Публика уже подвыпила, начались песни и пляски с цыганами и девицами варьете и часам к одиннадцати ужин за столиками превратился в общее застолье, куда потянули и Надежду, и Ивана, который сказал подруге, что пора уходить. Он расплатился с официантом по счёту, дав полтинник сверху и, с трудом пробравшись к выходу, молодые оказались на опустевшей улице. Извозчики дежурили неподалёку, и к парочке сразу подкатила коляска, – так закончился их поход в ресторан.
Через полчаса они уже лежали у Надежды дома, в её постели, совсем нагие и в объятиях: посещение ресторана прибавило Надежде страсти, она чувствовала полную свободу, и потому их интимное слияние было бурным, страстным, взаимным и закончилось одновременным экстазом в сплетении тел и чувств.
Обессиленные испытанием чувственностью, они молча и неподвижно лежали рядом, отрешившись от земных забот и страстей. Наконец, Иван привлёк голову девушки к своему плечу так, что её полная и налитая испытанным оргазмом грудь, свободно легла ему в ладонь, а лоно девушки вновь прижалось к мужской плоти, и хрипловатым, от удовлетворённой страсти, голосом спросил: – Надеюсь, Надюша, тебе понравилось наше сегодняшнее приключение?
– Ещё как: и ужин, и музыка, и пляски – всё понравилось, жаль, что под конец многие мужчины хватили лишку и начали приставать ко мне, но ты, мой рыцарь, успел меня увезти, уложить в эту кровать и ублажить в своих объятиях. Я так благодарна тебе за этот вечер и за всё, что ты делаешь для меня и со мною. Особенно мне понравилось, что ты сейчас сделал со мною, успокоив все мои желания и страсти.
Иван крепче обнял девушку и, помолчав немного, вдруг спросил: ты говорила, что никогда ещё не была в ресторане, но ведь у тебя был мужчина до меня, неужели он ни разу не сводил тебя ни в театр, ни в ресторан? У меня нет опыта, но я знаю, что ты досталась мне уже женщиной, а не невинной девушкой, и я хотел бы знать, что у тебя было, и кто был с тобой до меня?
От этих слов Надежда напряглась, но вспомнив слова Баси о том, что если мужчина спрашивает женщину о её прошлом, значит он хочет быть с ней в будущем и начинает думать о браке, спокойно ответила:
– Я любила известного здесь художника и жила с ним почти год. Он был на двадцать лет старше, у него оказались жена и больной сын, и я из-за ребёнка прекратила с ним отношения. Он стоял здесь у кровати на коленях и просил остаться с ним, вступить в брак после развода, но я не согласилась, – Надя замолчала, ожидая, как Иван отреагирует на её полуправду о любовнике и их отношениях, и добавила:– тебя я тоже люблю.
Иван молчал, осмысливая услышанное. Он представил нагую Надежду в объятиях плешивого, беззубого, с седой бородой сорокалетнего старика, и его передёрнуло от омерзения. Надя уловила эту дрожь и отодвинулась от Ивана к стенке, ожидая дальнейшей реакции мужчины на подробности о её грехопадении.
– Фу, как это мерзко, что ты жила со стариком, – после долгого молчания сказал Иван. – Я думал, что какая-то мимолётная связь: случайно согрешила со сверстником, опомнилась, но было поздно и потом не было продолжения – я бы такое понял и простил. Но длительную связь со стариком я не понимаю, и простить не смогу. Тем более, что ты сказала, любила мол, почти год, всё знала про него и продолжала любить: как это мне противно слышать и думать. Может быть, я смогу забыть про эту пакостную твою любовь, но простить не смогу никогда.
Пусть бы этот старик обманом совратил тебя и дальнейшего не было, но ты жила целый год с ним, значит, действительно любила его, а со мной продолжила ради острых ощущений, к которым тебя приучил твой пожилой любовник.
