В оранжерее Анна обрезала листья причудливого растения, названия которого никто не помнил. Хозяйка усадьбы восхищалась цветком, занимающим добрую половину комнаты, а ее племянница недоумевала, находя его неуклюжим. Но, тем не менее, настойчиво ухаживала за ним, поскольку отдалилась от всех живых, а из животных в окружении бар были только гончие, к которым младшая Стасова питала неприязнь, доходящую до отвращения. С тех пор, как началась двойная жизнь маленькой Ани, она вынуждена была изо всех сил делать вид, что все прекрасно. Должно быть, она искренне надеялась еще встретить подходящего молодого человека, не теряла веры, что жизнь как-нибудь устроится, уляжется, утрясется… При этом Анна не могла отделаться от наваждения, что последние события станут началом конца, что вот-вот ознаменует своим прибытием в этот мир кто-нибудь в ней, и ее выбросят на улицу без малейшего сожаления, как тех несчастных в трущобах, которые становятся изгоями для любого сколько – нибудь приличного дворянина и вынуждены просить подаяния… А отец и тетка надменно усмехнутся, и если и надумают сказать что-нибудь о своей беспутной родственнице, то в затемненном шепоте вечера, дабы не шокировать раньше времени детишек – внучков, которые непременно появятся после уже по всем канонам. Янина чопорно поправит очки и разразится какой-нибудь тирадой, она ведь постоянно учит ее уму – разуму. Конечно, с ней можно поговорить по-человечески, но именно из-за периодического морализаторства делать этого не хочется совсем.

– Добрый вечер, почтенная Анна Александровна, – весело приветствовал Стасову Николай Литвинов, непонятно как оказавшийся рядом.

У мужчин вечно свои дела, что он обретет подле нее? Что ему понадобилось здесь? Впрочем, не важно, Анна была рада его присутствию, он мог оживить ее хоть на короткий срок.

– Как приятно видеть здесь кого-то кроме цветов, – вяло отозвалась она на приветствие, но не без интереса посмотрела на представителя лучшей части мужчин.

Она поняла, что именно в этот момент ей нужно поговорить с живой душой, пусть не откровенно, ничего особенно не раскрывая, но хотя бы поговорить. О пустяках, ерунде… О чем угодно. Не то чтобы Николай пленял ее, но черты его лица всегда отпечатывались в ее сознании, и Анна не могла не отвечать взглядами на его взгляды. Они не манили во все тяжкие в тонкой игре выражений, а лишь прощупывали суть друг друга, едва ли имея за плечами разговор больше четырех реплик. Неожиданно весьма обособленная, как вся женская часть ее семьи, Анна проявила избирательное желание поведать что-то о себе. Окружающие, видя ее улыбки и игру глазок, едва ли могли догадаться, что творится за ними.

– Не сидится наверху с вашим братом.

– Он мне не брат, – ответила Анна более резко, чем того требовалось.

Николай без удивления посмотрел на нее, и в его глазах Стасова прочла какую-то детскую грусть и одиночество, что едва ли вязалось с его благополучным видом красивого молодого человека без неприятностей, мужчины, так сказать, на выданье и с финансами. Отчего любимцы судьбы не пляшут от радости ночи напролет, не вдаваясь в подробности драм других? Анна начала думать, что за умиротворенным благополучным трафаретом неизменно сидит нечто более болезненное, но, как всегда у людей гордых и замкнутых, остается в безызвестности. «И я такая же?» – подумала она, на миг отстраняясь, но тут же, поймав улетучивающиеся мысли, вернулась к собеседнику.

В очередной раз ловя на себе странный взор молодого человека, Анна не содрогнулась и не залилась краской. Но думать теперь приходилось больше о Дмитрии, и это входило в привычку. Причем наверх всплывали не прежние испуганные мысли о поруганной жизни и вероломстве Мартынова. Что-то более согревающее и приятное венчало ее думы. Но все же было это но, и она оправила складки на платье. Нечто в девушке все же дрогнуло под непринужденным очарованием Николая и обдалось теплом. Не настолько она была поругана, чтобы избежать проступания прежних привычек и вдолбленных раз и навсегда правил, спрятавшихся очень глубоко и влияющих на любую мысль, даже если Анна не отдавала себе в этом отчета.

