Сочным осенним вечером Крисницкий, Василий и новоприбывший на барский отдых Борис вольготно расположились в обтянутых тонкой золотистой тканью креслах и с наслаждением, присыпленным тягучим чувством прекрасного, слушали незабываемый вальс Шопена, выскальзывающий из – под пальцев Алины. Вязкая жидкость нот медом разливалась по комнате, погрязая в обволакивающей грусти атмосферы послеобеденного затишья.

Борис относился к числу людей, наделенных редкой способностью в любом обществе, даже в весьма разношерстном, не найти себе приятного собеседника. Если у Алины бесконечное одиночество в детстве привело к размышлениям об устройстве мира и развитию, то ее брат бесцельно слонялся по комнатам, стреляя в воробьев из рогатки. Отец много работал и долго находился в разъездах. Его любимица была предоставлена нянькам и гувернантке, недостаточно ей интересным. Она дерзила и смеялась над взрослыми. Борис же был настолько тих и послушен, что зачастую в доме создавалось впечатление, будто его нет вовсе. Вряд ли у кого бы то ни было сохранились воспоминания с его участием. Алина вообще не могла припомнить, когда они толком разговаривали, а не перекидывались парой вопросов.

По-своему младший сын Михаила Семеновича был недурен. Но приятное впечатление о его больших глазах и льняных кудрях (как полагается у молоденького мальчика, не испорченного пороками), стиралось из-за не застенчивого даже (в этом было бы своеобразное обаяние), а попросту отсутствующего выражения лица, скованных манер, сутулости и невыразительного голоса. Казалось, этот юноша по собственной воле собирается прожить никчемную ничем не примечательную жизнь Премудрого пескаря. И люди, которым свойственно ошибаться и бурлить, не понимали этого. А оттого презирали его.

Василий был несколько удивлен тем, что, заскочив на обед, застал единственную хозяйскую дочь в сонно – лирическом настроении. Слухи о том, что молодая барышня посетила старика Крисницкого, быстро распространились в их глуши. Они были неприятно для Василия приправлены сплетнями и заверениями почти всех местных острословов, что два из трех отпрысков затворника Крисницкого замешаны в чем-то запретном. Ведь, несмотря даже на что, что он сам порой оскорблял ее, Лискевич считал Алину безупречной. А в сельском воображении Алина и Костя уже едва ли не уничтожили пол империи, ведь зачастую окружающие знают людей много лучше, чем те сами знают себя.

С момента рокового объяснения Василий пребывал в заманчивой уверенности, что, если только Алина не повстречает кого-то на политических собраниях, рано или поздно она согласится стать его женой. На сходках присутствовать горазда, а еще юная барышня. Как быстро изменился мир… Отголоски гражданской войны в Америке портят жизнь прогрессивным русским дворянам. Ну ничего, она изменится благодаря ему, иначе и быть не может! Лискевич и не пытался найти другую невесту, поддерживая связь с семьей Крисницких и вызывая все большую симпатию ее главы. Судьба вознаградит его за терпение… Василий, должно быть, сам себе не желал признаваться, что погряз в бесплодных мечтах и вообще воспитал себя слишком ленивым и самонадеянным, чтобы искать подругу. На беду, его притязания никак не сходились с впечатлением, которое он производил на особ прекрасного пола. Этот образованный и, в общем-то, совсем неплохой молодой человек отпугивал своими странностями даже единственную девушку, которую любил. Конечно, Алина ценила его, с удовольствием беседовала с ним, отзывалась о нем как о самом умном человеке из всех, кого знала… Но замужество требует совсем других чувств. И Крисницкий понимал ее, ведь сам в первые дни после свадьбы был сбит с толку и понятия не имел, что делать. А она девица, значит, ей в сотню раз тяжелее.

