитель не заглянули и не записали мою Наташеньку в класс. Будьте добры, сделайте это теперь же, не мешкая, а я попрошу старших дочерей пригласить младшую вам на показ, – сказал священник, и девушки скрылись за дверью, чтобы через минуту показаться вновь с младшей сестрой, которая на удивление Ивана оказалась черноволосой со жгучим цыганским взглядом карих глаз.
– Вот Бог послал нам с матушкой напоследок чернявенькую дочку, – засмеялся священник, увидев удивление учителя. – Мой-то батюшка тоже был чернявый, но порода жены моей Евдокии оказалась сильнее, и лишь напоследок масть отца моего победила женскую породу, и Наташа оказалась чернявой.
Правда, я надеялся на сыночка, но на всё Божья воля, и если старшие дочери отыщут суженых и разъедутся, то младшая ещё долгие годы будет с нами скрашивать нашу старость, – пояснил священник. Аккурат с его словами в комнату вошла попадья Евдокия: дебелая женщина, повязанная ситцевым платком, скрывающим её голову и оставляющим открытым только лицо, похожее на лик Богородицы с иконы, стоявшей на столике в углу комнаты в окружении других икон святых, пристально вглядывающихся из-под своих окладов на учителя Ивана.
Матушка Евдокия поставила на стол стопку блинов на блюде, плошки с мёдом и сметаной, за ней вновь вошли старшие дочери с посудой в руках, и через минуту стол был уставлен снедью, что Бог послал священнику в этот день.
– Кушайте, Иван Петрович, – потчевал гостя отец Кирилл, вам в одиночестве не до разносолов, а у меня в доме целых шесть хозяек подрастает, так что сготовить и собрать на стол для них одно удовольствие.
– У меня тоже есть теперь домработница, – возразил Иван, – староста прислал женщину, Ариной звать, она уже навела мне порядок.
– Знаю эту женщину вдовую, – вздохнул отец Кирилл, – живёт с мальчонкой у свёкра, потому что деваться ей некуда. Вы уж, Иван Петрович, не обижайте вдову: набожная она женщина и нрава кроткого.
– Как можно служанку обижать? – удивился Иван, – у моего отца служанка больше десяти лет живёт и никаких обид не видит. Потому что не дворянское это дело – людей низкого звания обижать, – продолжил Иван и замолчал в смущении, вспомнив супружеские отношения отца с Фросей и переключив внимание на блюда.
Блины с мёдом оказались вкусны, чай у священника был ароматен и горяч, и к концу трапезы Иван размяк от удовлетворения, молча слушая священника о падении нравов людей села и в стране, что выразилось в прошлогодней смуте в Москве, в Петербурге и других городах, и даже в уездной Орше. За разговором учитель чуть было не забыл о цели своего визита в церковь.
– Хотел посоветоваться, батюшка, насчёт школы. Занятия должны начаться на Покров, но я хотел начать раньше – на Богородицу, чтобы и самому наловчиться, и школяров, что придут, немного подучить. С полным классом в пятьдесят учеников и более мне сразу трудно будет справиться, а десять-пятнадцать, что придут раньше, вполне по силам: мне урок, и всей школе потом польза будет. Как вы смотрите на мою затею, отец Кирилл? – высказал Иван свою задумку.
– Весьма почитаю ваше, Иван Петрович, усердие по службе и, если это вам на пользу, то препятствий никаких не вижу. Но крестьянским детям ваше рвение без пользы: им грамотность нужна совсем малая – прочитать псалтырь, да подпись на казённой бумаге поставить. Многие из них после школы за 2-3 года совсем письмо забывают: за сохой ходить грамота не нужна. А вы, Иван Петрович, делайте как нужно вам, я и дочку Наташу пришлю на уроки – чай ей тоже сподручнее начать учёбу будет, когда в классе учеников немного: она у меня стеснительная. Если решите начать уроки раньше положенного срока, то и я Закон Божий начну читать ученикам раньше, а если буду занят делами, то дьячка своего пришлю уроки вести. Только сообщите мне заранее о своём решении, – высказал поп своё отношение к планам учителя.
Иван спохватился: – Что-то я засиделся у вас, батюшка, а ведь впереди день, и много ещё дел задумано, так что позвольте мне отбыть по делам и спасибо за угощенье, – сказал учитель, вставая и откланиваясь хозяйке, которая молча слушала разговоры мужчин, выпивая, видимо, уже шестую чашку чая.
