Третья

– Из-за какой другой пыли?

– Третья. – Недовольно выдохнула бабушка Лиз. – Ты такая любопытная что, если бы я не знала собственный характер, подумала бы, что тебя подбросили к нам под дверь. – Смеялась она, приглаживая мои волосы. – Другая пыль, это не совсем пыль. Это нечто другое.

– А что же?

– Это «что» громадная тайна. И очень скверная. – Говорила, она, растягивая слова.

Я нахмурилась, словно отведав чего-то кислого, не понимая её слов.

– Скверная?

– Очень.

– А что ты помнишь прекрасного? – Я ловко подменила тему, научившись этому у сестры.

– Прекрасного? – Пожала она губами. Небо, ветер, дождь и снег, там было всё прекрасно! – Прошептала она и рассмеялась.

Странная у меня бабушка Лиз. День уже давно закончился и электричество убавили. Плезнер периодически мигал оповещением «режим», но мне было хорошо вот так сидеть на четырёхметровой кухне и болтать со своей прабабушкой, мудрей которой не было человека в нашем мире.

Этот день был лишь небольшой передышкой перед опустошением, которое испытали чуть позже.

Бабуля, моя милая бабуля. Её не стало спустя несколько месяцев. Бабушка Марта умерла, как и многие от поражения лёгких, её давно уже мучила бронхиальная астма, сейчас этим страдает практически каждый.

Последние дни она сипела так сильно, что практически каждый её вздох был слышен так же хорошо, как скрежет металла о каменные стены. Мама плакала ночами на кухне, а выходя, пыталась улыбаться, но припухшие глаза выдавали её.

Бабушка Марта всё время хрипела, одно и то же: «скорее бы конец, я так больше не могу». Возможно, она согласилась бы на то, чтобы врачи ввели ей инъекцию, как и всем тем, кто устал жить, но она верила в небо. Бабушка называла его богом, много о нём рассказывала, хотя не видела его ни разу, а только слышала о нём от своей мамы. Эти же рассказы слышала и я. Может быть, оно или он, и правда существует.

Прожила она почти девяносто лет, а маму родила, когда ей было почти сорок, моим родителям сейчас уже почти по пятьдесят. Они считаются долгожителями среди своего поколения. Не представляю, чтобы сейчас у них был ещё ребёнок. До этого у бабушки Марты был сын, но он умер, когда ему было девятнадцать лет, и поэтому она решилась родить ещё раз, так появилась мама.

Мы всё узнали ту секунду, когда бабушка Марта перестала жить. Никак не могу произнести слово «умерла». Она просто затихла, и мы больше не услышали скрежет её дыхания. Она словно отключилась от питания.

На следующий день нам выдали денежную компенсацию, забрав её месячный резерв кислорода, талоны на воду, тепло и продукты. Мама, не переставая всхлипывать, отложила очередной раз чеки в подпольный сейф.

Её маму, мою бабушку в тот же день отвезли на подъёмник, мы провожали её до самых ворот, затем шлюзы закрылись, и лифт увёз её на поверхность с такими же, как и она, неработающими телами, завёрнутыми в полиэфирные полотнища с гербом нашего мира и датой отправки на поверхность.

В этот день мы с бабушкой Лиз обе расположились спать на кухне, находится в нашей спальне, было невыносимо грустно. Когда уже убавили электричество до минимума, мы ещё сидели за сложенным миниатюрным столиком и пили чай. Бабушка Лиз взяла меня за руку и погладила по голове, добавив: «ты должна знать всю правду».

Мне казалось, я не готова к тому, что она тогда рассказала, это очень сильно изменила моё представление о происходящем, изменила мои мысли, просто разделила жизнь на «до» и «после».

– Не знаю, что вам сейчас рассказывают на ваших уроках, – она недовольно поджала губу. – Но, я хочу рассказать тебе правду!

Я нервно сглотнула, приоткрыв рот.

– Пусть. Это, и будет тебе казаться странным, но это моя правда. Я многое пережила, даже смерть единственной дочери, которая никогда так и не увидела настоящей красоты.

Бабушка как-то странно смотрела, опустив взгляд, на свои руки, сжимая пальцы.

