Анна прекрасно понимала, насколько Виктор проигрывает мужу. Но не могла его отогнать, попросту не имела желания пошевелить пальцем, чтобы дать сигнал о своем нерасположении.

Этот несносный человек стал слишком часто появляться в ее поле зрения, причем Анна прекрасно понимала, что к чему. Ей не надо было спрашивать, уточнять что-то у посторонних. Каким-то образом он поселился неподалеку и надоедал ей своим присутствием, ничего не говоря, не ища с ней встреч, наслаждаясь жизнью с умиротворенным видом. Виктора с тех пор, как они начали видеться, цапал и пронзал хищно – призывный, хоть и без обычной томности, взгляд Анны поверх привычного отстраненно – приветливого.

Анна чувствовала, что Николай снова в ее власти, поскольку он перестал брыкаться. И осмелела. Не было ничего противоестественного, чтобы не прогуляться с Виктором пару минут в день и не попытаться сорвать покров напыщенной таинственности, что он набросил на себя.

Что помешало госпоже Литвиновой мирно жить, когда она вроде бы осела и успокоилась? Озлобленность на судьбу, на все, что так сложилось или непреодолимая скука? Янина вечно твердила, что человек сам за себя в ответе, что сам может поломать и выправить свою судьбу… Но Анну отчего-то обдавало волной непонимания, отторжения, злости при этой мысли. «Что я сделала наверно?» – вопрошала она воздух и не понимала. Мысли ускользали, а попытка поиска отгадки приносила осадок, пригибающий к земле даже эти жалкие потуги распознать себя. Почему всем окружающим так нравилось это? Анна недоумевала. Это приносило только разочарование в собственной мыслительной способности и опасения, что она глупа, вытекающее из всего перечисленного. Анне не нравилось чувствовать себя хуже окружающих, она негодовала и силилась забыть. И ей удавалось, поскольку она была не так погружена в себя, как Янина. Та не успокоилась бы, пока не дорыла бы до дна (или думала бы так).

Слишком глубоко в Анне засело ханжество дворянской гильдии. Она рвалась снова испытать тот накал с Дмитрием, и, не чувствуя даже ничего запредельного к Виктору, так же запретному, против воли держалась за него. Как-то вросло в ее натуру неповиновение, патологическая склонность к препятствиям и собственной боли от соединения с другим человеком.

– Любовь с первого взгляда возможна лишь, если начальное благоприятное впечатление не опоганится дальнейшим знакомством с характером избранника, – сказал как-то Виктор, когда они с Анной безмолвно встретились на пыльной проселочной дороге без всякого сговора и молчаливо побрели невесть куда. Это могло быть похоже на дружбу гимназистов, не будь это вопиюще в глазах общества и порицаемо с самого начала.

– Любовь с первого взгляда бывает у слишком впечатлительных натур, – улыбнулась Анна, с отвращением чувствуя себя старой. – Вы пытаетесь казаться загадочным, но выглядит все в целом жалко и неоригинально.

– И тем не менее вы пришли сюда.

Анна хмыкнула, но посмотрела на Виктора не без некоторого одобрения. Вечер рисовал на ее лице тончайшие отблески кружев, отдернутые от глади вод. Последующий путь до развилки, ведущей в разные стороны, они проделали молча, но не без удовлетворения присутствием друг друга.

«Какие манкие есть женщины – сами так и лезут на рожон… И смотрит как-то выжидательно, томно, словно если я проявлю настойчивость, она только для приличия станет возмущаться… А если даст от ворот поворот потом – с ума можно сойти», – размышлял Виктор, напряженно сидя на берегу реки раздетым по пояс и не обращая внимание на лакомящихся им комаров. Анна ничего подобного ввиду не имела, думая об этом слишком отвлеченно, чтобы это можно было назвать даже желанием.

63

Переминающийся дождь уступил затишью. Двор был обагрен липкой водой, и все дышало чистой сыростью и теплом. Дворовые мальчишки выбежали из-под укрытий в надежде помесить босыми ступнями размазанную размякшую почву.