– Не думала, что с Митей кому-то может быть неуютно… Обычно все его приятели в восторге от его сообразительности и умения устроить шабаш где угодно.

– Я думал, вы ладите.

– Мы ладим лишь в силу необходимости. Так сложились обстоятельства.

– Вы со всеми ладите в силу обстоятельств?

Анна недоуменно посмотрела на собеседника, но не вышла из себя. А Николай уже проклинал себя за неосмотрительность.

– Наша семья не поддерживала выгодные знакомства, так что вам едва ли следует винить меня.

– Я вовсе не виню вас!

– Тем лучше, – улыбнулась Анна и дружелюбно посмотрела на Николая, будто успокаивая его и одновременно заклиная не спрашивать большего, дабы не разочароваться. Отчего-то страшно стало, что человек, стоящий рядом, приличный обходительный без умысла человек узнает правду о ней и осудит… Горько, а она лишь только защищала семью.

Она сама, нашкодив, приходила с повинной с таким же побитым видом, но вид подобного ей Николая не понравился барышне Стасовой. Точно… точно он проявил слабость, а в понимании Анны мужчина не имел на это права. Должно быть, она путала со слабостью острую способность чувствовать и глубокую порядочность.

Николай Литвинов, благодаря впечатляющей броской внешности привыкший к вниманию кокеток, испугался, что сейчас она произнесет нечто вроде: «Будемте друзьями», и приготовился разочароваться, поскольку со времен отрочества не испытывал к женщинам, произносящим подобные заезженные реплики, ни влечения, ни доверия. Но она промолчала, продолжая обтирать листья. Слишком ли нежно она касалась зеленых растений, чересчур ли соблазнительно была ее припудренная будто кожа, от прохлады зимнего сада покрытая пупырышками, но Николай неожиданно поймал себя на бредовой мысли, что глаз не может оторвать от кузины друга. Завитки ее шелковых прядей, выбившиеся из прически (как, впрочем, и всегда), затейливо спадали на шею в пируэте наклона. Стоит он в этой оранжерее, глупо держась за свои серебряные часы на цепочке, засунув вторую руку в карман и неизвестно как умудряясь даже помять брюки из легкой ткани… Вдруг Николай отчетливо представил, какое лицо у него в данный момент, и не знал, морщиться ли, смеяться или журить себя. Потом он вспомнил, что она не первая женщина, производящая на него впечатление, и успокоился, но противное чувство не угасало. Будто он пробрался в дом к хорошим людям и намеревается осуществить что-то постыдное… Но она ведь просто привлекательна, и только. А он молодой мужчина, и его симпатия скорее оправдана, чем достойна порицания.

И сама Стасова сквозь пелену собственных болящих дум (да когда они были счастливыми, и предпринимала ли она попытки сделать их другими?) засматривалась порой на Николая. Но с той поры, когда что-то щелкнуло в ней, когда показалось, что Дмитрий не так противен и далек, когда их противоестественная связь нежданно начала приносить ей удовлетворение физического характера, его восприятие ею в корне поменялось. Никогда никто не говорил ей, что так может быть, но, тем не менее, опыт показал, что не все познается словами и не всегда надо верить тем, кто якобы больше знает. Все пространство ее горячей, но скрывающей это натуры обрушилось на Мартынова. Анна, от природы весьма неглупая, испытывала от их странных взаимоотношений смесь горечи, неудовлетворенности и тоски, что в совокупности выросло едва ли не в привязанность, и ей горько было покидать человека, ставшего столь близким. Ведь, сам того не желая, он слушал ее переживания, высказанные в полу слух по ночам или в моменты скоропостижных свиданий в спешке, когда ее нижние юбки, путаясь и разлетаясь, так веселили его. Она казалась Дмитрию стеклянной, восковой, но никак не живой страстной женщиной, потому что никоим образом не проявляла себя. И он отказывался понимать, что происходит это из страха и стыда, а еще злости на него, а не от врожденной холодности. Дмитрий предпочитал не думать об этом, наслаждаясь мгновением и веселясь своему смеху. Отчасти то, что Анна была столь холодна, распыляло его еще больше, и втайне он надеялся расшевелить ее, вдохнуть страсть в ссохшуюся душу девушки.