– Люди во всём виноваты сами. Всё! И я в том числе, как всё живущие на земле, под землёй. – Осеклась она. – Даже не знаю с чего, начать…

Помедлив, она продолжила.

– Когда-то люди действительно жили на земле, а не скрывались, словно крысы в норах под её поверхностью. Ты многое слышала об этом за свою жизнь, на даже представить не можешь всю красоту и радость той жизни. Небо действительно было цвета твоих глаз, а может, они больше похожи у тебя на морские глубины… – Она подняла взгляд смущённый, слегка потерянный, словно была чем-то сильно расстроена. – На земле было много прекрасного, каждый день был особенным. Тогда, ещё было лето, это не потому, что так написано в календаре, а когда жарко и люди загорали под солнечными лучами на солнце. Лето сменялось осенью, и листья на деревьях желтели не потому, что перегорел прожектор или дерево перестали поливать, а тому, что так устроила природа. Тёплый ветер срывал жёлтую и багряную листву, кружил их стаями, орошая землю дождями, укутывая спокойствием и безмятежностью. Затем с наступлением зимы, природа укутывала землю белым покрывалом снега крупными хлопьями, падающего с неба. Снег, это белые очень красивые кусочки льда, точнее, замёрзшей воды, ох, трудно это объяснить. – Выдохнула она, – затем наступала весна, всё расцветало и зеленело.

Я слушала и вглядывалась в черты её лица, страх охватил всё моё существо, а может, от горя она сошла с ума, как дедушка, нашего соседа Лето.

– Пока не наступили страшные годы. Всё началось с войны, никому не нужной войны жадных людей. Людей, которым всё время было мало власти и денег. Они словно дьяволы питались людской болью, и пили людские слёзы. Люди ведь настолько глупы, что во всех бедах винят кого-то другого, не думая о том, что во многом виноваты сами.

Я кивала, не понимала, но покорно слушала, смотря в её ярко-синие глаза.

– Страны нападали друг на друга, по разным, но очень глупым причинам. И вот в ход пошло огнестрельное оружие, ракеты, самолёты, танки, бомбы. Всё, что создало человечество за всё эти годы. Но страшное было впереди. – Она со всей злостью сжала бледные губы, словно хотела причинить себе боль. – А потом. Потом вход пошло самое страшное оружие. Ужасней придумать, мне кажется, невозможно.

Я замерла в ожидании. Помедлив, бабушка махнула рукой, словно отгоняя назойливых насекомых. Это означало, что она не хочет говорить дальше, но я не сдавалась и едва слышно процедила:

– Что же было этим страшным.

– Людей начали травить. Много тогда писали об этом, много. Про химическое оружие и даже показывали кадры. С неба падал белый, словно высушенный снег, больше похожий на пепел. Люди в ожогах, корчащиеся от удушья животных с выпадающей шерстью, падавших замертво птиц, но ведь всё было страшнее. По миру уже бушевало оружие пострашнее. Биологическое оружие. Оно вызывало у людей заболевания, излечится от которых, было невозможно. Кто был сильнее и крепче, то адаптировался и выживал. Это было самым порочным и безжалостным убийством за всё время.

Она переключилась на воспоминания о моём детстве, затем что-то словно вспомнив что-то, обернулась, уйдя в свою комнату. Бросив меня с роем мыслей словно, металлические пчёлы на кустах тепличных гибридах. Я натёрла оставшиеся тарелки и налила воду в бойлер наутро. Маму очень раздражало, когда утром у неё нет горячей воды, чтобы приготовить завтрак и это бы грозило примерно такими же последствиями, как если лишить её кладовки с продуктами.

Бабушка Лиз вернулась, развеяв мои измышления, демонстрируя увесистую коробку.

– Здесь самое сокровенное… всё, что осталось… у меня.

Выдернув длинный шнурок из-под рубахи под формой, Лиз пристально, смотрела на изогнутый кусок металла, затем вставила его в небольшую прорезь и немного прокрутив, выдохнула. Дверца ящичка открылась, почти отлетев.

– Эта шкатулка принадлежала ещё моей бабушке. – Погладила пурпурную поверхность внутренней поверхности, напоминающую ткань, только мягкую и шершавую.