Я читал как-то французского писателя Мопассана, большого знатока женщин, так он говорил, что по-настоящему женщина любит только того мужчину, который её совратил, а потом она любит саму любовь. Мне не надо, чтобы ты любила меня «тоже», как ты сказала. Мне нужно, чтобы ты любила только меня, и не знала другой любви. Было бы у тебя две-три случайные связи с мужчинами, а потом ты встретила и полюбила меня, это было бы лучше, чем твоя длительная связь с пожилым мужчиной, да ещё художником: он, небось, тебя голой заставлял позировать и рисовал, а потом пользовал, не так ли? – оскорблённо закончил Иван.
Надя молча встала, ушла на другую кровать и там тихо, почти беззвучно разрыдалась в подушку: больно было слышать от близкого уже Ивана эти безжалостные слова осуждения, но он был прав в своих мыслях, и пришла пора отвечать за свои прежние поступки.
Иван слышал тихое рыдание Надежды, но жалости и сочувствия не испытывал, напротив, он чувствовал собственное унижение от того, неизвестного ему проходимца, что отнял у него эту девушку, которой он собирался сделать предложение руки и сердца, которую любил, а теперь испытывал лишь горечь потери, обманутый в своих чувствах.
Прекрасный вечер, проведённый вместе, в любви и согласии, с посещением ресторана и любовными объятиями, неожиданно закончился поздней ночью неприятным разговором и взаимным унижением. Неразумное прошлое девушки выплеснулось на Ивана грязью в настоящем и закрыло дверь в их совместное будущее.
Под тихое всхлипывание Надежды и в тягостных мыслях Иван забылся беспокойным сном, а рано утром он проснулся, тихо оделся, чувствуя, что Надежда притворяется спящей, и, не прощаясь, ушёл, плотно прикрыв за собою дверь. Надежда поняла, что он ушёл не только из дома, но и из её жизни, и разрыдалась уже навзрыд, оплакивая себя и кляня свою глупую откровенность. Она думала, что раскрыв свою связь со значительным человеком, которым она считала своего совратителя Дмитрия, она как бы оправдает своё прошлое в глазах Ивана, а оказалось, что, наоборот, она вызвала у него презрение и негодование своим прошлым.
В следующую субботу Иван не пришёл как всегда, и не дал никакой весточки о себе. Надежда поняла, что и второй любовник оставил её, а так хорошо всё начиналось!
В воскресенье, днём, когда Надежда лежала на кровати словно в забытьи, в дверь постучали, и вошла Бася, надеясь застать у подруги и Ивана, который ей очень нравился. Застав Надежду в упадке сил и чувств, Бася поставила самовар, собрала на стол и силой усадив Надю рядом, заставила выпить чаю и рассказать, что же привело её в такое состояние. Надежда откровенно рассказала о происшедшей размолвке с Иваном, жалуясь, что хотела бы, чтобы он вернулся и простил.
– Мужчины такого не прощают, – ответила Бася, – короткую связь с другим мужчина может простить, а вот любовь к другому – никогда. Зачем ты сказала, что любила Дмитрия, сказала бы правду, что он соблазнил тебя, а потом жила с ним, потому что не знала, как выпутаться из этой истории. Ты полюбила не самого Дмитрия, а то, что он делал с тобой в постели, вот и вся любовь.
– Ладно, успокойся, я думаю, что Иван ещё вернётся, чтобы объяснить свой уход от тебя: мужчины любят разбираться умом, а мы, девушки, чувствами. Вот когда придёт, соглашайся на всё, говори, что любишь только его, и обязательно затащи его в постель, вроде как попрощаться, если он так решит. Мужчина он совестливый, надёжный, и обязательно пожалеет тебя в постели, а там дальше видно будет, – продолжила Бася свои нравоучения, как опытная в таких делах женщина.
– Я к нему зайду после, ты же знаешь, где он живёт, и поговорю, что, мол, Надя хотела руки на себя наложить из-за него: думаю, что прибежит Иван к тебе с успокоениями, а ты уж не зевай – и в постель. Мириться с любовником нужно только в постели: там он прощает всё, что было, и всё, что будет, – закончила Бася.
