Вернувшись в Петроград, Елена не могла свыкнуться со своими новыми чувствами к городу. С момента её бегства оттуда пронеслась целая жарко дышащая жизнь. Сама Елена изменилась, но её родной город сильнее. Теперь они смотрели друг на друга с недоверчивым удивлением и не спешили обниматься.

Дома растянулись приглушённо, затаившись. Из всех обшарпанных углов выглядывали странного рода жители, постоянно происходили стычки и митинги, выступления и драки, самосуды. Правительство, деля власть чуть ли не со всеми партиями, ничего не могло сделать с бастующими, повстанцами и преступниками. «Самосуд – это заблудившаяся справедливость», – говорил Алексей без звериной радости в глазах. Ни одна партия не доверяла другой и ждала подходящего момента, чтобы сбросить соперницу с вакантного трона. Оказалось, что, свергнув царя, Россия не подготовила ему приемника, как всегда, не доделав начатое.

Елизавета Петровна всеми силами старалась скрыть изумление, увидев племянницу в сопровождении Алексея Нестерова. Та романтичная история, казалось, давно уже должна быть погребена в дебрях прошлого и выплывать на свет в моменты ностальгии и грусти, а ещё лучше – при вступительных аккордах к неизменно печальному русскому романсу. В такие минуты хочется вспомнить то, что не сложилось, и позволить себе слезинку. Каждому иногда кажется, что он мог бы… мог бы.

Елена была смущена не меньше Елизаветы, да и Алексей не выглядел победоносно. Одно дело было говорить (и свято верить!), что оторвалась от лицемерных правил, что они больше не закон для тебя, но совсем другое – видеть лицо любимой тёти и краснеть, понимая, как пошла вся мизансцена. Впрочем, Елизавета недаром считалась великолепным дипломатом, и, вздёрнув брови до линии волос на лбу, быстро совладала с собой и снисходительно пригласила гостей к столу.

– Как Павлуша вырос! – Елизавета Петровна, родив четверых детей и проводя дни в заботе о них, всё ещё недоумевала, когда они успевают становиться взрослыми.

После нескольких минут замирающего разговора Алексей тактично ушёл на прогулку с Павлом.

– Ленушка, что это ты выдумала? – быстро, с тонущим страхом спросила Елизавета, которой всё это время было очень сложно сдерживать эмоции. – Я понимаю всё, но ты замужем! Ты подумала о своей семье, о репутации? Ты что, решила, как актриски, жить с тем, кого любишь? Это же скандал! О господи, ну и время настало, как хорошо, что твоя матушка не дожила до этого!

– Лиза, Лиза, прошу, перестань! Ты мне сердце режешь, родная, пожалуйста!

– Но как ты собираешься жить? Александр знает?

– Да, он согласен на развод, но сейчас ему не до этого.

– Развод? – спросила Елизавета так, словно увидела призрак. – Позор для семьи…

– Для семьи? – странным тоном переспросила Елена. – Опомнись, дорогая, никакой семьи у нас нет, да и не было. Так что не стоит терзать себя.

– Как это нет, что ты говоришь такое?

– Нет. Мы с отцом, ты с отцом… мой брак… Разве ты не видишь? – в словах Елены чуть слышно пела горечь.

– Ленушка, не надо, не говори так!

– Нужно уметь признавать правду, Лиза, даже если она тебе не нравится.

– Боже мой, – Елизавета закрыла рот ладонью. – Эти аресты, убийства, Фридрих ходит сам не свой. Все боятся, а ведь хотели революции! И только выскочки, которым нечего терять, на коне. Мне страшно, Ленушка, так страшно…

– Да чего бояться? Это неизбежно. Потом всё успокоится, не мучь себя понапрасну.

– И Клавдия…

– Что с ней? – Елена вскинула голову.

– Я не знаю, что с ней творится… Приходит из гимназии, огрызается, с нами почти не разговаривает. Что-то недоброе грядёт.

– А остальные? Как мальчики?

– Николай и Ваня пока малы, их интересуют только игры. Если они и понимают что-то, в бездну не бросаются. Сейчас так легко рухнуть туда… Дух свободы всех с ума сводит. Хотя у них в гимназии пока всё спокойно, никого не смещали.

