48
Сестра вступила в связь с ее мужем… Ее сестра, ее принципиальная Янина и отзывчивый Николенька! Это было невообразимо, неподобающе, дико… Анна не могла оправиться от ужаса и предательской боли в груди. Она-то считала Литвинова чем-то вроде безобидного пушистого зверька…
Это вскрылось почти сразу после ее увлекательного заезда в столицу к роскоши и блеску. Осколки интереса к мужу и страха потерять то, что ей причитается по праву, не дали госпоже Литвиновой спокойно отвлечься, постепенно доведя до мысли, что пора покончить с мытарствами и осесть с Николаем.
Анна узнала об адюльтере от навязчивых намеков участливой прислуги. Янина не чувствовала вины и подтвердила все без обиняков.
– Если вести себя подобно тебе, всех считать глупее и ниже себя, человечество губителями, и отказываться признавать, что они созидатели тоже… Во всем хорошем мы видим божью благодать и благодарим его за милость… В плохом обвиняем одного лишь человека. Это не только не справедливо, но и не логично, в конце концов! – разразилась она монологом не совсем по затрагиваемой теме. – А вы барахтаетесь в той трясине, в которую вас затянуло узколобое воспитание и боитесь открыть глаза на правду!
– Перестань! – вскричала Анна. – Ты всегда все сводишь к отвлеченным рассуждениям! А то, что вы совершили, называется не иначе, как измена, предательство, – выпалила она с высокопарным видом.
Янина рассмеялась. Как ни опасались обе конфликтовать, нервозность обстановки располагала к этому.
– Дорогая моя, во-первых, я не рассуждаю о завышенных материях, а пытаюсь объяснить происходящее со слегка более высокого ракурса, а не только наших чувств… Во-вторых, не тебе высказывать что-то о предательстве и измене… Тебя просто постигло то, что ты вершила сама.
– Но это другое…
– Разве?
Николай молчал, опустив голову. Анна сникла так же и опустилась на стул, понуро глядя в темноту углов. Запал прошел у всех слишком быстро.
– Потребность в любви растет вместе с нами… – протянула Янина, заперев взгляд на тянущих тлеющих углях. – Я тоже думала, что это пустышка, преувеличение… Оказалось, нет. Те, кто отрекается от собственной способности питать глубокие эмоции, ломают свою природу и не дают ей раскрыться. Это сродни пересушенному в печи пирогу, которого еще спасет крем. Не стоит пеленать себя якобы для удобства. Какой бы ни были исход, он от нас зависит, от того, как мы позволяем ближнему к нам относиться. Лучше испытать любовь и обжечься, чем не знать ее вовсе и полу жить лишь в неком пересушенном состоянии.
– Этими экспериментами свою жизнь разрушить можно в погоне за эмоциями… – хрипло отозвалась Анна, противореча своим поступкам суждениями и находя в этом успокоение.
– Яня, ты ли это говоришь? – воскликнул Николай. Ему неловко было обращаться к любовнице при жене, но он сделал над собой усилие. – Не может ли быть так, что вся эта любовь, которую ты не то чтобы допустил… Она не поддается ведь нашему влиянию…
– Любовь можно контролировать, можно убить. Если нет – ты слабохарактерен, и не более.
– Ты лукавишь, – сказал Николай, чувствуя разрастающийся яд в душе от справедливости ее слов на его счет, пусть она и не имела ввиду именно это.
Янина, величественная и убедительная в своей непоколебимости, фыркнула, а Николай, обидевшись, не почел возможным продолжать.
– Отнюдь. Я допустила свою любовь.
Анна не поверила, но продолжала:
– Я лишь хотела сказать, что из-за нее вся жизнь под откос пойдет, если ты и не хотел ее изначально…
– Доводы человека, плывущего по течению.
– Любовь – суть всего. Сущность. Потребность. Созидание. Если она приносит несчастья, она неправильная какая-то. Не с тем человеком.
– Все всегда забывают про власть внешних обстоятельств, – проронила Анна.
На это даже разошедшаяся Янина не нашла, чем обрубить.
– Я никак не возьму в голову, что нам делать теперь… – сказала, наконец, госпожа Литвинова то, что все опасались услышать.
