Глава четырнадцатая. Биробиджанский меморандум
Спустя сутки. Биробиджан.
Маленький городок на границе с Китаем стал центром подписи одного из важнейших договоров сего времени, ибо в нём собрались представители всего христианского консервативного мира от востока до запада. Взведённый и заселённый евреями в старых временах на реке Бира, он утопал в боях и распрях во время существования Российской Конфедерации. Но после падения этой страны, Российское Имперское Государство восстановило порядок, возродило старые строения, и превратило его в провинциальную столицу, преисполненную покоя. Утопая в зелёных кущах летом, ныне этот град занесён снегом.
Сейчас он заполнен агентами Службы имперской безопасности, Московскими стрельцами, местной полицией и жандармерией, что вынуждены сделать из маленького града настоящую зону абсолютной безопасности. Люди в штатском расхаживают по его улочкам, запинаясь о сугробы, и смотря за тем, чтобы горожане вы сделали какой-либо выходки. Полицейские наряды в форме заняли ключевые подходы и подъезды к одному из важнейших памятников города, где проходит торжественный церемониал между послами России, Римского Рейха, КША, Польши и Китая.
Данте едет в легковом бронированном авто чёрного цвета. В окне он видит целый ряд строений – Справа от него простираются высокие склады и ангары, окружившие массивное монументальное строение, посреди пространного поля, в цвет снежным далям.
– Ч-что э-это? – дрожащим голосом спросил у водителя мужчина, держась на края утеплённого пальто.
– Это элеватор, – хрипло ответил мужчина. – Местный центр обработки зерна и хранилища.
– З-зараза. Ка-ак же тут холодно. Россия.
В утеплённом пальто, в хорошей машине, со включённой печкой Данте чувствует атакующий холод. Только это не мороз, а ледяное касание, рождённое невротическими реакциями подсознания, работающего от разбитой и дроблённой души, которая ныне охвачена страшным огнём.
Машина едет дальше. Тут и там Данте цепляет образы людей, которые он видит. Мужчины и женщины в пуховиках на фоне кирпичных, деревянных домов, жестяных и досочных заборов. Вместе с ними мелькают и красные кафтаны Московских Стрельцов, прибывших сюда вместе с имперским послом.
Чем-то Россия напомнила родину для Данте. Всюду поставлены камеры, витают чёрно-бело-жёлтые стяги с двуглавым орлом, Императору и деятелям государства установлено немало памятникам в камне и железе, по улицам разносится звон колоколов от церквей. Вместо наркопритонов, борделей, дешёвых баров, теплившихся в руинах Биробиджана, сияют славой империи новые школы, жилые массивы, среди которых выращены ряды деревьев и кустарников. А вместе с этим и поставлены множественные штабы для государственных ведомств, чьих людей часто можно встретить на улицах с протоколами наперевес. Из граммофонов доносится имперское слово – речи политиков о том, как хорошо жить в России, с экранов и галлографических прожекторов люди государя возвещают о благах работы на страну, и призывают трудиться усердно, и не потакать низменным слабостям.
Машина въехала в город. Данте заметил, что все здания которые он видел не более четырёх или пяти этажей. Он вспомнил, что всё это построено на болоте, и посреди него всё покрыто болотистой землёй. Авто едет дальше, позволяя созерцать новые красоты града на Бире и Данте видит, что куда-то спешит свора молодых ребят, напоминающих студентов по специальному золотому заначку на груди.
– В этом городе есть университет?
– Да, есть. ПГУиИВ, – ответил водитель.
– И как это переводится?
– Приамурский Государственный Университет имени Императора Всероссийского.
Данте умолк, чувствуя, что доза принятых таблеток было не просто огромна, а чудовищна. Назойливый собеседник умолк, но вместо него пришло тотальное оледенение. И это не холод бесчувствия, а намного хуже – Данте чувствует, что покрывается толстым слоем льда меланхолии.
Ещё вчера он пытался в самолёте выучить что-то о России, но не смог. Уныние, отчаяние захлестнули его приливной волной, и он отдал информационную книгу своему водителю, который её видимо и прочёл. Призванный обеспечить безопасность посла Рейха, он сделал всё что мог, и было необходимо – назначил двух контролирующих, выставил охрану из ордена «Ангельской Стражи» и всё согласовал со Службой имперской безопасности.
