Глава 6. На Ачинской земле
Село Новая Еловка, 1933 год
Село новое, новосельческое, образовано в конце XIX века. Основали его переселенцы из Гродненской, Орловской, Могилёвской, Витебской губерний. Народ был сложный. Приезжие уступали старожилам во всём – и в умении строить тёплые крепкие дома, и в земледелии. В Сибири жизнь была сложнее, требовала опыта, знаний, больших трудов. Может, потому многие переселенцы не нашли себя в суровой крестьянской жизни, и от разочарования пустили жизнь на самотёк. Уныние и нереализованность заливали вином, самогоном, который тут же сами и варили.
Первый Крестовоздвиженский храм построили в 1907 году. Его перевезли с Ачинского городского кладбища, где был построен новый, каменный. Сначала он был приписан к Красновскому приходу. В марте 1909-го настоятелем вновь открывшегося Крестовоздвиженского прихода стал ачинец Владимир Фокин, только что возведённый в сан пресвитера, ранее служивший псаломщиком в селе Белоярском и Минусинске, а затем – диаконом в Троицком храме села Солгон.
27 декабря 1909 года, на третий день Рождества Христова, храм в Новой Еловке сгорел. Долгие семь лет пришлось служить отцу Владимиру Фокину во временном молитвенном доме. Лишь в 1916-м в селе появился новый храм. Народ в Новой Еловке был непростой. Было и пьянство, и беспорядки. Много сил телесных и душевных отдал отец Владимир приходу, пытаясь изменить атмосферу в селе. Учил, проповедовал, даже организовал Общество трезвости…
Пришедшую в октябре 1917-го Советскую власть новоеловцы в массе своей поддержали. Главными активистами, как и везде, стали те, кто не смог вписаться в крестьянскую жизнь, разочарованные, уставшие от проклятой бедности и съедающей зависти к тем, кто жил благополучно. Они и стали главной опорой советской власти.
В конце мая 1918 года, когда новая власть в Сибири потерпела поражение, большевикам пришлось уйти в подполье. Началась партизанская, гражданская война. В это время на территории Большеулуйского района был создан объединённый отряд партизан всего Причулымья, который возглавлял 1-й начальник Ачинского уголовного розыска, бывший штабс-капитан Пётр Ефимович Щетинкин.
24 января 1919 года новоеловский священник отец Владимир Фокин был схвачен красными партизанами и расстрелян в полутора километрах от деревни Лодочная, куда приехал для производства следствия по бракоразводному делу. На его теле, закопанном в снегу, кроме огнестрельной раны, оказались три штыковых. Говорили, что среди убивавших священника, были и его прихожане. Тело пастыря было вывезено тайно ночью из Новой Еловки и перевезено в Ачинск, находившийся под защитой правительственных войск. В Казанском храме было совершено отпевание. Похоронили убитого батюшку рядом с кладбищенским Крестовоздвиженским храмом. Так, под тяжестью креста, соответственно названию прихода, прошла вся жизнь отца Владимира, под крестом Крестовоздвиженского храма, только ачинского, и завершилась. Попрощаться с отцом Владимиром пришёл почти весь город, в котором его хорошо знали и любили.
Запомнился отцу Македонию рассказ сельчанки Прасковьи Павилич: трудное детство, непосильный труд, в семье из 12 детей малоземельного крестьянина из Пензенской губернии Михаила Костина она была пятым ребёнком. Образования Прасковья не получила. Писать и читать научилась уже в замужестве. Вот как запомнился десятилетней Прасковье 1919-й год. Вспоминала она о тех событиях со слезами на глазах. «Белые – колчаковские каратели в шинелях новеньких, сапогах, начищенных до блеска, подпоясанные хрустящими ремнями с бляхами, сытые. Все наглые, постоянно пьяные, любители на чужое добро глаз положить. И красные – партизаны-щетинкинцы, люди свои, деревенские, односельчане, одетые бедно: рваные полушубки, шинели, залатанные сапоги, а кто даже в лаптях. Эти не грабили. Помогали нам, как могли». О страшных расправах красных партизан с духовенством бабушка Прасковья не рассказывала.
Мстя за убийство иерея Владимира Фокина белогвардейцы в Новой Еловке расстреляли более тридцати человек, несколько домов сожгли дотла. Многие жители получили шомполов. Та же участь постигла и соседние деревни. В деревне Листвянка Якова Забалуева на кол посадили и не давали снимать его, пока не умер. До смерти избивали невиновных и слабых стариков.