– Время покажет, – отозвалась раздраженная Янина и выскочила из комнаты.
Стасова вспомнила их страдания от двойной жизни. Свой стыд, бессильную злобу друг на друга. Злобу тем более неоправданную, что с самого начала все было предрешено, и оба разумом понимали, что не стоит вовсе начинать. Они не входили в круг людей, которые способны влюбиться ради развлечения, свежести. Николай, прозрев, понял, что, как бы ни нравилась ему сестра Анны, она лишь ей и останется, и его глубочайшей привязанности к жене, которая, видно, и зовется высшей любовью, это не поколеблет.
49
– Мы венчаны, Яня… То, что я позволил совершить, отвратительно, и я не смогу искупить свою вину перед тобой, как бы ни пытался. Но ты должна отпустить.
Янина отвернулась от него и побрела сама не зная куда. Каждый шаг отдавался в голове тяжким гулом. Вот и все. Глупая девчонка, во что бы то ни стало пытающаяся казаться сильной и защищенной. Считала Николая лучшим, честнейшим… А Анна, столько его мучившая, все же дороже. И о ней он заботится в первую очередь. В душе ее ширилась пустота, предательская холодная пустота. Неужели нет в этом мире истинной теплоты, все только грязь, камень и обманчивые грезы? Долг чести и надежду она не прощупала, завернувшись, как шарфом, своей обидой.
Так петляя и смотря лишь себе под ноги, не в силах будто задрать голову кверху, чтобы не обжечь глаза о солнце, Янина прибрела к охотничьему домику, в котором время от времени укрывалась от суеты усадьбы, и без сил присела перед столом внутри. Под руки ей попалась давно забытая недочитанная книга какого-то современного автора. Янина схватила ее и без лишних раздумий, упиваясь моментом, что есть силы метнула в окно. Оно с адским треском раскололось, куски острых стекол посыпались на пол, разлетаясь при соприкасании с ним на еще более мелкие части. Затем Янина села на затертую забрызганную собачьими лапами кровать и воззрилась на собственные руки невидящим свирепым взглядом. Она чувствовала, как все ее лицо горит истовым огнем смертельного разочарования и обиды. Слезы против воли растекались под глазами.
50
На следующий день Янина объявила домочадцам, что отбывает в Петербург на неопределенное время и оставляет их в столь желанном обоим одиночестве. Хотя одиночество это, разумеется, носило относительный характер – каждый дворянин с достатком из-за близкого и подчас навязчивого присутствия слуг ощущал себя подопытным одноклеточным и ничего не мог поделать с этим.
Янина Стасова бродила по Эрмитажу как по зачарованному лесу и каждую минуту ожидала, что произойдет нечто из ряда вон выходящее. Теплый гул безбрежных коридоров с огромными утопающими где-то вдали потолками окутывал ее. Задумчиво проскальзывала она между неизмеримых стен, унизанных темнеющими картинами из глубины веков и новыми, нагло и улыбчиво поблескивающими своими свежими красками. Атмосфера музея наполняла ее уверенностью, размягченностью, ранимостью и в то же время непререкаемым ощущением, что несмотря на все дрязги все тленно в сравнении с вечностью, к которой можно прикоснуться здесь, сейчас.
Поэтому то, как Денис Федотов промелькнул в зале, посвященном войне с французами, не привело ее в особенный трепет, но и не вызвало страха или стыда. Бывало, она раздумывала об этой встрече, хотела в некоторой мере загладить вину. В какой-то приятной дымке, как от свежей выпечки на завтрак, Янина ускорила шаг, чтобы догнать своего бывшего жениха, скрывающегося уже за одной из дверей и грозящего вовсе рассеяться в неизмеримых проходах дворца. По темным лакированным полам пронеслась дрожь от соприкосновения с ее легкими шажками.
– Я… Янина Александровна, – протянул Денис на выдохе очень тихо и мягко, не обнажая неистового удивления.
– Вот так встреча! – воскликнула Янина, окрыленная тем, что он не разозлился, а даже, по всей видимости, обрадовался.