Я дотянулась пальцами, погладив бок шкатулки.

– Это носовой платок, что был в петлице твоего прадеда в день нашей свадьбы. – Улыбалась бабушка Лиз, протянув лоскут тончащей, почти прозрачной, желтоватой ткани. – Это настоящий хлопок. Когда-то он был белее нашей изморози в кладовки, а за столько лет пожелтел, хотя и пролежал в темноте и не тронутый всё это время.

Я сжимала хлопковый лоскут, слово было знакомым, но никак не могла вспомнить откуда.

– А это… твой прадед. – Она держала в руках квадратный кусок с изображением. – Я любила, – выдохнула она, – люблю его до сих пор. Он был лучшим.

Бабушка не смотрела в глаза, а я, прикусив губу, наблюдала за её пальцами, перекидывая взгляд на изображение прадеда.

– Как на брата твоего похож? – Она погладила пальцами лицо навсегда утраченного человека.

– Очень. – Выдавила я.

– Третья! Любовь, настоящая любовь бывает редко. И не у каждого… Если ты полюбишь, то люби, не смотря, не на что, а может, и вопреки.

Она всё чаще стала заводить эти разговоры.

– А это я! Совсем маленькая. Почти как Маргаритка. На куске плотного материала были изображены два ребёнка. Мальчик и девочка. Почти одного роста, как две капли похожие друг на друга.

– Это, ты? – Ткнула я пальцем в ребёнка с двумя громадными пушистыми бантами на голове.

– Да. – Улыбнулась Лиз.

– А это кто? Твой муж?

– Нет, – она одёрнула картон обратно, спрятав в шкатулке.

Я молча смотрела на неё, и она не выдержала, сжимая пальцами коробку.

– Это мой брат.

– Брат?

– Да, брат. – Отрезала сухим пронизывающим шёпотом.

– Ты никогда не говорила…

– Да, у меня был брат, брат—близнец. Мы были рождены с разницей в несколько минут.

Я была ошарашена.

– Но…

– Мы потерялись, давно… Когда пришлось спускаться под землю.

– Но может он… – Я хотела сказать, что может, он жив, но она перебила меня.

– У меня есть только вы, а остальное ворошить не нужно.

Я замолчала, понимая, какую боль она всё это время переживает, а теперь ещё и Марта…

– Может чай?

– Давай, а то скоро электричество совсем убавят.

Я быстро заварила маленькие капсулы – горошинки тёплой водой.

– И ещё… – Она заглянула мне в глаза, своим самым пронизывающим взглядом, упёрлась так пристально. – Держи.

Она всунула мне в руку шершавый бумажный кусок. Я только в музее раз трогала бумагу. Перекинув глаза на бумагу, и обратно на её глаза не скрывала удивление.

– Бумага?

– Ой, Третья. – Усмехнулась бабушка, делая глоток. – Бумага. Ты посмотри, что там.

– Цифры. – Рассматривала пожелтевший лист.

– Это коды.

– Коды?

– Ты так и будешь повторять за мной каждое слово? – Она явно была рада своей затее. – Читай.

«Шифры для изменения информации. Шифры для внесения информации. Шифры отключения маячка…»

– Что это?

– Девочка, – засмеялась она, – только не говори, что ты не понимаешь. Это коды! Если вдруг тебе нужно что-то изменить в своём ежедневнике или отключить наблюдение за твоим перемещением, возможно, ты пойдёшь гулять, а нужно указать, что была в «Академии» вводишь код и меняешь время пребывания на учёбе или работе.

– Но, как? – У меня отвисла челюсть.

– Об этом ещё рано, но твоя прабабка полна сюрпризов? – Наконец, улыбалась она.

– Без спорно. – Я сжимала бумажную реликвию пальцами, наслаждаясь, её шероховатостью.

– Это всё, что тебе нужно знать.

Она взяла с меня клятву, что никто не должен знать об этом листе. И я поклялась всей нашей семьёй, как того требовала бабушка Лиз.

Часть 3

Спустя три месяца был мой день. Всё эти дни я только и думала о том, что мне рассказал бабушка Лиз. «Сокровенное, тайное, правда, ложь» так и крутились у меня в голове.