Следующие несколько часов до призвания на обед Литвинов и Аннушка провели в светской, но непринужденной болтовне, поскольку не было между ними некой натянутости, как между людьми разных измерений. Анна узнала о детстве Николая, его учебе и первых робких шагах осмысления действительности… Впрочем, ее эти откровения не впечатлили, и, будучи тонким собеседником, Литвинов одумался и перевел щебетание на саму Анну. Несмотря на то, что понятно было, как ей не хочется откровенничать, Анна раскрыла ему несколько своих соображений по поводу собственной жизни, но, как умела, осталась закрытой книгой, далекой и призывной. И именно это обстоятельство заставило Николая задуматься о ней крепче, чем просто об очередной привлекательной девушке. Он, признаться, был слегка озадачен, что Анна не пленилась им. В сущности, Литвинов вообразил о ней много больше того, что она представляла на самом деле.

14

На ярмарке, куда неутомимый Дмитрий попал благодаря любви к разнообразию, было душно, шумно и, как ему казалось, забавно. Пришедший с ним Денис пытался недоуменно улыбаться и делать все возможное, чтобы не подпустить цыган и подозрительного вида мальчишек к своим карманам. Ярмарка шипела, плясала, переливалась цветными платками простонародных баб и нечесаными бородами мужиков. Отовсюду пахло блинами, пирогами и помоями. Отовсюду Денис, прячущийся за не слишком широкую спину Дмитрия, неуклонно стремящегося вперед, улавливал призыв расстаться с целковыми, приобретя свистульки, сахарных петушков, пестрые платки, бублики; глотнуть медовухи или посмотреть на петушиный бой. А то и на бой человеческий – ведь дюжих молодцов с румянцем во всю щеку и с задорным бессмысленным взглядом на подобных сборищах хватало.

– Ты пойми меня правильно, – чуть не оправдывался Мартынов, прорывая себе дорогу сквозь толпу просто одетого люда, занятого приобретением насущных товаров или глазеющих на веселье, – на меня все давят на этой даче.

– Мне, напротив, казалось, – несколько удивленно отвечал Федотов, – что ты любишь, когда тебя окружает много людей.

– Это да! Но, согласись, одно дело, когда у тебя разгул в компании военных, когда каждый твой невероятный поступок или неосторожное слово вызывают взрыв хохота, а ты просто спиной чувствуешь одобрение в свой адрес… И совсем другое – смирно сидеть под отчим кровом и выслушивать женские нотации. Когда в доме слишком увеличивается количество женщин, даже если они не ладят, они все равно объединяются с одной целью – насолить тебе! Неприятно, хоть ты тресни!

Благоговея, Денис не нашел, что возразить, но и не принял слова спутника за неопровержимую истину.

– Надоело мне это все… Этот дом, эти гости.

Открывая подобное, Дмитрий в первую очередь думал не о матери и сестрах. Вернее, лишь об одной сестре. Конечно, Анна прелестна, но все изнашивается, все приедается. Насытившись запретной любовью, он очень быстро пошел на попятную. Быть может, в глубине души он просто опасался, что она займет в его сущности неподобающе высокое место. Разумеется, он отставит кузинам поместье и даже поспособствует их карьере в свете, чего, они, по всей видимости, не особенно жаждут… Престранные девицы. Где понять человека, который уткнется в свои книжки и не хочет даже толком поразвлечься! Ну и дела…

Лишь бы избежать претензий и сцен. Как чудно, что он был достаточно осторожен и не оставил ее тяжелой. В сущности, общение с актрисами плохому не научит, и ерунда, что так вести дело греховно. Греховнее не дать девушке шанса устроить свою жизнь. Принимая подобные думы за истину, Дмитрий упускал из виду, что это были слова какого-то его хорошего знакомого или общая мудрость, но никак не его истинные соображения.

Поскольку никакие начинания этого господина не заканчивались успехом, Дмитрий попросту отступился, решив, что следующая девица окажется удачнее. А впрочем, на данный момент Дмитрию важнее был его новоявленный друг, который (вот дурак!) собирался жениться. Ну, впрочем, дело его. Стоит его растормошить напоследок, что ли… Пускай хоть перед смертью надышится.

