25
Как ни странно, отношения их с того дня стали более глубокими. Они не поссорились, держались учтиво, чем быстро развеяли первичную неловкость. Андрей даже рассказал ей о своем первом опыте объяснения с девушкой, чем очень позабавил свою подругу. Против воли, отрицая рассудком, но сладко растекаясь сердцем, Алина пришла к убеждению, что нужно только время, чтобы он понял, насколько она подходит ему. Должно быть, роман способен помешать поприщу, ну да плевать. А прежде она считала влюбленных дурнями…
За неделю до отъезда в столицу Светлана, окончательно оправившаяся от удара об землю, пришла к Андрею. Он смирно сидел в своей светелке и пытался читать, на самом деле наблюдая за тем, как цыплята клюют за окном свое зерно, распластанное на грязной земле, покрытой пометом и соломой. Зрелище это наполняло его сердце такой радостью, что скучные пернатые столбцы стихов не могли отвлечь его. Всю жизнь он гнался за респектабельностью, поскольку считал это единственным способом самоутвердиться в собственных глазах. Теперь вся его прошлая жизнь казалась ему настолько мелочной, что он и не хотел вспоминать о ней. И против воли Андрей думал о деятельность своих друзей уже с меньшей антипатией, чем раньше. Что и говорить, если даже Крисницкий сочувствует поднимающейся революционной волне…
Светлана чувствовала себя безмерно виноватой, раз уж из-за нее, неважно, каким образом это произошло, чуть не погиб этот прекрасный человек. Всегда он внушал ей глубокое уважение и безотчетный страх, граничащий с отторжением. Паника, поднимающаяся из недр желудка при догадках относительно его чувств, оставляла ей смутные шансы на замужество. Но теперь, когда он ценой собственного здоровья пытался спасти ее… Благодарное ее сердце, впитывающее добро, не могло не отозваться на это. То темное, непознанное, отторгающее в Андрее, что казалось Виригиной непреодолимой преградой, она старалась позабыть даже несмотря на всю свою внутреннюю прозрачность в отношении к другим.
– Андрей, – тихо сказала она, отворяя скрипучую дверь и застенчиво улыбаясь, не боясь больше смотреть в глаза своему спасителю. – Я помешала вам?
Ему удивительно и отрадно было видеть, как она в нерешительности застыла на пороге, ухватившись за ручку двери, чтобы в случае чего тотчас уйти. Вся ее невысокая фигурка внушала Андрею чувство какой-то чистоты, защищенности, и при этом волновала накатывающая чувственность, ведь она, пусть ненароком, разжигала его веру в себя.
– Прошу вас, проходите, – улыбнулся Львов.
– Я лишь хотела справиться о вашем самочувствии. Все меня считают виноватой в том, что Миля понесла.
– Не думаю, что вы в ответе за кобылу, – отчужденно отозвался Андрей, и глаза его сузились.
Светлану в очередной раз кольнула мысль, что он чересчур суров к недостаткам других, а значит, будет суров и к ней. Не сейчас, так позже это непременно проявится.
– По правде говоря, я никогда не села бы на нее, если бы не Константин Михайлович.
Как и все в окружении Кости, Светлана терялась, вспоминая о его происхождении.
– Отчего же?
– Он напугал меня, вот я и сбежала. Не подумайте только, будто я по глупости оседлала лошадь.
– И не собирался думать, – хмуро изрек Андрей, переводя взгляд с нее на книгу и обратно. – Это все, что вы хотели открыть мне? – спросил он в упор с присущей ему прямолинейностью.
– Думаю, да, – потупилась Светлана, ощущая нарастающее смятение.
– Тогда…
– Вот если только я не хотела предложить вам дружбу. Думаю, я была с вами чересчур отстранена.
– Вы считаете ваше поведение отстраненным? – «А как же все ваши взгляды и посылы?»
– И еще некрасивым. Вы уж простите.
– За что?
– За то, что подала надежду…
– Самое странное извинение, что я слышал. Тем более от женщины.