Но вот настал мой день, у каждого человека есть «его» день, тот день, когда он появился на свет. Этот день особенный. Можно одеть самую яркую форму, быть свободным от работы во второй половине дня и после 15 лет дают выходной на следующий день. Так, что можно записаться в парк или посетить центр развлечений. У каждой семьи свои традиции, мы проводим этот день дома. Возможно, это отвлечёт меня от навязчивых мыслей.

Вечером, когда всё собрались, мама торжественно выставила в центр вкуснейший морковный пирог. Он на самом деле из моркови, без добавления усилителей вкуса и уж тем более без нефтяного желе.

Вся наша семья собралась в комнате и поочерёдно вручала подарки. Мама подарила переноску для баллона, отец вручил пакет, в котором были ботинки на высокой платформе. Взвизгнув, я запрыгала, мама не стала нас обоих отчитывать, его за подарок и расточительство, меня за эмоции. Сестра с мужем и маленькой Маргариткой вручили сферу из плотной резины, в которой росли розы. Я так хотела розы ещё лет с двенадцати, что чуть было, не задушила Ясмин в объятиях. Не хватала только брата.

Бабуля долго мялась в проходе, разглаживая руками, платье на животе, обернулась, наклонилась как можно ближе и, всунув в руки маленькую коробочку, прошептала: «Откроешь потом».

– Что там, покажите? Что же там? – Засуетилась мама, пытаясь заглянуть из-за плеча бабушки.

– Рамка для переносной фотографии. – Недовольно буркнула бабуля, крепко обняла меня, предполагая, что это очередной план «заговорщиц», сунула коробочку в карман.

Мой день проистекал без происшествий потрясений, на радость матери. Я старалась быть максимально прилежной и не расстраивать её особенно в рассуждениях о моей последующей жизни, а ту часть, где следовали ею, напутствия искоса глянула на бабушку Лиз, а та лишь с ухмылкой отпила глоток отвара, лукаво подмигнув.

Папа уже стал заметно сдавать, обычно он источал напутствия, преисполненные правил и нормами, теперь же он чаще отмалчивался и больше уделял время внучке, а сегодня и вовсе отправился спать раньше обычного. А уже, когда всё разбрелись по комнатам, уединившись в ванной, извлекла подарок бабушки из кармана. В тёмно-бордовой коробочке с серебристой лентой что-то колыхалось, дрожащими от волнения пальцами торопливо разодрала ленту, не поверив своим глазам. Пластиковая карточка переливалась разноцветными голограммами, на ней была моя фотография с рабочего пропуска. На ней выгравировано моё имя и фамилия. Точнее, я имела два кода. Код семьи, как у всех и ещё фамилию, под которой я числилась во всех реестрах. На карточки был указан моя фамилия, а не код семьи. Это было тайной нашей семьи. Я имела два кода. Тот самый, который был у моей семьи, из двух букв и четырёх цифр. Как у папы, мамы, брата и сестры пока они с Листком не зарегистрировали свою семью. А ещё у меня был код только из букв, как у тех, кто живёт под куполом. Это называют фамилия. Так, вот моя бабушка родилась ещё на земле и имела фамилию, но это было для меня странными, потом, что сегодня почти всё имели код из букв и цифр, но у нас не принято было это обсуждать, чтобы не обижать бабушку. Я была записана в реестре под её кодом, то я тоже имела фамилию.

От подарка моему удивлению не было предела, даже предположить не могла о таком чуде. На обратной стороне пропуска было выгравировано: «Именной пропуск в центральный архив». Негласно всё знали, есть что-то подобное, но никто не был в этом уверен.

– Бабушка? – Прошептала я, уже нырнув под одеяло. – Ты спишь?

– Нет, – отозвалась бабушка Лиз.

– Это же…

– Тссс… – Зашипела она. – Ты прочитала?

Из-за темноты в комнате я абсолютно не видела её, только лишь слышала голос.

– Прочитала! – Шептала, как можно, чётче и тише. – Я даже не знала, что такой существует.