– Думаю, что не задержится он в селе надолго, учитель этот, видать из благородных будет и общество ему нужно тоже благородное: поживёт здесь, поскучает и уедет в уезд или губернию при первой возможности. А наши невесты уже шушукаются по углам насчёт учителя с разноцветными глазами, только чует моё материнское сердце, что не сладится у них с учителем. Ищи, батюшка, женихов среди наших священнослужителей, хотя бы и дьячков: невесты товар скоропортящийся – была молода, но минуло 2-3 года, и уже перестарок, а не невеста, – закончила попадья и начала убирать со стола.
IY
В воскресенье Иван посетил старосту, будучи зван на обед, где кроме него оказались гостями урядник с женой и дочками и поп Кирилл тоже с двумя дочками, которых Иван уже видел ранее. Всего, с хозяйскими дочками, оказалось шесть невест на выданье: выбирай любую, холостой учитель.
– Ладно, сегодня отобедаю и больше ходить в гости на обеды не буду, чтобы не давать повода считать меня женихом, – подумал Иван, разглядывая девушек, которые были одна другой краше, юны и призывно разглядывали Ивана, которого уже успели обсудить в своём кругу и решили, что любая из них охотно пойдёт замуж за этого разноглазого молодого учителя.
Лишь Татьяна, старшая дочь старосты, не участвовала в обсуждении качеств молодого учителя, а задумчиво поглядывала на Ивана, прикрывая серые глаза, когда они вдруг вспыхивали огнём скрытой страсти.
Иван пару раз встретил этот взгляд, и ему стало не по себе от этого пронзительного взора, казалось, прожигающего насквозь. – Стоит остаться с ней наедине и, пожалуй, мне не устоять перед напором страсти этой прелестной девушки, и прощай тогда все мечты о дальнейшей учёбе, о науке истории и о жизни в столичном городе, – размышлял Иван, тем не менее, с удовольствием разглядывая девушку Татьяну, но не забывая взглянуть и на остальных девушек, сбившихся в стайку, из которой иногда доносился заливистый смех.
Дело происходило во дворе, где расположились гости, пока хозяйка дома собирала на стол приготовленные заранее блюда и закуски.
Для девушек в этот раз был обустроен отдельный сладкий стол с чаепитием под плюшки и варенье с мёдом, щедро выставленными хозяйкой молодым любительницам сладенького, пока приближающаяся осенняя непогода не разгонит девушек по домам: в распутицу мало у кого будет желание под дождём и по грязи ходить в гости, даже на смотрины кандидатов в женихи. Лучше этих женихов приглашать к себе в гости, о чём девушки непременно будут просить своих родителей.
Когда столы были устроены, гости разошлись: мужчины за стол с выпивкой, девушки за стол со сладостями, устроенный прямо во дворе, благо погода стояла сухая, тёплая и солнечная, в предвестии бабьего лета на Рождество Богородицы, после которого Иван и хотел начать уроки в школе с немногими учениками, которых родители согласятся отдать в учение раньше.
Обед в гостях у старосты Иван провёл также, как и в прошлый раз: сельчане выпили водочки и разговорились о сельских новостях. Главной темой разговора были слухи из уезда о том, что царское правительство во главе со Столыпиным готовит какую-то земельную реформу, а что это будет за реформа, было неизвестно, и потому можно высказывать любые мысли по этому вопросу, щекотливому для крестьянского ума.
Батюшка Кирилл, выпив три-четыре чарки водки, раскраснелся и назидательным тоном, которым читал проповеди в церкви, вещал весьма уверенно: – Государь наш батюшка, в неустанной заботе о своих подданных, озаботился земельным устройством и поручил правительству подготовить реформу, наподобие отмены крепостного права, что провёл его дед царь-освободитель Александр Второй.
Теперь очередь дошла и землю освободить для исконных земледельцев, чтобы не пустовала и по справедливости. А устроить это можно, лишь передачей части государственной земли в ведение общин – так, я думаю, будет и справедливо и по-божески. Нельзя же, в самом деле, землю у помещиков отобрать и отдать крестьянам в наделы, как французы-лягушатники это сделали в свою революцию. Не надо нам таких революций и потрясений, – закончил отец Кирилл и, выпив очередную чарку водки, закусил хрустящим солёным огурцом.