На мраморных плитах у монумента второй мировой стоят мужики в красных кафтанах. Заняв края у площади пред монументом, их взгляд направлен в сторону небольшой рощи, окружившей старую часовню. Позади них, куда упирается строй, композиция из литых серебрёных плит с выбитыми на них именами погибших в страшнейшей войне двадцатого века, на пару с огромным обелиском, увенчанным звездой. Отряд Московских стрельцов занял позицию. Вместе с ними поставлены и отряды полицейских с жандармерией.
Вскоре подъехала и машина Данте. Магистр еле как выбрался. Чувствуя по всему телу слабость, он всё ещё держит себя на ногах. «Но зачем?» – рождается в усталом рассудке вопрос. «Зачем мне всё это? Рейх в безопасности, а значит, и нет больше смысла в моём пребывании в статусе магистра. Взять бы всё, да и бросить». Но это рассуждение вызвало сиюсекундный ответ:
«– Правильно, мой дорогой. Давай оставим всё и предадимся безудержному безумию похоти и наслаждений. Оставь службу и вперёд».
«На этот раз ты меня решил голосам почить? А почему не личным визитом?» – если бы магистру не было бы так тошно, он бы даже усмехнулся.
«– А тебе и этого хватит, мой милый Данте. Ты сломлен. Ты – обнищал духом. Я теперь твой единственный собеседник, напоминающий о вечном провале миссии твоей».
Данте даже не пытался отторгнуть альтер-эго. Вместо этого он полностью посвятил себя созерцанию церемониала и одновременно смотрит на своих людей. Подметив, что все они на своих местах, что их чёрная форма вычищена, он направил взгляд на деяние памяти. Пять послов возлагают цветы у небольшого памятника, что возле часовни. Посвящённый героям Всероссийской гражданской войны и победителям над Российской Конфедерацией, он стал объектом особого почитания, ибо жители Биробиджана всегда будут помнить, от какого безумия их избавил Император. Под кранами облысевших деревьев, трепеща листьями, торжественно и под музыку возлагаются венки, как дань уважения защитникам родины от хищного посягательства предателей и сепаратистов.
Выбрав Биробиджан в качестве места подписания акта о сотрудничестве, стороны преследовали символический момент, ибо во время второй битвы за Волочаевку во время освободительных войн Российского Имперского Государства, Россия и Китай при поддержке польских и американских формирований смогли разгромить в решительной атаке силы сепаратистов, что поставило точку в страшном конфликте, длившимся столетия. И ныне также – страны всего консервативного мира объединяются, чтобы дать отпор леволиберальному наплыву.
И теперь солидная часть мира, прошедшая этап возрождения от десятков мелких стран, лишённые коммуникаций, потерявшие связь с другими частями света и уподобившиеся тёмным векам до колоссов и империй, чья воля сотрясает мир, собирается объединиться в межконтинентальный альянс.
«– Ты не видишь, не понимаешь, но для тебя всё кончено. Так зачем же держаться за пост, за должность, в которой больше нет силы? Ты же знаешь, что Ангельская Стража не потерпит ослабевшего магистра, ты чувствуешь, как твои владыки шипят у тебя за спиной, обсуждая, когда ты покинешь своё место», – всё не унимается существо, допытывая его и добивая, принуждая к полной безделице или ещё хуже – безудержному и судорожному распутству, которому нет предела.
Внезапно голова у Данте закружилась и, ощутив слабость, и немоту во всём теле он опёрся на машину.
– С вами всё в порядке? – спросил водитель, который одновременно и солдат «Ангельской Стражи».
– Простите, – магистр сделал неуверенный шаг в сторону. – Мне не очень. Мне нужно…
«– Милый Данте», – этими словами обозначено было появление жуткого существа, что нанесло визит магистру.