Надежда приободрилась, тут вошла Таня, вернувшись из дома, и трое девиц, две из которых были с любовным опытом и познали сладость мужчин, а третья лишь слышала об этом и втайне мечтала, принялись пить чай, обсуждая мелкие житейские дела и городские сплетни.
Несмотря на уверения Баси, в напрасном ожидании Ивана прошёл вечер, потянулись дни недели, заполненные учёбой в семинарии, а от сбежавшего любовника не было известий, и Надежда окончательно решила, что Иван её бросил.
Через два месяца учёба заканчивалась, и ей предстояло искать место учительницы в земской школе или в младших классах городской школы, и она написала письмо тёте Ане с просьбой узнать про учительство в родном Витебске, и можно ли ей будет жить в этом случае у тётки или надо уходить на съёмную квартиру.
Неделя прошла и в субботу, в урочный час в дверь постучали и вошёл Иван, как всегда с ворохом покупок из лавки, бутылкой вина и бутылкой водки, торчавшими из карманов его нового костюма.
Надежда, следуя наставлениям Баси, радостно кинулась ему на шею, обняла и прижалась плотнее, чтобы возбудить в нём желание себя и тотчас удовлетворить это желание, поскольку была в одном лишь халатике, застёгнутом на одну пуговицу.
Приманка женским телом сработала, и торопливо сбросив одежду, и сняв халатик с девушки, Иван оказался в горячих объятиях Надежды, сильным толчком вошёл в неё и началась любовная гонка, где каждый старался показать, что его желание сильнее.
Всё это проходило в полном безмолвии, без единого слова, и лишь короткие стоны и вздохи сопровождали любовников в их занятии любовью. Отчуждение быстро прошло, притворная, поначалу, страсть Надежды уступила место истинному наслаждению в объятиях Ивана, и они дружно и одновременно слились в последнем судорожном приступе чувственности, и, застонав от удовлетворения, замерли в объятиях, продолжая ощущать друг друга как единое целое. Вспыхнувший в головах любовников фейерверк наслаждения медленно угасал, оставляя тёплую пустоту неподвижного смирения чувств.
Надежда пошевелила онемевшими ногами и прижалась к щеке Ивана долгим и благодарным поцелуем. Иван, позабыв, с какой целью он вернулся сюда к Наде, взял девичью грудь в свою ладонь и ответил на ласкание Надежды чувственными поцелуями в губы, шею, соски грудей, живот, в бархатистую теплоту лона – сегодня примирение состоялось, а что будет завтра – одному Богу известно.
Надежда блаженно улыбалась в ответ на ласки мужчины, понимая, что он вернулся в её жизнь не только в постели, и теперь всё будет по-прежнему, а может быть и лучше.
Наступили весенние сумерки, усмирённая плоть потребовала пищи, и любовники, встав с постели, совместными усилиями начали готовить ужин из покупок, принесённых Иваном. Иван, как всегда, надев брюки и рубашку, принялся хлопотать у самовара, а Надежда наводила порядок на столе.
– Надо бы мне купить халат, чтобы переодеваться здесь и не носить грязь с улицы, – сказал Иван свои первые слова после встречи, разжигая самовар.
– Не только халат, но и тапочки, – ответила Надежда. – Я давно хотела купить, но не знала, как ты отнесёшься к этому, да и Татьяну опасалась ставить в известность о наших постельных отношениях, но теперь она всё знает, после нашей размолвки, потому можно не скрываться больше.
– Иван, зачем ты купил водки? Ты же не пьёшь водку? – спросила Надежда, когда Иван вынул из карманов пиджака бутылки водки и вина и поставил их на стол.