– Всё образуется, Лиза.

Две женщины немного помолчали, потом Елизавета возобновила тему, от которой так хотелось уйти Елене.

– Ленушка, но как ты всё-таки расскажешь отцу? Он не позволит развестись, – и, подумав, стоит ли сообщать о похождениях брата, всё-таки добавила, – он сейчас за границей, с какой-то вертихвосткой, которая тянет из него деньги. Он писал мне, жаловался… – Елизавета не могла не поделиться секретом.

Елена помолчала, потом безразлично вздохнула.

– Меня это не интересует.

Елизавета вновь испытала испуганное удивление. Елене не понравилось, что глаза тёти при последних словах предательски округлились. Было привычно видеть страх в себе, но не в других. Это резало, Елена не могла смотреть на то, как родной человек мучается из-за неё. Такова уж была Елизавета Петровна – волновалась за всех своих родных, даже за тех, кто ранил её. В ней была потребность прощать и смиряться, с точки зрения христианской морали она была истиной добротой. Но в жизни зачастую нужно не это, а сила духа и способность не впускать в свой дом тех, кто не дорожит тобой. А Елизавета Петровна впускала, плакала из-за сор, устраиваемых братом, и искала его, чтобы первой попросить прощения. «Конечно, уметь прощать – великое качество, но… Когда тебя топчут, стоит подумать, что и в Библии всё далеко не так категорично, как кажется», – размышляла Елена, возвращаясь в свою комнату и с нежностью гладя знакомую мебель.

***

Они сняли квартиру недалеко от центра Петрограда. Большое помещение нисколько не нравилось Алексею, но восхищало Елену простором и солнцем, затапливающим её в закатные часы. Он с презрением называл это «роскошью», видимо, имея в виду свою излюбленную тему пропасти между богатыми и бедными, но с печалью добавлял при этом:

– Мне страшно даже на паркет ступить. Он совсем как в Зимнем дворце, сам по себе произведение искусства… Хотя я привык к этому за время обвала на меня наследства и сношу, как должное, а отучиться не могу. К комфорту быстро привыкаешь, вот в чём беда. Мне интересно, стало бы в мире меньше мерзости, если бы люди послушались великих мыслителей и начали презирать материальное?

– Не думаю, – не в силах обуздать смех, отвечала его возлюбленная, – что люди восхищались зодчими и выдумывали все это, – она обвила руками пространство вокруг себя, – чтобы спать на траве и терпеть укусы муравьёв. Это ведь тоже красота, человек должен жить в красоте, чтобы его дух стал возвышенным. Тогда он не будет злым.

– По-твоему, – перебил её Алексей, сузив глаза, что означало его готовность к словесному поединку, – что все императоры – диктаторы, все цари – деспоты, самодержцы, которые вроде и знают, что людям плохо, да не трогают пласты чиновничества, воспитывались не в красоте?!

Елена замялась, глядя поверх его плеча и пытаясь найти спасение в картине, прислонённой к стене.

– Я запуталась и хотела, кажется, сказать совсем не это… Наверное, если человек лишён элементарного, не ест и не высыпается, он не сможет строить светлое будущее, а пойдёт красть.

– Ты, как обычно, всё усложняешь…

– Нет же, я только пытаюсь быть справедливой, добраться до сути, хотя ты и не веришь, что это возможно.

– Я только пытался выразить свои соображения, – ирония и облегчённое превосходство выплеснулись в его манере произносить слова. Как ни ценил он Елену, ему не мешало обожание, чтобы считаться с её несовершенством. Её недостатки считались недостатками только им, в то время как другому человеку они, быть может, казались преимуществами. В любом существе с развитым сознанием живёт целый мир, и окружающее воспринимается им исключительно с его точки зрения, – относительно того, что нужно иметь необходимое и не гнаться за горами золота, от которых свербит в глазах, которые не приносят ни счастья, ни успокоения, а довольствоваться малым. Но не спать в бочке, разумеется… Это уже дурость.

– По крайней мере, с этим я согласна.

Елена не делала трагедий из того, что они не во всём приходили к общему знаменателю. Для счастья ей достаточно было знать, что Павел и Алексей рядом, что у неё есть друзья и семья, что не нахлынут больше на неё те месяцы уныния и бессильной злобы от пустоты мира и собственной праздности.