– Не ожидал… Я так рад, – только и мог обронить счастливый Денис, видя, как Янина обрадована и чудесна. Милая Янина, а он ведь уже и подзабыл, какого оттенка ее глаза под напором темных ресниц.
Она сжимала в руках зонтик, он потертую трость, благодаря чему показался Янине настоящим франтом.
– Что же… Вы одна здесь?
– А с кем же? – усмехнулась Янина.
– С сестрой…
«С мужем…» – подумал Денис.
– Нет же, Анне интереснее на вечерах с обилием вина, привлекательных пустозвонов и нескончаемых карт, романсов, игр.
– Вот как, – замялся Федотов.
Янина посмотрела на него с некоторой женской жалостью, чувством безобидного превосходства и ласково улыбнулась. Денис кашлянул, и, выжидающе посмотрев на собеседницу, прибавил:
– Вот я только вчера был в филармонии. Так приятно отдаваться музыке… И сразу мерещатся тебе синие дали, счастье, которое разрывает все внутри от своей мощи. И в то же время бесконечно больно приоткрывать глаза и сознавать, что ты по-прежнему сидишь в своем пустом доме, никому не нужный. Развлечения – пустота, если они без дорогого человека рука об руку с тобой, без содержательных бесед до самого утра…
– Ваши слова просто сочатся музыкой… А натура тонет в красоте, – самозабвенно произнесла Янина, озвучивая то, что думала о себе и сожалея, что ей никто не сказал этого, как бы она того не заслуживала.
– Не преувеличивайте, – одобрительно замялся Денис.
– Да я и не могу сказать, что развлекаюсь тут. Скорее, образовываюсь, – улыбнулась Янина и обогрелась будто забытой беседой с не чужим человеком. – Без искусства человек не поднимется над обыденностью, грязью… Это Анна любит блистать своими жемчужинами и перстнями в большом свете…
– И получается?
– Что?
– Блистать…
– А… Должно быть, – отозвалась Янина с легкой иронией, которую Денис уловил очень слабо.
Но все же мелькнула у него догадка, что между сестрами пробежала если не черная кошка, то туманность непонимания… Не отторгающего, но и не позволяющего стать сплоченной семьей.
Денис с опаской обещал навестить Янину в неопределенном будущем, что она безмолвно поощрила улыбающимися глазами. Так они и разошлись тогда – слишком быстро, без лишних слов. Но понимали про этом, что это лишь начало, и думали друг о друге больше положенного. Янина задавалась вопросом, почему только столкновение с Федотовым на выставке воскресило в ней потребность думать о нем и не испытывала радости от понимания этого.
51
Модницы того великолепного времени носили шали, диадемы, ленты на шляпах, даже тюрбаны. Янина смеялась над этими женщинами и заодно над модой, считая ее признаком отсутствия собственного видения. Анна доказывала, что создание платья – искусство. Она обожала свои вычурные серьги, обилие браслетов, гребни в волосах и прически, перегруженные локонами и накладными косами. «Создать, а не скопировать, – думала Янина в ответ. – Вот в чем истинное искусство».
– Мы живем в деревне и гораздо ближе в народу, чем эти изнеженные столичные фифы, – уверенно сказала Янина.
Она сидела в уютном пристанище Федотова, где тот остановился на время отлучки из имения с намерением пропадать в столице сколько вздумается. В тщеславных мечтах он уже видел себя завсегдатаем салонов и опер, с которым раскланиваются на узких столичных улицах знатные дамы, улыбаясь сквозь шляпы «шуте». Впрочем, даже когда Денис действительно становился им, он не испытывал такого прилива удовлетворения собой, как в грезах.
Федотов вспомнил, что Стасова никогда не отличалась особенной любовью к людям вообще и простонародью в частности, на что указал ей. Она пожала плечами.
– Хоть вы и не согласны со мной, я дам вам самый простой совет – бегите из города. В деревне есть чем заняться, если считаете, что никому не нужна ваша жизнь.
– Быть может, вы правы… Но мне было бы приятно вернуться туда с молодой женой…
Янина перестала смотреть на него и улыбаться. Денис погрустнел.
– Простите…
– Ничего страшного, – отозвалась Янина, пугаясь, что поняла все верно. Это была опаляющая и в то же время льстивая мысль.