Данте прищурил взор и разглядел, как к нему плывёт тварь жуткого вида. Клубящееся чёрным дымом внизу и с мертвенно бледным лицом вверху, оно подобно демону, вырвавшемуся из ада. Магистр сделал пару шагов, закрываясь от твари, но только он перевёл взгляд на перекрёсток, как и там его ожидает альтер-эго, с полностью немым выражением лица и смотрящее прямо в душу мужчины зелёными огнями смерти и безумия.
Оно приблизилось к магистру, и костлявая рука была положена на его щёку, потирая её, став мерзким отражением действия матери, которая вытирает слёзы ребёнку. Данте ощутил нестерпимый смрад твари, который словно никто не чувствовал, и который заставил его скрючится от того, что в желудке всё сжалось.
Положив иссушенную конечность магистру на спину, альтер-эго говорит медленно, но угрожающе:
«– Мой милый… мой любимый… истощённый и лишённый сил. Сдавайся и поступи так как я того хочу. Ты можешь даже не оставлять своей морали, но освободись от долга блюсти стражу и защищать… найди покой в моих объятиях».
– Что с вами? – спросил водитель, склонившись над командиром.
– Тошнит.
Данте спустя мгновение выпрямился и осмотрелся. Возле него уже стоит с протянутыми таблетками солдат Ангельской Стражи в штатском, но магистр отмахнулся от них. Парень побрёл в сторону дороги, а за руку его взяла мёртвая плоть иллюзорного существа и повела словно дитя.
Всего в паре сотен метров едут люди, заинтересованные судьбой магистра. Поезд, похожий на эпохальную электричку, но в разы её быстрее, медленно останавливается у вокзала, являя через чистые окна большое красное здание. В тамбуре уже готовы сорваться с места четыре человека – высокая женщина, на которой новое тёплое пальто, молодая девушка в куртке, крупный парень среднего роста в тёмно-синем пуховике и мужчина с просединой, вертящий в руках сигару.
– Мы же успеем к нему? – с волнением вопросила женщина, сосредоточивши взгляд светло-синих очей на крупном мужчине. – Комаров?
– Да, – с басовитой хриплотой ответил парень. – С ним вроде пока ничего страшного.
– Пока!?
– Мои парни сообщают, что он ушёл с площади. Ему стало плохо, и он решил отдохнуть в гостинице… э-э-э… как же её… Новая Калинка вроде.
– Зараза, – выругалась Сериль. – Только бы успеть. Где она?
– Калинина пятнадцать вроде. Сейчас найдём.
– Комаров, ты всегда удивительно спокоен, – поляк спрятал сигару внутрь утеплённой кожаной куртки. – Даже когда потеряли Эстебана, ты не был особо расстроен.
– Я надеюсь, он выберется, – иппохондрично ответил Константин, чувствуя, что беготня от Китая до Росси его утомила.
Рядом стоящим людям не понятна их речь. Добравшиеся на остатках топлива до Хабаровска и прилетевшие на скоростном поезде сюда, только Комаров стал их проводником. Имея российское гражданство, и звание майора армии Империи позволяет быстро пройти все препоны, начиная от таможни и заканчивая бюрократическими особенностями пребывания иностранцев.
Двери электрички открылись и Сериль понеслась вперёд. Пролетев мимо металлодекторной рамки, поставленной прямо у перрона, она только собиралась вбежать за деревянные массивные двери вокзала, как её остановил голос Комарова:
– Идём в обход.
Они обошли вокзал, покрытое алым цветом строение со стороны крупного квадратного торца и вышли к старому виадуку, переброшенному за рельсы. Комаров удивился про себя, как за время воин он не превратился в пыль. Справа в метрах ста, ста пятидесяти им предстал фонтан – гранитная композиция, посреди которой глаз радует колонна, увенчанная двуглавым орлом. Чуть ближе бронзовая композиция – большой тигр, находящийся под тенью гербовой птицы Империи.
– Жалко, – заметив изваяние, заговорил Комаров. – Я видел старые фотографии. Там был чудесный памятник первым поселенцам. Но во время войны он был уничтожен.
– Быстрее! – заметив, как на другой стороне дороги, на свисающими имперскими стягами, виднеется надпись гостинцы неоновыми буквами.
«– Ты только скажи, магистр, и всё прекратится».