Алексей теперь долго пропадал на политических собраниях и митингах, иногда брал с собой Елену, которой пришлось по душе на кричащих сборищах убеждённых, свободных людей. Вместе они опьянялись сознанием того, что не зря проскальзывают время. Вдобавок они проявляли сопротивление и непокорность, переча царизму и его приверженцам. Ведь их могли схватить поборники порядка! После таких вечеров они долго были в духе и продолжали развлекать себя уже наедине.

Она вновь собиралась поступать в университет, хотела только немного подождать, пока подрастёт Павел. Будущее виделось светлым, ярким и прекрасным. Неважно было, когда состоится великое, главное, что оно непременно настанет. «Раз уж эмансипировалась, мне нужна профессия», – запоздало отмечала Елена. Она много читала и размышляла надо всем понемногу, что не мешало ей сибаритствовать и развлекаться, развивая сына.

Дух нового времени поднимал со дна души забытые, но ослепляющие, возносящие на вершину чувства. Человек стал властелином своей судьбы. Ораторы со сцены били слушателей громовыми раскатами своего голоса, а содержание выступлений вызывало восторг у волн толпы, прогуливающихся внизу. И разговоры о равенстве и братстве находили отклики во многих сердцах, в том числе и в сердце Елены. Новые лозунги нового времени будили в ней больше, чем размеренные разговоры о реформах в напудренных гостиных. Новое время отбросило мораль и предрассудки, как рваные чулки, и упивалось безумством. С начала революционных действий большее число новорожденных избирателей выступало за эсеров; за большевиков – около четверти, но они не теряли времени зря, напролом идя к цели.

Знать, оставшаяся верной монархии, заламывала руки и набрасывалась в печати на наиболее активных представителей оппозиции. Особенно доставалось писателям и поэтам, отрекшимся от традиций. Было странно читать в литературных журналах гадости, написанные их соратниками по перу, по отношению к творцам, попробовавшим свободу, о которой Россия молила с запёкшейся на губах кровью. Елене всегда думалось, что те, кто учит лучшему, сами должны этому лучшему соответствовать. Но, повзрослев, она поняла, что все, даже великие, грешат своими пороками. И даже они, забыв о том, что сами проповедовали, накидывались на думающих иначе. Правда, Васька слушал и ел.

Елена не виделась теперь со старыми знакомыми. Она ни к кому не была особенно привязана. Кто-то был мил, кто-то обаятелен, и только. Настоящие друзья жили теперь в пригороде и не хотели приезжать, хоть Алексей и расписывал изменившийся Петроград с горящими от восторга глазами. Такого с ним не случалось почти никогда. Теперь, когда Елена выходила в город и встречалась с приятелями, те демонстративно переходили дорогу и бросали на неё спесивые взгляды. Елена могла залиться краской, и, по законам жанра, убежать домой и оплакивать своё падение. Вот где была бы трагедия, и по ней когда-нибудь поставили бы пьесу.

Но Елена, с улыбкой принимая пренебрежение общества, которое уже потеряло власть и ещё отказывалось в это верить, только снисходительно улыбалась и шла дальше. Иногда, за неимением более достойного повода задуматься, она размышляла о том, откуда весь свет узнал, что она живёт с любовником, и смутно начинала подозревать всех. Порой ей казалось, что сам Александр, руководствуясь то ли желанием отомстить, то ли простой недалёкостью, разболтал подробности их семейной жизни. Но, в общем-то, Елену это мало интересовало. Было просто странно, что кто-то, ещё не осознавая близкие перемены в своей собственной жизни, по – старинке живёт сплетнями и небрежением к другим. В том, что близка победа справедливости, Елена вслед за Алексеем уже не сомневалась.

Глава 2

В сентябре волнения усилились. Временное правительство не оправдывало надежд, не могло одержать окончательную волевую победу в гонке за власть. Футуристы, которых Елена не признавала, но всё-таки понимала, что те ратуют за отказ от глупого пуританства, отправили в Зимний дворец письмо, призывающее временных властителей убраться восвояси.