Власть в деревнях менялась даже по нескольку раз в день. «По-разному народ встречал красных и белых: кто красную холстину вешал на столбе ворот дома, кто – белую…». Безусловно, воспоминания Прасковьи Павилич, вернее восприятие ею событий и их оценка, были основаны на мнении окружающих взрослых, прежде всего, родителей. И тем не менее, они отражают реальное понимание происходящего многими людьми.
Гражданская война… Кто прав, кто виноват? Кто виноват в том, что произошло с Россией, со Святой Русью? Почему? Как русские люди, простые крестьяне, священники превратились в ненавистных «врагов народа»? Кто объяснит? Сколько ещё должно пройти лет, поколений, чтобы поняли люди, что произошло тогда, в 1917-м?
Большевики сделали своей опорой пролетариат, которому «нечего терять, кроме своих цепей». С крестьянами, которые всегда были опорой Церкви, всей душой впитавшими веру в Бога, самой жизнью привязанными к родной земле-кормилице, к молитве, детской верой выпрашивающими у Бога то дождя, то солнышка для сохранения своего урожая, без которого им просто грозил голод или даже смерть, – было сложнее. Их соблазнили обещанием дать землю. И не дали. Согнали в колхозы, чтобы они стали таким же «рабочим классом», чтобы земля, скот, техника – всё стало общим, а значит, ничьим, чужим.
И ещё, конечно, большевики сыграли на врождённом чувстве русского народа – справедливости. Как некогда «древний змий» открыл глаза праматери Еве, и увидела она, что запретный плод «красив для глаза и приятен на вкус», так прельстили иллюзией справедливости русских людей, воспользовавшись самой поганой человеческой страстью – завистью… И вот, они, эти русские люди – крестьяне, рабочие, священники – как сельдь в бочке, втиснуты в тюремные камеры и смиренно ждут своей очереди на допрос, или на порцию свинца в затылок…
Как знамение нового времени запечатлелся в сердце отца Македония рассказ местных о семье Мусатовых, у которых была своя мельница, много скота. Когда пришли «щетинкинцы», взрослые все разъехались – кто куда. Остались дед с бабкой и внук. Дед прятался от красных в лесу за речкой, бабушка носила ему еду. Внук, выследив, рассказал всё в сельсовете. Отрядили бойцов, деда расстреляли прямо на месте. Выставили караул, и целую неделю никого не подпускали к убитому. Потом напоили нескольких бойцов самогонкой, и те захоронили полуразложившийся на жаре труп в лесу, место никому не сообщили. О внуке, предавшем своего деда, в Еловке до сих пор вспоминают как о своём Павлике Морозове…
Рассказали батюшке и о прежнем настоятеле, иерее Иоанне Царюке. Его недавно арестовали и выслали из района. Матушка, чтобы спасти сына от преследований и клейма «врага народа», отдала его под именем Николая Николаевича Иванова в детский дом, который находился неподалёку, в деревне Веселовке, а сама уехала «в Россию», за Урал, в монастырь. Это казалось для неё тогда единственно верным решением. Спасти жизнь сына, лишив его даже памяти об отце…
Георгий
Отец Македоний поселился в доме священника. Прихожан было мало, как и везде теперь – одни старушки. Сознание новоеловцев было уже переформатировано. Столкнулся батюшка с презрением, оскорблениями, открытой ненавистью. Причём не только от сельского начальства, но и со стороны большинства жителей. Жили с матушкой и сыном Георгием, как затворники, практически не выходя из дома. Только в храм, да ещё, по необходимости, батюшка ездил за свечами в город. Душевной отрадой стал для Сташевских небольшой огород у священнического дома. Сын крестьянина, отец Македоний не боялся крестьянского труда. Посадил бульбу, по привычке, по-белорусски называя так картофель, ещё – морковь, свёклу. Матушка в палисаднике посадила цветы. В одну из августовских ночей весь урожай с огорода Сташевских кто-то «убрал». Батюшка так и не завёл собаку…
Выживали скудной панихидкой. С теплотой отец Македоний вспоминал семью Ивана Крутых, дочь которого, Клава, каждый день приносила Сташевским крынку парного молока.
Как всё просто было в детстве. Каким большим, открытым был мир. Какие вокруг были хорошие, добрые люди. Даже те восемь месяцев, которые провёл Сташевский в среде каторжников, осуждённый за растрату казённых средств, не изменили его отношения к миру и людям, наоборот – позволили по-иному взглянуть на тех, кого он когда-то, с высоты своего положения, не замечал и даже где-то презирал. Куда всё подевалось? Осторожность, подозрительность, страхи… Отец Македоний задумался об этом сейчас, когда всё уже было передумано, а свободного времени было много, и нужно было чем-то занять голову, чтобы она не разорвалась от уныния и напряжённого ожидания надвигающейся беды.