«Глаза у него что твои чайные блюдца», – с недоумением подумал Крисницкий, поглядывая на обожателя дочери. Пока гость переводил на него свои выпуклые очи болотного цвета, Михаил Семенович успел подумать, что, будь он своей дочерью, тоже ни за какие коврижки не согласился бы разделить с этим субъектом жизнь, а тем более ложе. «Наверняка можно пересчитать все его ребра», – подумал Крисницкий и содрогнулся собственным мыслям. «Да будь ты ста пядей во лбу, это отвратительно», – вздохнул промышленник и закашлялся. «В любви чистота кожи важнее будет, чем знание античной философии. Понятное дело, любовь должна приводить к детишкам».

В последнее время его угнетало то, как сам она стал некрасив. Классическим красавцем, про которых пишут во всех мало-мальски популярных летописях, он не был никогда. Но какие женщины склонялись перед ним! Значит, обладал он каким-то… магнетизмом, обаянием что ли. Да, было время… А теперь все эти складки на животе, разросшиеся волосы в самых неожиданных местах, подводящее уже несколько лет зрение. И эта одутловатость на лице, прогрессирующая, как ему казалось, с каждым днем. Есть от чего прийти в расстройство. «Занятно было бы взглянуть, какой бы стала теперь Тонечка… И какая сейчас Марианна… Сохранила ли она хоть часть своей необыкновенной внешности? Это мало кому удается».

Крисницкий, ставший за два года без детей совсем одичалым, за неимением других дел и умных собеседников последовал красноречивому примеру дочери и начал копаться сам в себе. Скоро после подобных упражнений он решил, что совсем ничего не понимает. Дикарка, которая так поэтично уселась за фортепьяно, была ему совсем незнакома. Откуда в этой угрюмой девушке, больше всего на свете занятой непонятного рода рассуждениями и прогулками в одиночестве, взялась эта грация? Почему она, скорее занятая изучением саранчи на ближайшем поле, сидит теперь здесь, вместо того, чтобы гулять по парку, он так красив весной?

Борис распахнул светлые бессмысленные глаза, что даже несмотря на приятную наружность казалось Михаилу Семеновичу отталкивающим. Отец поспешил отвернуться.

– Отчего Алина Михайловна не пошла на прогулку с друзьями? – неожиданно спросил Крисницкий у неподвижно вперившегося взглядом в камин Василия.

– Должно быть, утомилась, желает передохнуть, – последовал ответ. – Учеба отнимает много сил, а она такая умница.

Василий умело анализировал факты, но почти всегда ошибался в оценках, считая себя при этом неоспоримо правым. Он ни на минуту не задумался, что в приехавшем квартете установились отнюдь не дружеские отношения. Да, темно-рыжая, кажется, кокетничает напропалую с обоими молодыми людьми. Тот, что постарше (Андрей его зовут?), не внушает ему доверия, слишком самоуверен, хоть и пытается казаться дружелюбным и снисходить до них, тех, кто болтается внизу. Мало ли на свете легкомысленных девиц, его не волнуют эти пустоголовые создания. Конечно, Лискевич подозревал Алину в сердечных привязанностях, но почему-то был убежден, что, как она сама уверяла, она не позволит романтическому чувству разрастись в себе. Даже когда эта стрекоза заливается своим визгливым смехом и косится на Андрея, выразительно сужая глаза, Алина не проявляет ревности. Что за дурной тон не пойми как называть девиц дворянского происхождения! Какое имя она получила при крещении, так и бы и звали ее.

Под пальчиками сударыни Крисницкой звук рассыпался по стенам тысячами тонких светящихся мошек, которые часто осенними вечерами впечатываются в сознание невыразимым томлением завершения жизни. Никакой надежды, лишь несоизмеримая безраздельная, пусть и светлая грусть. Алине, когда она невесть в какой раз начала повторять мелодию сначала, подумалось, что даже зима не может быть столь печальной, как эта осень. Все сверкает и пенится кругом, а на сердце пустота. И дело здесь не только в страхе, который гложет ее с того момента, как она по собственному непреодолимому желанию начала делать то, что порицалось. Это неприятное предчувствие, как подкатывающая тошнота, не покидало ее уже несколько дней. Алина не верила ни в предзнаменованья, ни во что сверхъестественное вообще. Она была материалисткой до мозга костей, отрицая все, даже интуицию. И все-таки то, что происходило с ней теперь, она понимала. Это был обыкновенный анализ возможностей, и госпожа Крисницкая угадала, что карта их бита. Поначалу она то ли верила, то ли надеялась, что все обойдется; то ли вообще не задумывалась над расплатой. Но она, беспощадная, подкрадывалась. Кроме того, зажимающееся сердце никоим образом не могло развеять ее печаль даже на время.