В одно солнечное утро группа странных лиц постучала в дверь большого дома Елизаветы Петровны. И, когда недалёкий слуга с наглыми глазами впустил их, начали напирать, требуя хозяина. Елена с Павлом и Алексей сидели в тот момент в гостиной, безуспешно пытаясь выведать у юной Клавдии её жизненные ценности. С девушкой, как и предупреждала Елизавета, творилось что-то непонятное. Она, прежде ласковая, даже чересчур тихая, стала замкнута и поминутно глядела на телефон, а, когда тот звонил, молниеносно подбегала к трубке. Елену она раньше любила, а теперь только, кажется, терпела. Никто за ежедневными заботами не потрудился проявить терпение и такт, чтобы понять эту девушку, и она платила в ответ безразличным фырканьем. Елизавета сокрушалась, но надеялась, что это скоро кончится. Фридрих же, по-видимому, вообще не подозревал о том, что с детьми можно вести душевные беседы. Тем более в последнее время даже он, всегда разговорчивый и благодушный, выглядел устало и часто пропадал на службе.

– Хозяйка, принимай гостей, – вызывающе процедил небрежно одетый мужчина.

– Помолчи, – перебил его тот, кто, видимо, был главным у них. Это был невысокий, но приятный мужчина средних лет с почтительными манерами. Елена сразу предположила, что он из интеллигентной семьи. – Простите нам это вторжение, – почтительно обратился он к Елизавете. Как он распознал хозяйку, было непонятно. – Мы ищем господина Фридриха Ваера.

Елизавета, казалось, перестала дышать и во все глаза смотрела на непрошеных гостей.

– Что вам угодно, господа? – сухо спросила она.

– Видите ли, – главный потёр шею шершавой ладонью и неопределённо хмыкнул. – У нас есть к нему несколько вопросов.

– В таком случае я вас разочарую. Фридрих сейчас на службе. Всего хорошего.

Она решительно шагнула вперёд и открыла дверь, чётко давая понять, что не потерпит возражений.

– Это просто невыносимо! – прокричала Елизавета Петровна, возвращаясь к столу после того, как гудящая недовольным шёпотом группа растворилась в петербургском тумане.

– Лиза, что произошло? Кто эти люди, зачем им Фридрих? – взволнованно спросила Елена. – Почему они врываются в дом?

– Он же занимался политикой, приближен к временному… им это не нравится.

– Кому – им?

– Ну, этим, которые против меньшевиков… Название такое чудное… Я ведь не разбираюсь в политике.

– Большевикам?

– Да, им.

– И… что, они хотят арестовать Фридриха? Но это незаконно!

– Они уже не в первый раз приходят – хотят что-то от мужа, – Елизавета понуро вздохнула. – Мне становится страшно.

– Да, но почему полиция не вмешивается? Что там временное думает?! – спросила Елена взволнованно. – Это что, они в каждый дом так могут прийти? Чего они хотят?

– Я не знаю. Фридрих не посвящает меня в свои дела.

Елена не могла понять, как можно делить крышу и иметь общих детей, но разговаривать лишь о пустяках. Странный брак, а раньше это казалось Елене разумеющимся. Хотя с тех пор, как ей всё это казалось, прошло столько времени… Вот Ольга и Пётр, например, всем делились не только друг с другом, но и с друзьями. «Наверное, поэтому они и счастливы», – подумала Елена.

– Они пытаются выведать у него планы временного, верно? – спросил Алексей, впервые принимая участие в диалоге. По его неэмоциональному голосу вряд ли можно было судить о чём-то.

– Я не знаю… Может быть. На войне им все средства хороши.

– Да, – сейчас уже его голос звучал убеждающе. – Да, вы правильно подметили.

– Вы, Алексей, верно, неправильно поняли меня, – пошла на попятную Елизавета. Это было одним из её любимых занятий. – Я хотела сказать, они ведь воюют за власть, за голоса людей…

Но Алексей был доволен и не пожелал прислушиваться к объяснениям.

– Временное ничего не контролирует сейчас. Не в силах. Страна перестала подчиняться власти, – пугливо произнесла Елизавета, крепко держа себя за запястья.

– Удивительно, что она вообще ей когда-то подчинялись.

