Лахама покачивалась и завороженно разбивала таблички с рецептами лечения смертельных опухолей, расположенных в женской груди и на коже – лекари веками выводили эти способы из тотального ничего. Рядом вырастала груда черепков с историей славной Уммы.

Взяв в руки очередную табличку, Лахама помедлила, читая. Герой мифа от невозможности выбора между двумя женщинами был запутан настолько, что даже руки его стали ветвями дерева. Он не умер, а перешел в иное состояние.

Подоспевшая Амина с криком вырвала из ее рук эту табличку.

– Что ты творишь?! – завопила она.

Лахама беззлобно посмотрела на Амину.

– Ты прежде говорила, что клинопись разбивать нет нужны, они уничтожат ее сами!

– Я недооценивала Сиппар. Мне хотелось видеть их неотесанными дикарями. Но они вполне могут своровать наши новаторства. На это ума хватит.

– Так пусть пользуются! Иначе зачем мы увековечивали все это, как не для людей?

Лахама застыла.

– Надеюсь, ты не успела уничтожить свое тайное знание? – Амина смотрела на верховную жрицу с отчаянием и проглядывающей за ее пеленой нелепой, но стойкой надеждой.

Лахама стеклянным взглядом смотрела на Амину, будто не признавая ее.

– Тайное знание… Это оно и есть.

– Рецепты мазей от опухолей?

– Ведь ни одно знание не приходит просто так. Это результат упорных наблюдений с умением вовремя сделать вывод.

– А как же благословения свыше?..

– Фантазия. Прорвавшиеся из царства наших теней образы, которые мы вынашиваем всю жизнь. Не фантазия лишь упорная работа и здоровое тело, чтобы это благословение получить.

Амина молчала. Ее отвращала и заставляла безмолвствовать чужая беспомощность.

– Я была уверена, что ты докопалась до сути.

– Я уже давала тебе понять, что нет никакой сути. Все, что было сказано мной доселе, верно. Но ты спешила понимать все слишком дословно, продолжая искать вбивающиеся в разум догматы. Ты мне так и не поверила…

Помертвевшая Лахама начала твердить, что богиня плодородия Аратта мертва, жизнь кончена. Никто без участия богини больше не сможет родить настоящих людей, а только переродков из подземного мира. Наступит зима – пора хаоса и потопов. Горожане затаятся в своих домах, гадая, позволит ли Оя взойти на престол Арвиуму или выцепит трон, разодрав найденышу кожу.

– Все прахом… Я с обеих сторон видела выгодный обоим династический союз… А они приплели сюда запретную страсть.

– Очередное подтверждение глупости пророчеств. Прозорливость мы можем только имитировать.

И вопреки собственным словам Амине виделось, что Галла не мог безразлично относиться к нареченной с его истовой тягой к прекрасному. Она не могла сейчас дать холодный анализ произошедшего – слишком свербело сердце от неправдоподобности и преступности последних дней. Иранна должна была вот-вот выскочить в проем между комнатами и плюхнуться на плетеную кушетку с ничего не значащими словами на устах, вызвать у Амины раздражение своей громкостью… Но никак не быть сожженной на священной реке.

Врагам Лахамы приходилось туго, но и друзьям порой не легче. Амина иногда уставала от Лахамы, от ее энергии за заторможенными движениями и силы, которую той и не приходило в голову скрывать, как пристало другим одаренным женщинам Уммы.

– Они все уничтожили, – стонала Лахама. – Дышать не дают. Бессильна… Прежде… Могла и делала. А сейчас? Обездвижена… реализовалась их жажда власти, тешение своей сущности… Нет больше нашей действительности, какой мы ее создавали с основания! Как такое возможно? Как… наш дух, наши чаяния, наши мысли… Неужто все это растворится?..

Лахама ужаснулась собственному бессилию. Стенания Лахамы звучали для Амины поистине погребальной песней. Раньше она была убеждена, что Лахама из всего найдет выход.

– Горожане не позволят ему! – убежденно отчеканила Амина.

А сама едва сдерживала дрожь рвущихся наружу слез. Остальных уязвляла солнечность Лахамы, ее объем. Она заполняла собой пространство кругом. А Амина обогревалась об этот не иссякающий костер. Неужели этот источник может поникнуть? И Амина вновь останется сиротой.

– В краткий срок – может… Если он умен, то начнет ступать осторожно, месяц за месяцем. А в конце мы получим даже больше того, о чем он грезит. Когда-то Оя хотела отнять мою власть и сама стать посредницей между людьми и богом. Может, возложив эту ношу на Галлу. Но Син этим не заинтересовался.