Невольно она остановила полет пальцев по полосатым клавишам и медленно направила ленивый взгляд в окно. Светлана шла посередине, поминутно сгибаясь от накатывающего на нее хохота, если кто-то из молодых людей или она сама произносили вслух что-то, отдаленно напоминающее шутку.

– Невеста была обвешана не хуже моих окон, и больше походила на зефир в обертке, чем на женщину.

Нечто подобное она, должно быть, озвучила, откинув мягкие пряди со лба типичным женским движением со смесью непринужденного кокетства и серьезности. Подобными приемами Алина не владела, поэтому более способные девушки вызывали у нее отвращение и сожаление.

Не имея никакого представления о чем-то сколько-нибудь стоящем, эта вертушка виртуозно владела чисто светским умением создавать интерес из мелочей. В любое другое время оба ее собеседника сочли бы подобный разговор глупой шуткой и свысока облили бы собеседницу презрительным снисхождением к ее легкомысленности. Но не сегодня. Лицемеры, оба лицемеры, да что творится в этом сумасшедшем доме?! Как эта рыжая девчонка может кого-то интересовать? И как она смеет отнимать собеседников у нее?!

Андрей, как обычно, выглядел чересчур флегматично, но без обычного своего отчужденного прощения пороков окружающих. Возможно, он нечто другое хотел сказать своей наружностью, но Крисницкая всякий раз чувствовала именно это, не представляя, каким образом ее угораздило попасть в сети, которые он и не пытался расставить.

– Неужели мы существуем на этом непонятном свете лишь для того, чтобы мучить кого-то, кто кажется нам недостойным и малоинтересным для нашей натуры, и мучиться из-за тех, кого мы считаем лучше себя? – едва не спросила она вслух, но вовремя вспомнила, что в гостиной не пусто.

…а люди для Кости не более чем декорации, пусть он и привязывается к некоторым. Схватит, как ребенок игрушку, а надоест – выбросит вон, не испытывая сожаления и удивляясь, если кто-то выскажет недовольство. Кажется, он настолько безалаберный, что даже чьи-то чувства для него играют роль несомненно меньшую, чем отвлеченное понятие о справедливости и счастье для тех, кто его стоит. И ведь если бы он знал хоть о сотой доли той боли, которую причиняет окружающим, разумеется, вел бы себя иначе или, по крайней мере, пытался ее уменьшить…

А Андрей? Неужели все мужчины так слепы, что замечают посылаемые им сигналы лишь в форме кокетства? Все герои проницательны только на страницах романов, в жизни же наблюдательны лишь женщины, что еще хуже… Тут Алина поймала себя на мысли, что озвучивает чье-то непроверенное лично мнение, общественное мнение, если быть точнее, что просто ужасно. В сущности, она вообще не могла похвастать тем, что сблизилась, а, следовательно, хорошо знала кого-то, будь то женщины или вообще мужчины. Чего она достигла, что представляет собой? Лишь тщеславную дочь богатого промышленника, которая сделала все, чтобы не быть счастливой простыми человеческими радостями, а, подобно гордым дуракам из отвлеченных сказаний и легенд, гнаться за чем-то призрачным, но весьма притягательным. Всю жизнь Алина считала себя очень, местами даже чересчур, мудрой, и всегда обижалась на взрослых при попытках доказать ей, что они в силу возраста умнее. А она, оказывается, не понимает почти ничего кроме книжных премудростей. Не знает она истинной стороны жизни, не знает людей и судит о них лишь с чьих-то слов. Понять бы ей, как устроен мир, почему такие, как Виригина, пользуются спросом даже у умных мужчин. Не притягательна она, кажется, лишь для Василия, он ее презирает… И прав, пожалуй. Если бы у нее была мать, которая смытыми вечерами в спальне раскрыла бы перед дочерью премудрости человеческих хитросплетений…