Неистовый запах сирени мешал Анне сосредоточиться, бередил невозможность в свете обстоятельств купаться в красоте, когда после обеда она сидела в парке под тенью нежных лип и медленно, в какой-то умственной лихорадке, обдумывала все. За это время она привыкла, прикипела к Николеньке. Дико было думать, что придется жить без него, что жить вообще придется… Как неожиданно свалилась на нее весть, что мужа больше нет, как мучительно больно было от несправедливости этого известия, груза от него.

Дика, неправдоподобна, кощунственна была мысль, что он больше не появится просто так, без всяких слов, горячности и желания выставить себя в выгодном свете. Скромно-спокойный, всегда готовый прийти на помощь молча, без упреков… Как невыносимо жгли невысказанные слова, ссоры впопыхах и глупые обиды. Каким камнем тянуло прошлое и все гадости, сказанные ему в совокупности. Роняя слезы на блестящее платье, Анна думала, что ласковые проявления ее потонули в море неблагодарности и холодности.

Но обстоятельства не дали ей оплакать его с честью. Дело его гибели было настолько мутным, что не могло не ворваться в обитель ее горя. И эта грязь, эти пятна отравляли действительность, как нечто кощунственное, будили неудовлетворенность, злость на всех и вся. Анна не могла уже всецело сосредоточиться на своем горе, как того эгоистично хотела, залить потоком оставленной наболевшей нежности лучшее, что осталось в память о муже – их дочь… Растить ее в благочестии. Вот чего хотелось госпоже Литвиновой, молодой вдове. Она уже представляла, как состарится со своей девочкой, оберегая ее, чтя память об отце, выплачивая ему долг… Анна увлеклась, воображая себя почти юродивой, отказавшейся от физических радостей.

Но Илья, как злой гений, как грозное непримиримое пятно, вторгся в тихую женскую обитель облачных грез и растоптал их подобно хрупкому песочному замку.

– Вы должны уехать. Куда угодно, но убийцы брата я не потерплю, – холодно и просто сказал он без всякой жалости. Ему было безразлично, куда она пойдет, что будет чувствовать от разлуки с ребенком. Он вообще не понимал, что Анна может что-то чувствовать, не задумывался об этом.

Анна в безмолвии продолжала сидеть в одной позе и даже не посмотрела на деверя. Она понимала, что, учитывая его отношение к ней, можно ожидать подобного. Но до такой степени… Она была так слаба, что даже не могла в полной мере оценить масштабы грядущей трагедии. Как было сложно решать все самой, а рядом ни Ники, ни Яни, и некому ей подсказать, как быть… Впервые она подумала, что эти люди нужны ей были не только и не столько как близкие, поскольку их значение она понимала изредка во времена особых душевных просветлений, но и как путеводители… Во времена ослепления Дмитрием Мартыновым, за которые ей так гадко и пакостно было теперь на душе, она вообще не выдвигала на первый план кого-то кроме него. В сущности, один только первый план, занятый им, и существовал.

– Куда же я пойду? – отозвалась она словно из колодца, заострив на цинично держащем себя Илье тупые неживые глаза.

– Это не мое дело. Вы не имеете ни малейшего права распоряжаться имением моего брата, учитывая, как вы обращались с ним.

– Я отлично с ним обращалась.

– Неужто?

– Что я вам такого сделала? Вы ведь не о брате заботитесь… Вам охота истязать людей?

– Ошибаетесь, голубушка. Именно о нем. Пусть он был не слишком интересен мне как человек… Но валять в грязи честь семьи я не позволю. А, учитывая мою любовь к справедливости, вы уж последний человек, который имеет право на то, что осталось после Николаши.

– Я имею право на наследство как законная…

– Дорогуша, я предлагаю вам полюбовное соглашение. Вы исчезаете отсюда и катитесь куда хотите с небольшими сбережениями, которые я вам предоставлю. Вам ведь есть куда приткнуться? Вот и чудненько. В противном случае я скажу полиции, что вы причастны к убийству и выскажу все свои домыслы. Причем, как мне кажется, это и не домыслы вовсе.