Данте готов был покинуть сей мир, готов согласиться на требования существа, лишь бы прилив меланхолии отступил. Всё вокруг него стало покрываться тусклостью и оттенять мнимой серостью, в краях зрения запульсировала тьма.
– Не-е-ет, – шепчет Данте… магистр не помнит, как добрался сюда, как оплатил одно койко-место, но главное, что он это сделал.
Вокруг Валерона только светлые стены маленькой комнаты и бежевая дверь. На корявом русском и вывалив двести рублей, он просил не беспокоить его, а значит он может здесь побыть одному.
«– Данте», – существо присело рядом с со своей жертвой, став его ласково гладить по голове и телу.
Данте чувствует странный жуткий смрад, который доносится от тела, от рук и пальцев альтер-эго, но ничего не может поделать. Жена и ребёнок мертвы, брат его оставил, «Ангельская Стража» вскоре будет передана под командование Совета, который переименовал Рейх в Римский Рейх. Он остался совершенно один, и сия мысль заставила содрогнуться его, грудь сжалась внутри, и всё сдавило до такой степени, что ему стало плохо дышать. Холод… смертельно-могильный холод подступил к нему, запуская когти в его сердце. Перед глазами пронеслась вся жизнь – он увидел, как в детстве в мараной грязной одежде играл с братом… как отец Патрик наставлял его в законе Божьем и любви; потом были трудные годы взросления, пропитанные невзгодами и борьбой за кусок хлеба; потом было бурное юношество, банды и лихие друзья; а затем подобно свету во тьме явился Первоначальный Крестоносец, несущий волю Канцлера; годы службы переходят в любовь… Сериль, эта девушка стала для него всем, а её потеря стала предвестником времени, когда он стал подобен автоматону, роботу, который только выполняет программу, роль защитника Империи, что стало смыслом его жизни. А теперь… вокруг Данте сгущается холодная голодная тьма, взывающая к нему хоралом адского завывания. Протянув ледяные руки, она готова его поглотить, принять в свои объятия.
«– Да-а-а», – радуется существо. – «Немного… ещё совсем немного».
– Данте! – внутри комнатки разнёсся голос и магистру он показался знакомым… знакомым настолько что один его звон, тембр и звучание заставили остатки стальной души вспыхнуть ярким пламенем, но он тут же натыкается на неверие, абсолютное отрицание родилось пожаром.
– Нет, – была первая реакция Данте, его пальцы сжались, подминая белую пастель.
«А-а-а-х ты!» – впервые Данте услышал альтер-эго не ликующим, а беснующимся и гневливым. – «Не слушай их, это такие же иллюзии, как и я».
Магистр не может даже подняться, а поэтому максимальным усилием воли заставил себя перевернуться. Его лицо обратилось к вошедшим в комнату и увидел, как в комнате стоит женщина и девушка. Он усиливает взгляд и в эту же секунду видит, кто перед ним… это прекрасная дама, с оточенным лицом, красивыми губами, тёмным волосом под каре и выразительными насыщенно-голубыми глазами, которые проглядываются через тьму.
– Это я – Сериль! – девушка бросается к нему, став водить по его лицу, целовать и обнимать. – Я не умерла тогда! Не умерла! Ты ошибся!
«– А-а-а-а!!!» – зарычала тварь, альтер-эго отпрыгнуло, словно дьявол, окуренный ладаном, став мерцать и пропадать из реальности. – «Нет… нет».
– Вы… всего лишь… иллюзии, – холодно шепчет магистр.
– Нет… я настоящая, – девушка положила руку на лицо Данте и спустя мгновение прикоснулась к его губам своими.
– С-Сериль, – после короткого поцелуя, уверенно прошептал магистр, – Данте приложил усилие и смог увидеть, как существо низвергнуто и ощутить приятное тепло, прилив света, проникающий в каждую часть тела.
– Но я ведь не могу быть иллюзией, – раздалась речь на новоимперском и Данте увидел, как в комнатку прошёл О’Прайс, медленно снимающие шапку и подходя к лежащему парню. – Я не забыл того, как твои парни вытащили останки друга из Праги. – Он пощупал магистра, надавив ему на шею, потрогав лоб. – Скорую, срочно!