– Мне старшина наш, Акинфий Иванович, как-то говорил, – возразил староста попу, – что в нашем уезде на три тысячи помещиков приходится триста тысяч десятин земли в их собственности, а на сто тысяч с лишним крестьян с детьми и жёнами приходится сто пятьдесят тысяч десятин надельной земли сельских общин: это старшина в уезде у заезжего грамотея-землемера узнал. Вот и получается, что на помещика приходится сто десятин земли, а на крестьянина лишь полторы, включая леса, неудобья и прочие пустыри. Ну и как крестьянам прикажете кормиться с этой земли? Да и народ всё плодится и плодится.
Вон в нашем селе за 15 лет чуть ли не наполовину жителей прибавилось, а земли не прибавилось ни единой десятины в нашей общине. Вот народ и ропщет, и в прошлом годе в смуту у многих помещиков усадьбы пожгли. Но думаю, государственные люди правильно решат земельный вопрос: чтобы бунтов не было, и чтобы землицы крестьянам добавить, но и помещиков-владельцев не обидеть. Надо, мне кажется, казне эту землю выкупать у помещиков и отдавать крестьянам бесплатно, – закончил староста и сам удивился своей выдумке.
– Нет, в ваших домыслах ни золотника истины, – возразил урядник на слова старосты. – Ни царь своей земли не отдаст, за просто так, ни казна выкупать помещичью землю не будет – на это никаких денег в казне не хватит.
Будет министр Столыпин надельную землю общин меж крестьян делить и делать из крестьянских дворов маленьких помещиков, которые смогут со своим наделом делать что хочется: паши и сей, а не нравится, продай соседу, у которого есть деньги, или возьми под залог земли деньги в специальном земельном банке, который надумали учредить, и на эти деньги хозяйствуй на земле, но если не отдашь ссуду, то землю заберут за долги. Об этом мне в уезде наш уездный земской начальник говорил, а ему из губернии тот слух принесли, – закончил урядник своё сообщение в полной тишине.
– Такого не может быть, – возразил староста, – община тогда развалится, и мы в селе будем жить словно волки, грызясь с соседями за лучшие земельные участки, а нерадивые крестьяне сразу продадут свою землю и пропьются, и куда им потом деваться прикажите? Тогда бунты против власти пойдут, почище прошлогодних и жди прихода второго Емельки Пугачёва, что поднимет людей на смуту ради земли и справедливости. Нет, до такой глупости наш царь-батюшка не допустит, хватит с него 1905 года и манифеста о свободе. Иначе по всей нашей земле пройдёт пожар и манифестом не отделаться: того и гляди головы лишиться может этот министр Столыпин, который всё это затевает.
– Столыпин Пётр Аркадьевич, ныне Председатель правительства и министр внутренних дел, четыре года назад был губернатором в Гродно, потом в Саратове, и уже тогда занимался разделом земли и расселением крестьян по хуторам. Когда начались волнения в Саратовской губернии, он приказал войскам стрелять в крестьян, и сколько народу погибло, никто толком не знает.
Это я к тому говорю, что решимости ему не занимать, опыт подавления бунтов у него есть, нас ждут в скором времени большие перемены в сельской жизни, и я думаю, большая смута и кровь в недалёком будущем, – подвёл итог урядник и предложил выпить по чарке за мир и согласие в этом доме, и за дочек, чтобы им вовремя отыскались хорошие женихи.
Гости подняли чарки, посмотрев на Ивана Петровича, которому адресовались последние слова урядника и выпили водки. Староста крякнул после стопки, сказав: – Всяк выпьет, да не всяк крякнет, – и предложил гостям горячее жаркое из курицы, запечённой в печи вместе с картошкой, луком и морковью, что гостям показалось весьма вкусным.
Отобедав, гости снова вышли во двор: девушки уже освободили сладкий стол, и их звонкие голоса звучали на улице, от которой двор огораживал высокий дощатый забор, в отличие от соседей, которые обходились ивовым плетнём, но с дощатыми воротами с калиткой, чтобы каждый раз не отворять ворота для одинокого входящего-выходящего человека.
Увидев самовар на детском столе, батюшка Кирилл тотчас запросил чаю, что и устроила ему хозяйка Евдокия, благо самовар ещё дымился лёгким сизым дымком, поднимающимся вверх и тотчас же рассеивающимся в вышине от легких порывов тёплого дня на исходе лета – начале осени.