– Не упрекайте меня.
«Ну вот опять, – без удовольствия подумала Яня. – Отчего он всегда так?»
– С друзьями, которых не за что упрекнуть, должно быть, не слишком сильная связь.
– А со мной сильная? – оживился Денис.
Вместо ответа Янина размягчено улыбнулась.
– Разметала, растаскала нас жизнь, – вновь протянул Федотов, злясь, что она обрубает разговор и желая высказать так много. – Мне не впервой досадно за впустую потраченные годы.
Янина испугалась, что он снова станет источать намеки, и поспешно, но не грубо отвела разговор. Она пока не имела понятия, как реагировать на последние события, как зализывать раны. Не было рядом женщины, которая хоть немного бы помогла. А женщинам она верила больше.
– Вот вы говорите про потраченные годы. Думаю, это отлично характеризует союз Анны и Николая.
– Они несчастливы?
– Да.
И, раздумывая, говорить ли, она поддалась порыву внезапной откровенности, решив в некоторой степени наказать Анну. Пускай знает кто-то кроме их семьи!
– Она ведь любила Дмитрия…
– Любила… То есть по-настоящему, а не по-родственному? – опешил Денис.
– Да.
«Ну и чем я лучше? Теперь ведь по справедливости стоит открыться ему до конца и растрезвонить так же о нас с Николаем». Как истинная женщина, Янина отбросила сейчас, как нечто второстепенное, все кроме чувств. И благополучно уняла голос справедливости, продолжая колющую тему:
– Не понимаю, чем он вообще пленил сестру…
Раскрывая все это, Янина и утоляла жажду поговорить, и как будто помогала сестре, и выгодно смотрелась на ее фоне.
– Он обаятелен…
– Но бесталанен.
– Раз обаятелен, не совсем бесталанен. Это своего рода искусство.
– Это страсть, одержимость, что угодно, но не любовь. Любовь должна быть счастливой. Ее жизнь уже достаточный залог, чтобы я была другой, – закончила она со вздохом.
«Снова я сужу по себе и обсуждаю других со своего видения. Любого можно оправдать и понять, если он только начнет излагать свои мысли…» Янина вдруг стала противна сама себе.
Денис постеснялся спросить, что она испытывает к нему. Слишком быстро после возобновления знакомства она вновь заполонила его помыслы.
– Не всегда это выходит… Далеко не всегда. Любовь ведь, как и характеры, бывает различной.
– Ох, должно быть, вы правы… Я, бывает, горячусь, доказываю что-то. А мужчины в раз все обрубают простой лаконичностью суждений.
– Может, вам не хватает упорства и умения стоять на своем?
– Может, – рассмеялась Янина. – Так уж повелось, что я готова разглагольствовать, только если знаю, что меня будут с благодарностью слушать.
Они замолкли на минуту, затем Янина опомнилась:
– Быть вашей гостьей на редкость приятно, но мне пора… Ефросинья Петровна не любит, когда постояльцы пропадают надолго.
– Прощайте, моя милая, – прошептал Денис, провожая ее.
Янина невольно подняла на него испуганные и в то же время довольные глаза и рассмотрела в них взрослую и очень мужественную, что не могла приписать Денису раньше, нежность.
После того, как Федотов галантно проводил ее до экипажа, Янина пару минут протряслась в карете, но затем решила пройтись пешком по причесанным улицам Петербурга и привести мысли в порядок. Впрочем, от былой бури, когда целыми днями голова ее была загружена тем, что сказал Николай, как посмотрел на нее, что имел ввиду, не осталось и следа – она хотела спать, но решила, что свежий воздух поможет начать думать. А думать было необходимо – от этого зависело будущее.
Денис превратился из мягкого безответного и застенчивого, неуверенного в собственной привлекательности и силе в весьма заманчивого для некоторых дам господина. Но ничем эта благосклонная заинтересованность милыми повадками и взглядом косули не заканчивалась – Денис давал деру под напором такого темперамента. А застенчивых девушек он не мог себе позволить, потому что никто в таком случае не сделал бы шаг к сближению. Это я Яниной получилось все само собой, ведь знакомы они были с детства.