15

Федотов и Янина, примостившись в уголке за пышными цветами, играли в шахматы наедине, причем обычно в такие моменты она терпеливо позволяла ему в промежутках между оказыванием любезностей ее персоне халтурить и глупить.

Денис, как бывает у застенчивых юношей, опасался смотреть на возлюбленную, а, когда все-таки отваживался глянуть на предмет своего обожания, улыбался, становясь похожим на ребенка, выпрашивающего у матери ласку. Но именно сегодня что-то переменилось в чертах этой сильной девушки, перед которой он так благоговел, и Стасова нелюбезно делала вид, что не замечает столь лестные для типичных барышень знаки внимания и вообще выглядела неприступнее обычного. Как ему нравилось, когда они дурачились и она вдруг становилась озорной и податливой… Такое происходило только при полном отсутствии посторонних людей вокруг.

«У Яни волосы чуть светлее и рыжее, чем у сестры, но тоже одновременно каштановые и золотистые», – вдруг подумал Денис, чувствуя внутри разлив чего-то горяче-ядовитого от обиды и одновременного понимания, что сам накликал на себя беду. Янина долго терпела его отлучки с Мартыновым, новые сомнительные знакомства избранника и внезапно увеличившееся число поклонниц… Откуда только налетел этот трепет к высшему свету?! Поражает он людей, как проказа. Терпела и молчала, не считая нужным исправлять поведение человека, который сам выбрал свой путь. Выдержка лопнула, когда до нее дошли сведения, что драгоценный суженный подрался на ярмарке с дворовым мальчишкой, причем сам инцидент и спровоцировал, а Дмитрий лишь смеялся и подталкивал изрядно побитого уже друга навстречу новым ударам.

– Если вам не по нраву ограничения, которые вам приходится терпеть в связи с тем, что вы так необдуманно удушили себя узами обещаний, я нисколько не стану препятствовать расторжению помолвки, – произнесла Янина ужасом прогремевшие слова после неподобающе долгого перерыва в разговоре.

Федотов оторопел, но, припомнив заветы Дмитрия, приободрился и как мог постарался выразить оскорбление.

– Как же, сударыня? Вы отказываете мне?

– В брак вступают, чтобы быть счастливыми или хотя бы отвечать общей цели. А никак не из-за необдуманного брошенного слова, – ядовито продолжала Янина, не желая слушать слабые оправдания…

Или он не оправдывается? Подумать только, он еще и не оправдывается! Нет, хорош гусь! Быть может, Янина поняла бы, что погорячилась, если бы Денис не повел себя так нагло, плюнув на ее негодование. Как большинство, она любила признание себя правой и заверения досадившего собеседника в том, что он ошибается. Но откровенная наглость жениха вывела ее из себя. В первый раз за несколько лет.

– Думаю, моя дорогая, я не давал вам оснований чувствовать себя несчастной. А ваши предубеждения основаны на непонятно откуда взявшихся выводах, не имеющих ничего общего с реальностью.

– То есть, по-вашему, я утрирую?! – воскликнула Янина, и Денис понял, что задел слишком нежную струну гордости и самолюбия. Струну, которая для таких цельных и стихийных натур, как Яня, ставящих собственное мнение о себе в приоритет, была невероятно высоко натянута и визжала при попытках понизить ее. За принципы даже можно было поступиться осторожностью и надеждой.

– Дорогая, ваши вспышки порой досаждают мне, – проронил Денис, видя себя всесильным вершителем собственной судьбы, указывающим женщине ее исконное место. В тот момент он, вдохновленный примером Дмитрия, у которого никто не забаловывал, не опасался последствий.

– Вы смешны с вашими жалкими попытками казаться респектабельным, – понуро процедила Янина.

Ей действительно стало жаль его, его пути, по которому он забрести может невесть куда, но, в отличие от небезразличных страстных натур, несправедливость не вызвала боли, волнения или желания переубедить друга. Не из того теста была Янина. Она не допустила и мысли, что может попытаться бороться за него и возвращать Денису Дениса же. Это показалась крамольным, вопиющим. Чего стоит человек, который отступился от нее, так мало ее ценит? Сама мысль о том, чтобы не только забыть об этом, но и идти с ним дальше наполнила ее безмятежную обычно душу ядом. Словно унизиться, уронить себя в его и своих глазах… О нет!