Анна закрыла глаза. Происходящее представлялось ей как засасывающая черная бездна, на краю которой стояла и зловещее дуновение тины и гнили которой ощущала. Она видела людей из бедных кварталов, и они навевали на нее ужас. Но еще большим ужасом веяли каторжники… беззубые, с разодранной холодом кожей на руках. Оказаться там было выше ее сил, опуститься на дно и позволить обстоятельствам изуродовать свой образ мыслей, способность чувствовать и воспринимать возвышенное… желая лишь свободы, тепла, уюта, поломав мысли, выпотрошив их и оставив от прошлого лишь бледное их подобие. Не для того она жила, роскошь была потребностью, въелась даже в запах волос! Она не могла этого допустить. Это было безобразно, немыслимо, недостойно! Этого не могло случиться с ней! Анна покрылась испариной.

– Вы не посмеете, – обронила она, понимая, что, даже если ее будут пытать, не скажет она: «Я не виновна, мне дорог был Николенька». Она не станет унижаться перед этим человеком, который не поверит, и это будет оскорбительнее всего.

– Еще как посмею.

– По праву наследования я являюсь хозяйкой…

– К сожалению, это верно – я так и не смог убедить Николая, что оставлять все вам глупо. Но лучше уж вам немедленно переписать на меня состояние, чем отбывать наказание… Вы же не двинетесь за любовником, такие как вы обычно не спешат проявлять великодушие.

– У вас детей все равно нет…

– Будьте уверены, я найду, кому оставить состояние после смерти. Уж не ваше это дело.

– А как же моя дочь?

– Делайте с ней, что хотите. Не так уж достоверно, что мы с ней вообще родственники.

Анна не сказала больше ни слова, найдя в себе силы только уйти. Она хотела не бороться, а лишь скорее оставить дом, где ее так оскорбили. Пройдя наверх в свою опочивальню, она прошла мимо к детской, наклонилась над кроваткой мирно посапывающей Антонины, и ей стало чуть легче. «Моя спокойная малышка, – подумала она с нежностью, – Куда нам с тобой теперь?»

64

– Мне неловко было бы сидеть за столом, пока цыгане голосят над ухом, – посмеиваясь, бросила Янина входящему в столовую Денису, памятуя о вчерашнем вечере и ожидая, что он, как обычно, скажет что-то донельзя милое и мягкое, чем принесет ей удовольствие. И она сможет взяться за кофе и яйца всмятку.

– Николай убит.

Янина остолбенела, не успев закрыть глаза, чтобы вид у нее не стал страдающим, болящим. Глаза ее остались открытыми и были похожи на ледяные пораженные глаза статуи или, что хуже – мертвеца, застигнутого кончиной врасплох; рот приоткрылся.

– Кем… Когда?!

– Одним военным, жившим неподалеку.

– За что?..

Денис смущенно потер узким носом ботинка ковер.

– Анна знала его. Их подозревают в сговоре.

Янина не смогла ничего ответить, не смогла даже понять, насколько произошедшее отвратительно, если эти слухи правда, и что Николай Литвинов не заслуживает подобной участи. Пасть так… В такой грязи, мелочности… Немыслимо!

Слезы, которые он прочел, не обрадовали Федотова. Янина была так занята своими мыслями и переживаниями, что совсем забыла о своем добром Денисе, через ссоры с которым понимала все больше, настолько это благородный спокойный и добрый человек, и что она бы не смогла ни с кем другим скроить семью – была бы несчастна без свободы, без возможности проявлять характер. Словом, не испытывая никаких ограничений, она цвела.

Неловкой неустойчивой походкой Янина направилась туда, где нет людей, где боль притупится возможностью раскрыть ее в своей душе, не пятнаясь обо что-то постороннее. Где сладкая горечь и потаенная, сжигающая грусть дадут ей понять, что жизнь, как ни странно, прекрасна даже этим моментом всепоглощающего горя. Янина усмехнулась про себя, насколько ненормальна, раз чувствует радость за то, что имеет возможность ярче и полнее охватывать жизнь, пока дорогой ей человек готовится навечно лечь в землю.

Через вуаль воспоминаний пробивался матовый аромат быстротечной любви Николая, его волос, кожи, влажности глаз. Ее будоражил отблеск памяти счастья, которое он, не скупясь, дарил ей. Но разве не правильно он поступил, заботясь в первую очередь о своей благодати? Поразмыслив, Янина не винила его более, потому что всегда проповедовала торжество отдельной человеческой жизни над идеей. Неужели это живое существо, способное любить, улыбаться, закрывать глаза от яркости заката, никогда больше не проснется? Мысль эта была вопиюща, Янина не могла принять и осмыслить ее. Он был так молод и красив!

