Между Тенью и Фарфором

– Здравствуйте, – вежливо ответил мальчуган и улыбнулся.

Поди ж ты: даже улыбка у него серьезная!

– Ну что, ученик, готов к труду и обороне?

– Угу, – кивнул Никита и вдруг спросил, – тетя Настя, а вы знаете про пропавших людей?

Лунина удивилась, впервые посмотрела на мальчика без обычной взрослой снисходительности:

– Конечно. Я же в газете работаю. Зачем тебе?

– Просто прочитал. А кто такой Василий Шуйский?

– Ну, если не брать в расчет царя-батюшку, – хохотнула Настасья, – то Васька – мой коллега, в смысле – мы вместе работаем!

– Он очень необычный?

– Необычный? Васька? С чего ты взял? Вполне обыкновенный! Раздолбай, правда, но хороший парень. А что?

– Да так, – промямлил Никита. Не рассказывать же Насте про то, как Ангел и Пес играли в карты. – Там статья была с подписью…

– А-а! – Протянула соседка. – Ладно, я побежала, скоро моя маршрутка! Удачи на уроках и побольше пятерок – порадуй мамулю!

– Тетя Настя, – Никита вдруг сделался сосредоточенным, как будто был не восьмилетним школьником, а по меньшей мере профессором. – Мне кажется, я знаю, где они, ну, пропавшие!

От такого заявления брови Настасьи поползли вверх. Она подошла, посмотрела на мальчишку внимательно, изучающе. Кажется, он не дурочку запускает…

– И где же, Никитка?

– В квартире, которой нет.

Глава 5. Снова-здорово!

Сверившись с конвертом, Василий убедился, что до старушки Купырёвой рукой подать: всего-то следовало, перейдя дорогу, завернуть во дворы. И вуаля – вот она, серая кирпичная пятиэтажка на Лермонтовской, нашпигованная стандартными «хрущевками», – выставила перед гостем все свои шесть подъездов: выбирай любой!

– Какая там у нее квартира? – Пробормотал Василий, опять обращаясь за помощью к конверту. – Ага, тридцать первая! Значит, скорее всего, мне во второй подъезд.

Шумский загодя заготовил речь, с которой нарисуется перед читательницей, но чем ближе становилась цель, тем глупее он себя чувствовал. Вальяжная, небрежная уверенность, старательно вложенная в сознание, вдруг куда-то испарилась. Вместо нее вылезла мелочная противненькая неловкость: как нажать кнопку домофона и объявить старушке свое явление по поводу странных шумов? И не важно, что пенсионерка сама написала письмо. А если кто-то пройдет мимо и ненароком услышит этот бред? Однако терзания были напрасными – сломанный домофон препятствий не чинил. Доброе предзнаменование!

Квартира под номером «31» приткнулась на пятом этаже, куда легко взбежал Василий. Позвонил. Ни ответа, ни привета. Только визгливый лай домашней моськи заполнил подъезд. Шумский поморщился и снова надавил на кнопку звонка. Тот же заполошный лай и больше никаких признаков жизни.

– Ёшки-матрёшки, неужто бабка утопала куда-то с утра пораньше? – Разочарованно проворчал Василий и попенял себе: надо было все-таки предварительно набрать старушенцию и договориться о визите!

Он в замешательстве потоптал коврик для ног и звякнул напоследок еще раз – Бог троицу любит. Надо же, не подвела народная примета: вроде бы с той стороны двери зашаркали шаги… Щелкнул замок, и в проеме поверх натянутой дверной цепочки возникла пергаментно-бледная морщинистая половина лица (вторая скрывалась в тени прихожей). Василий разглядел над ней жидкие, чуть подсиненные волосы. Светлый слезящийся глаз недоверчивым буравчиком сверлил гостя.

– Да? – Тихий голос старушки казался испуганным и при этом странно пустым, точно исходил из оболочки, внутри которой ничего не было.

Собака продолжала истошно заливаться в глубине квартиры, давясь собственным лаем.

– Анна Ивановна? – Дождавшись кивка, журналист продолжил. – Здравствуйте! Надеюсь, я вас не разбудил. Извините, что без звонка. Меня зовут Василий, я из газеты «Калинские вести».