– Пташка моя, что стряслось? – заботливо спросил Крисницкий, подойдя к дочери и вглядываясь в бездонную тоску ее души, выдаваемую глазами.

– Мне душно, – устало отозвалась Алина, не находя в себе даже желания нагрубить.

– Иди в сад, ты еще догонишь их.

Алина не стала спорить, апатично соскользнув со стула и, не поправив прически, направилась к выходу.

– Она слишком долго была убеждена, что чувства свои высказывать не стоит, что она достаточно сильна для того, чтобы совладать с ними и не наделать неприятностей. Поэтому теперь, при первой же сильной боли, не знает, что делать. Посмотри, как она пытается казаться беспечной, что само по себе странно… Бедная девочка, – голос Крисницкого, обычно закаленный и даже загрубевший, с треском, который бывает у застывшей на сильном ветру кожи, бился об уши Василия.

Лискевич удивленно посмотрел на Михаила Семеновича, ничего не ответил и бесшумно повернулся в кресле. С чего вообще старику понадобилось делиться с ним своим мнением? Борис же с надеждой воззрился на отца и, не получив желаемого, сник.

– Раз уж вы ее отец, вы могли бы повлиять на нее, подтолкнуть, в конце концов.

– Что вы имеете в виду? – холодно отозвался Крисницкий с опозданием.

– Зачастую счастье распознается не сразу…

– Подтолкнуть? – нахмурился Крисницкий, недобро смотря на собеседника и отстраняясь от спинки кожаного стула, поскольку пуговицы впивались ему в спину. – По-вашему – заставить?!

– Отчего же сразу так?

– Я попрошу запомнить вам, молодой человек, и запомнить навсегда – моя дочь всегда делала то, что хотела, и не вам переделывать это. Если хотите послушания, ищите другую. Я вам тут ваши старославянские замашки высказывать не позволю, коли речь идет о моей крови.

19

– Пустышка, – как-то прошипела Алина о Светлане в присутствии Андрея, а себе мысленно отвесила тумак: «Кокетка, дура!»

Андрей без одобрительной улыбки посмотрел на нее.

– И, тем не менее, смыслит больше, чем тебе хочется думать.

Алина лишь фыркнула. Большинство здравых идей она поначалу принимала в штыки, считая себя неоспоримо правой, и лишь потом задумываясь, что и собеседник бывает умен.

– И сердце у нее золотое, – непреклонно продолжал Андрей.

– Сердце! Главное ведь ум.

– Едва ли… Золотом душ еще можно что-то исправить, а умный и злым может быть. Добряк же без духа и своего видения попросту жалок, его можно любить лишь урывками, не уважая, а оттого не проявляя любовь в полной мере.

– Лишь истинная мудрость добродетельна, причем не ханжески-христианская, готовая вцепиться в горло, если ляпнешь что-то не так, как установлено. Зло разрушительно, оттого заведомо глупо. Доброму и открытому охотнее помогут.

Алина слушала и недоумевала, откуда в нем взялись эти идеи, не понимая, что порой человек, истинно развитый человек, говорит не то, что всегда, перечеркивая прежние свои доводы.

– О. Какое бескорыстное добро!

Алина сжала зубы, но, рассудив, что он не понял, а оттого недостоин объяснений, не продолжала.

– Вот поэтому я злая, – сказала лишь она тихо. – Чтобы не думали, будто жду помощи.