Оба замолчали, потом Андрей спросил:
– Значит, вы каетесь… У вас никогда и мысли не возникало о том, что я испытываю к вам подлинную привязанность?
Светлана порозовела, как всегда проклиная себя за неумение контролировать это, хотя с виду и оставалась спокойной. На нее все давили. Победоносное чувство, как всегда в подобных случаях, сыграло с ней злую шутку – она одновременно испытывала гордость и жалость, чего раньше ввиду низкосортности потенциальных женихов не происходило. Андрей вызывался оказать помощь делом, но не любил раскрывать душу, что отдаляло ее, привыкшую к откровенности. Замкнутость и спокойствие Андрея говорили Виригиной, что детство его было несладким. А что ждать от человека, не получавшего ласки? Это пугало ее, пугало безмерно. Угораздило ведь, и жаль его тоже… Зря, быть может, смотрела она со смущением и не угасающим лукавым весельем? А Андрей и помыслить не мог, что попадет под ее влияние. Обычно она тискала его как котенка, завлекала, поощряла… Приемы избитые, но действующие.
– Возникали.
– И что же, это ничего не значит для вас?
«Сжал горло, как удав!» – подумала Светлана, но, уже решив все, храбро ответила:
– Это значит больше, чем я могла предположить.
Разумеется, открыто Андрей не высказал своего ликования, даже не улыбнулся. Непроницаемые внимательные глаза его остановились на заостренном профиле Светланы, и в них произошла едва уловимая перемена – исчезла чрезмерная суровость. Несмотря на свою обычную настороженность, он поверил собеседнице молниеносно.
За ужином Алина быстро поняла, что что-то произошло. Как ни выдержанно держал себя Андрей, блуждающая улыбка то и дело вскакивала на его осунувшемся лице.
«Стоило только всему наладиться, и снова она, как проклятье египетское!» – в бешенстве думала Алина, а внешне смотрелась холоднее снежной королевы, за что даже заработала замечание отца. Но, поймав взгляд дочери, Крисницкий замер и не обратился к ней больше ни разу.
Как-то одна томная барыня в насмешку ее угловатым манерам и виду буки пролепетала, что рано или поздно почти любая девушка придет к женственности, если у нее есть что-то в голове. Но у Алины всегда были дела важнее. Сейчас же она задумалась, что, возможно, слова ограниченной с изъезженным банальностями разумом барыньки были не так уже нелепы.
Первой мыслью молодой барышни, когда она встала из-за стола, было прямиком идти к Василию и без лишних прелюдий завещать ему свою жизнь, но остатки гордости и здравого смысла удержали ее. Она лишь объявила отцу, что немедленно уезжает в столицу завтра. Скорби старика не было предела, пусть он и не показывал этого открыто, ведь дочери это только досаждало.
– Как же мы без тебя, счастье наше?
– Счастье – способность стремиться к большему, – протяжно изрекла Алина.
Как всегда, когда она говорила что-то глубокое, у слушающего не возникло ощущения, что это звучит заученно. Речь ее была вдумчивой, порой быстрой, но неизменно искренней.
– А ты сам виноват, что твои ценности сосредоточились на семье. Это так мелочно…
– Но родная, – Крисницкий привык к категоричности дочери, но все равно был ошарашен такой ересью, – семья – главное в нашей жизни.
«Уже и ты начал мыслить стереотипами… Какой блестящий разум и какое невероятное для него падение… Интересно, будь мама жива, она оттолкнула бы его от этой пропасти?» Образ матери, которой она никогда не знала, был настолько приукрашен в воображении Алины, что она считала ее способной на все волшебницей. Немногочисленные фотокарточки трогательной Антонины Крисницкой девочкой приводили ее дочь в священный трепет и преклонение, а лица прекраснее Алина не могла показать. Да, мамочка могла все, почему ее нет больше? Приходится самой проходить через все. Алине и в голову не приходило, что, будь мать жива, она сама выросла бы совсем иной – мягкой, женственной, спокойной, способной не только тайно, но и открыто любить, выражать тлеющую нежность лаской. Вряд ли она вообще ценила мать до такой степени, если бы видела ее каждый день и выслушивала ее нотации; созерцала ее морщины и слушала, как та поносит соседей. Здесь речь шла уже о воображении и даже экзальтации, преувеличении какой-то идеи до священной.