– Существует. – По её интонации я предполагала, что она снова лукаво улыбается. – Внизу пропуска адрес. Только Третья, – она приподнялась на кровати, привыкнув к темноте, смогла разглядеть силуэт её белой ночной рубахи и светлой кожи. – Третья, никому его не показывай и очень прошу, не потеряй. Если кто-нибудь узнает…

– Разумеется, бабушка, ты что… – Запротестовала я, перебив настойчивым шёпотом.

– Я тебя знаю, как саму себя, – зашипела она, хихикнув напоследок.

– Не потеряю! – Буркнула, засунув карточку под подушку. – Постараюсь! Генетика, знаешь ли… – Улыбалась в темноту.

– Вот, вот! – Смеялась она ворочаясь. – А теперь спи.

– Сплю.

– И он называется «библиотека», но это для тех, кто знает.

– Как?

– Библиотека.

– А ещё…

– Спи.

– Сплю.

Вдоль домов проехал вездеход, потрясая стены дома, карбоновые окна зашелестели, и я погрузилась в глубокий сон.

Следующий день теперь стал ещё более особенным. Каждый год в честь дня, когда тебе прибавляют год жизни и предоставляется один дополнительный выходной. Я уже знала, где проведу этот день.

Пропуск запищал, отворив металлические двери. Женщина в дальнем углу подняла лицо от стола, её взгляд был суровым и недовольным. Окинув меня, она снова уткнулась в раскрытый реестр, задержала взгляд и что-то набрала на планшете.

Застыв в изумлении и нерешительности, я сделала робкий шаг, застыв, поражённая отзвуком собственного движения. В библиотеке была такая удушающая тишина, каждое движение отражалось эхом.

Водрузив свои вещи на деревянный стол, ощупала его пальцами. Гладкий, жёсткий, с глухим отзвуком. Я впервые видела деревянный стол. Полки так же были сделаны из дерева покрытые чем-то прозрачным и блестящим.

На полках стояли реестры. На лекциях истории нам демонстрировали подобный реестр, называя его бумажной книгой. Их здесь было множество. Едва дыша, обошла длинный зал и вернулась к стене, на которой был прикреплён обычный терминал. От одного касания дисплей включился, и механический голос отозвался: «к работе готов, выберите интересующий вас раздел».

Нерешительно пролистала каталог, не зная, на чём остановится.

Женщина снова подняла глаза от раскрытого реестра, наблюдая за мной.

Я ткнула наугад.

«Раздел кулинария» отозвался механический голос и отметив выбор, принялась сызнова штудировать каталог, в глазах всё словно плыло, я чувствовала на себе её взгляд.

Смело ткнула: «писатели двадцать первого века» и механический голос снова озвучил мой выбор.

Женщина поднялась со стула, её шаги звоном отражались от деревянного пола. Я чувствовала спиной её приближение, торопливо перелистывая фамилии авторов в каталоге, многих из которых мне были даже не знакомы.

– Осторожней с терминалом, – прошептала пожилая дама.

– Я ищу… – Вмиг кровь прилила к лицу, и я осеклась, но она не дала мне договорить:

– всё введённые строки поиска моментально отражаются в главном реестре. Там будут знать, что именно вы читали.

Я пожала плечами, удивившись, что в этом плохого.

– Любая книга или газета, эпохи «до» может стать приговором.

Напуганная непонятными угрозами я отшатнулась, бросив взгляд на дисплей.

– Я…

Но она ловко сбросила с дисплея выбранный раздел, набрав: «флора».

Поисковый терминал повторил механическим голосом «флора», затем «как вырастит цветы», «наиболее устойчивые при экономии света».

– Вот, посмотрите! – Ткнула она пальцем.

«Данная информация предназначена для теоретического использования, не зарегистрированное в реестре разведение культивированных растений привлекает к ответственности. Вы должны будете отправить пояснительное письмо о цели вашего интереса». – Высвечивалось на дисплее.

– Они могут заподозрить, что вы решили выращивать цветы из семян, украденных в лаборатории, например. – Шептала она наклонившись. Нажав «ознакомлен», щёлкнула выключить.

Я смотрела, напугано, не отрывая взгляд.

– Осмотритесь в зале. Здесь всё подписано между стеллажей, и на каждой полке имеется указатель. Мы создавали это годами, чтобы никто не мог знать, что именно и кто читает.