В этот момент спада и усталости опустившая руки Амина видела перед собой человека, который теперь узнал все, каждую эмоцию. Которому нечему больше было удивляться, нечего узнавать, даже терпкий вкус собственного крушения. Все узнать, все изведать и устать – нет трагедии страшнее.

Амина понимала, что подавлена Лахама не только из-за потери своего положения, а более из-за утраты гармонии, отлаженности того, что она с такой любовью возводила, чтобы счастливо в этом обитать. Она никогда в полной мере не обваливалась в ловушку настигшей ее власти и игры в значимость.

Амина так грустила, что Лахама познала что-то важнейшее, высшее, что Амина так и не уловила, оставаясь привязанной к своими мелким и упоительным интересам. Но перед лицом угрозы крушения каждодневное течение жизни и показалось высочайшим смыслом человеческого существования. Хотя играть в жизнь оказалось интереснее и безопаснее, чем проживать ее.

– Быть может… Общество наше стало настолько духовным, что распалось– простонала Лахама. – Залюбленные нами же горожане не спешат испытывать нелепицу содранной в битве кожи… И им нужна встряска, чтобы продолжить существовать. А после распада мы вновь канем в зверства, пока растущее благосостояние и увеличение знаний не приведет вновь к появлению столь же разморенного поколения. И цикл повторится.

– Умма с ее судебными тяжбами о наследстве и близко не походит на это описание. Да и недостижимо оно. Когда-то мы спорили об этом. Не знаю уже, кто выиграл.

– Никогда уже не быть прежней… Жизнь лишена обаяния… И чувства растворены. Измождение не дает думать.

– Мы вынуждены жить в мире, написанном не только нами, но и другими людьми.

– Да-да, – полубезумно отозвалась Лахама. – Значит… значит, необходимо нам воображать новый мир лучше, чем он! И тогда получится!

Амина скорбно покачала головой.

– Если бы все было настолько идеализированно…

Лахама не отозвалась на это, но немного погодя начала тоном, близким к не свойственной ей ранее обиженности.

– Галла все это время приходил ко мне и вел напыщенные беседы, что бы он сделал на месте жреца… И как однажды он покончит со своей жизнью, чтобы, наконец, узреть центр вселенной и ее начало… Моим словам он не верил. Я убеждала, что сама вселенная – это уже то, что он понимает, что узреть и понять можно и здесь. Да и он слишком слаб, чтобы впрямь пойти на заявленное. Иногда лучше не задумываться – упадешь в бездну. Интенсивность земной жизни лишь побуждала его ускользнуть в мистику. Он так просил меня посодействовать ему стать жрецом… А я только смеялась про себя. Ведь я всю жизнь так ратовала за то, чтобы мужчины не лезли хоть в одну лакомую сферу жизни. Неужели золотой мальчик этого не знал? Не мог понять, что мир не вертится вокруг него.

– Он называл тебя ненастоящей жрицей, потому что ты борешься за власть.

– Как раз потому я и настоящая. Урегулировать человеческую жизнь, чтобы всем было удобнее.

Лахама помолчала. Амина боролась с затягивающей тоской, которая от жрицы медленными щупальцами плелась к ней.

– Нет ничего глупее, чем верить во что-то и тем более положить на это жизнь. Верить не во что. Все не существует. Все лишь создано искусственно. Нами, не богами! А наверняка мы не знаем ничего и можем ошибаться абсолютно во всем. В собственных чувствах, в открытиях, в прошлом, в будущем. В отражении. Мы приходим сюда обнаженными и всю жизнь ничего не имеем, кроме тела.

– Пойдем со мной.

Лахама улыбнулась той ненавистной Амине улыбкой, которая не допускала возражений. Вновь выдумала несуществующие препоны.

– Я останусь там, где я была и имела значение.

Амину охватило паническое, режущее и смердящее чувство, что никто из них не верит в произнесенное и нисколько, на деле, не заботится об обществе, о котором так остервенело разглагольствует. Что им важны только они, а нужды остальных они нисколько не понимают. Потому что не хотят, а не потому, что не могут. И что как бы не различались мифы, корень всего один – обособленность каждого человека, но его невозможность существовать в одиночестве.

– Амина, – окликнула ее Лахама, когда та уже выходила. Окликнула почти застенчиво, отбросив свою непринужденную потребность забивать собой.

– Да?

– Ты была права. Нам не обязательны величественные храмы. Лучше водопровод и сытость каждого ребенка. Возможно, когда человечество, наконец, поймет это, у нас больше не будет Арвиумов.