– А что дала тебя эта твоя семья вместе с жизнью? Потерял маму, которая раскрашивала твое существование, а пустоту в итоге ничем и не заполнил. Почему тебе вдруг взбрело в голову, что работа – это несущественное, ты ведь был наделен властью, почему ты упустил это?!
Крисницкий не знал, что ответить, поскольку дочь слишком точно сформировала то, о чем сам он не раз задумывался.
– Потому что никакая власть не стоит утраты тех, кого любишь.
– Как будто она умерла оттого, что ты владел фабриками!
Крисницкого будто укололи в подреберье. Он всегда чувствовал себя виноватым в смерти Тони. Снова и снова это проклятое чувство, что своей любовью, желанием, жаждой, он уничтожил ее.
– Она умерла оттого, что я не смог обуздать свою похоть после твоего рождения.
Алина вскинула на отца давно уже печальные, а сейчас изумленные глаза, но справилась с первой волной боли.
– Разве это не священная наша обязанность – плодиться и размножаться?
– Не такой ценой. Не через боль женщины и ее возможную смерть.
– Ты не виноват.
– Что ты еще можешь сказать? Не нужно утешений. Не начнешь же ты, как это принято, оправдывать все божьей волей.
– То, что мы созданы страдать, не твоя вина. По крайней мере, мама боролась. Она не скатилась бы до выдумывания несуществующих врагов и прозябания в деревне.
– Она не знала даже, что такое права женщин… и довольствовалась тем, что имела.
– Она была творцом, а значит, пыталась найти себя в мире, – протестовала Алина, чувствуя расширяющуюся пустоту внутри, словно тонули в реальности мечты, наводняющие ее с тех пор, как она помнила себя. – А поиск заключается не только в воспроизведении себе подобных.
– Она просто жила моментом и умела, в отличие от всех нас, быть счастливой в общем и целом, а не только людьми и обстоятельствами, – Крисницкий не нашел, что сказать еще, и просто замолчал. – Ты так на нее похожа, но все равно другая!.. Можешь делать все, что заблагорассудится, я не могу тебе отказать. Вы с ней как существа из параллельного мира, более утонченного, прекрасного…
Алине всегда казалось, что она родилась после смерти матери. Антонина, всегда казавшаяся ей идеалом, в ее воображении лежала в предсмертной агонии уже за день до рождения ребенка. И совсем уж странным казалось ей, что Борис сын одних с нею родителей.
– А ты никогда не пытался еще раз жениться, отец?
– Пытался.
– И что же? Пожалел нас с братом?
«Марианна уже вышла замуж к тому времени».
– Не сложилось. Пока душа еще свежая, гибкая, не взъерошенная, все кажется вдохновением, а мечтать и не сомневаться в том, что все пойдет прекрасно, так же естественно, как дышать. Потом царапины уничтожат все это, и тебе, наконец, придет в голову, что я не просто старый ворчун. А пока радуйся, смейся… Даже при твоей замкнутости я вижу, что все это есть в тебе. Я вовсе не глупец, каким ты меня мнишь, дорогая… Как печально, что мы из-за предрассудков и обыкновенной лени не узнаем даже близких. Мне всегда казалось, что верный способ полюбить – распознать.
– Не из-за лени мы не узнаем даже себя, свои потаенные желания и мотивы, – жестко ответила Алина. – Просто не всем нравится, когда кто-то копается в их душе.
– Ты считаешь меня недостойным копаться в твоей душе или хотя бы пустить в свой закрытый мир?
На это Алина ничего не ответила, смотря в другую сторону.