– Спасибо. – Мой голос предательски выдал волнение.

– О чём бы вы хотели узнать? – Её острый взгляд через толстые стёкла очков пронзал меня насквозь.

Пожав плечами, я задумалась. Стоит ли доверять это пожилой даме.

– Я знаю, кто дал вам этот пропуск! Допущенных лиц всего несколько десятков, и мы всё знаем друг друга.

После затянувшейся паузы я всё же решилась:

– Хочу увидеть мир «до»!

– Тогда ни в коем случае не набирай это на дисплее. – Прошипела она. – Осмотрись лучше в зале, чтобы не блуждать здесь, когда за вами могут наблюдать. В самом конце справа есть карты мира и энциклопедия по географии для детей, думаю, тебе нужно начать с этого.

– А если я хочу узнать о «Третьей мировой наземной войне»?

Женщина оглянулась беглым взглядом, изучила моё лицо, покосилась на дисплей.

– Тогда даже не смей трогать терминал. Внизу каждого стеллажа есть дверцы, именно там всё самое сокровенное. Там периодические издания, которые когда-то существовали в наземном мире. Газеты и журналы. Там есть цветные фотографии! – Подняла она палец, снова оглядываясь. – Иногда астронавты находят уцелевшие листы на земле и приносят их в реестр, а их передают сюда на хранение. На каждой дверце написан год издания.

Я кивнула.

– Об этой трагедии не принято говорить, всё как было, информация может отравить сильнее яда.

Сжав мою руку, она подтолкнула меня между стеллажей, провела несколько длинных пролётов. Я никогда не видела бумажных реестров, а здесь их было сотни, тысячи, голова шла кру́гом.

Дама свернула налево, затем ещё раз повернула вглубь и дошла до стены, всё также таща меня за собой.

– Вот! – Её сухой, морщинистый палец указывал на низ стеллажа.

На дверце была надпись белой краской: «Третья мировая наземная война». Дверцы с этой надписью тянулись далеко вглубь.

– Очень много всего было написано, только правды лишь крупицы. – После этих слов она отпустила мою руку и, выправившись несвойственной столь пожилой даме строгой осанке, зашагала обратно по лабиринтам архива.

Дверцы шкафа были почти у самого́ пола. Стараясь, делать всё, как можно бесшумно, медленно потянула дверцу, она предательски заскрипела. Отпустив, попробовала ещё раз. Звук повторился. Собравшись с духом, быстро открыла, теперь получилось бесшумно. Ячейка почти плотно была набита бумагой. Я лишь несколько раз за свои семнадцать лет жизни держала в руках листок бумаги, здесь же было несметное количество.

Для того чтобы вынуть, хотя бы часть стопы пришлось встать на колени. Бумага была тяжёлой и шершавой. Стопка жёлтой исчерченная чёрными буквами бумаги, обдала своеобразным запахом. Странным и неприятным. Приметив в углу стол с надписью на козырьке «для периодики» возложила заветную кипу. Листы были абсолютно гладкими без рельефа, но шершавыми. Сегодня используют лишь полиэфирное соединение, на котором печатают краской, и то только для упаковки длительного хранения и самое ценное. А всё остальное находится на электронных планшетах. Бумага – это роскошь, бабушка до сих пор прячет под кроватью ящик, где хранит свои бумажные сокровища.

«Новости» – Читаю первый заголовок.

Курс валюты достиг своего минимума…

Валюта? Ещё раз пробегаю глазами, ещё раз. Валюта? Беззвучно шевелю губами, словно произношу слово. Хотелось бы узнать.

Но что это?

Природные катаклизмы провоцирую возросшую смертность.

В этом месяце в столичном регионе обновлены рекордные показатели жары, плюс 47 градусов по цельсию.

Сколько. Перечитываю несколько раз. Сорок семь, это же сгореть можно. Средняя температура двадцать максимальная двадцать два – двадцать три и только потому, что мы получаем тепло из…

…Это провоцирует всё большее распространение бактериального воздействия, бактериального оружия применённого…

Перечитываю ещё раз, ещё раз и ещё раз. Дальше шрифт смазан, словно его затёрли, как замывают со стен детские рисунки.

Пытаюсь рассмотреть написанное. Не получается.