20

Протяжный звук пионов преследовал ее с самого выхода на крыльцо. «Что за прелесть эти русские усадьбы!» – в любое другое время подумала бы любая другая девушка, восхищаясь небом, травой и птичками. Но у Алины были другие, более тяжкие думы. Со всей этой канителью она сама и не заметила, как постепенно отошла оттого, что так любила прежде. И она не была счастлива. Словно сон, проходили дни, наполненные работой души и тела, но все чаще Алина начала думать, что, если бы все это закончилось, она, как и прежде, упала бы навзничь в стрекочущую кузнечиками влажную траву, вымазала ситцевое платье и согнала бы неугомонных муравьев с открытых рук. Но нет, детство осталось позади, никогда теперь не доставит ей радость такое простое времяпрепровождение. По крайней мере, теперь, когда все стало так постыло. Даже родной сад, и тот… Как ядовитый плющ разрастался в ее воображении только Андрей. И снова, снова Андрей, даже под угрозой раскрытия их заговора!

Необъятное поле поглощало своей широкой русской мощью. Куда только не падал ослепленный теплым солнечным светом взгляд, расстилались спокойные зеленые пятна травы и деревьев. Шепчущая красота сердцевины Руси захватывала дух всегда, словно гипнозом отравляя сознание. Щемящая, почти желанная грусть захватила Алину, пока она подходила к друзьям. Облака напали на солнце и оставили от него лишь жалкие проблески лучей, пронзающих облака.

Едкий белоснежный туман пожирал выстроившиеся после поля деревья. Обыденная картина менялась на глазах, отчего Алине стало страшно. Он, подобно снеговому бурану, молниеносно стер привычный вид там, где ее глаза искали отдушину. Завидев вдали силуэты не попадавшихся раньше на глаза крон и подумав, как будет прекрасно, если они станут вдруг средневековым замком, Алина отвернулась и начала думать о чем-то постороннем. Подняв голову, чтобы снова увидеть растения, она несказанно удивилась. Шелестящий голос ветра ворвался ей в уши. Подумать только, а час назад солнечный свет затапливал все пространство кругом…

Алина молчала, но ее молчания никто не замечал. А отдельные вклинивания в беседу в виде тонких намеков не давали должного результата – все смеялись им, словно истинной шутке. Атмосфера царила самая благодушная, хоть Алину не покидало ощущение, что кто-то в ней переигрывает, слишком уж оживленными казались участники представления. Константин успел оседлать коня и гордо гарцевал возле них. Против обыкновения говорил он мало и слишком прямо держал спину, так что под конец торс его начал перекашиваться в обратную сторону.

Спокойный сентябрьский ветер по-хозяйски шелестел завитками волос на шее Алины. «Вот уже и гладиолусы отцвели», – невесело размышляла она, не замечая даже, как ее брат, с утра пребывающий в несвойственном ему отвратительном расположении, отвечает им все неохотнее и все недружелюбнее скалится скрывающемуся солнцу, щуря свои буравящие глаза. Выдавить Андрея из себя, смотря на его блестящие волосы, ловящие тающий взор в паутине воздуха, слушая низкий голос и замечая, как по его оголенным рукам ползут мурашки, было невозможно. Вдали от него ей удалось свести думы о нем к минимуму, и вот опять…

Сорваться бы сейчас, крикнуть конюху: «Запрягай!» и вдруг поскакать туда, где под тенью то ли умирающих, то ли зарождающихся деревьев горизонт поглощает страждущее потухающее поле. В седле жадно хватать иссушенными губами обжигающий воздух. Пусть переломится жизнь в этой бешеной схватке со стихией, действом, скоростью. Осенняя грусть, спутанная с весенней меланхолией, так и влекла за собой, не давала никому покоя, позволяя лишь пить свою прелесть.

– Понятное дело, вы не можете рассчитывать на чин титулярного советника, – сквозь тину раздумий расслышала Алина, вернувшись из страны грез в мир реальный, ранящий и непонятный.

Константин, к которому были обращены эти слова Светланы, на мгновение замер, удивленно, но не обиженно глядя на нее, покорно идущую внизу.