– А по поводу любви и распознавания… Мне думается иначе – любить можно только тех, кого не знаешь.
– Давай оставим эту тему… У всех по-своему, я полагаю… Сколько людей, столько и способов взаимодействия между ними, отношения не развиваются по шаблону.
– Как раз так они и развиваются, – решилась спорить его дочь. – Поначалу сладкая патока, наслаждение и благодарность, потом слезы, боль и ссоры. Любовники и отчуждение.
– Какой же ты еще упертый ребенок… Не всегда мнилось, что категоричность – признак узости мышления. Но ты не узка, ты просто упряма, что лучше, но все же не так хорошо. Вы с братом отлично спелись, я рад этому… И снова не стоит мыслить идеями, стереотипами и лозунгами, целостной картины бытия это все равно не отобразит. Как только ты начнешь испытывать на деле то, о чем имеешь лишь поверхностное, пусть и не лишенное здравого смысла представление, ты поймешь, что нет предела для развития и мудрости. Лучший способ узнать истинную цену жизни – проверить ее, прочувствовать, окунуться с головой. Опыт не менее важен, поверь.
Алина не нашла в себе сил прибавить что-то. В отупении, испытывая жжение неудовлетворенности и отвращения в глубине тела, она просто вышла из комнаты с отчаянием утопающего, не притворив за собой дверь, не дав отцу закончить и не ответив ему. Развенчание образа матери как сильной и волевой, которому втайне поклонялась Алина, грозило ей потерей всего, что было свято.
26
– Алина, – тихо обратилась к подруге Светлана, нежно прикоснувшись к ее плечу.
Алина не вздрогнула, но беспристрастное ее лицо исказила гримаса скорби, как у музыканта, услышавшего фальшивую ноту. Она вошла в ее жизнь, чтобы отнимать любимых людей, а теперь еще хочет, чтобы все считали, будто они друзья. Коварная!
– Что ты хочешь?
– Я только хотела сказать, что о помолвке будет объявлено не раньше, чем он уладит свои дела.
– К чему это, помолвка еще не свадьба, – безынициативно отозвалась Алина, невидящими глазами наблюдая за загадочно мерцающими звездами. – К чему отодвигать и ее?
Алина воздала должное сама себе – держалась она прекрасно и даже почти не испытывала боли, заставив себя забыть о том, что может ее ощущать.
– Так или иначе…
– Так или иначе, я уеду, а вы делайте, что заблагорассудится.
– Отчего ты такая хмурая сегодня?
Алина не шевельнулась.
– Я – то думала, слепы только мужчины. Но и ты, по всей видимости, занята лишь тем, чтобы нравиться всем подряд, отчего не видишь ничего дальше своего носа.
– О чем ты, милая?
– О чем я? – Алина рассмеялась саркастично, громко, надрывно.
Светлана доверчиво посмотрела на Алину, будто ожидая прозрения. Темный голос Алины раскалялся в гортани и горячим шоколадом тек вверх. Виригиной она показалась восхитительной в момент, когда обычная насупленность Крисницкой сменилась буйством отчужденности и обиды.
«Еще немного, и она погладит мои волосы!» – от этой мысли Алину едва не передернуло.
– Я же люблю его, – обессиленная, она уже не находила в себе сил облекать мысли в пристойную форму.
Светлана глубоко вздохнула у нее за плечом. Она была немного ниже.
– Андрея?
– Кого еще?!
– О боже…
– Только не вздумай кудахтать здесь!
Обе женщины замолчали, одна смущенно, другая оскорбленно.
– Ты создана для того, чтобы вызывать желание. Это так, тут тебе нет равных, ни одна девушка не осмелится соперничать с тобой. Но что стоит за этой иллюзией востребованности? Похоть, но не любовь. Говорят, они связаны, да я так не думаю. Мужчины, способные испытывать это высокое чувство, которое зиждется не на одном только теле, просто не воспримут тебя! Поэтому для меня загадка, почему Андрей клюнул… Неужто впрямь влюбился? Сомнительно для его ветреной натуры, – последнее Алина не знала наверняка, но сделала выводы, исходя из его рассказов и своего собственного отношения к нему. – Или просто хочет защищенности в семье, а ты с твоей хрупкостью кажешься ему идеальной женой? Кто может ответить на это, иногда люди сами себе не отдают отчет в том, что хотят и почему так поступают… У меня голова начинает болеть, если думаю об этом.