– Уа-а, – зевнув, прошёл Комаров, держа телефон в руке. – Я уже вызвал. Скоро будет.
– Отец! – девушка припала к Данте и в лицах её и женщины Данте находит небывалое сходство.
«Они ведь не могут быть иллюзиями», – эта мысль вспыхнула ярче других. Небывалый прилив сил захлестнул магистра, и боль, приятная пронизывающая боль от груди до рук и пят раздалась в его теле, все нервы словно объятые странным волнением ликования ведут приятный импульс. Душа… что раньше было разбита, стала обретать целостность, превращаться в нечто единое, вновь становилась душой человека, а не киборга в живой плоти. Он ведь может их ощутить, пощупать, тепло их тел отозвалось в ладони, которую он из последних сил поднёс к щеке Сериль.
Альтер-эго больше нет, оно рассеялось словно морок и утренний там, а жуткий глас более не достаёт его.
Улыбка… её никто не видел очень давно, губы стали отражением ликования и небывалой радости восстановленной души. Сухие губы чуть треснули, и на них появился багрянец, а слабый голос выдал:
– Сериль… я рад… что тогда ошибся.
Эпилог
Спустя месяц. Под Варшавой.
Прекрасное снежное утро, великолепие мраморных небес и молочная лёгкая дымка, повисшая в воздухе… всего этого не замечают двое мужчин. Они, в утеплённых пальто, стоит по щиколотку в снегу, а вокруг них море мемориалов, надгробий и памятников. Варшавское кладбище, запечатлевшее память мертвецов в камне и граните, золоте, серебре, меди, бронзе и стали, одно из самых животрепещущих и спокойных мест на север от Варшавы.
Первый мужчина, с чёрным длинным волосом, склонился над одной из могил. Белое надгробие, в цвет снежной поляны, украшено парой искусственных цветов и большой свечой, что поставлена алтарниками, которые служат при часовне и каждое утро обходят свой сектор. По воле мальчишек при Польской епископальной церкви память об усопших таким образом каждое утро почитается.
– Ты как, Данте? – спросил второй мужчина, стоящий у оградки и сложивший руки на груди. – Я бы закурил, но здесь запрещено.
– Нормально… спасибо тебе, О’Прайс. Я не забуду этого, – Данте провёл рукой по плите, смотря на буквы, выбитые на белой плите и посеребрённые, пришёптывая их. – Анна Валерон, – на сей раз поляк подметил, что слово его товарища пестрит оживлением, оно не исторгает ледяной холод, хоть всё равно и отдаёт эфемерным окаменением.
– Я, когда недавно вспомнил твою фамилию парень, всё не мог понять, почему она мне кажется знакомой. Решил пробить наши базы и нашёл твою однофамилицу, которая родом с Аппенин.
– Когда мне от тебя пришла весть, что ты нашёл мою мать… я подумал, что у меня опять галлюцинации начались, – Данте хотел было увидеть фотографию, но её не оказалось; «Анна Валерон», – это имя не раз повторяла его тётя и дядя Патрик, не раз они говорили, как она любила своих детей, но её пришлось оставить их в час опасности, а дальнейший путь её неизвестен, затерялся во тьме той эпохи.
– Это точно она. Эмигрантка из бывшей Италии, работала в отделе почты Королевства Польши, прославилась тем, что на демонстрации заметила, как смертник хотел кинуть бомбу в короля, но она подняла шум, да ещё и встала между монархом и тем психом, за что и стала доверенным лицом военного министра, – голос О’Прайса для Данте показался пестрящим тоном уважения, каждое слово имело вес почтения. – Награждена «белым орлом» за то, что смогла уберечь важные данные во время неудачной попытки переворота. Пф, министры и прочая вышня были застигнуты врасплох республиканцами в своих рядах, и только Анна смогла спрятать папку, когда в здании министерства началась бойня. Печально, что сердце не выдержало всего перенесённого, и вскоре скончалась. Похоронена на «кладбище почёта».
– Военного министра? – удивился Данте.