Дамы не ответили. Слишком глубоко было уныние одной и неприятное удивление другой. Наступило нервное молчание. Только Павел пронзительно хохотал, подбрасывая вверх цветную бумажку, с наслаждением и непередаваемой детской непосредственностью следя, как с ней играет воздух, пронизанный крошечными светящимися пылинками.

Война пугала, особенно после того, как умирали знакомые люди. Елены это коснулось только отдалённо, в госпитале, но было горько знать, что кто-то в безумной попытке вернуть всё кричит: «Нет, это неправда, они живы!» Война пугала, хотя бушевала где-то на границе, пугала тем, что никак не желала заканчиваться. Но больше всего побоища леденили тем, что могли начаться уже внутри страны, и уже без смысла, без желания рисковали бы собой те, кого Елена видела ежедневно. Даже в экстренной ситуации люди по своей природе в первую очередь заботились о себе, старались уберечь сначала близких, а уж потом думать о стране. Алексей осуждал подобный подход, а Елена признавала, что сама при необходимости выбирать поступит точно так. Кто из богачей заботился о бедняках? Обычно дело ограничивалось подачами милостыни, которая могла только продлить страдания, но никак не осушить их. Если кто-то из имеющих достаток намеревался купить себе очередной костюм или расстаться с деньгами в азартной игре, он не размышлял о том, что эти сбережения могли бы помочь неимущим.

Глава 3

Осень понемногу проявляла свои права, местами уже разгулялась повсеместно, проступая коричневым золотом в зелёной структуре листьев. Деревья пестрели изумрудной желтизной, а успевшие опасть листья сухими бабочками бежали по аллеям, шелестя как пуанты, скользящие по отполированному паркету. К некоторым исполинам кисть природы лишь слегка прикоснулась, ко многим же пёстрыми кусками в кроны солнце вкрапливало свои пегие краски разрушения. Мошки в сентябрьском безграничии светились множеством мерцающих искр, как солнце в русых волосах славян. Но на всё это мало кто обращал внимание.

В конце сентября Елена открыла дверь тихо скребущемуся в неё гостю и со странным разочарованием увидела за нём Наталью. Ту самую Наталью Воронову, красавицу и умницу.

Но что произошло с ней? Пред Еленой сейчас возникло не серьёзное лицо девушки, желающей счастья несмотря на дуновения судьбы, а полу растаявшая маска человека, который ждёт избавления слишком долго и уже не верит, что оно возможно. «От былой красоты не осталось и следа», – мог бы написать классик, но это была бы чересчур сильная гипербола. Наталья просто похудела и утратила прелестный цвет лица. Линия её тёмных бровей стала резче, суровее.

После короткого пребывания под следствием и полного оправдания в связи с тем, что не успела ничего натворить, Наталья пообмякла, забыла Алексея и Евгения, утратила ярость и силу, наслушавшись вкрадчивых увещеваний монархистов, захотела тепла и семейного уюта.

– Добрый день, Елена Аркадьевна, – тихо сказала гостья и опустила голову. Её волосы без намёка на шик были заколоты на затылке.

– Здравствуйте, Наталья… Заходите.

Они прошли в комнату, и Елена, опомнившись от удивления, сказала:

– Не ожидала вас, вы уж простите меня за холодный приём. Ко мне сейчас старые знакомцы не ходят. Понимаете, ведь наверняка слышали, – при этих словах Елена с некоторой опаской посмотрела на Наталью. Уж не за тем ли она пришла, чтобы позлорадствовать? Нет, это на Наталью не похоже. Это бесчестно, а она такая возвышенная… прямая, но справедливая. Елена радовалась, что Наталья пришла, замазав былые обиды. Или… Так ли уж мы хорошо знаем людей, с которыми нас сводит судьба?

Но Наталья не выпрямилась с превосходством и презрением. Она странно смотрела на Елену, из-за чего той стало больно. Такой затравленный взгляд… Затравленный? Да. Выражения лучше и не применишь.

– Не стесняйтесь меня, Елена Аркадьевна. Мы ведь с вами сейчас в одной яме. Но вы, я вижу, не переживаете. Если бы я так могла…

Сверление в душе Елены уступило место неприязни. Наталья сказала «не стесняйтесь». Хороша, нечего сказать! Приходит без приглашения и ещё разрешает ей держать себя в руках.

– Что вы имеете в виду, Наталья?