В Алине кричали унижение и неудобство соперничества, желание справедливости, впрочем, как всегда, но Светлана съеживалась по мере того, как она говорила, принимая истинность прозвучавшего.
Через некоторое время Светлана постучала в дверь спальни Алины. Дождавшись удивленного разрешения, она приоткрыла ее. Перед ней предстала небольшая чистая комнатка со спущенными гардинами и светлыми стенами. Никакого излишества, не так, как в поместье тетушки, где каждый угол поражал вычурной гротескной красотой, а ведь Крисницкие были богаче Виригиных. На столике возле кровати горела одна единственная свеча, а Светлана знала, что Алина читает, не щадя глаз. На невысоких шкафчиках покоились резные шкатулки с безделушками – украшениями, флакончиками духов (Алина не настолько погруженной в работу, чтобы совсем забыть и привлекательности), принадлежностями для рукоделия, фотокарточками семьи в серебряной оправе. Отовсюду на посетительницу смотрели истрепанные, новые, блестящие, а порой ничем не примечательные корешки книг, неуклюжая курительная трубка, детские игрушки, вырезанные из дерева крепостными умельцами.
– Вы с Андреем не были бы счастливы.
– Почему? – не веря, негодуя, что речь вновь зашла о растоптанном священном чувстве, но жадно внимая, выпалила Алина, приподнимаясь на постели.
Волосы ее были заплетены в легкую косу, а слишком открытая рубашка повисла на плечике – Алина не любила рамки ни в чем. Светлана невольно засмотрелась на свежую красоту ее матовой кожи.
– Он не тиран, но приблизится к этому со временем.
– Если мужчина силен духом, это ничего не доказывает…
– Не просто силен – категоричен и жесток порой. Он подавлял бы тебя, сам того не желая, а ты не выносишь власти.
– Мы говорим о двух разных людях, – с досадой отозвалась Алина. – Если уж он так плох, почему ты согласилась стать его женой?
– А ты действительно не понимаешь? Не понимаешь, какой у меня выбор с моей семьей?
– Я понимаю только то, что ты продаешь себя.
– Если бы ты не любила его, тебе было бы все равно, продаю я себя или нет.
– Ты несправедлива.
– Разве?
Две молодые женщины тоскливо и непримиримо посмотрели друг на друга. Как ни старалась Алина не испытывать к ней симпатии, это плохо получалось даже в свете последних событий. Было в Виригиной что-то внутренне светлое, и Алина со своей интуицией не могла не признать этого обстоятельства. Спокойные льняные пряди падали Светлане на глаза, а те не казались, как обычно, лукавыми и удовлетворенными.
Претензии Алины показались Светлане настолько нечестными и несправедливыми, что она посчитала необходимым оправдаться. Она знала, что окажется в отчаянии, если девушка, которую так уважала, не проникнется ее исповедью.
– А какой выбор у кокетки?! – повысила она голос, учащенно дыша и жалостливо – выжидательно вшиваясь глазами в собеседницу, отчего Алина вздрогнула. – Все равно мне себя продавать, так лучше продать дороже! Так лучше хоть сделать вид, что я играю мужчинами, хоть в начале жизни знать, что я ведущая. Так или иначе, это всего лишь фикция. Я взываю к твоему чувству справедливости. Если мы сошлись, то не просто так! Значит, есть глубоко во мне что-то, что импонирует тебе. Значит, мы схожи своим пониманием женской сути и негодованием на то, что она так подавляема. Кто знает, ты ли научила меня так думать, или это просто тлело во мне и нашло выражение только теперь, хоть и влияло на мое поведение. Кто знает… Человек – бездна. Особенно мыслящий человек. Все равно все прахом, а они, эти дураки, преклоняющиеся теперь передо мной и совершающие всевозможные безумства, потом будут руководить мной!