52
Теперь Янина усомнилась в собственных сказанных как-то в лесу Николаю словах о том, что не виновата в отсутствии друзей. «Кто же, как ни я, виновен в ссоре с Денисом?! И отчего я, такая проницательная, лицемерила сама с собой и не могла себя же разгадать? Правы были древние – сложнее всего познать себя. Непросто со мной людям, вот и рушится все… Гордилась собственной обособленностью и на нее же нарвалась. Людям незачем стучать в зарытую дверь. Почему они должны из кожи лезть, чтобы подружиться со мной? А я из кожи вон лезу, чтобы сотворить то же с людьми, мне неподвластными, кому я неинтересна. Не закон ли это подлости, где все начало и нет конца? Самое смешное, что осознают это лишь единицы…»
Горько она раскаивалась в том, что так легко отступилась и сдалась, казнила себя, что не как сердобольный человек проявила себя, позволила Федотову уйти и мучиться, и пыталась быть нежнее ради искупления. Только теперь она поняла, что не имела права заставлять Дениса страдать из-за одного своего необдуманного поступка. Все ей вечно было безразлично… Быть может, это породило безразличие и с его стороны. И то, что он вновь и так скоро сблизился с этой стихийной замкнутой девушкой, говорило о каких-то переменах к лучшему. Девушкой привлекательной по своей холодной сути и отталкивающей этим же. Только Николай на правах приближенного знал ее и с другой стороны, он единственный почти добрался до подземного моря в ней. Но, как видно, не так-то она была хороша для него. В воображении Янины Николай опускался до предателя, слепца… И она не желала думать о нем более, сосредоточившись на вящей преданности Дениса. Если она и вынесла что-то из двух прошедших лет, то только святой окрас обыкновенной благодарности, заливающей основу всей взаимодействий.
Внутри Яни будто выжгли все деревни и храмы не враги даже, а сами жители, причем добровольно, дабы не поддаваться больше такой буре и такому горю.
Как-то после ничего не обещающей, но все же зазывающей и настораживающей прогулки по укромным уголкам города Янина с выражением покорности, участия и желания позволила Денису поднести свое лицо к ее, приоткрыв губы. Одновременно она насмехалась и мягко одобряла будто.
53
Прозрачной ноябрьской ночью сестры Стасовы сидели у окна и безмолвно созерцали сочное движение дыма из печных труб окрестных крестьянских домов.
– Уедешь ты от нас, как чувствую, – сказала Анна вроде бы примято и в то же время утверждающе, будто дело решилось и нечего о нем более волноваться.
Янина приподнялась, облокотившись острыми костями рук о подлокотники и с настороженной заботой поднесла худенькое личико сестры к своему жесткому из-за корсета животу. Она приглаживала взглядом распушенные шелковистые волосы своей нагретой ноши. Янина надеялась, что Анна выплачется, чего никогда не бывало при их задушевных разговорах. Стасову вдруг поразила мысль, что при всем своем амплуа злюки и занозы она никогда, в отличие от более спокойной и любимой окружающими Анны, не срывала свою досаду и скорбь на тех, кто подворачивался и не мог дать отпор, потому что был связан любовью.
– Так лучше будет, – глухо шептала Анна тощим голосом, путаясь губами в складках платья сестры и судорожно, точно чувствовала, что творит что-то неверное, неправильное, жуткое, но не подумав при этом, что подлатать все еще возможно, цеплялась пальцами за чистую ткань подола.
Так уж вышло, что сестра стала между ее блажью о мирной жизни в деревне, которая теперь, со стороны романа Николая и Янины, не казалась столь ничтожной и обременительной. Как чудно, что Денис Федотов вновь объявился и в свойственной ему смазанной манере начал проявлять робкие знаки внимания былому своему увлечению. Кстати, и Янине свить семью не помешает, иначе она станет настолько отвратительна в своей озлобленности и разочарованности, что из всех живых существ подпустит к себе только голубей около церквушки в их имении. Женщина, как ни крути, сохнет без мужчины… «Хотя бывает и обратное, – меланхолично уколов в центр груди, постучалась в ослабленный последними перипетиями мозг Анны нежеланная мысль, – мужчина становится началом и концом счастью, убивая постепенно и поначалу невидимо, захлестывая порой вспышками благоговения». Анна чувствовала, несмотря на разумность внутренних доводов, что опоганилась будто из-за желания устранить сестру. Больше, чем когда была неверна мужу.