При следующих словах визитёрши из мыслей Елены исчезла вся смутная неприязнь.

– Елена Аркадьевна, может быть, вы меня сейчас выгоните и презирать станете, я вас винить не буду. Я это всё заслужила…

– Да, боже мой, говорите уже! Так вы мне сердце разорвёте. Что случилось, чем я могу помочь вам? – Елена не на шутку разнервничалась.

Наталья перестала искать что-то под своими потёртыми туфлями.

– Я люблю вашего мужа. У нас будет ребёнок.

Елена похолодела.

– А… Алексей и вы… – выдавила она из себя, сев в кресло.

– Алексей? Какое отношение он имеет к этому? Я говорю о вашем законном муже, Александре.

Елена приоткрыла рот и стала поразительно похожа на ребёнка, узнавшего, что Земля круглая. Жгущая боль в глазах начала затухать.

– Саша?

– Да.

После убийства Евгения и собственных недоразумений с законом Наталья решила, что никакие идеи не стоят смерти близких. «Он умер, и что? Кто-нибудь из тех, за чьи права он сложил голову, плачет о нём?» – спрашивала она себя и находила лишь один выход. Поступив гувернанткой в уважаемый петроградский дом, Наталья почти сразу сошлась с Александром Жаловым, являющимся другом старшего брата её подопечной и проводящим с ним свою побывку. Раньше Наталья не замечала, до чего он статен и обаятелен, хотя и обращала на него больше внимания, чем на других мужчин, делавших ей намёки определённого сорта. Он был совсем не таким, как сдержанный и ко многому безразличный Алексей.

Елена облегчённо закрыла глаза.

– Господи, Наташа, у меня чуть было сердце из груди не выскочило, – произнесла Елена, проводя рукой по волосам.

– Я не понимаю… – измождённая тоской и неустроенной жизнью, заботами, страхом и страстью, Наталья внушала жалость. Невероятно! «Что с ней сделала жизнь, и жизнь ли?» – с горечью подумала Елена.

– Послушай, раз уж так всё случилось, так причудливо мы сошлись опять, сядь на диван и послушай меня. Чаю хочешь? Нечего нам фамильярничать, раз мы скоро одной семьёй станем.

Елене показалось, что Наталья смотрит на неё, сомневаясь, не помутился ли её рассудок.

– Я одного не пойму, почему ты пришла ко мне? Торжествовать? Нет, не такая ты. Просить благословения? Так даю его тебе, только зачем оно тебе? Предупредить меня? Спасибо, мне новости неоткуда брать. Роди Павлуше здоровую сестрёнку. Им будет весело вместе.

– Что… что ты несёшь? – выдавила Наталья. Она как будто не проснулась ещё от долгого кошмара.

– Послушай, я не в силах понять, чего ты хочешь. Зачем ты пришла ко мне с таким видом, будто хочешь покаяться? Не ожидала от тебя.

– Я люблю твоего мужа уже два года. Он тоже, наверное, но, ты прекрасно знаешь, нерешителен. Он боится, что ты уедешь за границу с сыном, если потребует развод от тебя…

От удивления Елена прислонилась к стене, но решила дослушать.

– … и реакции семьи. Ты же знаешь, брак на всю жизнь. Но… я так люблю, что готова на всё, лишь бы быть с ним, лишь бы знать, что наш ребёнок счастлив. Я бы не пришла к тебе просить за нас, если бы не слухи, что ты… живёшь с Алексеем, – при последних словах она поджала рот.

– Господи, – выдохнула Елена, чувствуя, как в сердце поднимается негодование. – У тебя есть ещё что-то, прежде чем ты услышишь мою исповедь?

– Отпусти его, раз он не нужен тебе больше. Если твоя любовь прошла, благослови нашу. Видит бог, я не ненавидела тебя никогда, – опустилась до мольбы Наталья.

– Хорошо. Слушай же, я говорю тебе правду. Я никогда – слышишь, никогда! – не любила Сашу.

Послышались удивленные возражения, но Елена перебила их. Голос её резко разрезал тишину уединённой комнаты.