– Яня, ты думаешь, мне приятно видеть, как ты убиваешься по этому человеку? – сказал Денис после долгих расспросов жены, почему он хмурый, испытывая стыд и облегчение.

Федотов вдруг вспомнил, что в самом начале их долгих перепутанных отношений он искал милую отзывчивую девушку. Янина из-за категоричности не казалась такой, поэтому он чуть не проглядел ее. Ей доставляло удовольствие сначала пакостить, выплескивать на него раздражение, а потом извиняться. Потому что она знала, что навеки спаяна с ним и навеки будет любить его своей благодарностью. Потом же она упоенно извинялась, плача и кляня себя во всех смертных грехах. Вся жизнь с ним походила на захватывающую игру, и Янина была несказанно рада этому, ибо всегда считала брак рутиной.

Яня успокоилась и вдруг вспомнила, что ее не озлобляло, что ее никто не гладил по голове в детстве. Но это не значило, что в ней не тлела потребность быть любимой.

– Ну что ты, радость моя, – как могла миролюбиво сказала она, дотронувшись подбородком до его волос. – Всего лишь жаль мне его личность, его молодость… Человека хорошего, венец творения мне жаль. Не будь таким узколобым и пойми.

– Попытаюсь, – улыбнулся Федотов.

65

Золотисто-травяное пряное сияние с привкусом специй было разлито по полям, по земле, усеяно опавшими ослабленными белыми лепестками.

Яня металась и хотела «увидеть кровь этого человека у себя на пальцах». Денис тряс ее, вразумляя, что ее пошлют на каторгу, и ему придется ехать вслед за ней, а Анна и Тоня останутся без поддержки, девочка вырастет дикой.

– И ты пойдешь на каторгу из-за того, что было столько времени назад, что, как ты утверждала, уже не важно для тебя? – горячился Денис, раскрывая глаза. – И сгинешь там с твоими-то легкими…

Яня решила пойти и побеседовать с Виктором. Он поразил ее. Спокойный, несчастный, одержимый ее сестрой…

– Идя сюда, я хотела наказания для вас, хотела отмщения… Теперь вижу, что мне стоит извиниться. Вы и так наказаны, как все мужчины, любившие мою сестру. Только не она сама… Рано или поздно за неправильную жизнь или бессилие, или нежелание что-то менять, наступает возмездие… Какое оно будет, трудно судить, но будет в любом случае. Или уйдут любимые, или сам в себе разочаруешься… Как она – мечется и нигде не находит успокоения. Когда-то я ненавидела Дмитрия Мартынова, хотела, чтобы он поплатился… И вот теперь он сильно хромает из-за раздробленной кости. А человек, его покалечивший, выловлен со дна пруда. Вы же теперь сгниете на непосильной работе. И мне жаль, право… Думала, он выберется целым и невредимым, исходя из его беспринципности… Но он оказался лучше, чем я думала, и понес наказание еще при жизни. А это лучше, лучше.

– Вы про того Мартынова, который женат на Ирине?

– Вы знаете ее? – а про себя удивилась: «Подумать только, словно в светском салоне ведем неторопливую непринужденную беседу».

– О, я знаю эту семью не понаслышке. Ведь именно через нее и я и оказался связан с вашей сестрой – они часто говорили о ней очень нелицеприятные вещи, и я понял, что Анна незаурядна, раз вызвала такое пренебрежение всесильных. Поверьте, они все наказаны, как вы и говорите. У них все прекрасно с парадного входа… Но при первой же опасности они перегрызут друг друга. Я, например, своими ушами слышал, как Ирина Владимировна, ничуть не стесняясь, поведала сидящей рядом с ней женщине, что ее свекровь была той еще сердцеедкой в молодости и между прочим намекнула, что среднего сына она любит сильнее Дмитрия потому лишь, что родила его от любовника.

– Вообще-то, я догадывалась об истинном положении дел в их семье. Думаю, Дмитрий едва ли мог жениться на порядочной девушке…

– Одна сатана, – вздохнул Илья. – Что же до вашей сестре, ее прелесть и самодурство, самодовольство и скромность, разбавленная высокомерием, небывало притягивали и сводили меня с ума.