– Я и не стремлюсь к этому.

Если Андрей и хотел что-то возразить, он не стал этого делать, начав рассказывать глупейший светский анекдот Алине, которую взял под руку. Действие это вызвало у последней разве что холодный сарказм, который она, как и все остальное, предпочла удержать в себе. Что толку, посчитала она, высказывать висящее на сердце? Делу не поможет, а она только ранит не самых ужасных людей на земле, не имея права на это. Кроме того, все это суета. Сердце Алины болело, но она воспринимала крах на любовном фронте много лучше и спокойнее, чем большинство ее ровесниц.

– Константин Михалыч, барин вас видеть хочет, рассержены-с, – раздался сзади процессии сиплый голос низенького мужичка в засаленной рубахе, местного старосты.

– Буду сейчас, – нехотя ответил Костя, опуская глаза на землю.

Разговор еле теплился, перескакивая с одного незначительного предмета на другой, и поминутно смолкал. Светлана, явно тяготясь таким положением, через несколько минут сказала:

– Если вы не возражаете, я дойду до луга, попрошу подать к ужину парного молока.

Произнесла она это своим тихим певучим голоском, поджимая рот и приподнимая затем верхнюю губу, что обнажало безупречные влажные зубы. Невольно Алина подумала, что не удивительно, почему Виригина нравится стольким людям.

Как Алина не старалась, она не могла ненавидеть ее. Крисницкая, кажется, хотела казаться более злой и непримиримой, чем была на самом деле. Было в этой девушке что-то доброе, и Крисницкая понимала и признавала это. Поэтому она лишь кивнула, дожидаясь, пока Андрей даст их спутнице необходимые указания по поводу обращения с прислугой.

«Была бы умнее, не показывала бы, что сметена так явно», – с раздражением подумала Алина Михайловна, не слишком интересуясь, что произошло с ее спутницей. Остальные люди, тайные помыслы и чувства которых она не знала, казались ей общей массой с одинаковыми желаниями и целями. И она явно, с удовольствием ощущала свое превосходство над ними.

– Что-то она сегодня молчалива, – заметил Андрей, когда Светлана не могла уже их слышать.

– Да, и почти не жеманна, – перебила его Алина, видя, что он собирается сказать что-то еще.

– Ты не любишь ее, – с огорчением произнес он.

«Глупец, дурень!» – едва не сорвалось с языка Алины.

– Я никого не люблю, ты что, забыл? – мрачно изрекла она, негодуя из-за того, что он ничего не понимает, верит выбранной ей непонятно для чего роли.

Крисницкая рассчитывала, что сейчас он начнет уверять, будто это не так, что она вовсе не такая мрачная и нелюбезная, какой сама себя воображает, но он молчал, очевидно, думая вовсе не о ней.

Помедлив несколько секунд, Алина решила, когда они дойдут до конца дороги, спускающейся в овраг, сказать, что так дальше продолжаться не может. Она ни минуты не верила, что что-то высшее возможно между ними, но все же краем сознания мечтала именно об этом. Крисницкая была убеждена, что он знает о ее привязанности, и, раз молчит, это досаждает ему. Раньше Алина покрывалась мурашкам при мысли, что Андрей может исчезнуть с ее горизонта. Теперь понимала, что так будет лучше.

– Я не была здесь так долго, – тихо произнесла Алина, уже не отстраняясь от невольного соприкосновения с рукавом Андрея. – Кажется, пролетело полжизни…

Когда он случайно касался ее, чтобы отстранить от колыхающейся по колчам телеги, по ее телу не пробегало благодарное тепло, она не вскидывала на него голову и не улыбалась обезоруживающе. Она слишком хорошо понимала, что для него это ничего не значит. Временами Крисницкая могла поклясться, что влюблена не в него, а в волшебный недоступный образ, способный сделать ее несчастной. Ох, как она, по всей видимости, любила страдать! В Петербурге она знакомилась с десятками достойных молодых людей, способных если не влюбить ее в себя, то, по крайней мере, вызвать сродство и дружбу, что для начала неплохо. Но Алина с одержимым упорством преследовала объект первых вспыхнувших романтических стремлений.