– Попробуй, милая, – подначивала Анна, лихорадочно соображая, догадалась ли сестра о ее замысле, – он прекрасный человек, ты за ним будешь как за каменной стеной…
– Как за стеной? За Денисом? – казалось, Янина вышла из забытья, различив во тьме пришепетывания сестры нечто вопиющее.
– Ну… Быть может, просто спокойно и тихо, что тебе всегда так важно и нужно было для самопознания…
Может быть, Анна, вернувшись к Николаю и прося прощения в такой манере, будто он сам виноват, каким-то осколком души мстила и Янине, говорящей такие страшные правдивые вещи в тот раз перед ее рейдом в Петербург. Николай никогда бы не подумал, что тихая милая девочка, которую он брал в жены, так сможет вывернуть ситуацию, что он сам окажется повинен в ее вероломстве.
Янина ничего не заподозрила, слишком глубоко прятался расчет Анны, и слова сестры показались вполне разумными. После возвращения жены Николай начал прятаться, юлить, повсеместно Яня встречала его испуганный отводящийся взгляд, что ей претило. Стал отстраненнее, погряз в двуличии, и Янина смотрела на него с по-новому расширившимися веками, не понимая, страдает ли он от их оборванной связи и очень желая этого.
Так ли был безупречен Николенька даже по сравнению с двумя женщинами, с которыми обитал в одном доме, не предпринимая ничего, чтобы изменить сложившуюся ситуацию? Он никогда не казался своей любовнице слабаком, но… Что же двигало им? Традиции, въедающиеся в голову и регулирующие поведение, страх перед осуждением, лень менять что-то? Это не давало ей покоя. Когда Янине казалось, что она распробовала суть, та вновь ускользала в потемки. Янину вдруг озарила идея, что все они, заточенные в одном пространстве, в чем-то неправы, виноваты, что сами отравляют свое существование кто ленью, кто пассивностью, кто страхом, кто скрытыми ужасными потребностями страдать или причинять страдания в ответ на с детства сочащиеся обиды…
Словно заноза, постепенно выдавливающаяся из ранки, открывалась Янине истинная причина ее срывов. Все было так просто, но поначалу она даже не обратила внимания на обстоятельство, как будто бы и не затронувшее, и незначительное. Не то, что Николай возобновил брак. Даже не то, что он так переменился к любовнице, почуяв, видно, свою вину… Нет, тут было другое. Нечто более невразумительное для ревнующей женщины – удивленная неприязнь к тому, что после всех горестей, что Анна причинила ему, он не нашел в себе сил оттолкнуть протянутую ему с невысыхающим чувством собственной значимости руку. Как ни старалась Янина видеть в Николае силу, даже если она видела ее наверняка, своим предчувствиям верить не хотела и приняла за слабость истинное проявление великодушия и веры в будущее. Перед наплывом чувства несправедливости и слепоты перед ясно и четко видимым Янина Стасова была бессильна, и клокотание опаляющей обиды, тесно соприкасающейся с яростью, не давало ей покоя.
– Ты разрушила все. Мы все могли быть счастливы, – самозабвенно продолжала Яня сиплым прыгающим голосом.
– Не к чему драматизировать, – ответила взъерошенная Анна, – обе мы в равной мере виноваты. Но если и есть человек, из-за которого все рухнуло, так это Дмитрий. Наиболее слабый и мало что смыслящий.
– Ты слишком несправедлива к нему.
Обе на время замолчали, затем Яня снова разомкнула уста.
– Не была бы ты счастливее, если бы научилась ставить чужую волю ниже своей?
Едва ли самые сведущие в глубинах человеческой души могли точно сказать, как зародилось и из чего вытекло это соображение Янины. Какие-то обрывки фраз, взглядов, предчувствий и потаенных выводов привели ее к этому правдивому заблуждению.