Честно признаться, Шумский надеялся, что этого достаточно и дальше объясняться не потребуется, но бабулька по-прежнему смотрела на гостя недоуменно, доверия в ее взгляде ни на йоту не прибавилось. Блин! Значит, все-таки нужны подробности…

– Вы писали нам в редакцию по поводу странностей в вашей квартире, и…

– Вы ошибаетесь, юноша, я ничего подобного не писала, – быстро перебила Василия Анна Ивановна. Она явно не собиралась приглашать его в квартиру.

Тот остолбенел от неожиданности:

– Как?! Позвольте, никаких ошибок быть не может! Ваше письмо у меня с собой!

Шумский показал старушке конверт с ее именем, но она, даже не взглянув, ушла в категорический отказ:

– Нет-нет, это не мое письмо.

– Да как же не ваше?! Анна Ивановна Купырёва, Лермонтовская улица, дом пятнадцать, квартира тридцать один! Сами же подтвердили, что вы и есть Анна Ивановна!

– Мне надо уходить, и вам тоже пора – попятилась пенсионерка. – Я ничего не писала.

Каким-то образом ее лицо вдруг высветилось полностью в темноте передней, точно фонарь зажегся в ночи, – и не старушкино оно было вовсе! Мраморная физиономия по-рыбьи беззвучно открывала и закрывала рот в серии немых криков. Из уголков губ сыпалась сухая серая пыль.

Видение длилось всего несколько секунд, а потом каменная физиономия вновь приняла образ бабульки с бесцветными равнодушными глазами. Теперь в проеме наметился и кусок домашнего фланелевого халата с наброшенным поверх пуховым платком.

Лай приблизился – мелкая, черная с подпалинами псина внезапно вылетела на площадку и, поджав хвост, тоскливо, страшно заскулила, косясь в сторону старухи, затем унеслась прочь с такой быстротой, точно за ней гнались. Василий нервно сглатывал, иногда забывая делать вдох. В горле перекатывались ежики спазмов, слизистые утратили влажность, язык потерял способность двигаться. Звук получался булькающий и жуткий.

Журналист пытался найти слова, чтобы хоть как-то отреагировать, но не успел: бабка захлопнула дверь у него перед носом, не потрудившись зазвать свою моську домой, затем тщательно заперлась. Причем, судя по количеству щелчков, не менее чем на четыре замка. Шаги, однако, не удалялись, из чего Шумский заключил: старушенция наблюдает в глазок, ожидая ухода гостя. Он вымученно пожал плечами и развернулся к лестнице. Сердце на полную мощность запустило паническую колотушку, мысли путались, как пряжа в руках неумехи. Чтобы спастись от них и подавить приступ непозволительной истерии, Василий усиленно бранился вполголоса:

– Черт бы побрал этих пенсов (так редакционная братия между собой именовала читателей пенсионного возраста): сами не знают, чего хотят! То вопят: «Помогите!», то потом: «Проваливайте, мы вас не звали»! Только время зря теряешь! В следующий раз пусть ВП лично идет с письмами разбираться!

В принципе, самому факту отрицания писанины Василий не сильно удивился: читатели, особенно пожилые, периодически шли на попятную, когда начинался доскональный разбор полетов. Главред в таких случаях снисходительно пояснял, что эхо сталинских репрессий и повальных доносов еще отзывается в душах старшего поколения плюс извечное русское «как бы чего не вышло». Василий это знал, но все равно чувство оставалось гадостное.

– Ну и хрен с ней, с бабкой Купырёвой! Пусть только попробует еще раз сунуться со своим барабашкой!

А вот «каменный» эпизод так легко сбросить со счетов не удавалось. Тут же вспомнился Яков Степанович, бормотавший что-то о мраморных людях. Побеседовать, что ли, с дедком?.. Нет, нет и нет! Это же чистой воды безумие! Матвеев-то еще ладно, старикан-книгоман как-никак! Если столько перечитать, немудрено к старости и крышу упустить. Но он-то, Василий, в трезвом рассудке!

Правда? В трезвом?..

Шумский бегом бросился из дворов к троллейбусной остановке, туда, где толпились обыкновенные люди, временами раздражающе суетливые, зато нормальные и живые!