– С таким отношением ко мне я не желаю продолжать беседу сегодня, – с сознанием собственного достоинства, которое буквально пронзало его, Денис подумал вдруг, что быть важным господином и отстаивать свое мнение может быть приятно. Он и не думал озлобляться на Янину, не посчитал ее слова вопиющими. Но тень Дмитрия, сквозившая в его гостиной даже в моменты, когда сам хозяин занимался невесть чем, не позволяла Федотову вернуться в обычное состояния размеренности и пассивности.

– С таким отношением ко мне я не желаю больше вообще продолжать разговор с вами.

Денис похолодел, но с упорством проигрывающего продолжал свое развязное поведение, лишь фыркнув на это. Только после действа, вероятно, наступит похмелье, выраженное в сожалении, муках совести и страхе, поглощающем все на своем пути.

При сих неосмотрительных словах голова старшей Стасовой была абсолютно холодной и соображала на редкость трезво, только сердце горело пламенем обиды и досады, что удалось так ошибиться в этом тихом юноше, казавшемся рассудительным ранее. В тот момент, когда похолодевшая от негодования Янина не приемлющим оправданий или хотя бы ответных слов тоном завершила, как ей сгоряча померещилось, их непутевые с самого начала попытки сродниться, в комнату забрели Анна с Николаем.

Они встретились в бильярдной, причем Николай, начиная воображать все, что обычно представляют духовно состоявшиеся молодые люди о дамах, становящихся предметами их обогащенных преклонением дум, не заметил, что Анна взволнованна и чуть не плачет. Улыбнувшись друг другу, причем улыбка Литвинова, конечно, была сердечнее и дружественнее, чем ее диктуемый этикетом кивок, они прошли в главный зал и оторопели, застав развернувшуюся маленькую трагедию во всей красе последнего этюда.

За минуту до их столкновения Анна и Дмитрий, скрываясь и опасаясь каждого шороха, погрязали в объятиях друг друга, затем долго толковали о чем-то униженным полушепотом. В довершении объяснения младшая Стасова в расстроенных чувствах вырвалась из-под въедающегося влияния Дмитрия, предложившего ей обратить свой томный взор на Николая Литвинова. «Ты пойми, глупышка, с ним тебе будет спокойнее и легче». Дмитрий быстро напился ей и не преминул объявить об этом без всяких смягчающих выражений и приукрашивания собственной несостоятельности.

Комната постепенно наполнялась болью Анны. Дмитрию легче было не думать о том, что сложившееся положение тяготит ее, иначе ему приходилось испытывать муки совести, чего он не терпел с самого детства, когда маман (пусть и очень редко) указывала ему на его ошибки. Замшевые глаза Анны при пламенной речи Мартынова о том, что все было ошибкой, что он не хотел так вести себя, но ее колдовские чары оказались сильнее, потухли будто перед перспективой снова окунуться в пламенный мир раздолья и быть свободным от докучливых женских мнений. Впрочем, ему не так уж важно было, что она говорит, но все же… Если бы он задумался о том, какое впечатление производит на свою наложницу, непременно ответил бы: «Она боится меня, она несчастна». Но он не считал нужным размышлять об этом. Почему же теперь она и не довольна будто, что все кончилось благополучно, что он отпускает ее навстречу другим мужчинам, замужеству, детям и всему этому бреду, который для их пола составляет цель, основу основ? Он сохранил ее репутацию, разве это поступок ничтожества?

Раскланявшись, Анна присела на кресло возле сестры, не подумав, что мешает. Федотов, напротив, засуетился и уверил всех, что ему срочно нужно отбыть по неотложному делу. Как только он вышел, Анна тяжко вздохнула, желая, видимо, привлечь внимание сестры и напроситься на жалость.

– Что ты грустная? – спросила Янина бессмысленно – бесцветным тоном.