– В твоем возрасте время идет относительно медленно, и за короткий отрезок столько происходит… – протянул Андрей.

Шли они по растоптанной копытами тропе туда, где обрывалась равнина, и в неизмеримую даль падали кроны деревьев, растущих где-то внизу. Пыль плотным непримиримым облаком оседала на их начищенных ногах.

– Снова ты рассуждаешь, словно глубокий старик… В этом ты походишь на отца.

– Порой мне кажется, что он больше всех оказал влияние на мое развитие, – отозвался Андрей. – Хоть это и странно, поскольку мы мало взаимодействовали пока я не поступил в гимназию.

– А ты не находишь, что человеческая личность формируется до момента поступления в гимназию, то есть отец не мог слишком повлиять на тебя? – спросила Алина, прекрасно понимая ограниченность своего вопроса. Самостоятельно она почти пришла к тому, что сказал ее собеседник мгновение погодя.

Несмотря на это Крисницкая удивленно смотрела на профиль Андрея и задумчиво кивала в такт его ответу. Все, что он говорил, даже если она смутно чувствовала его заблуждение, воспринималось ей серьезно. Порой, если она узнавала ошибку в его рассуждениях, Алине даже становилось неловко.

– Дорогая моя девочка, как ты можешь говорить подобную чушь? Ты, которую я считаю умнее всех, кого знаю, просто не вправе произносить подобное. Разве не понятно тебе даже на собственном недолгом опыте, что личность мыслящего настолько необъятна и многогранна, настолько не исследуема, что невозможно даже на йоту приблизиться к пониманию того, как она функционирует. И уж конечно, могу сказать даже на примере себя самого, характер не формируется к какому-то возрасту. А если так, это не личность. Каждый факт, каждый человек привносит в нашу жизнь, а, следовательно, и в сознание, нечто новое. И если это близко нашему духу, это влияет на нас. И даже если не близко… Если ты способна к анализу, вряд ли что-то интересное пройдет для тебя бесследно. Констатация того, что по каким-то причинам тебе не близко, может привести к попыткам опровергнуть это утверждение… И завертится до ужаса запутанное, необъятное действо – появление новой мысли из дебрей сознания. Откуда нам, мелким сошкам, знать, как зарождается идея, из чего она вытекает? Как, когда, почему именно эта мысль, а не другая, пусть и близкая?

Андрею нравилось считать себя взрослее и умнее, пусть он никогда не признался в этом даже себе. Алина никогда не чувствовала, что он смеется над ее неопытностью и угловатостью в некоторых вопросах; когда она готова была кричать от негодования, он лишь спокойно улыбался. Возможно, в беседах с теми, кого он меньше уважал, Андрей позволял себе припорошенную презрением, порой даже злобную снисходительность, но Алина ничего не знала об этом. Не знала или не видела… С ней он, сам того не понимая, проявлял себя с лучшей стороны.

– А, все это глупости! – с неожиданной злобой отчеканила Алина и, не обращая внимания на удивленный, хоть и по-прежнему сдержанный взгляд собеседника, стала обрывать высокие стебли полевой травы, вразброд цветущей возле притоптанной проселочной дороги.

Алина не преминула отметить то, о чем думала ежечасно на протяжении нескольких месяцев. Как бы ни приятно было ему ее общество, каким бы интересным собеседником он ее не находил, только появилась бы возможность оказаться в обществе Светланы, не задев ничьи чувства, весь внутренний мир Алины и ее свежие идеи, в былое время доставляющие Андрею столько простодушной радости, оказывались не у дел. «Безумцы! – чистила Алина брата и возлюбленного, – возможно ли предпочесть общество кого-то умного этой пустозвонке?!» Ее мнение о сильном поле, раз они способны на такое – в восхищении наружностью избранницы закрывать глаза на ее познания – потерпело окончательное фиаско.