– Да… Узнаю мою Анну, – протянула Янина с непонятной горечью в глубине глаз. – А вы неглупы, это новость для меня.

– Умные люди часто удивляются наличию здравомыслия в прочих, особенно незнакомых.

– Удивительно… Я шла сюда, мня вас исчадьем ада… А теперь мне жаль. Несмотря даже на то, что вы убили дорогого мне человека, – и, приостановившись, она продолжила мыслить вслух перед удивленным собеседником. – Я не думала, что мне будет так больно потерять его. Я даже чувствую себя виноватой. Хотя все мы напортачили в этой истории.

– Бес попутал, Янина Александровна… Не могу взять в толк, что нашло на меня… А Анна… Говорила ли обо мне?

– Не припомню…

– Я ей жизнь сломал… Нет мне оправданья. Не думал же я, что он правда был ей дорог, она так держала себя с мужем…

– Это она умела…

– И потом, все эти слухи о ее неверности…

– Вот как создается репутация! Порой, если и раскаялся, жизнь переворачивает.

66

– Боже, ну почему ты притягиваешь только тех, кто пытается уничтожить тебя своей силой воли, и все равно им это не удается? – воскликнула Янина после свидания с Виктором.

– Зачем ты ходила к нему? – изумилась Анна.

– Увидеть, что он страдает.

– Увидела? – с неприязнью спросила Анна.

– Да. Теперь мне его жаль.

– И мне… И в то же время, несмотря на то, что он лишил жизни Николеньку, я не могу его ненавидеть, как бы страшно это ни звучало… Ведь сделал он это из-за меня, и я здесь больше даже виновна.

– Как всегда, впрочем… Но прекрати казнить себя, – отозвалась Янина с некоторой настороженностью.

Через несколько дней во время начавшегося процесса над Виктором Анна огорошила домашних откровением, что хочет искупления, не может больше жить с тяжким грузом вины и будет исправлять все ошибки прошлого. Поначалу Янина подумала, что сестра ее уйдет в монастырь, но Анна робко произнесла что-то о каторге.

– Я столько думала об этом в последнее время… Я не могу спать, не могу есть. Надо мной висит это, как какой-то железный купол… Я не вынесу этого, жизнь не в радость мне больше.

– Это пройдет, – сочувственно отозвался Денис, подливая ей чаю.

– Нет, есть только один способ. Я поеду за Виктором, чтобы покаяться и перед ним, что из-за меня он пустил под откос свою жизнь. И за Николая, будь он жив, но слишком поздно, поэтому нельзя допустить, чтобы Виктор повторил его путь.

Янина слушала ее и не могла понять, что слышит.

– Ты будешь помогать его убийце… Хорошо покаяние, – ошарашенно протянул Денис, опасаясь, тем не менее, открыто высказывать свое неодобрение – ему было жаль Анну.

– Ты ударился в религию? – жестко спросила тем временем его жена. – Это опасно, дорогая…

– Я и не ждала, что ты поймешь.

– И Верно, потому что ты рехнулась. Ты кем себя возомнила? Да имеешь ли ты право так поступать со всеми нами, оставшимися? Да жертвуют собой лишь конченные эгоисты! Прикрываются лживыми вдолбленными им в головы лозунгами и не думают о ближних!

В тот раз Анна не выдержала и поспешно покинула столовую, кляня сестру, себя и весь свет, заперлась в отведенных ей покоях и предалась унынию.

Сначала Яня считала ее идею бредовой, вопиющей, кощунственной… На этом у нее заканчивались эпитеты. Но та была в безвыходном положении, Янина чувствовала, что переубедить ее будет стоит больших усилий. Это с виду она была мягкой и уступчивой, как воск… Но сестра знала, какие на самом деле бродят бесы в душе Анны. Посему Янина поняла, что отговаривать сестру ей будет дороже, и отказалась от этого. Да и зачем? Разве не были между ними постоянные недопонимания и мелкие обиды? Анна вознамерилась и Тоню увязать с собой, но Яня так взбеленилась, что самым жестким из всех своих возможных тонов заявила, что не позволила везти ребенка на верную смерть – за это время она прикипела уже к племяннице. И чуть было не стукнула кулаком по столу.