– Дмитрий и я… – хотела поделиться с сестрой Анна, но, посмотрев на ее печально – грозные сдвинутые брови, передумала.

– Что же вы натворили вместе? – пытаясь держать себя в руках и не расплакаться, спросила Янина, хотя это было ей абсолютно неинтересно в тот момент.

Анна раскрыла было рот, нахмурила брови и не проронила ни звука. Что-то остановило ее, и она с беспокойством всмотрелась в лицо сестры.

– Ах, вы уже все собрались! – воскликнул прибывший Дмитрий, одетый в белый с иголочки костюм.

Он ворвался в собственную гостиную как вихрь бесполезного шума, бахвальства и подтрунивания над собравшимися. Впрочем, всем было слишком все равно, чем занимается его драгоценная персона. Всем, кроме замеревшей Анны, впившейся в него немигающим взглядом ожидания и обреченности.

– Где же мой добрый паж Денис Сергеевич? – продолжал он в той же шутливой манере.

Анна чувствовала, как сестра напряглась на своем диванчике, и, даже не видя полностью ее анфас, поняла, что надвигается буря. Такой разъяренно – решительной она не видела Янину со времен неприятностей с отцом. Тогда старшая дочь, не без оснований считая себя самым разумным представителем фамилии, пыталась в последний раз наставить отца на путь истинный. За что получила пощечину и порцию поношений как неблагодарного отпрыска и слишком много о себе возомнившей девицы, чье дело помалкивать и не вмешиваться в занятия мужчин.

– Ваш паж, которого вы выдрессировали под себя, целиком и полностью избавился от опеки старого своего хозяина и перешел в ваш цирк.

В комнате воцарилось молчание. Анна и Николай не словно и дышать прекратили. Вместе с пораженным Дмитрием, который занес руку, дабы прикурить, да так и остался в позе с незажженной сигарой и повернутой головой, на которой застыло выражение крайнего изумления. В практике Мартынова это был первый случай, когда вызов ему бросила женщина, и он решительно не имел понятия, как на это реагировать.

– Ах вот как… – протянул он, наконец.

– Думаю, с вашими способностями вы могли бы придумать нечто оригинальнее, господин Мартынов.

Тут Анна дернула бы сестру за рукав или ударила под столом ногой, но не могла провернуть этого незаметно. В конце концов, Дмитрий – это их последний шанс остаться на плаву. Она помнила об этом даже после того, что он натворил. Странно, что размеренная Янина, всегда обращающая больше внимания на комфорт и перспективы, была настолько задета теперь, что не посчитала нужным сдерживаться. «Должно быть, потом она раскается, да как бы поздно не было», – устало думала Анна, и мысли ее растекались под влиянием невозможности происходящего. Может ли быть, что все это случается с ней? С ней, чье детство было относительно спокойным? Неужто судьба решила, что достаточно ей почивать на лаврах и обожании? Горько.

– Думаю, с вашими способностями вы могли бы совать свой перебитый нос в еще более глубокие сферы и навсегда отворотить от себя людей, которые еще имели терпение с вами сосуществовать, – Дмитрий указал на это обстоятельство, мерзко улыбаясь.

Удар не пришелся в цель. Нос с горбинкой не доставлял Янине мук, а мнение о ней окружающих занимало так мало места в ее самосознании, что окружающие были бы уязвлены. Она относилась к своей внешности безразлично – спокойно и не испытывала священного восторга, если цвет платья неожиданно подходил к ее коже. Стасова имела изысканно изломанные пухлые губы и изгибающийся нос, нисколько ее не портивший. При одном взгляде на эту девушку не трудно было догадаться, что эта птица с родословной. Большие темно-серые глаза и улыбка, мило приподнимающая скулы. Почти прямые брови. Разумеется, Дмитрий не указал ничего из этого, находясь в пылу взаимных шпилек.

– Не стоит прикрывать недостаточность аргументов суждением о наружности противника.

«Достойный отпор», – улыбнулся про себя Николай. В то же время в залу вернулся Денис и замер на входе, недоуменно вращая глазами.

С этими словами Янина поднялась, и, не позволив распыляющемуся уже Дмитрию довершить ссору, превзойдя поток взаимных уколов, гордо проследовала на выход, любезно распрощавшись со всеми и не взглянув даже на Дениса.