– Да, оказалось, что она отлично шарит в оружии и обстановке. Твоя мать оказалась не так проста, как могло показаться.
– Даже не верится… всё началось с того, что она отдала нас Патрику, другу семьи… маленьких, беззащитных и слабых. А заканчивается всё тем, что я стою на её могиле.
– Интересно, – О’Прайс подошёл к могиле. – Как всё началось?
– Мне рассказывали, что за ней гнались преступники… уличные отбросы, уроды одним словом. Ей пришлось оставить нас в безопасности. Тётя говорила об этом… оказывается, она смогла уйти.
– Это так. И теперь ты здесь… прошедший путь от уличного прощелыги, до магистра ордена… ты ведь мог стать самим императором, Канцлером. В твоей руке на мгновение, на тот малый миг, пока ты держал на мушке Рафаэля, было столько возможностей.
– Власть… опасная вещь. Она развращает развращённого ещё сильнее, делает безумнее безумца, но в правильных руках её применение может вознести государство на невообразимые высоты, – Данте оторвался от могилы, его голос стал печальным, но живым. – Я оставил её, мне не нужно всё это. В погоне за исполнением клятвы я едва не погиб и не стал фанатиком Рейха. Власть… стремление к ней отобрали у меня Сериль и едва не опрокинула за грань сумасшествия. Я был свидетелем восхождения к власти Первого Канцлера, я наблюдал за тем, как пылала Европа и пробивали себе путь Первоначальные крестоносцы… и падали. Я видел, как всякие психи взбирались к рулю правления. Фемистокл… его стремление править доставило горе мне и ещё миллионам людей. А потом, я годами смотрел за Рейхом, видел, как Лорды низвергли второго Канцлера и, как он себе вернул её, но тронувшись от потери, стал фанатиком своего дела. Я был участником смертоносной гражданской войны в Рейхе с очередным узурпатором, находил предателей и раскрыл мириад заговоров. В конце концов, ради добрых людей Империи, я сам стал мятежником. А потом… я понял, что власть, дорога и восхождение к ней, полно опасностей. Сама возможность обладать властью являет из людей всю черноту и скрытие пороки, а поход, желанный путь к получении заматывает человека в кокон его же страстей. Я это видел… много раз.
– Помню, как со стремлением к власти бесновался Фемистокл, – О’Прайс стряс себя снег, оглянув просторы кладбища. – И тогда ты отказался от власти?
– Я понял, когда держал пистолет, что если сейчас убью второго Канцлера и займу его место, то стану подобен Первому Канцлеру, Рафаэлю или даже Фемистоклу… я обагрю руки в крови правителя. – Данте сделал глубокий вдох, прохлада зимнего утра обволокла его грудь. – Я не мог так поступить.
– Ты не жалеешь?
– Нет. Снова обретя семью, я стал богаче короля… знаешь, любая власть не стоит хорошей семьи. Мне мою Сериль и Марту не заменит ни одно царство в сей грешном мире, – на этот раз О’Прайс увидел то, что давно не зрел на лице сего человека – улыбку.
– Ну господа из «Правого Альянса» с тобой явно не согласятся, – усмехнулся поляк. – Пять стран подняли над головами своими крест на синем полотнище, и стали собирать силы против либерашек.
– Я понимаю их стремление, – улыбка испарилась с лица Валерона. – Они люди – веры и меча. Они хотят защитить простых людей, семьи, от умопомрачения, который несёт с собой Либеральный Капиталистический Союз. Мир никогда не будет прежним.
– Тот… привычный нам мир, когда мы были молоды – он погиб в огне объединительных войн.
Данте сделал лёгкий поклон перед могилой матери, обернулся к первой увиденной часовне и осенил себя крестным знаменем. После чего, парень аккуратно прошёл за оградку и заскрипел сапогами о снег.
– Каковая твоя жизнь, О’Прайс? – чуть улыбнувшись спросил Данте. – В прошлый раз я ничего не мог… слышать.
– Об этом долго рассказывать, – вдумчиво произнёс капитан. – Хотя дорога не близкая, да и я хочу опрокинуть кружку статута. Пошли, – хлопнул по плечу О’Прайс Данте. – Это интересная история.