Журналист ужасно не хотел признаваться себе в реальности видений и не собирался лишний раз думать на эту тему, а уж тем паче обсуждать ее с Матвеевым. Ведь тогда ему придется либо заподозрить и себя, и дедка в коллективной шизофрении, либо убедиться в существовании чего-то, неподвластного простому смертному. Оба варианта никуда не годились.

***

В редакции было спокойно и малолюдно. Вернувшийся в полном раздрае Василий обнаружил там только Настасью и Тоху. Причем последний как-то уж слишком старательно пялился в монитор, подбирая подходящий шрифт для заголовка (только почему-то он все время выходил один и тот же), попутно отпивая кофе из излюбленной необъятной кружки. В масштабах невысокого худощавого верстальщика она выглядела впечатляюще гигантской.

– Всегда поражаюсь: как в тебя столько жидкости влезает? – Шумский обменялся с Тохой рукопожатием.

– Закон природы, – хмыкнул тот, явно обрадовавшись пополнению. – В одно отверстие вода вливается, из другого выходит. Круговорот, так сказать…

– Внутри Тохи, – сыронизировала Лунина тоже с радостным оживлением в голосе, точно отсутствие третьих лиц накладывало вето на ее способность разговаривать.

– Внутри любого из нас, – парировал верстальщик с видом истинного философа и обратился к Василию, – как призраки? Всех разогнал?

– Да уж, – скривился Шумский, швыряя сумку на свое кресло. – Бабка от всего открестилась: я, мол, не я и лошадь не моя.

– В смысле?

– В прямом. Заявила, что ничего не писала.

– Ты же показал ей письмо? – Загоревшиеся Настасьины глазищи соперничали синью с небом.

– Пытался. Но она просто закрылась, намекая, что мне пора. Изгнала меня, в общем, аки демона. Так что материал стряпать не из чего.

– Бывает, – меланхолично заметил Тоха, возвращаясь в мир шрифтов, кеглей и глифов.

– И, кстати, даже похуже, – добавила Лунина. – Помнишь «письмо с того света»?

Шумский качнулся в кресле. Его шевелюра рыжевато светилась в солнечных лучах, льющихся из окна.

Настасья имела в виду нелепую историю годовалой давности. Тогда в редакцию тоже пришло письмо, правда, старушка Тамара Дмитриевна жаловалась не на привидений, а на плохую работу радио с вечными помехами в эфире. Маринка, конечно, отправила запрос в телерадиовещательную компанию. Оттуда прибыли компетентные товарищи, потребовавшие доказать подлинность обращения реальным посланием. Удивленная редактор предъявила конверт с вложением. Мужчины долго его изучали, шушукались, а потом попросили снять копию стороны с адресом.

– Да в чем проблема-то? – Не выдержала Сахарова. – Ответ вы дадите читательнице, или как?

– Видите ли, Марина Леонидовна, – аккуратно высказался один из товарищей, заученным жестом поправляя очки на носу. – Отвечать, видимо, некому. Дозвониться до вашей читательницы нам не удалось. Когда же мы выехали по адресу, чтобы поговорить непосредственно с Тамарой Дмитриевной, нам никто не открыл. Хорошо, соседи оказались дома. Они-то и поведали, что та самая Тамара Дмитриевна уж года два как «переселилась» на кладбище, а квартира все еще выставлена на продажу. Что же касается радиоточки, на улице 2-я Южная она работает без сбоев, других обращений от абонентов не поступало.

Кто и зачем отправил в «Калинские вести» жалобу от имени покойной пенсионерки, так и осталось невыясненным, но случай запомнился и нередко всплывал в разговорах.

– Может, и здесь примерно то же самое, – согласился Василий, кликая по файлу со статьей про готовящийся к открытию грандиозный парк развлечений. Спросил между делом:

– А куда девчата разбежались?

– У Маринки интервью, а Лидка отпросилась – температурит дома.

– Ясно.

Шумский погрузился в работу с головой, дав себе обещание выбросить вон воспоминания о невероятных событиях последних дней и абсолютно не замечал, что Настя пристально смотрит на него. Она щурилась, что-то прикидывая в уме, но вслух так и не высказалась.