Алина расширила глаза, насколько только это было возможно, и с жадным одобрением внимала. Как она любила исповеди, перемешанные с анализом себя и порицанием того, что стесняло! Убедившись, что собеседница ее высказала все, что столько времени копила, она решилась открыться в ответ.
– Все зависит лишь от твоего ощущения себя. Если ты думаешь, что окажешься ведомой, так и будет. Обычно девицы, подобные тебе, не грешат этим. Они и в браке главенствуют. А ты права, права в каждом слове… Ты не представляешь, насколько мучительно стоять рядом с человеком и понимать, что удерживаешься оттого, чтобы не привлечь к себе его голову и не поцеловать! А он в этот момент рассуждает о каких-то отвлеченных материях, даже не подозревая о том, что творится у тебя в душе, – исповедь Алины била Светлану по ушам, заставляя раскаиваться во всем, даже в том, к чему она была непричастна. – Если человек страдает от неразделенной любви, значит, его это устраивает, – при этих словах Алина едва не вздрогнула, но вместе с тем и улыбнулась, поскольку была слишком честна, чтобы не подтрунивать над собой в том числе. – Сердце – лишь насос для крови. Но почему тогда оно так сладко замирает порой? И почему ждет чего-то светлого и хорошего, будоража?
– Потому что мы наделены чувствами… Уж не знаю, от бога это или от естественно процесса социализации, но это неопровержимо. Не все умеют глубоко чувствовать, но те, кто наделен этим бесценным даром, и счастливы и прокляты им. Что же мы будем делать теперь? – задумчиво поводя глазами, спросила Светлана, грустно улыбнувшись последней реплике, и эти незатейливые слова заставили и Алину улыбнуться.
– Я вернусь в столицу, чтобы с Костей, у которого, кстати, из-за тебя тоже не все ладно на душе (видно, судьба такая у нашего рода), доделать начатое. И не нужно вновь этих слез и уверений, что мы губим свою жизнь. Вас, кто не делает этого, мне жаль больше. Не понимаю, для чего вы живете. Чтобы раствориться в единственной вещи, на которую пригодны все – продолжении рода? Глупость какая.
– Я поеду с вами, – решительно произнесла Светлана. – Плевать на то, что будет потом. Вы моя семья.
Изломанная ее лирика восставала против подобной несправедливости – отречься ото всего, что представляло ценность, отчего Светлана становилась ближе к людям, которыми за их силу духа так восхищалась. Последовав их примеру, она решилась на отчаянный шаг и чувствовала теперь небывалый подъем и отсутствие страха.
– Ты сошла с ума? – не поверила Алина, посчитав это капризной слабостью взбалмошной невесты. – Андрей – твой единственный шанс выбиться в люди. Иначе ты так и останешься родственницей, которую из милости одевают в шелк, но могут лишить привилегий. Андрей ведь нравится им?
– Нравится. Но я совсем не хочу замуж… Этого хочет тетушка.
– Тебе спокойно будет за таким мужем… – как заведенная, отточила Крисницкая реплику отца.
– Не верю, что слышу это от тебя!!! Ты сама не веришь в это!
– Не верю, но за Андреем пошла бы куда угодно.
– Это ты теперь, когда он далек от тебя, заманчив, говоришь так. В браке столько гадости, что почти все чувства, изначально, разумеется, светлые и возвышенные, тонут… А если их не было в начале – это просто-напросто ад! Терпеть их без ослепления чарами любимого невыносимо.
Зияющие ямочки на ее щеках показались вдруг милыми Алине. Славная, славная девушка… Но что она, кто она? Не глупышка, не циник… Наивная… Категория самых мало изученных и загадочных людей для госпожи Крисницкой. Почему Алина понимала (или считала, что понимает) Андрея, Костю, отца и даже Василия, но не эту девушку, которая по праву рождения должна была быть ближе ей, чем эти далекие мужчины… Или Алина лишь выдумала это, а поняла все давно, только неверно, как ничто не может быть верно во взаимоотношении людей?