Анна колебалась, Янина была непреклонна и подводно гнула свою линию, затаив в душе план. В ярости она топала по комнате, едва не сваливая юбкой безделушки на маленьких смешных столиках.

– Ребенку не место на каторге в кошмарных условиях, – был ее вердикт.

– Но я нужна им обоим, – голосила Анна, утирая слезы, успокаиваясь и черед мгновение разражаясь новым потоком.

В этом вечном обрушивающемся на каждое движение души затуманивании ребенок стал избавлением, Анна не представляла, как оставит свою девочку. И в то же время она чувствовала, что без искупления не сможет жить дальше. Что мешало ей, почему, достигнув благоденствия, она опять была не удовлетворена и опять шла куда-то и за кем-то? Это было исступление, переплетенное, перемешанное с долгом, неведомой силой, влекущей ее на верную погибель. Она не хотела бороться с желанием своего сознания.

Сестры ссорились, расходились, были недовольны друг другом и окружающим миром. Но цепкая Янина чувствовала, что перевес постепенно оборачивается на ее сторону, что Анна колеблется и ломается, что лучшим выходом видит именно то, чего добивается сестра. «Забавно, что единственное, в чем она держала твердость – измена мужу», – думала Янина. Да и то потому лишь, что над ней нависал кто-то другой. В глубине души Янина была очень сильно, гораздо сильнее, чем ранее, озлоблена на сестру за все произошедшее и не считала ее такой уж невиновной. Пусть косвенно, но все же… Из-за нее убили Николая! Поэтому скрытая озлобленность Янины нет – нет, да и проскальзывала в ее отношении к Анне. Янина не отдавала себе отчета в том, что даже рада тому, что Анна надумала исполнить свой якобы долг перед этим непонятным странным человеком. Для Янины факт этого был подтверждением догадки, что она пошла по старому пути. Уму не постижимо, как можно бросить дочь ради преступника…

Для Анны же решение было предельно просто. Этот человек пошел на каторгу потому, что неверно истолковал ее слова. Она чувствовала свою ответственность за то, что позволила себе дружбу с восприимчивым мужчиной. Она не хотела, чтобы так вышло, и в то же время отдавала себе отчет, что в какой-то мере виновата. Виновата в инстинкте нравиться и в том, что не пресекла это на корню. Подобное самоотречение в последнее время входило в ее образ, поскольку Анна Литвинова стала матерью и многое переосмыслила.

Илье Литвинову Янина пригрозила публичностью и позором, если он лишит Антонину наследства, сказав, что сама будет воспитывать племянницу. Она была так резка и убедительна, что он стушевался и вынужден был пойти на полюбовную сделку. Имение отошло к нему, сбережения же Николая Литвинова должны были достаться Антонине Николаевне Литвиновой в качестве приданого.

Спустя несколько месяцев судов, слез, истерик, уговоров, страхов, срывов, отречений и умелого давления Янины, которая в глубине души считала, что Анна должна поплатиться, крамольная и оскорбительная изначально мысль о следовании за Виктором оказалась естественной. Янина устала давить на сестру и подтачивать ее силы. К тому же, в глубине души она считала, что будет лучшим воспитателем, чем ее непоследовательная слишком подверженная эмоциями сестра. И в конце концов Анна, сбитая с толку, сломленная отсутствием мужа, озлобленностью сестры и терзаемая чувством вины за всех и вся, уступила. После осуждения Виктора на каторгу она через силу согласилась стать его женой, испытывая привычное чувство, что ей кто-то играет, но не думая о том, что способна и имеет право брыкнуть. Такая мысль, если и приходила ей в голову, казалась неисполнимой. Она не видела в себе сил свались с себя свод небесный.

– В любом случае, я смогу навещать вас, – говорила она перед самым отбытием с Сибирь.

– Конечно, – подбодрила Янина ее заблуждение, рассеиваясь будто и не видя уже, не ощущая действительности.

Казалось, она растворяется в происходящем и теряет способность осознавать себя. Всю жизнь ее преследовали мысли странного рода. Порой Янине вообще казалось, что она не существует, или только она и существует, а окружающий людей, явлений, событий нет… Янина вздохнула, отерла ладонью лоб и подумала, что ей надо прилечь.