– Думал, что нам вместе уже не будет хорошо, и решил выпить стакан водки, чтобы захмелеть и легче было мириться с тобой, но ты меня опередила своей женской лаской, и водка теперь не потребуется, а вот вина мы выпьем за наш мир и согласие. Он откупорил бутылку вина, чертыхаясь, что опять не купил штопор, и приходится проталкивать пробку внутрь, налил вино в чашки и предложил:
– Давай, Надюша, выпьем за наше примирение после глупой размолвки: ты меня огорчила, я вспылил, но впредь будем осторожнее и не надо нам вспоминать прошлое. Что было с нами до нашей встречи, не должно мешать нашим отношениям, но я прошу, чтобы ты ни словом, ни делом никогда не напоминала мне о своём прошлом, а мне скрывать нечего, поэтому я и не причиню тебе огорчений из-за своей жизни до нашей встречи.
Они выпили вина, Иван подлил ещё и продолжил рассуждения: – Я не сделал тебе, Надюша, ничего плохого, не совращал из девиц, и если так случилось, что мы живём в плотском грехе, как говорят попы, то давай так будем жить и впредь. Скоро наша учёба закончится и придётся выбирать место учительской службы. Я уже договорился со смотрителем училищ в городе Орше, где учился, как и ты, на земского учителя, меня там знают, и я предлагаю, Надюша, поехать со мною, работать вместе и жить вместе – общество сейчас либеральное после революции 1905 года, и нас не очень осудят.
Жить вместе – это не раз в неделю встречаться для ублажения плоти, тебе такая жизнь может и не понравиться, возможно, и мне тоже. Тогда мы мирно разойдёмся по своим путям-дорогам, а если нам вместе всегда будет хорошо, то через год-другой мы обвенчаемся, но если будет ребёнок, и ты будешь не против, то обвенчаемся раньше. Такое вот моё предложение тебе. Подумай, если хочешь, и потом дашь ответ, а пока снова выпьем за наше с тобой грехопадение в плотских утехах. За такой сладкий грех с тобой, я готов вечно гореть в геене огненной в аду, который нам сулят попы за наши грехи земные, – закончил Иван, ожидая ответа от девушки.
– Мне не надо долго думать, – отвечала Надежда, – я сама выбрала тебя в тот, первый наш вечер и не жалею о своём выборе. Ты пришёлся мне по душе, и пусть всё остаётся, как есть. Я согласна уехать с тобой вместе и жить вместе, пусть и без венчания. Знаю, что ты не обманешь меня, и не бросишь на произвол судьбы, как тот, – она замялась, подбирая слова, – первый, не хочу даже вспоминать и не буду.
Они выпили вина за своё согласие, поцеловались, Надежда начала рассказывать, как девушки из группы готовятся к выпускному балу по случаю окончания семинарии, а Иван тоже сообщил ей, как студенты института ждут выпускных испытаний.
Стемнело. Надежда зажгла лампу, и они продолжили чаёвничать при мерцающем свете керосиновой лампы, пламя которой колебалось от малейшего дуновения воздуха, от чего тени любовников на стене двигались, будто живые.
Иван обнял девушку, после двухнедельного воздержания желания снова вспыхнули в них обоих, и, лаская друг друга, они предались любовным объятиям, вожделея своим чувствам, пока страсть снова не затмила всё остальное, и, опустошённые взаимным удовлетворением, они забылись любовным сном, бережно прижимаясь полной наготой тел на узкой кровати.
XXIII
После размолвки и примирения c Надеждой жизнь Ивана вернулась в прежнее русло: в будни занятия в институте и работа репетитором, субботний вечер – в объятиях Надежды.
Эти объятия были горячи и сладостны, но Иван заметил, что в минуты интимной близости Надежда прикрывает глаза, а не смотрит в упор, как прежде, и не каждый раз она достигает высшей степени вожделения, когда они сливаются единым оргазмом в ошеломлении чувств и ощущений, – видимо, размолвка сказалась на остроте ощущений девушки.
Воскресный день до полудня он проводил у Надежды, потом возвращался в своё жилище, проводил занятия с учениками на дому и исполнял мелкие хлопоты одинокого мужчины по наведению порядка в своём жилище.
С однокашниками он и вовсе перестал общаться после занятий, проводя свободное время в подготовке к выпускным испытаниям.