– Так и сядет тебе на шею, если уступишь теперь, – глубокомысленно изрек Дмитрий, когда стихла даже тень ее торопливых устойчивых шагов.

Денис почувствовал, как от этих слов веет уверенностью и прямотой, не скрывающейся за безразличием или боязнью задеть. Но эти слова отнюдь не утешили его, а поруганный вид Анны и Николая довершил дело. Федотов как-то ошалело откланялся и выскочил из дома в полном неведении, что следует предпринимать дальше. Перед ним словно померкло светило, и найти силы вновь забрести на дорогу у Дениса Сергеевича в тот момент не было. Обессиленный, он чуть было не сел прямо на пыльную дорогу, но подоспевший кучер избавил его от такого падения.

Федотов опасался проявить неотесанность, обнажив истинное состояние своей души, накричав на всех в подряд, а потом заплакав… Плакать хотелось отчаянно. В расстроенных чувствах он, не забрав даже свои вещи, поддался порыву и отбыл… к родителям. То ли жаловаться, то ли советоваться. Дмитрий, похлопывая его по плечу, уверял, что перерыв этот в отношениях с невестой пойдет ей только на пользу, и она непременно известит его, когда одумается. Одно мгновение в тщеславной надежде Федотов поверил, что незадавшаяся его невеста будет ждать и скулить. Но для подобных действий и обращения он явно выбрал не ту девушку. Дмитрий едва уловимо подбодрил его, дав понять, что Янина приползет обратно с повинной, хотя в глубине души Денис понимал, что этого не случится. Но, опасаясь показаться слабым перед свидетелями побоища (Дмитрия не было рядом уже, но Федотову по-прежнему не давала покоя мысль о его присутствии), крепился и подбадривал сам себя. Все образуется… мало ли девушек в России… И снова отчаянное желание прослезиться накрыло Дениса Сергеевича с головой. Это было подобно всплеску, едкой горечи от слишком острого перца.

Конфликт жениха и невесты, ее поразительное спокойствие, гордость и непримиримость поразили Анну, надеющуюся, что хоть одна из них устроит свою жизнь наилучшим образом. События, вновь грозящие полной неопределенностью и страхом, уничтожили младшую сестру в тот злополучный вечер смерти лета. Она нашла в себе силы лишь не завалиться на ковер и убийственно закрыть глаза – опасения порицания удержали ее. Сказать сестре о том, что лучше было потерпеть, проявить снисходительность, было невообразимо. Анна не решилась увидеть в непримиримых глазах Янины усмешку. Анна ни минуты не задумалась о том, что за фасадом циничности и уверенности сестры томилась несчастная девочка, чье детство прошло в вечных муках совести, потому что она всерьез думала, что родители не любят ее из-за проигрывания младшей сестре.

В приветливой и немного тесной гостиной Мартыновской дачи остались, слегка ошарашенные обеими разыгравшимися сценами, Дмитрий, усмехающийся и качающий головой, пока небрежно покуривал сигару, Николай, забывшийся и положивший ногу на ногу, и Анна, взявшаяся за вышивание, чтобы занятые руки не так пусто смотрелись на раскинувшихся оборках колен. Начался вялый разговор двух приятелей, причем Дмитрий вел себя так, будто Анны в комнате на осталось. А она терпела, только все ниже опускалась к шитью и вздыхала, а в глазах отражалась, постоянно прячась, немая тоска.

Без едкости Янины, которую обычно не любили, но которая порой приходилась ко двору, особенно если ругала Стасова то, что не нравилось всем, остаток вечера проходил очень тихо.

Николай пришел к себе нервный, разогнал слуг, и, испытывая раздражение ко всему, что видел, плюхнулся на софу. Сборище ненормальных! И ярким необычным и ощутимо беззащитным пятном на этом не слишком обнадеживающем фоне светлела Анна. Досталось же ей с такой семейкой! Устроили представление для посторонних… И почему Дмитрий так обращался с ней, а она страдала? Не возникло ли между кузенами извечной болезни не самых близких родственников? Эта мысль больно кольнула Николая, и он перевернулся со спины на бок.