– Или… – усмехнулась Амина, – не будет ни интереса жить, ни пищи для ума. Ни потрясающих событий, о которых затем напишут на новых языках. А ты ошибаешься при всей своей правоте. Как бы ни был силен наш дух, есть обстоятельства могущественнее нас. И Арвиум, попавший в жилу желаемого не им одним – одно из них. Здесь нам мысли не помогут.

– Значит, их мысли сильнее.

37

Бередилась ночь, глубоко вгрызаясь в глаза своим студеным светом. Амина и Этана потерянно молчали перед нависшей карой богов.

– Люди одуревают от безнаказанности… А Арвиум заражен безнаказанностью тупиковых идей, – заторможено произносила Амина, а Этана одаривал ее взглядом, полным медового восхищения.

Этана уже и не помнил последнего болезненного разговора с братом. Будто всегда эта пряная ночь блистала факелами многочисленных городских огней в темных волосах этой изумительной девушки.

– Так или иначе, но любая идея двигает человечество вперед, – продолжал он, окрыленный отсветом обоюдного вдохновения в ее глазах. – Пусть и неверными методами, но идет развитие. Значит, мы выполняем главную цель своего существования. Пусть мы страдаем, но иначе жить и не можем. Иначе нам скучно, мы засыпаем. Наш неутомимый дух предпочтет борьбу сну, потому что нет ничего слаще, чем пик осознания и достижений…

Амина удивленно посмотрела на Этану. С каждым словом он зачаровывал ее все больше.

– А если развитие гасится запретами?

– Значит, находятся лазейки. А для их создания нужна недюжинная смекалка.

– Вы не похожи с братом, – с удивлением констатировала Амина. – Хотя общие у вас линии выточенных лиц. Но ты обтекаемее.

– В этом я больше похожу на тебя.

Тут Амина окончательно уверовала в чистоту младшего брата этого демона. Этана, очарованный девушкой, подобных которой не водилось в Сиппаре, не разубеждал ее в этом лестном для себя сравнении.

Выведать и вытащить наружу то, что таилось в недрах Амины, стало для Этаны насущно. Его восхищали ее четкое понимание, чего и в каком количестве она хочет, что лишало ее лакомой потребности винить остальных в своих невзгодах.

Но пока Амина держала Этану за его вывернутые пальцы под деревом, искусственно орошаемым влагой из умело спроектированных водоводов, мимо начали проходить одиночные воины, недобро косясь на полуночников.

Весь город будто просыпался от неспокойного сна, дарующего лишь размазанные образы недовольного рассвета. Холодящий ветер усиливался. Вдали раздавался пугающий гул, сверкали вспышки света. Откуда-то побежали полоумные женщины с рыдающими младенцами на руках.

– Пророчество сбывается! Сбывается! – все отчетливее раздавалось в неверном сумраке вспоротой тишины. – Круглые шары! Шары в небе!

Этана расширяющимся взором разглядел всполохи неведомого свечения, захватывающего небо. Амина в ужасе вглядывалась в мрак, боясь и желая увидеть подтверждение своим догадкам. На секунду свечение стихло, и ей почудилось, что все это была лишь иллюзия всеобщего накала. Но вот на чернильном небе вновь зародился и покатился в их сторону огромный горящий шар.

Их объятия окончательно разбил истошный крик откуда-то издалека.

– Что там творится? – прерывисто спросила Амина, желая и дальше оставаться в неведении. – Неужто пророчество и впрямь было верно?..

– Арвиум победил, – только и ответил Этана.

Рот Амины отрешенно приоткрылся в бессилии. Она будто воочию лицезрела обрушение и его, и своих хаотичных надежд.

– Никто не согласится на царя – бога! – выкрикнула Амина.

– Вам понятны боги, не прячущие свои слабости, – с до странности мягкой издевкой проговорил Этана.

– От таких богов и к нам спрос меньше! Идеалу никто соответствовать не сможет!

– Быть может, это – необходимый кусок длинного пути становления нашего духа…

Этана ладонью зачерпнул волосы с высокого лба. Пальцы его подрагивали, он взирал вдаль.

– Мне сейчас не до очищения, – резко продолжала Амина. – Или к твоему брату возвращаться и быть тенью, или…

Она выжидательно посмотрела на Этану. Как сладко было хоть на миг вообразить, что о ней кто-то позаботится.

– Или бежать. Со мной.

Амина не дрогнула, будто опасаясь умилиться раньше времени.