Чтобы перестать думать об Андрее, необходимо было не видеть его, а это было невозможно, раз отец так его любил. А, пока здесь Светлана, добровольно убраться отсюда Андрея не заставят даже беспорядки в столице. Алина попыталась мысленно обвинить друга в лицемерии, но чувство справедливости, которому она подчинялась всю свою сознательную жизнь, остановило ее. Кто на его месте не поступил бы так же?

– К чему все это, почему прямо не сказать, что едва терпишь мое общество и возишься со мной оттого лишь, что коротать время со мной приятнее, чем в одиночестве? Зачем это двуличие?

– О чем ты говоришь?

– Не пытайся выглядеть обижено, уж тебе с твоим каменным видом знатока всего на свете это ни капли не выходит.

Алина хотела прибавить, что сожалеет уже о своей внезапной вспышке, но молчала, благодаря его за то, что он молчит с ней. Сердце ее бродило и распускалось внутри, как выбивающиеся из почек комья лепестков вишни по весне. То, что, возможно, она в последний раз видит эти поля, навек отпечатавшиеся в ее памяти, придавало прогулке особенный горький смысл. Только один человек мог утолить эту неистовую грызущую жажду. Алина сама не понимала, насколько была постоянна в своих желаниях и привязанностях.

«Почему сейчас не сказать ему? Что я теряю, что?» – уже несколько дней размышляла Крисницкая, понимая, что миг пришел, но чувствуя странное оцепенение, не веря в то, что способна сейчас раскрыть рот. Нечего бояться, все равно никого из них не ждет счастливое будущее…

– Что, как ты считаешь, чувствовали атланты перед крушением их цивилизации?

Андрей еще удивленнее посмотрел на Алину, но, не раздумывая, ответил:

– Откуда они могли знать, что скоро настанет конец?

– А если бы знали?

Андрей остановил свой взгляд, блуждающий до этого по полям и косогорам, на Алине. Она, не сдержавшись, потупилась. Никогда у нее не получалось выдерживать его пристальные изучающие глаза, всегда казалось, что с ней что-то не так, если уж он так смотрит. Никогда она не рассматривала Львова украдкой, любуясь золотыми отблесками света в его ресницах. Каждое его появление было для нее мукой. «Конечно, когда он исследует меня, видит только товарища, собеседника… А когда смотрит на ее, видит человека, без которого не смыслит сейчас существования».

– Не стоит принимать так близко к сердцу упадочные настроения… Сколько я себя помню, столица всегда раздираема молодежью, которой нечем занять себя. Правда, в последнее время они уж слишком свободны во взглядах, даже девицы, – пробурчал он.

Последняя фраза Алине вовсе не понравилась, потому как она больше других уважала именно этих «девиц» и сама была одной из них. А Андрей, все еще гадая, что побудило ее на взрыв несколько минут назад, почти содрогнулся от мысли, что ее слова не лишены рационального зерна. Что случится с его отрепетированной жизнью, если сбудутся худшие опасения аристократии? Несколько лет назад и сам он не чуждался революционной волны, теперь же считал, что она только разъедает разум, и был доволен, что мода на неповиновение обошлась ему малой кровью. Бунт бунтом, это, конечно, романтично и прочее, но нужно же мыслить здраво… Что потом будет, когда молодость пройдет, а останутся одни идеи?

Распростертые на лугу пестреющие клочья новорожденных цветов светились Крисницкой в глаза. На нем так же самозабвенно, как когда-то мать, могла бегать дочь. Рассеиваясь в своем прошлом, Алина сквозь неудовлетворенность собственной участью видела теперь счастье, которое раньше не ценила.

– А что если скоро наступит конец всего, что мы так любим и ценим? Наверное, страшно однажды проснуться и понять, что никогда не сможешь вернуться в дом, где мать рожала тебя, а потом отошла в иной мир…