Надежду он тоже никуда больше не приглашал в свет, втайне опасаясь, что нечаянно встретит её бывшего любовника, не сдержится и набьёт мерзавцу физиономию за совращение неопытной девичьей души, а то, что Надежда была именно совращена, он уже не сомневался, полагая, что по доброй воле невинная девушка не ляжет в постель к сорокалетнему старику, к тому же женатому.
Недоумение вызывало то, что после совращения Надежда имела связь с этим мерзавцем в течение года, чему Иван не мог найти объяснения, и именно это вызывало в нём ревность и отвращение.
Мысли о бывшей связи Надежды с неизвестным ему художником крепко засели в голове Ивана и бередили сознание, подобно гвоздю в подошве ботинка. Хуже всего, когда эти мысли приходили во время интимной близости, и ему начинало казаться, что кто-то посторонний лежит рядом с ними и наблюдает с усмешкой за их любовными забавами. Желание тотчас исчезало, и Иван без всякого аппетита заканчивал мужскую потребность, как если бы занимался этим с купленной проституткой.
Надежда всегда улавливала смену его настроения, но не придавала этому никакого значения и не пыталась отвлечь Ивана. Она тоже иногда вспоминала бывшего любовника в минуты близости с Иваном, а, открыв глаза, видела над собой напряжённое лицо Ивана, от чего тоже приходила в расстройство чувств, и, не достигая полного удовлетворения, мысленно винила в этом неумение Ивана разжечь женскую страсть. Но чаще в их отношениях такие мысли не возникали, и тогда их вожделенность достигала крайней степени сладострастия, и они одновременно достигали оргазма, как наивысшего блаженства при их любовном соитии.
В таких отношениях прошла весна, и Иван, окончив курс обучения в учительском христианском институте, получил аттестат учителя старших классов городских и земских училищ.
По случаю окончания курса и вручения дипломов в институте был устроен торжественный приём, на который Иван пришёл со своей подругой Надеждой, и другие выпускники, числом тринадцать, тоже пришли: кто с жёнами, которыми успели обзавестись за годы учёбы в Вильне, кто с подругами-невестами, как Иван. Как всегда, на приём были приглашены и юные семинаристки, среди которых выделялась красотой и озорством Бася.
Вечер прошёл непринуждённо и радостно, и Иван, окончив институт в двадцать шесть лет, полагал, что наконец-то вступает в самостоятельную взрослую жизнь, имея за плечами и достойное образование, и опыт работы учителем, и полагая, что впереди его ждёт заслуженный успех на избранном поприще. Надежда тоже была весела и радостна: Иван представил её своей невестой, и впервые она открыто могла показать свою принадлежность мужчине, не скрывая отношений и не опасаясь осуждений. Напротив, многие завидовали её выбору, и когда после фуршета начались танцы, то подруга Бася сказала, что Иван и Надежда были лучшей парой этого вечера.
Торжества закончились поздно вечером, Иван с Надеждой пришли к ней домой, поскольку Татьяна предусмотрительно перебралась на эту ночь в пансион, где всегда можно было переночевать у подруг по семинарии.
Молодой учитель в эту ночь показал в постели всё, что освоил с девушкой за время их связи, и Надежда, измученная его ласками, в полном удовлетворении заснула на груди мужчины.
В несколько дней Иван завершил все дела в Вильне и отправился к месту службы в Оршу, сговорившись предварительно с тамошним инспектором училищ, который знал Ивана ещё со времён его учительства в селе Осокое.
Надежда должна была приехать к Ивану через месяц, когда сама закончит учёбу и получит аттестат, а Иван к тому времени обустроится на новом месте.
Сойдя с поезда, Иван огляделся по сторонам. За прошедшие шесть лет после его отъезда, здесь почти ничего не изменилось. Взгляд радовал новый вокзал железной дороги, который был построен только что, и ещё не вполне обжит пассажирами.