***

Остаток дня прошел в обычной редакционной суматохе. Василий успел закончить статью про парк, поцапаться с нагрянувшим после обеда главредом и даже сгонять на пару незначительных мероприятий. Утренние впечатления к вечеру поблекли и почти вытеснились более свежими.

Домой он ехал расслабленный и довольный тем, что удалось устроиться в кабине маршрутки, рядом с водителем – не надо пригибаться под нависающими пассажирами, утыкаясь носом в чужие сумки и рукава. Второе сиденье, у окна, заняла девчонка с губками уточкой (или, как сказала бы ядовитая Маринка, «куриной попкой») и в алых замшевых сапогах оттенка «вырви глаз». Прямо ей в лицо с переднего стекла перечеркнутым мобильником сигналила желтая табличка. Девица не обнаружила по этому поводу никакого смущения. Когда ожившая сумочка посулила ей «все рассветы и туманы», она взялась балаболить по сотовому со смаком и довольно развязно, пусть и не слишком громко. Во всяком случае сидевшему рядом с ней Василию девчачий щебет не досаждал. Чего не скажешь о водителе. Тот явно злился, выстреливал в девчонку прицельными взглядами, однако болтовня, как бронежилет, защищала ее от участи быть уничтоженной на месте. Она даже не замечала гневных волн, бурливших в кабине.

– Девушка, прекратите трындеть всякую чушь! – Рявкнул вдруг маршрутчик. – Если вам хочется говорить по телефону, пересядьте в салон, вы мне мозг вымораживаете своими глупостями!

Шумский внутренне сжался, предчувствуя нечто неприятное: девчонкина болтовня, конечно, сбивает, но можно ведь сказать спокойнее, да и повежливее! Барышня в долгу не осталась, умудряясь при этом еще и отвечать своему телефонному собеседнику. Перебранка грозила затянуться.

Василию захотелось как можно скорее выйти из маршрутки -ей-богу лучше идти пешком, но он остался и скоро пожалел.

Водитель постоянно проявлял недовольство, поминутно вспыхивая раздражением. Его злило буквально все: поток машин, задержки на светофорах, загороженный красным авто подъезд к остановке… Рука мужчины со вспухшими венами и неровными грязными краями ногтей нетерпеливо постукивала по рулю. В зеркале над сиденьем отражались его глаза – глаза немолодого усталого человека, обозленного повседневной суетой и серостью обыденной жизни. Час за часом, круг за кругом, по годами выверенному маршруту…

Рука, сжавшись в кулак, врезала по рулю.

Василий вздрогнул от неожиданности и уже хотел сделать замечание, как вдруг ему почудилось, будто между ним и маршрутчиком вклинилась темная полупрозрачная пленка. Шумский встряхнул головой и во все глаза уставился на водителя: мужчина сидел, точно был не живым человеком, а слепком с себя – лицо застыло маской, глаза остекленели. Контуры его тела очертились тенью, и этот темный ореол вокруг кукольно застывшей фигуры пугал. Над панелью управления повисла полутьма. Люди в салоне ничегошеньки не замечали, даже девчонка с телефоном, рассерженная на водителя за недавний наезд, ничем не обеспокоилась, лишь демонстрировала остатки обиды поджатой губой. Мигнул красный свет светофора – надо ехать. Тень пошевелилась, склонилась над водителем…

Сзади оглушительно загудели машины, понуждая трогаться. Водитель дернулся и словно очнулся. Тут же теневой облик исчез. Маршрутка двинулась вперед, и мужчина за рулем вроде оставался вполне нормальным, разве что малость пришибленным.

Журналист порадовался, когда, наконец, смог покинуть кабину. Маршрутка уже отъехала, а Василий все смотрел ей вслед, задаваясь вопросом: что же, черт возьми, происходит в городе?..

Глава 6. Скоро майское полнолуние

Он опять сидел на подоконнике – в синем трико и засаленной кепке, в той же позе нахохлившейся галки. Василий на всякий случай глянул незнакомцу под ноги, но, конечно, никакой тени не увидел – ни птичьей, ни человечьей, ибо власть света здесь ограничивала единственная лампочка, слабо горевшая под потолком.