Пробегаю не тронутые слова глазами. Много непонятных слов, что-то сумбурное, желание узнать что-нибудь ещё подталкивает не тратить время и перевернуть страницу.

Стоимость металлов достигла роста на двести пунктов…

Продуктовые наборы будут выдаваться только при наличии документов…

Вводится новое ограничение, теперь для получения товаров первой необходимости будет необходимо записываться на портале с обязательным вводом УИН.

Волонтёры готовы помогать пожилым людям при регистрации…

Новые махинации с продовольственными карточками участились за последнее время…

Мошенники, представляясь волонтёрами, обманным путём обналичивают продуктовые карточки пожилых людей, оставляя их без шанса выжить…

Мародёрство процветает…

Куски фраз сами кидаются на меня словно одичалые крысы.

Очереди в продуктовые магазины достигли рекорда. Для того чтобы отоварить карточку, людям приходится выстаивать многочасовые очереди в жару…

Засуха грозит потерей урожая…

Плезнер замигал фиолетовым цветом «семья», на дисплее высветилось «мама».

Засуетившись, уронила сумку, контейнеры для обеда и воды раскатились по полу. Ну, опять…

Сложив всё в сумку, ступку бумаги убрав обратно в ящик, скрипнула дверцей, стараясь наступать только лишь носками ботинок об пол, так чтобы узкие деревяшки предательски не звенели эхом шагов, крадусь к выходу.

– Вы нашли то, что искали.

– Да, – буркнула смущённо, словно и она улучила меня в чём-то. – Не совсем, там нет про третью наземную.

– Там много информации. Нужно искать и поймите, что это лишь обрывки информации. То, что удалось сохранить. Но найдите, главное – искать и не сдаваться.

– Что такое валюта? – Выпалила, едва она закончила медленно проговаривать свои нотации. – Я видела там, это слово.

– На земле был обмен деньгами. Вы же не знаете, что, такое деньги. Это, наш номинал, средство, то есть количество. Сама не думала, что это так сложно объяснить. – Выдохнула дама. – Средства вашей семьи измеряются единицами, а раньше каждая единица имела своё имя. У каждой страны своё, уникальное название.

Не успела я спросить про страны, иногда я слышала о том, страны есть и наш мир не единственный, возможно, остались другие миры, которые называют странами. Плезнер снова замигал фиолетовым, озарив, почти всё пространство.

– Спасибо, вам большое, мне пора.

– Позвольте вручить вам небольшой, но ценный подарок.

Её слова парализовали меня, несмотря на мигающий плезнер.

– Возьмите, это. – Дама протянула мне книжную стопку. – Это блокнот, хотя его правильно назвать тетрадь и вот грифельный карандаш. Когда вам нужно что-то записать, то пишите в нём и можете оставлять его здесь.

– Спасибо, но это бумага. Это… очень дорого, это ценно.

– Держите милочка. Держите.

Ощупав плотную обложку, чуть пролистала клетчатые страницы. У меня есть своя бумага, от волнения и восторга голова закружилась.

– Вот здесь есть несколько свободных ящиков, занимайте любой. – Дама открыла несколько деревянных ящиков в стене. Я выбрала, тот чуть был на уровне глаз, и вложила только что приобретённые богатства. – Здесь всё будет в сохранности, хотя можете брать с собой, но это не безопасно.

– Спасибо, спасибо вам большое. – Я ещё раз посмотрела на дверцу шкафчика, что теперь охранял мои сокровища, и раскланиваясь выпорхнула на улицу.

Плезнер сигналил в третий.

– Да, мама?

– Почему ты не отвечаешь с первого раза.

– Потому что я третья и отвечаю только с третьего раза.

– Хватит огрызаться, ты где?

– Была на факультативе и чуть не срезала стебель, пока прививала, из-за твоих настойчивых звонков.

– Ну, прости, я же не знала где ты. Бабушка Лиз решила убраться в комнате, в итоге беспорядок теперь по всей квартире из-за того, что она всё выволокла в коридор. Так, что пока мы всё обратно стаскиваем в вашу комнату, ты можешь зайти в магазин, мне нужны новые контейнеры, и ещё нужно купить овощное желе. Заодно купи чего-нибудь к чаю, может, сушёную тыкву?