Но привокзальная площадь осталась без изменений. В отдалении виднелись маковки трёх церквей: Святого пророка Илии, Воскресения Христова и Рождества Богородицы, в которые он иногда заходил в годы учёбы, чтобы отметиться посещением.
Сам Иван относился к церкви вполне равнодушно, считая, как и многие либералы того времени, что религия унижает человеческое достоинство, делая людей зависимыми в своих поступках и мыслях от какого-то Господа Бога, который милует и карает людей за их грехи перед ним.
Иван не раз задавался вопросом: почему низкие и подлые люди живут припеваючи, а честные и порядочные зачастую прозябают в нищете и болезнях? Куда смотрит Бог на все несправедливости человеческого общества, где наличие денег и титулов оправдывает самые низкие и мерзкие поступки их владельцев, а крестьяне, на которых он насмотрелся в бытность учителем на селе, тяжко трудятся целыми днями и не могут выбиться из нищеты никак, кроме обмана и стяжательства?
Получается, что Бог этот сам толкает людей труда на низменный путь, а потом карает их болезнями и немощью под одобрительные улыбки богатых мерзавцев и ничтожеств. Но не посещая церковь, хоть изредка, можно было прослыть неверующим атеистом, и тогда не получить учительское место в школе – атеистам там нет места.
Подхватив чемодан, Иван зашагал к городскому училищу, где надеялся застать уездного смотрителя училищ – он же и глава попечительского совета городского четырёхклассного училища, где Иван обучался ранее на земского учителя младших классов, а теперь сам был готов обучать других.
Уездный смотритель училищ, Владимир Никитович Рудских, оказался на своём месте, в своём кабинете, и приветливо встретил Ивана:
– Как, однако, Иван, ты возмужал за эти годы: работа и учёба пошли тебе на пользу, и выглядишь как настоящий дворянин. Я же помню, что ты дворянского сословия, и сам недавно получил дворянство по должности, но лишь личное. Даст Бог, дослужусь до губернского смотрителя, тогда и потомство моё будет иметь дворянство. Ничего, что я обращаюсь с тобой на «ты», как к близкому родственнику?
Иван утвердительно кивнул головой, добавив: – Вы, Владимир Никитович и есть мой ближний родственник: через это училище и Вас лично вступил я на ниву образования и сейчас уже готов сеять разумное и доброе в других учениках, скромно отвечал Иван, памятуя, что его будущее в руках этого невысокого, плешивого и пузатенького человечка, но с добрым сердцем и открытой душой. Учительская служба была одной из немногих профессий в России, где можно было оставаться душевным человеком и добиваться при этом чинов и званий не в ущерб другим, не подличая и не подсиживая.
– Как живёт Вильна? – Как учительский институт? – всё также студенты ходят к публичным девкам, покупая одну на всех, и потом обсуждая на симпозиумах? – хохотнул смотритель. – Я ведь тоже этот институт заканчивал, только давно это было, ещё в прошлом веке. Ах, как быстро бежит время: семья и дети требуют забот, а оглянешься назад, кажется, вот недавно это было, но близко впереди видна старость, – рассуждал Владимир Никитович.
– Однако, отвлёк я вас, Иван Петрович, от дел насущных своими философствованиями и воспоминаниями, пора и к делу. Я вас протежирую учителем географии и истории. Мы нынче перешли на учительство в старших классах по предметам, а не как раньше, когда один учитель ведёт класс до самого выпуска по всем предметам.
Программа-то есть, но каждый учит по-своему, и получают ученики разные знания, порой, не понимая других, из другого класса. Теперь за знания географии и истории будете вы ответственны, и уж не обессудьте, батюшка, если обучать будете не должным образом, – служба есть служба, и кумовство здесь неуместно.
До начала занятий ещё три месяца, успеете и свою программу подготовить, и потренироваться. Я, например, свои первые уроки отрабатывал перед зеркалом, чтобы быть убедительным и не смешным, – закончил Владимир Никитович вводную речь и продолжил: – Кандидатуру вашу отправим завтра же в губернию на утверждение, надеюсь, проволочки не будет. А пока идите обживаться в свой дом: прежний-то учитель съехал в Москву и дом учительский освободил, так что вам придётся там наводить порядок самому, коль вы холостяком ходите.