Иван с остальными гостями тоже присел за стол для чаепития и, быстро выпив две кружки крепкого чая, с интересом слушал степенную беседу окружающих на животрепещущие темы жизни села: кто умер, у кого произошло прибавление семейства, каков нынче собран урожай зерна, и что пора начинать копать картошку, пока сухо. Не дай Бог, зальют дожди, и копайся потом в грязи, выбирая клубни, да ещё просушить их надо будет в сарае, прежде чем убирать в погреба на зиму – иначе сгниет урожай картошки, а в этих местах бульбочка кормит и крестьян, и скотину домашнюю, и птицу, что оставят на зиму для весеннего разведения.
Иван, вслушиваясь в эти разговоры, пытался тоже проникнуться интересами жизни села, понимая, что в этом случае ему будет легче установить взаимопонимание со своими будущими учениками и их родителями.
Вернувшись со званого обеда в свой пустой дом при школе, Иван зашёл в класс, где в скором времени хотел начать уроки и осмотрелся. Парты расставлены в три ряда, как и положено в одноклассной школе на три года обучения: справа от учителя будут сидеть первогодки-малыши, в середине – второгодки, и, наконец, в левом ряду будут выпускники школы – здесь и парты стояли побольше. Парты ученические были смастерены сельскими плотниками, но по казённым чертежам: наклонная столешница с откидной крышкой на петлях, под ней ниша для учебников, скамья со спинкой соединена внизу брусьями со столешницей, так что образовывалось ученическое место для двух учеников. Сложенные воедино скамья-столик образовали удобное ученическое место, которое трудно сдвинуть с места при ученических шалостях в отсутствие учителя.
В углу классной комнаты, в шкафу, лежали учебники: букварь, родная речь, арифметика и закон божий, по которым следовало сельскому учителю учить крестьянских детей. С собой Иван привёз несколько новых учебников, по которым намеревался давать дополнительные знания ученикам, чтобы за три года обучить их твёрдому, уверенному чтению, азам арифметики, и, по возможности, правильному письму, а также он хотел вести курс по истории России, опираясь на книгу Карамзина, чтобы дети знали, откуда есть и пошла земля русская.
Эта книга была в своё время одобрена императором Александром Первым и потому дополнительный для земской школы курс истории по Карамзину не должен был вызвать нареканий учительского инспектора при проверке школы, при условии, что ученики и по другим предметам покажут хорошие знания.
Намереваясь продолжить своё обучение дальше в институте, Иван хотел зарекомендовать себя хорошей учительской практикой, чтобы получить рекомендацию от попечительского совета. Решив, что класс полностью готов к началу занятий, Иван задумал завтра, в понедельник, ближе к вечеру, пройтись по домам будущих учеников, что записались в школу, и предложить тем, кто сможет, начать уроки в школе через день после Богородицы: в аккурат с понедельника, через неделю.
Задумано – сделано. Иван обошёл учеников, предупредил их родителей о своём решении и ровно через неделю, утром во дворе школы уже толпились несколько учеников и учениц, которых родители освободили от домашней работы ради учёбы по прихоти нового учителя. Всего собралось пятнадцать учеников, в том числе поповская дочка и сын домработницы Арины.
Свой первый урок Иван провёл учителем так, как в далёком уже детстве он воспринял первый свой урок учеником у первого своего учителя, тоже Ивана Петровича.
Сначала Иван рассадил учеников по годам обучения: справа – первогодки, в середине – второгодки, а левый ряд оказался пустым: старших учеников родители ещё не отпустили – много работы оставалось на полях и во дворах, и подросшие дети десяти-одиннадцати лет уже вполне успешно справлялись с тяжёлой крестьянской долей.
Записав пришедших детей в журнал, Иван раздал учебные книжки: младшим буквари, а второгодникам книги по чтению и, показав малышам первую букву «Азъ», он написал её на классной доске грифелем и предложил второгодникам прочитать слова на эту букву: оказалось, что за лето многие ученики успели забыть чтение и с трудом разбирали буквы, складывая их в слоги и слова. Младшие смеялись над потугами товарищей, но Иван одёрнул их:
– Видите, дети, в каждом деле нужна сноровка, а чтение – это тоже дело. Ученики летом не пользовались чтением и потому многое забыли. Но мы вместе наверстаем упущенное и к весне младшие научаться читать из родной речи, а второгодники приобретут умение к чтению, которое, я надеюсь, уже никогда не забудут.
Учитель увлечённо провёл три урока с перерывами, которые обозначал звоном колокольчика, стоявшего на его учительском столе.