В этот же момент в дерево, под которым они так обманчиво безмятежно стояли, угодила горящая стрела. А за спиной раздался рев изрисованного хной великана, выпустившего ее. От беспокойного ветра дерево воспламенилось. Огромный воин на фоне полыхающего города осклабился. Огонь отбрасывал на его изуродованную шрамами кожу зловещие отблески. Этана камнем сбил чужака с ног и закричал, чтобы Амина бежала.

38

И они понеслись к морю в недостижимой жажде найти укрытие. Мимо зиккурата, на который будто набросили паутину искр огненных шаров, летающих по небу наравне с созвездиями. В прибрежной воде всполохами расплывался разгоряченный от их ступней песок. На горизонте проносилось в обе стороны перевернутое море с облепившим его пухом облаков. И вмятины гор, повторяющие текстуру женских юбок.

Быть может, сотни поколений назад далекие их предки, задушив любопытством ужас неизведанного, бросились в эти воды на шатком плоту. И добрались до неведомых земель, где люди специально насекали себе на лицах шрамы и впрыскивали в них краску… Или же неведомые края заселили изгнанники вроде Ташку, не нашедшие прибежища в родном крае.

Какой-то человек радостно растопырил руки в сторону воды, будто призывая смерть к берегу бушующего моря. Заполонившие небо шары вдребезги разрывали монументальный камень прибрежной застройки. В развалинах ревом бродили стоны.

В пучину моря отходила большая ладья с пурпурными парусами. На палубе зоркая Амина разглядела Ою, недовольно кривящуюся от зрелища простолюдинов, накрепко запирающих двери в амбары в хаосе небесных явлений. За ее спиной бледный Галла с ужасом взирал на крушение мира, который никогда не доставлял ему пронизывающего наслаждения. Когда Оя почти тащила на судно полуживого Галлу, он смеялся, за что мать в итоге отвесила ему затрещину. Этана с какой-то нечеловеческой тоской смотрел на них обоих, удаляющихся под когтистый рокот стихии.

– Путь умрут все! Уничтожится этот раздражающий мир! – кричал Галла в каком-то экстазе воплощения давних страхов, сплетенных с надеждами и замаячившим отпущением.

Он зачарованно, с какой-то животной ненасытностью наблюдал за свистопляской на берегу. А Оя вцепилась в его тощие плечи, будто всерьез опасаясь, что ее последний сын сиганет в сгущенную пену черничного моря. То ли перед беспомощностью дальнейшей дороги, то ли утеряв заготовки образов мышления, которые даровали ему в царском дворце. Он ведь почти был рад, что Арвиум выиграл и занял место, которое внушало Галле ужас беспомощности и незнания.

Сваленные горящими шарами деревья, рушащиеся в бездны песка, довершали вакханалию этой судьбоносной ночи. Женщина, оставившая под завалами разрушенного дома младенца, забежала в воду и, борясь с судорогами всхлипываний, устремилась за огромной ладьей.

Задыхаясь от ужаса, Этана и Амина кинулись за ней, ослепнув в волнах, но надеясь забиться в недра корабля. А сзади накатывали крики оставленных на берегу и свирепые волны, угрожающие разбить их о дно корабля.

Амина начала терять силы очень быстро – жизнь при храме не воспитала в жрицах выносливость. Все тяжелее давался ей каждый взмах руками. Ледяная бездна, парализуя ноги, утягивала на дно.

– Плыви один! – закричала Амина, захлебываясь невыносимо соленой водой.

Этана ухватил ее под шею и, едва борясь с волнами, выхватил обратно на берег к взбеленившемуся люду, проклинающему богов.

На берегу беззубая бабка с пеплом зачесанными назад волнами волос затянула любимую всеми легенду. Народ вблизи нее притих.

– Великий принес себя в жертву, и все тут же стихло, – хищно произносила старуха, и люди, до того упивающиеся смятенностью горя со следующей за ним свободой хаоса, зажигали в своих глазах надежду. – Сотни лет мы верили, что это может произойти снова.

Люд, видящий, как шары врезаются в их дома и уничтожают скарб, в обобщенном порыве двинулся к главному храму города, словно вспомнив, кто даровал им утешение в годы смут и засух.

Лахама, подперевшая двери бревнами изнутри, по зову толпы не сразу показалась на балконе библиотеки, с которого произнесла столько завораживающих речей.

– Ты столько твердила нам о воле богов, о предопределенности и мировом порядке! – закричали люди, то ли прося защиты, то ли нападая. – А теперь мы оставлены на произвол судьбы!

Бледная Лахама молча смотрела на толпу. Люди, многие из которых с таким упоением смаковали пророчество Хаверана, вдруг передумали умирать и поняли, что прежде и стенать-то было не о чем. И что трудности их ничтожны по сравнению с угрозой лишиться жизни.