– Да, пока холост, но у меня есть невеста, которая заканчивает учительскую семинарию, и через месяц приедет сюда. Как ей быть? Не ехать же в село от жениха? Но и сидеть дома без дела тоже нехорошо, – спросил Иван.
– Уладим, батенька, не беспокойтесь. У нас здесь есть теперь женское приходское училище, в этом году набирали ещё один класс, вот ваша невеста и будет учительствовать. А за это, батенька, я буду у вас гостем на свадьбе, – засмеялся смотритель, – Идите, Иван Петрович, устраивайтесь, пока день, а завтра занесёте документы, составим биографию, и я отошлю с почтой в Витебск на утверждение вас учителем нашего городского училища. Я пойду приглашу сторожа, чтобы он дал вам ключи от дома и показал дорогу, подождите меня здесь, – и с этими словами смотритель училищ скрылся за дверью.
Иван, который всё время разговора стоял, сел на стул и огляделся. Кроме массивного стола зелёного сукна с креслом, в кабинете стоял книжный шкаф, за створками которого сквозь толстые стёкла высвечивались позолотой корешки книг, вдоль стенки стояло несколько стульев для членов попечительского совета или для посетителей вроде него. На столе в беспорядке размещались письменные принадлежности, и стояла керосиновая лампа-десятилинейка под зелёным абажуром. На стене за креслом висел портрет императора Николая Второго, а напротив него портрет бывшего министра образования Сперанского, видимо, хозяин кабинета уважал этого деятеля.
Пока Иван осматривался, вернулся смотритель со сторожем, и, попрощавшись, новый учитель пошёл за сторожем в своё новое жилище. Дом оказался почти копией его родительского дома. Таковыми, видимо, были все дома в тех местах для людей зажиточных либо высших сословий: дворян мелких, интеллигенции местной, купцов и попов.
В доме царил беспорядок, который был вызван отъездом прежних жильцов, и наводить чистоту и уют следовало женской рукой, а не одинокому мужчине. Иван спросил сторожа, не знает ли он какой домработницы для службы ему, на что сторож посоветовал нанять прежнюю работницу, которая живёт неподалёку и обслуживала семью прежнего учителя. Отпустив сторожа, Иван пошёл по указанному адресу и вскоре договорился с чистенькой женщиной лет сорока о работе по дому, только днём за пять рублей в месяц, пока он один, а потом добавит ещё два рубля, когда приедет невеста.
Домработница по имени Даша тотчас принялась за наведение порядка в доме, благо, что вся мебель была казённой и оставалась на своих местах. Иван сходил в известный ему магазин, где купил у иудея смену белья, халат и тапочки, а кухонную утварь он поручил купить Даше, которая и будет хлопотать на кухне и лучше него знает, что ей необходимо для хозяйства. День клонился к вечеру, Ивану захотелось есть, и он, перекусив в ближайшем трактире, вернулся домой, застелил диван, ибо железные кровати стояли без перин, сверкая пружинами, лёг и мгновенно уснул сном человека успешно выполнившего всю работу дня.
На следующий день Иван отдал свои документы смотрителю Рудских для оформления учителем и, вернувшись домой, занялся благоустройством, насколько позволяли его скромные сбережения. Он переставил мебель в комнатах, чтобы оборудовать кабинет для работы, как у отца в родном доме. Спальню также расположил в такой же комнате, где жили его мать и отец до болезни матери. В большой зале он ничего менять не стал, ожидая приезда Надежды для наведения уюта. В мелких заботах и прогулках по городу, в котором он жил и учился четыре года, Иван провёл неделю, прежде чем пришло известие из губернии о предоставлении ему места учителя с окладом 85 рублей, выплатой подъемных средств в 500 рублей и оплатой содержания жилья по представлению попечительского совета. Об этом известии ему сообщил смотритель училищ, он же и председатель попечительского совета городского училища, где Ивану и предстояло учительствовать географию и историю. Получив подъёмные, Иван переслал сотню рублей Надежде для организации её выезда в Оршу и начал нетерпеливо ожидать прибытия невесты после окончания её учёбы в семинарии.