Тем временем, в славном городе Марселе, в добром диалоге сошлись двое мужчин. Они добро молвят о всём произошедшем, подводя итоги небольшой кампании, что раскрутилась вокруг несчастного человека.
– Спасибо тебе, мой друг, – сказал седовласый с густой бородой мужчина, шаркающий чёрными монашескими одеждами, принимая фарфоровую кружку, заполненную дымящимся «янтарём». – Давно я не пил хорошего чая.
– Это вам спасибо, – ответил высокого роста черноволосый парень. – Я давно не видел относительно мира в Рейхе. Ой, в Римском Рейхе.
– Да, Карамазов, все мы это заслужили, – старик отпил из кружки. – Ты же обидишься, если я тебя по фамилии назову?
– Конечно нет, – пожал плечами парень, почёсывая короткий волос и потрогав худое суровое лицо. – Отец Флорентин.
Двое мужчин находятся в небольшой закрытой беседке. Подступившие холода заставили владельца большого поместья оборудовать её под зимний вариант. Снега практически нет, только льют ледяные дожди и промораживающий холод, но там, где они сидят – тепло из-за растопленного камина.
Флорентин посмотрел на настенные часы, что повешены на деревянную светлую стену, что заставило его смутиться немного:
– Ох, мне ведь скоро идти.
– Подождите, отче. Вы ещё не пробовали пирога от моей Эмилии. Поверьте, такого вы ещё не ели.
– Да… боюсь, Господь мне шлёт другие пироги, – тяжело выдохнул Флорентин
– Работа?
– Да. После того, как Директория была уничтожена на её месте русско-польские и рейховские силы установили Богоугодную власть Национально-Германского Королевства. И теперь я должен в своей зоне влияние послать миссионеров дабы они несли Слово Божие, инквизиторов на искоренение скверны ереси… а также из своих людей выделить медиков души, чтобы они исцелили покорёженную психику людей… слуги дьявола, именующие себя коммунистами Директории, практически убили человека в человеке.
– Понимаю. Обычный день для Рейха. И это не считая того, кого туда пошлют остальные департаменты власти. Что сейчас со властью в Рейхе? Я отошёл от дел… только слышал, что нас переименовали в Римский Рейх, – Карамазов взял в руки небольшой кусочек пирога с тарелки.
– Да ничего особенного, благо Господь всё устроил, – Флорентин отпил из кружки. – Страной теперь правит Координационный совет из глав всех представителей власти. Канцлера больше у нас нет. А так… всё как обычно, не считая того, что нашу страну назвали «Четвёртым Римом» и мы объединились в альянс.
– А «Третий Рим» у нас по-прежнему Москва? Интересно… Я слышал, что в этой войне отличился Яго? – Карамазов доенл кусок. – Что с ним? Он когда-то спас жизнь Эмилии, и я не могу не побеспокоиться о его жизни.
– Он стал героем войны. По решению объединённого штаба его назначили помощником министра обороны Королевства. Что ж, для него достойное назначение.
– А Данте? До меня доходили слухи, что он едва с ума не сошёл?
– Да. Меня он лично посвятил в то, что было, – Флорентин ещё чуть-чуть отпил из кружки, с грустью взглянув на дождь в единственном окне. – У него были галлюцинации, судя по всему. Потеря жены и дочери вызвала у него сильнейшую боль, которую он прятал.
– А что потом? – Карамазов допил свой чай, потянувшись к небольшому чайничку. – Вы же его вылечили?
– Мы нашли его жену и дочь. Хорошо, что они остались живы. А потом… мы привели их в Россию, где ему и явили их ему, – Флорентин допил чай. – После этого ему стало легче. Сейчас он вроде в Польше, да и под наблюдением психотерапевта.
– Жалко его. Я рад, что всё хорошо закончилось.
– Я не знаю, насколько глубока его рана в душе. Сериль и Данте провели много времени в разговорах… расспрашивали друг друга о той жизни. Благо Господь исцеляет его душу, благо Он даёт ему лекарство. Через святое причастие, покаяние и целительство психики он вскоре придёт в норму, – Флорентин показал на карту Рейха, висящую на стене. – Сейчас они получили имение под Римом. Им предлагали на Балканах, но для Данте и Сериль… слишком тяжело туда возвращаться.