Школьники, видя старание учителя, тоже увлеклись учёбой: старание одного человека в общем деле всегда вызывает желание помощи и участия со стороны других, а на селе дети привыкли к тому, что хорошие дела всегда решаются сообща и потому ученики помогали учителю в начавшемся деле обучения их грамоте.
Четвёртый урок Иван посвятил рассказу об истории этого края, где располагалось село Осокое, начиная с киевских князей и до настоящего времени, что ученики восприняли с большим интересом, иногда удивлённо вскрикивая, когда учитель рассказывал о сражении с иноземными захватчиками, старавшимися захватить эти земли и лишить людей православной веры.
На том первый день занятий в школе закончился, и учитель, и ученики закончили уроки вполне довольные собою и друг другом. Иван собрал учебники, объяснив первогодкам, что по учебникам они будут учиться только в школе, и здесь же будут выполнять домашние задания в тетрадках, чтобы дома не мешать своими уроками взрослым и другим детям. На том и расстались.
Иван прошёл на свою учительскую половину школы, где его ждал обед на столе, заботливо приготовленный Ариной. Её сын успел рассказать матери, что учитель ему понравился, и потому Арина была ещё более заботлива и внимательна к Ивану, чем обычно, хотя и ранее она отличалась старательностью и добросовестностью в исполнении обязанностей домохозяйки, а не домработницы, которой считалась во мнении односельчан.
Подавая тарелку борща, Арина наклонилась, и Иван, скосив глаза, увидел через вырез сарафана, в котором домработница хлопотала по дому, её груди, которые словно половинки наливных яблок свешивались вниз, оканчиваясь розовыми упругими сосцами, меж которых вдали виднелась курчавая поросль женского лона – деревенские женщины одевали под платье лишь полотняную рубашку и не носили исподнего.
Похоть ударила Ивану в голову и, не помня себя, он схватил служанку за бёдра, вскочил, и потянул женщину в угол, на диван.
Арина, словно ожидая этого порыва, покорно сама пошла к дивану, легла навзничь, раскинув ноги и закрыв глаза в ожидании.
Иван, не раздеваясь, освободил свою возбуждённую мужскую плоть, и, не медля секунды, овладел служанкой, которая обхватила его руками и удовлетворённо ойкнула, отдаваясь хозяину. Мужская плотская страсть, получив женщину в собственность, быстро достигла полного удовлетворения, и Иван после судорожного семяизвержения затих в объятиях женщины, ощущая, как звенит в голове, освободившейся от мыслей греховного желания женской плоти.
Придя в себя, Иван торопливо вскочил с дивана и, отвернувшись, начал застёгивать брюки, отводя в смущении глаза от лежащей женщины. Арина, словно ничего не случилось, встала с дивана, непринуждённо оправила сарафан и хрипловатым голосом проговорила:
– Вы, Иван Петрович, ешьте борщ, пока не остыл, а я принесу котлетки на второе: сегодня в лавке разжилась свининкой, вот и накрутила котлет из свежатины, вкусные получились, Вам в самый раз подкрепиться после уроков и дивана, – улыбнулась женщина и пошла на кухню, удовлетворённо покачивая крутыми бёдрами.
Иван, не зная, что ему делать после происшествия со служанкой, покорно сел за стол и начал хлебать борщ, который показался ему совсем безвкусным после удовлетворённого мужского желания. Служанка, женским чутьём догадавшись о смятении чувств учителя, не мешала ему своим присутствием, и Иван заканчивал тарелку борща, уже ощущая его вкус и свою оголодалость после выполненной работы в классе и на диване.
Арина принесла тарелку с котлетами, как только Иван отодвинул опустевшую тарелку. Поставила котлеты перед хозяином и, присев рядом, проговорила:
– Вы ничего плохого обо мне не думайте, Иван Петрович, я женщина чистая, незапятнанная и окромя мужа, царство ему небесное, у меня других мужиков не было. Свёкор несколько раз покушался на меня, но свекровь ему дала укорот, и он пока затих в своих притязаниях. У нас в деревнях считается, что свёкор имеет право сожительствовать со снохой, если сын не против или мямля и не может перечить воле отца. В прошлом году у нас один свёкор пользовал свою сноху, когда сын бывал в отлучке, а та боялась сказать мужу. Однажды свёкор этот подмял сноху, а тут сын вернулся нечаянно и застал такую картину. Недолго думая сынок схватил топор и зарубил отца, и пошёл на каторгу, а жена его осталась соломенной вдовой: вроде муж есть, но далеко в Сибири.