– Я не знаю, что именно сказал тебе мой, наш муж, но я никогда не держалась за него, так что не подумай, что я силой приковываю его к себе и угрожаю Павлом. Как… как он вообще посмел сказать такое?! Да я его тебе на блюдечке принесла бы, если бы мы ещё существовали, как семья. Неужели ты думаешь, что я начну ревновать или мстить, вспомнив былое?

– Но как? – вскрикнула Наталья. – Как это возможно? Он сказал, что ты безумно влюблена в него до сих пор и никогда не отпустишь.

Елена опять почувствовала неприятный толчок в груди. Что это, комедия или трагедия? Скорее, дешёвый водевиль. Любовный четырёхугольник – муж и жена, в равной степени запятнавшие честь семьи, несгибаемый борец за правду в лице любовника и раздавленная любовница, готовая спрыгнуть с моста. Елена недобро скривила рот.

– Очень удобно, если не хочешь перемен в жизни, правда? А ведь я его ещё весной отпустила. Навсегда. Он сказал, что будет хлопотать о разводе, но когда немного поутихнут волнения. Развестись ведь непросто. Сейчас он опять отправился на фронт.

Наталья почему-то не удивилась откровениям «соперницы».

– А его мать на порог меня не пускает.

Елена подскочила на диване.

– Как она смеет? Ты же… В твоём положении… Зачем же ты ходишь туда?

– Я… Надеюсь…

«Сейчас начнёт плакать… Боже, бедная девочка!»

Они просидели вместе до вечера, беседуя. Елене хотелось успокоить гостью, внушить ей надежду. В результате она убедила и себя, и Наталью в том, что всё сложится, и первенец родится вполне законно. Хотя тайна рождения сейчас мало волновала общество.

– Ты приходи ко мне, если возникнут трудности. Обещаю поговорить с его семьёй. Уж не знаю, почему он ведет себя, как мерзавец… врёт. Он что, не понимает, как это всё важно для женщин?!

– Я знаю… Она имеет на него слишком большое влияние. Она не позволяет ему вступать в новый брак.

– Кто?

– Ирина Владимировна.

– Да, конечно. Мать всегда была для него авторитетом, но… Неужели её воля столько значит для него, что он предаёт любимую женщину?! Это бесчестно.

– Не всё происходит по чести.

Елена вздохнула.

– Ты боишься? – тихо спросила она.

– Боюсь. У меня нет ни денег, ни связей…

– Ты можешь обращаться к нам, Алексей и я… мы будем рады. Не сомневайся.

– Спасибо, Лена… – это прозвучало очень нежно. Помолчав, она добавила. – А ты… Как ты смогла это…

– Смогла что?

– Бросить семью?

– Не было никакой семьи. Павлуша остался со мной, так что я порвала только с Александром. Это не великая потеря, поверь.

– Ты всегда, всё это время любила Алексея? – с нескрываемым любопытством и ещё оттенком какого-то слишком тонкого выражения спросила Наталья.

Елена потрогала свою открытую шею.

– Я не знаю… Может быть, действительно всегда, просто не понимала… А может, любовь возвращается… Или это не любовь была, а только влюблённость, я не могу классифицировать свои чувства. Они просто вспыхнули снова, причём сильнее, чем раньше.

– Забавно, – усмехнулась Наталья. – Ты не думала о том, что мы отдаём предпочтение одним мужчинам?

Елену кольнуло.

– Ты это об Алексе и Саше?

– О ком же ещё?

– Думала. Мы с тобой, кажется, вообще похожи, – ревность в Елене всё-таки проснулась, но по отношению к другому, мужу в сердце, а не в церкви. – Так значит… Вы с Алексеем были помолвлены? – разговор разбавлялся неприятной краской. Узнать, что Алексей бросил невесту ради неё, будет невыносимо. Испортить жизнь человеку даже из-за чувств непозволительно!

– Нет, не были, – Наталья сглотнула, но это больше походило на спазм.

Дальше Елена, опасаясь неприятных подробностей, не решилась спрашивать. И чувствовала муки совести, провожая гостью и беря с неё слово заботиться о себе. На следующий день она решила идти в роскошную квартиру к Жаловым и разъяснить, наконец, всё. Неопределённость и эйфория счастливых дней испарялась, необходимо было думать о будущем. Алексею было не до семейных ссор – он погряз, как и многие люди его склада, в политике.