– Я надеюсь он вскоре выздоровеет. Жалко, что он покинул пост магистра Ангельской Стражи… не думаю, что бывший глава Мортиариев будет достойным руководителем этого ордена. Кстати, а что там с некими Комаровым и Праисом?
– О’Прайс… правильно. Он вернулся в Польшу. Судя по всему, он спокойно преподаёт на военной кафедре, – Флорентин сложил руки, став перебирать чётки. – А Комаров. Остался в армии Империи… как мне говорил Данте.
– А Эстебан? Вы его не потеряли?
– Потеряли. В Южноамериканской Федерации, там он помогал вести операцию… Сериль рассказывала, что он остался, ибо был ранен.
– Жалко парня. Очень жаль. Известно, что с ним дальше?
– Да… это была интересная история. Настоятель монастыря его укрыл, а потом передал к кардиналам церкви, которые решили его обменять за деньги у Империи. При поддержке Данте его выкупили, а потом восстановили на должности командора.
– И где он сейчас? – Карамазов взял ещё один кусок пирога и Флорентин подметил, что за время жизни с Эмилией, парень немного набрал в весе.
– Он ведёт дела в Империи. Российской. Назначен на пост командора в представительство Рейха, где есть малый контингент «Стражи». Там же он и нашёл себе жену, – Верховный Отец чуть улыбнулся. – А его подбоечный, Габриэль, вроде, теперь живёт с друзьями в Конфедеративных Штатах Америки. Там меньше моральный гнёт, да и им там лучше будет.
– Все получили то, что хотели?
– Получается так, – Флорентин подошёл к окну, медленно перебирая чётки. – Ты на службу вернуться не хочешь?
– Нет. Семейная жизнь меня вполне устраивает. Да и… кровь, огонь и наказания. Всё это… утомляет. Ты понимаешь о чём я?
– Конечно, Карамазов. Это хорошо, что ты выбрал это… сне просто нужен толковый парень и я не мог не спросить.
– Я слышал, что некий Андронник, из корпуса старых киберариев теперь в Москве. Что он забыл там?
– Да. Теперь он монах. Помог нам в Израиле, а потом вернулся обратно в монастырь.
– Это хорошо, что все нашли свой покой… своё место в этом безумном мире. Но что теперь с ним самим? Наша планета… она так хрупка.
– Наступает эпоха нового мира, мой друг. Господу не угодны распри и конфликты, но Он дал свободу своему творению, и оно решило его употребить в войну. Как же мы слабы без Его поддержки и следованию Его слова. Пришло время новых объединений.
– О чём ты говоришь?
– Мы меньше чем за век перешли от локальных стычек между городскими республиками, мелкими монархиями и безумными крошечными диктатурами до мирового противостояния. Вся планеты ныне поделена на блоки… я только молюсь, чтобы всё это не вспыхнуло ясным пламенем.
– Но ведь не все такие… люди ведь будут помнить уроки прошлого, Флорентин.
– Я бы отдал всё, чтобы что было… положение, управление и даже жизнь, но скажи, поможет ли это? Когда человечество внемлело голосу разума?
– Но ведь не все люди такие, – протестует Карамазов. – Есть те, кому очень важна семья, покой и мир.
– Если бы все были как они… но ведь большинство составляет паства, которая не утруждается разумением. Мы говорим мирянам, несём слово, что главное везде рассудительность, и я молюсь, что бы они внемлели сему. – Флорентин не унимает печального взгляда от дождя и, выдержав малую паузу, продолжил. – Знаешь, эта история, которая произошла с Данте, показывает нам мир. От эпохи распада до его возрождения. Частичного. Теперь это не серая ночь, а яркий ослепительный рассвет. Но люди… они практически не изменились… они также воинственны, так же жаждут сильной власти. Но если бы все оценили прелесть покоя и мирной жизни, если бы все внемлели той Благой вести, прозвучавшей больше двух тысяч лет тому назад…, наверное, мир не дошёл бы до такого состояния.