– Опять тыкву?

– Хорошо, возьми сушёных яблок, но опять до конца месяца не хватит средств. Что ещё, что-то ещё? Ясмина, что ещё? Цикорий. – Слышу голос сестры. – Ах, да возьми цикорий и, если будет корица на вес, возьми десть грамм. Маргаритка уже неделю меня просит пышек с корицей.

– Хорошо мама.

– Ничего не забудешь?

– Ничего.

И надо же когда я, увешанная сумками, как говорит бабушка Лиз, «навьюченная словно мул», подхожу к дому, подруги стоят напротив моего дома прямо у клумбы.

– О, Третья, разве ты не дома? Мы думали ты дома, пришли позвать тебя с нами на тренировку. Пойдёшь? – Выпалила Река почти на одном дыхании, не давая вставить даже слово.

– Я только что из магазина. Ещё не занесла домой покупки. – Как я рада, что мама отправила меня в магазин, избежала вопросов о том, где я была, что делала. – Нет, я не пойду, у меня много дел дома.

– Пойдём, я сама попрошу твою маму. Она отпустит, пойдём. – Река выхватила одну из сумок и возражать у меня не было времени, она уже звонила в дверь.

– Но у нас дома бардак… Бабушка Лиз… Я…

А дверь уже предательски скрипнула, отворяя вход.

Папа с Листком были зафрахтованы бабушкой, таская её сундуки и ящики. Наша комната была почти пустой. Бабушка развела руки, увидев меня, мама бубнила себе под нос, что так нельзя, забрав сумки, уволокла на кухню, откуда и выкрикнула в ответ Реке.

– Да, девочки, конечно, идите, здесь сейчас чем меньше людей, тем лучше. Бабушка почти разрушила эту обитель. Идите, идите. Извините, что не напоила чаем.

– Всё хорошо, у нас есть время зайти в кафетерий на стадионе.

– Ох, тогда возьмите талон.

– У нас…

– Берите, берите. – Мама всучила Реке одну из наших пластиковых плашек, которую бережно хранила для семейных выходов. – Лимита хватит на троих. Бабушка, может, мы выбросим, это ужасный зелёный ящик?

– Только если вместе со мной. – Выкрикнула бабушка Лиз, хлопнув папу по плечу. – Давай, затаскивая в комнату, пока твоя благоверная всё моё добро не по выбрасывала. Та, ещё хозяйка. Вот, помню…

Голос бабушки потонул в комнате, а я уже подхваченная цепкой рукой подруги была выволочена в общий коридор кондоминиума.

В кафе остался лишь кислый на вкус кофе из цикория, к нему мы получили по крохотной пышке из прессованных злаков с кусочками фруктов, и под болтовню подруги сидела, наблюдая за тем, как дюжина вспотевших парней швыряла снаряды, соревнуясь в том, кто дальше забросит. Потом они бегали на скорость, прыгали в длину, кто дальше, в общем, было, как обычно, скучно и долго.

И конечно, мы дождались, когда команда переоденется, чтобы Река могла с ними флиртовать хоть немного. Парни были веселы, словно создали что-то редкое и важное, а они всего лишь делали то, что никому, собственно, не нужно, но разве что раскидывать камни обрушенных домов. Никогда не понимала, эту страсть к спортивным играм. Лучше бы механикой занялись куда полезней.

Выслушав весь этот восторженный лепет подруги, свыкшись с её натурой, страстью к спортсменам и подкуполникам. Несколько раз порывалась уйти домой и нарвалась на то, что Клеон, который, жил неподалёку, заявил, что проводит меня, и если бы не троица из команды, что осталась с Рекой и Октябриной, то быть мне убитой от рук лучшей подруги, но она пожала плечами и даже не отреагировала.

И вот момент тягостного вымучивания времени, лучше бы идти домой и думать о том, что действительно интересно, чем мучать себя подбором вопросов, чтобы не молчать, а на вопрос слышать то, что, собственно, не особо интересно. Слушая про силу броска, концентрацию перед правильным прицелом и всему, что могут говорить спортсмены столь увлечённо, наконец-то добралась домой.