Надежда, получив деньги, приоделась к торжественному выпуску, пройдясь по магазинам уже не студенткой нищей, а молодой учительницей с хорошим положением в обществе.
На выпускном вечере в семинарии сам губернатор вручил аттестаты учителей всем пятнадцати выпускницам и пожелал им успешной работы на ниве просвещения. Потом был чай с тортами и конфетами за счёт губернии, девушки танцевали с приглашёнными или со своими избранниками, студентами учительского института и офицерами местного гарнизона. В этом вечере принимали участие все семинаристки, даже первогодки, и было весело, и непосредственно, как бывает всегда, когда в торжествах участвует множество милых и юных девушек, ещё не обожжённых жизненными невзгодами, обманом и подлостью похотливых охотников до клубнички.
Надежда стояла вместе с Басей, которая рассказывала, что решила переехать жить к своему майору, чтобы не учительствовать в дальнем селе, где ей предложили место.
– Поживу пока содержанкой, а потом видно будет, – делилась Бася своими планами. – Он хочет заключить брак, но я отказываю – боюсь, что переведут его куда-нибудь в дальний гарнизон и это будет не лучше, чем учительствовать в селе.
– А твой как? Ждёт тебя в своей Орше и считает дни? Он милый, конечно, но слишком серьёзный и порядочный, смотри, Надежда, не повтори прежних ошибок и не давай ему повода для ревности. Такой из принципа может пойти на любой поступок, и не вернуть тогда никакими просьбами о прощении.
В это время к Надежде подошёл офицер Дмитрий, что танцевал с ней на балу в день рождения императора, и радостно воскликнул: «Наденька, наконец, я вас встретил снова. После бала вы исчезли так неожиданно, что я не успел сговориться о нашей встрече, а потом меня отправили на обучение в Петербург на два месяца, и вот я здесь, вижу вас, и счастлив, как ребёнок».
Дмитрий пригласил Надю на танец, потом ещё, потом сводил девушек в буфет и угостил шампанским, которое выпускницам позволялось принять, а за остальными семинаристками зорко следила классная дама из пансиона, пресекая попытки кавалеров угостить юных девушек запретным напитком.
Офицер Дмитрий не отходил от Надежды, намереваясь, видимо, завести близкое знакомство, что не ускользнуло от глаз Баси. Избавившись от кавалеров в дамской комнате, Бася в шутку предложила подруге бросить своего учителя и заняться этим офицером Димой:
– Представляешь, подкалывала она Надю, тебе даже к имени его привыкать не надо: твой любовник-художник был Дима, как и этот офицер.
– Нет, я буду верна Ивану, – твёрдо возразила Надя, – мне с ним хорошо бывает, он надёжен и честен, я уже привыкла к нему и денег он выслал за мой переезд. А этот офицер ненадёжный для жизни: сегодня здесь, а завтра там: в Азии или Сибири, сама опасаешься выходить за своего майора, а мне советуешь.
– Да пошутила я, – оправдывалась Бася. – Для тебя, конечно, Иван лучше: ты с ним уже помирилась, а офицер не смирится, что девушка ему досталась порченая, – и Бася ехидно засмеялась.
В конце вечера, когда стали расходится, и офицер Дмитрий Нащокин взялся довезти девушек до их дома, Надя ответила твёрдым отказом, сказав, что она через день уезжает к жениху, и будет нехорошо для её репутации, если их увидят вместе. Офицер сильно расстроился от таких слов, но Бася согласилась, чтобы Дмитрий довёз-таки её до дому, и, усевшись к извозчику, они уехали, и Бася весело помахала подруге на прощание.