– Так рассуди, кто должен перейти в царство тьмы, чтобы остановить стихию! Чтобы боги вновь стали благосклонны к нам! – грозно зарычало сборище.

Лахама знала много вариаций этого то ли пророчества, то ли легенды. Люд внизу, должно быть, лучше всего понял ту, где лишь самопожертвование знающего больше других героя остановит падение города и оставит жизнь тысячам невинных.

С балкона зоркая Лахама разглядела, как медленно, словно смазанные маслом, отворяются главные ворота города. И как проказой заполоняют его сиппарцы. «Предательство, – подумала парализованная жрица. – Я должна была знать». Она выхватила кинжал с изумрудной рукояткой и, изящно выставив руки впереди себя, прокричала:

– Это буду я, самая просвещенная из своих современников, впитавшая мудрость четырех краев! Я навечно останусь страдающим бесплотным духом, ни живым, ни мертвым. Буду помнить земной мир, но проклята не говорить ни с кем оттуда! Да будет благословенна Умма!

Лахама вонзила в свою прелестную грудь острый клинок, с сожалением порвав длинное ожерелье из экзотических шелковых нитей, привезенных умелыми мореходами по загадочным южным волнам.

Народ обомлел и безмолвно смотрел, как могущественная жрица, запутавшись в длине собственных волос, падает на колени. Люди не знали, ликовать ли быстрому спасению или обернуться и увидеть полчище сиппарцев, разрезающих всех на своем пути и разграбляющих уцелевшие дома, застрявшие на их смертоносном пути.

39

Слегка отдышавшись, Амина и Этана двинулись к оставленному жрицами храму богини плодородия. Неопрятно рассыпанные по полу снадобья и шерстяная туника в углу остались быстротечными следами многолетнего становления жриц в этих стенах. В безотчетном страхе, что их настигнет стража Арвиума, Амина, охваченная всеобщим безумством, кинулась за алтарь из неведомого камня сгущено-зеленого цвета. Камня, завораживающего глубиной и интенсивностью своих переливов. Камень был найден на священном поле древнего племени, жившего на этих землях задолго до них. Мало кто знал, что на ветру камень умел воспроизводить мелодии за счет зарубов внутри и отождествлялся у древних с полноценным божеством, гипнотизирующим и успокаивающим их страдания. Лахама как-то обмолвилась, что в нем был заложен и древний текст, но никто не может дешифровать его.

В углу оба затихли, пережидая возможность чужих шагов, звучащих погребальным звоном.

– Не успели, – прошептала Амина.

Будущего теперь не было, как и потерявшегося где-то в этих душащих треволнениях точеного прошлого, пахнущего высыхающей после солености моря кожей.

– Что-нибудь придумаем, – ответил Этана, нежно поглаживая ее по волосам. – Уговорить бы рабов восстать и перебить весь этот ваш идеальный уклад, о котором вы так трясетесь!

Озябшую Амину будто начал возвращать к жизни ток этого прикосновения. Как добрый кубок вина после мерзлого служения в подвалах храма. В подвал пускали только самых доверенных жриц, чтобы в строгой секретности произвести человеческое жертвоприношение и не навредить происходящему толпой. На памяти Амины это было лишь раз и совершилось против воли Лахамы по наказу Сина, когда им грозили кочевники. Побелевшая Амина с ужасом наблюдала, как Лахама умерщвляет юношу и дает его крови стечь по давно не использующимся камням, возведенным в честь торжества жизни. Затем Амине, представляя, что это цыпленок, пришлось отделять мясо от костей для подношения богу войны. Она не спала ту ночь, гадая, как спится Лахаме, убившей цветущего мужчину, который долгие годы мог жить, трудиться и мечтать.

Вырвавшись из опаляющих воспоминаний, Амина первой потянулась к неслышному запаху губ Этаны и подставила ему свою жаждущую прикосновения шею. Естественные девичьи желания были отодвинуты от нее ей самой, трансформировав потребность единства с другим человеком в нечто постыдное, а материнства – в тяжкое бремя и боль.

Любые рациональные доводы уже были не важны перед угрозой крушения цивилизации. И как сладко было хоть раз в жизни, пусть и перед угрозой исчезновения, изведать запретное без обеднения собственноручно возведенными стенами. Теперь они не несли за собой ничего, кроме тянущей печали в противовес шумным празднованиям до рассвета. Было ей так мало лет, хоть в последний раз захотелось на себе испытать цветение юности. На Амину нашло какое-то оцепенение совершаемой безвозвратности и робкая надежда, расцветающая вопреки ему.