И все-таки коварный озноб пробрался под рубашку, поднялся по рёбрам, как по лестнице, подпер подбородок холодной ладонью. Шумский стиснул зубы и сделал в сторону «потёртого» пару неуверенных шагов. Тот ничем не обозначил своей заинтересованности в его персоне и не шелохнулся, точно был просто декорацией – странной и неуместной. Лицо под кепкой с козырьком-клювом по-прежнему не удавалось разглядеть… У Василия назревала мысль: не заговорить ли с человеком-птицей?

Гулко рыкнув железным басом, громыхнула подъездная дверь. Василий встрепенулся. Поступь, предварявшая появление вошедшего, была бухающая, неровная, словно сбившееся с ритма сердце. И неудивительно: на площадку ввалился пьяный вдрабадан Михалыч.

– Пр…приветтссвую, – язык почти не слушался, но сосед упрямо пытался совладать с ним. – Как жжисть м-молло-дая?..

– Спасибо, не жалуюсь, – ответил Василий и добавил, – добрый вечер.

Одновременно он посторонился, пропуская Михалыча вперед, и обреченно подумал: разборки будут грандиозные – супружница не оставит без внимания изрядное подпитие «половины». Шумскому совсем не хотелось подниматься вместе с Михалычем в проспиртованном лифте. Концентрация алкогольных паров вокруг и без того заставляла журналиста чувствовать себя лягушкой, которую вот-вот препарируют.

Василий уже взялся за перила, как вдруг в головушку забрела идея посмотреть, как сосед отреагирует на мужика в трико – чем черт не шутит, вдруг Михалыч даже признает подозрительного дядьку. Но тот вообще никого не замечал! Михалыча шатало, поэтому точкой опоры для него выступала попеременно то одна, то другая стена. А когда стены кончились, он попросту не вписался в поворот и, запутавшись в собственных ногах, полетел вперед – прямо на человека-птицу, грозя сшибить его с подоконника. По логике, тому следовало бы отскочить, но, к величайшему изумлению Шумского, он и не думал шевелиться – сидел, будто приклеенный! Михалыч всей своей тушей прошел сквозь него. Сосед сообразил выставить руки, и потому не сильно ударился. Ругаясь, как сапожник, а заодно через слово поминая небезызвестную мать, Михалыч пытался вернуться в вертикальное положение. Наконец его ноги таки договорились друг с другом и донесли горе-выпивоху до лифта.

Василий слышал, как стукнулись друг о друга створки, как загудел механизм, увлекающий кабину к верхним этажам, но в отличие от Михалыча не находил сил тронуться с места. Сосед НЕ ВИДЕЛ человека-птицу и НЕ СБИЛ того с места! Более того, сейчас злополучный подоконник вообще опустел, словно сидевший там мгновение назад незнакомец растворился в воздухе или, как вариант, вселился в Михалыча. Но последнее вряд ли: тело соседа даже самый завалящий дух не счел бы пригодным обиталищем. Трудно представить, как там еще удерживалась собственная, Михалычева, душа… Вот кого по-настоящему жалко! Дурацкие мысли сменяли одна другую, появляясь и пропадая, будто их дергали за ниточки, как марионеток в кукольном театре.

– Похоже, меня одолевают галлюцинации, – поставил себе нерадостный диагноз Шумский. – Но почему меня, а не Михалыча?! Это ведь по нему плачет белая горячка!

Выходило и впрямь не очень справедливо.

***

Никита сидел в своей комнате и размышлял. Целый день ему не давала покоя одинокая квартира наверху – с ней совершенно точно связана какая-то загадка. Никитка даже схлопотал замечание в дневник, потому что «считал на уроках ворон», во всяком случае так показалось учительнице, хотя на самом деле мальчишку заботили совсем другие пернатые – Пес и Ангел, а еще – таинственная дверь. Что-то подсказывало Никите: сам он не осилит разгадку, но просить у кого-либо помощи… Глупая мысль! Это восьмилетний парнишка понимал и сам. Хорошо хоть мама вернулась поздно и потому не стала смотреть дневник, ограничившись лишь вопросом: «Как отучился?» Врать Никита не любил, поэтому неопределенно дернул плечами, стараясь придать лицу выражение, свойственное прилежному ученику, и наморщил нос, отчего веснушки скатились в кучку. Однако маме, судя по всему, было совсем не до него. Она рассеянно кивнула, кожа на ее лбу собралась в морщинки, точно мама забыла спросить еще нечто важное. Через минуту вспомнила:

– Ты ел?