– Никогда не избавлюсь от этого наваждения. Андрей как проклятье, как наркотик! Он недоступен, поэтому это чувство дышит во мне. Его невозможно утолить, насытиться им… – Алина с болью закрыла глаза, пока Светлана прошла в комнату и села в плетеное кресло напротив ее кровати.
– Если ты позволишь этому чувству цвести в твоем сердце, ты не избавишься от него.
Светлана со своей патологической любовью все поэтизировать устало вздохнула.
– Да не цветет оно во мне! – взбрыкнула Алина. – Как ты не понимаешь, это мучает меня, изводит, жжет! Во что бы то ни стало, я хочу вернуться в свое прежнее состояние отрешенности от всего, а эта проклятая любовь не позволяет мне этого!
– Милая, ты не одна. Возможно, когда ты поверишь в это, тебе станет чуточку легче.
– Прости меня.
– За что, хорошая моя?
– Что так плохо думала о тебе.
– Ты плохо думала обо мне?
– Да. Ты мне казалась такой вертихвосткой.
Против воли Светлана улыбнулась.
– Не без того, милая. Наверное, каждый из нас заложник образа, который создал в воображении других.
– Но у каждого человека этот образ свой, согласись. И знаешь, не нужен мне этот Андрей.
– Это ты сейчас так говоришь…
– Зачем мне человек, которому плевать на меня?
– Ему не плевать на тебя… – допустила Виригина худшую из женских ошибок – утешение, пожала надежду в заведомой трясине.
– Он женится на другой.
– И эта другая – я.
Снова обе замолчали, затем Светлана тихо, словно опасаясь, что Алина накинется на нее, подытожила.
– Я не смогу венчаться с ним, зная, что это причинит боль тебе.
«Почему я так много значу для нее?» – с удивлением подумала Алина. Открытие было лестно, грело, хоть и не приникало вглубь закостенелого в отрицании благоприятного разума. Быть может, этой рыжей девушке что-то нужно от нее? В высшем слое русской интеллигенции редко найти людей с золотым сердцем, вот в чем парадокс…
– К тому времени ничто не причинит мне боль.
– Я поеду с вами, можно? – с детской надеждой спросила Светлана, разворачивая голову подруги к себе.
Алина внимательно посмотрела на нее, и смогла только промямлить:
– Если ты этого хочешь…
– Больше всего!
– Если бы я была неземной красавицей, мне за всеобщим восхищением и развитием самолюбования не достало бы времени развивать интеллект. Женщины слишком много сил уделяют внешности и между делом забывают о том, что и ум, как и тело, стоит совершенствовать. Мне никто никогда не говорил: «Какой красивый ребенок», но теперь я довольна этим.
– Но ты приятна, – возразила Светлана.
– Не настолько же, чтобы на меня бросаться, как на иных… Хотя, подозреваю, тут дело отнюдь не во внешности. И одобрения от меня этому нет. Даже если бы кто-то захотел, – сказала она, вспоминая о Василии. – Но ты, ты такая красивая! И в тебе есть и посыл, и одобрение, и манкость! И тебя мне и в голову не приходит осуждать. Но ты как дошла до сопротивления?
– Моя семья была достаточным поводом призадуматься. А вы так свободны, вы спасете меня от всего этого кошмара… Тем более я так люблю тебя и Костю.
– Я теперь люблю только тебя и папу.
– Зачем же так? – тихо улыбнулась Светлана.
– Значит, ты все же любишь Костю? – не слушая ее, отозвалась Алина, сузив глаза и вперив их в переносицу собеседницы.
Светлана блаженно, в какой-то полудреме, закрыла глаза, улыбкой подтверждая это, и Алина почувствовала, как внутри нее что-то обрывается и несется вниз.