– Ты умеешь, – отчетливо отразила удар Анна, с неудовольствием меняя тему и переставая подводно воздействовать на сестру. – И стала очень счастлива? Видно, не заложена в нас благодатная способность принимать мир со всем его несовершенством и прелестью, – протянула она уже после паузы, прокатывая остекленевающий взгляд по мебели.
Янина ничего не ответила на это, вперившись пожирающе-глубокими и пытающимися как следует осмыслить глубину соображения глазами в царапину на обоях.
– Быть может, несчастье не от личных качеств, а от внутренней неспособности его испытывать вовсе… – вновь сказала Анна.
– Но ведь нам по силам улучшить жизнь…
– По силам, да не тянет…
– Раз не тянет, так не по силам… Не по силам заставить себя. А заставить необходимо, приоритетно испытывать счастье… Какой смысл имеет никчемная жизнь без проблесков блаженства, когда понимаешь, что ради этого и существуешь? Когда все остальные догмы, соображения и желания тихо жить ради долга просто перестают действовать, поскольку становится ясно, насколько они античеловечны, вопиющи, смешны, сдержанны, тоскливы, – жестоко подытожила Янина, начиная злиться оттого, что ее великолепную идею не поддержали. – Я не согласна с тобой.
– В любом случае, теперь все будет хорошо… Я избавилась от своих демонов, – Анна подумала, насколько противно защищать себя, оправдываться и просить прощения одним предложением.
«Надолго ли?» – поймала себя Янина на противном утверждении.
– И я.
– Так ты согласишься вновь начать все сначала? – не показывая вскипающей в глубине радости и не осознавая ее сама, спросила Анна.
– Думаю, да.
Обе замолчали, потом Янина с явным нежеланием разговора надрывно спросила:
– А с Дмитрием покончено?
– Покончено… – со вздохом протянула Анна.
– Ты влюбилась в того, кто ярче всех целовал, кто лучше всех заморочил тебе голову. Кто был навязчивым, когда ты не хотела, безразличным, когда был нужен больше всего и распылял тебя романтическими фразами, подавлял тебя уверенностью… При том, что сам плясал под дудку жены и матери. Этого ты хотела? И как ты можешь так унижать себя…
– Ты не представляешь, как страшно было это с одиночество вдвоем… с Николаем. И потом, ты не можешь так судить об этом. Тебя не было между нами, ты не можешь знать всего и составляешь свое мнение исключительно исходя их своих убеждений и наблюдений. Большинство людей поступают так же, и они не правы.
– Ты тоже так поступаешь.
– И я не права… – вынуждена была признать Анна, хоть это и не понравилось ей. Она собиралась отчитать сестру, а та быстро нашла, чем приструнить ее.
– По поводу Николая… Что же страшного в нем? Ты сама-то объяснить не сможешь… Не такой он плохой, как ты вообразила. И ты даже не можешь теперь защищаться фразами вроде: «Ты не жила с ним так близко».
– Я никогда не говорила и не думала, что мой муж плохой.
Янина распылилась и в начала придавливать Анну своим авторитетом, чего не терпела по отношению к себе.
– Может, если бы появился ребенок… – протяжно изрекла Янина, вовремя отойдя от непримиримого тона, который решила искоренять в последнее время, с опаской наблюдая за сестрой и позабыв о любых амбициях по отношению возможного отца.
Та слегка дернулась.
– После того, что произошло, я уже не знаю, дано ли мне будет счастье быть матерью, – изрекла она.
Янина сникла.
– Зачем ты пошла к нему?
– К Мите? – спросила Анна и поморщилась оттого, что по привычке нежно и незаслуженно назвала этого человека.
– Да…
– Это нормальная человеческая потребность – искать тепла и любви.
– Потребность бросаться из одних объятий в другие?!
Между сестрами не было той взаимности, которая позволила бы прощать обороненную вслух правду.
– Тебе не понять.
Янина усмехнулась, а Анне стало глубоко неприятно от этого смешка.
Все это начиналось как прекрасная сказка, залитая надеждами… Янина была уверена, что предательства от Николая ждать не нужно, что все будет безоблачно, пока он рядом со всем его совершенством… Стоит признать, ее пьянила та роль.