– Чай пил, и бутерброды сделал.

– Ладно, тогда сейчас сварганю на быструю руку что-нибудь более сытное, – мамин голос выдавал озабоченность. Ее мысли явно занимал не Никита, но в данный момент это к лучшему, по крайней мере, расправа по поводу замечаний в дневнике откладывалась на неопределенный срок. Если повезет, то и совсем минует.

Мама неожиданно подошла к Никитке, потрепала его по волосам мягкой теплой ладонью:

– Здорово, что ты у меня такой самостоятельный.

– Угу. Но есть все равно хочется, – серьезно ответил сын, имама рассмеялась.

И сразу как будто ожила – расправила плечи, встряхнулась, поцеловала отпрыска в рыжий ежик на макушке и, пообещав приготовить вкусненькое, ушла на кухню.

Никита же мысленно вернулся к несуществующей квартире. «Если ее заложили кирпичом, то зачем оставили дверь? Она же все равно никуда не открывается! Нет! Она тогда закрываться не должна, но ведь закрыта! Как же так?»

Внутри прямо засвербило, как если бы в нос пробралось крохотное вредительское перышко, – захотелось немедленно бежать на техэтаж, но вылазка сейчас- штука рискованная. Во-первых, уже поздно, и мама его не выпустит. Самоволка же не только не приветствуется, но еще и наказывается: к ней мигом приплюсуются и другие Никиткины упущения. Во-вторых, после недавнего столкновения с техничкой существует вероятность, что и сам техэтаж на замке. И все-таки мальчишка колебался.

С кухни запахло жареной картошкой. В воображении живо возникла восхитительно румяная, подсоленная, хрустящая корочка. Живот, получив ароматную команду, забурчал, слюнки были на подходе. Это решило дело: дверь подождет, а картошка – нет!

– Никита, иди ужинать! – Позвала мама.

***

В вишневом саду карточная партия шла полным ходом. Черный Пес аж повизгивал, чего нельзя сказать об Ангеле: он качал фарфоровой головой, всматривался в масти и, кажется, не воодушевился расстановкой сил.

– О, снова ты! – Пес отвлекся от игры и помахал Никите лапой как старому знакомому. – Приветствую!

Нынче он пребывал в гораздо более приподнятом настроении.

– Здравствуйте, – произнес Никита и заметил, что обстановка изменилась.

Стол и пространство над ним как будто разделилось надвое: теперь со стороны Ангела стоял день, купавший цветущую вишню в солнечном свете. Здесь пели птицы, легкий ветерок тянул за собой вереницу сладковатых ароматов, пахло распаренной землей, смолой и цветами. Со стороны Пса господствовала ночь – непроглядно беззвездная, пугающая, лишенная запахов и звуков. Вишне тут, наверно, не нравилось, потому что она горестно никла и усиленно роняла на деревянную столешницу лепестки, точно плача о своей участи. Едва коснувшись грубой поверхности, те моментально превращались в мотыльков и, вспорхнув, улетали в разлитый над Ангелом полдень.

– Ну что, видел дверь? -Отвлекся от карт Ангел.

– Видел, только за нее не попасть, – с досадой признался Никита. -А за ней что-то есть!

– Конечно, как же иначе! За любой дверью непременно что-то да есть! – Согласился Пес, подкидывая своему сопернику нахально ухмыляющуюся пиковую даму. Тот невозмутимо приложил ее козырным червонным тузом и отправил в отбой.

– Как мне туда войти?! – Задал мучивший его вопрос мальчишка.

– Луна подскажет, – загадочно ответил Ангел. – Скоро как раз майское полнолуние!

Он отвернулся, и Никита понял, что большего ему не дождаться. Зато золотистый песий глаз глянул лукаво, с прищуром. Посреди этой позолоты торчал неподвижный зрачок формой напоминающей пиковую масть – он выглядел как деталь орнамента, вышитая гладью.

– Что людишки-то? Теряются?

– Ага, – вздохнул Никита. – Никого не находят. Мама перед сном по телевизору про них смотрела.

– Ну-ну! – Черный Пес облизнулся с видимым удовлетворением. – Так им и надо: сами виноваты!

– Почему сами? – Не понял Никита.

Ответа он не дождался, зато вдруг осознал, что на ангельских крыльях значительно прибавилось черных перьев. Это его встревожило: неужели победа за Псом? Почему-то мальчишке не хотелось такого поворота событий.

***

Василий угадал: за стеной бушевала нешуточная буря. В основном, ее подогревала Михалычева половина («Ну и шальная тётка» – не удержался от ремарки журналист). Сам же Михалыч по большей части блеял что-то невнятное, хотя, судя по его состоянию, кое засвидетельствовал Шумский, говорить членораздельно ему не придется как минимум до утра. Вопли неслись один за другим, гвоздиками вонзаясь в мозг, ей богу, он уже похож наспину дикобраза! Пользуясь тем, что Михалыч не может толком ответить, супруга разошлась по полной программе: костерила его, на чем свет стоит да еще зачем-то приплела не только нелестную биографию всех Михалычевых родственников, но и их собственного ребенка, который, как понял Шумский, умер в раннем детстве. Кажется, жена винила в этом своего непутевого алкоголика, мол, не доглядел, вот малютка и утоп. Тут женщина захлебнулась слезами и просто завыла. А Михалычу совсем нечем было крыть…

– Надо же, они, оказывается, сынишку потеряли, – произнес расстроившийся Василий, блуждая глазами по полке с книгами, нависавшей над телевизором.

Настроение поменялось: стало нестерпимо жаль соседей – до острой, режущей боли. Может, они просто не смогли пережить эту утрату вместе, как полагается, каждый варился в собственном соку. Жена винила Михалыча, видимо, так и не простив. Он от вины не отказывался и потому тащил двойной груз, вместо того, чтобы разделить его напополам. Гибель сынишки стала той трагедией, которая накрепко связала соседа с его супругой, а что замешано на трагедии, обычно ничем хорошим заканчивается…

Позже, как будто сквозь сон, Шумский слышал тихие подвывания Михалыча – хриплые и злые, пронизанные застарелым горем, вгрызшимся в каждую косточку. Уже пересекая грань, за которой начинается путь в царство сновидений, Василий слышал глухие удары кулака в стену:

– Что бы ты пропала (бум), пропала (бум), пропала (бум)…

Михалыч будто припечатывал каждое слово, звучащее как часть заклинания, и ставил при этом жирную точку.

***

Несколько последних апрельских дней промелькнули, словно один. В запарке Василий не успевал толком даже подумать ни о чем, а уж о соседях и подавно. Город оживился в ожидании майских праздников, а редакционная братия в спешке лепила две газеты практически одновременно. Перерывов быть не должно, а поскольку один из выходных дней выпадал на вторник (день появления в продаже очередного номера), следовало подготовить выпуск заранее, если хочется отдохнуть, а не выползать на работу, когда все нормальные люди празднуют. От дополнительного выходного, понятное дело, никто не собирался отказываться, поэтому Маринка на правах главного кучера гнала лошадей во всю прыть. Она планировала на майские укатить с семейством за город, к своим предкам, и редакцию не желала видеть даже во сне.

– Ребята, давайте поживее! Лидка, ты слепила, наконец, план мероприятий?

– Да делаю, делаю, – ворчливо отозвалась из-за стенки Воронина. – Тут надо время сверить!

– Сколько можно копаться с одним несчастным списком?! – Вспылила Сахарова. – Я не хочу тут до ночи сидеть, у меня дел по горло!

– Ну да, занятая ты наша, дела, конечно, есть только у тебя, а другим ничего не надо! – Плеснула раздражением Настасья. – Прекрати дергать Лидку! Сделает – скинет на верстку!

Маринка открыла рот для ответной отповеди, но вмешался Тоха:

– Девочки-красавицы, не ссорьтесь, не расстраивайте мальчиков! Вы же не хотите, чтобы мы заплакали? Придется нас успокаивать, и вся работа будет парализована! – Вид у него был такой, точно он вот-вот заревет, даже кулаком глаз потер.

Потом Тоха, естественно, разухмылялся во всю физиономию и, как обычно, запустил улыбочную цепную реакцию: все как-то сразу успокоились и повеселели.

Василий хмыкнул под нос. Его гонка даже радовала: пока он был занят по самые уши, никакие видения и странные люди его не беспокоили. Шумский даже убедил себя в том, что прежние казусы – лишь плод его воображения, капризы, так сказать, неопределившейся личности, пребывающей в поиске.

Но не тут-то было: из этого блаженного заблуждения его безжалостно вытряхнули.

***

Предвкушая майский мини-отпуск, Шумский возвращался домой на подъеме, и вдруг сбился с шага: на подоконнике у лифта он заметил фигуру. Журналиста передернуло так резко, точно сквозь него пропустили электрический разряд. Но уже через мгновение Шумский с облегчением вздохнул: ни кепки, ни трико – это не человек с птичьей тенью, а всего-навсего Михалыч.

– Здравствуйте, помощь нужна? – Дружелюбно поинтересовался разом подобревший Василий.

Михалыч уставился на соседа облачными белесыми глазами из-под пшеничного чуба с мучнистыми прожилками седины. Синь цветущего цикория будто растворилась, выпустив на первый план лихорадочно расширенный зрачок, похожий на мишень для дротика под дрожащими русыми ресницами. Против обыкновения Михалыч не был пьян, и все же лицо налилось краской, словно его жег внутренний жар.

– Ее нет, – проговорил сосед, глядя на Василия, но не видя его.

– Вы супругу потеряли? – Уточнил на всякий случай Шумский и порадовался: нынче вечером на него снизойдет долгожданное спокойствие.

– Я хотел, чтобы она пропала. И она пропала, – кивнул сосед и сразу прибавил в возрасте лет этак пятнадцать.

Он вдруг выбросил в сторону Василия туго сжатую кисть руки. Тот отшатнулся, но Михалыч не собирался драться, просто демонстрировал следы укуса.

– Я впервые в жизни ударил ее, – всхлипнул сосед, отводя облачные глаза. – Хотел, чтобы она замолчала. Я думал, что заткну ей рот, я думал, что это яблоко, – он растерянно взирал на свой кулак. – Я сунул ей в рот яблоко, и она его укусила… Ее губы покраснели…

Это уже смахивало на бред помешанного. Шумский украдкой озирался, в поисках пути для отступления: а ну как сейчас выяснится, что сосед буйный?

– Э-э… Вы не переживайте так, я уверен – ваша супруга найдется! – Фальшиво утешил он Михалыча, в глубине души желая избавиться от обоих (привел же Бог соседушек!). – Вы заявление в полицию подавали?

– Подавал, только толку… Она не найдется! Нет, не найдется, – Михалыч уронил руку на колено. Поднялся. – Мой мальчик ушел, а теперь за ним – и она. Они оба ушли.

– А БОЛЬШЕ У МЕНЯ НИКОГО НЕТ!!! – Проорал вдруг сосед благим матом и кинулся к выходу.

Но внезапно вернулся и страшно, с присвистом, выдохнул Василию в лицо:

– Я видел, как ее забрала тень!

И тут Шумский зажмурился. А когда открыл глаза, они уловили только спину Михалыча, но этого вполне достало, чтобы заметить тонкую темную пленку, обтянувшую соседа, точно его поместили в пакет для мусора. Секунду спустя видение исчезло вместе с Михалычем. Подъездное эхо проглотило звук его шагов.

– За что мне все это? – Вполголоса пробормотал Василий и вызвал лифт.

Он старался отогнать беспокойство. Мол, чего с Михалычем и его истеричкой случится? Вернутся!

Но она не вернулась. Ни в этот вечер, ни потом. Заявился только сам Михалыч – в ночи и один.

Шумский же, повинуясь душевному посылу, устроился дома на диване, взял ноутбук и ввел пароль для входа в редакционную электронную почту.