Причиной такой внутренней перемены, считал батюшка, по крайней мере одной из них, был жизненный опыт. Пожилой человек невольно проецирует его на любую жизненную ситуацию, а память подсказывает возможные варианты того, что может произойти, причём варианты негативные, которых в жизни было немало. Это – желание уставшего от жизни человека «подстелить соломку». Священство ещё больше отделило отца Македония от внешнего мира. Он комфортно чувствовал себя дома, в кругу семьи, да ещё в храме, среди прихожан. За оградой церковной было неуютно, в нём жили неуверенность, какой-то страх, дискомфорт. Это чувство обострилось, когда усилились гонения на Церковь, пик которых пришёлся на период его службы в селе Новая Еловка. За порогом храма был враждебный мир, пылающий ненавистью и презрением к человеку в рясе. Отец Македоний невольно подумал, что даже здесь, в тюрьме, в арестантской робе, если бы не страх ожидаемого допроса, ему было бы спокойней…
Особенно тяжело в это время было Георгию, которому только что исполнилось шестнадцать. В селе ему даже выйти на улицу было трудно – насмешки, оскорбления. Могли и побить. Георгий родился в Белоцарске. Отец назвал его в честь Небесного покровителя Белоцарска святого великомученика Георгия Победоносца и очень любил своего последыша. Именно тяжёлая болезнь сына стала внутренним толчком, изменившим отношение Сташевского к Богу. Тогда, бессонной ночью, он произнёс Господу свою клятву верности и чистоты. Казалось, забытая после чудесного выздоровления сына, она, как закваска, вырастила в его сердце В е р у.
Георгий практически рос в храме. Матушка Лидия пела на клиросе, Георгий помогал отцу в алтаре. Когда-то отец Македоний надеялся, что Георгий пойдёт по его стопам. Первые тревожные звоночки прозвучали ещё в Караульном остроге. Однажды Георгий пришёл из школы и с радостью продекламировал маме с папой стихотворение, которое только что выучил:
Мы – не рабы, мы – дети воли!
Творцы великого труда!
Ильич нас вывел из неволи,
Разбил оковы навсегда.
Тираны мира, трепещите —
Не умер Ленин, Ленин жив!
Вы нас, вы нас не победите —
Живёт в нас ленинский порыв!
– Папа, а учительница нам сказала, что Бога нет! А ещё все смеялись над моим крестиком, и что я в храме тебе помогаю…
Лида ушла в соседнюю комнату, чтобы скрыть слёзы. Отец Македоний растерялся, не зная, что сказать. Сказать, что учительница не права?
– Сынок, Бог познаётся только верой. Для того, кто верит в Бога – Он есть. А для того, кто не верит – Его нет. Я верю, что Бог есть, и потому служу священником.
Это было всё, что он нашёл уместным тогда сказать…
Однажды вечером, уже в Еловке, он пригласил сына на кухню.
– Сынок, время тяжёлое. Оно, по всему видно, будет ещё тяжелее. Послезавтра поедешь в Красноярск. Первое время поживёшь у сестры. Она поможет устроиться на работу. Государство ополчилось против веры и Церкви. Вспомни, как я рассказывал тебе о жизни первых христиан, как они скрывались в катакомбах, как прятались в горах и пещерах. Твоим прибежищем и тайным храмом пусть будет твоя душа. Храни Бога в сердце, внешне своей религиозности не проявляй, даже у сестры. Она к вере всегда была холодна, а теперь – особенно. Многие молитвы ты знаешь наизусть. Повторяй их про себя, особенно Иисусову молитву, «Отче наш». Приспосабливайся к порядкам новой жизни, ничего не бойся. Ничто внешнее тебя от Бога не отлучит. Только старайся жить правильно, как заповедал Христос Господь. Кайся в грехах своих перед Богом, в сердце. Молись о нас с мамой. Домой не пиши, это опасно. Когда будем в Красноярске, мы тебя найдём через Клеопатру.
Сын отца Македония, 28-летний младший лейтенант Георгий Македонович Сташевский, член ВЛКСМ, командир взвода 153-го артиллерийского полка, умер от ран в военном госпитале 14 февраля 1944 года, накануне Сретения Господня.
Отец Никита Сторожев
В одну из студёных ночей декабря 1933-го в окно Сташевских постучали. Современному человеку невозможно представить, что чувствовал, чего ожидал в 1933-м году священник от ночного посетителя. Рой мыслей, одна страшнее другой. Лида вцепилась в руку: «Не открывай». Но вариантов не было, пошёл открывать. На пороге стоял средних лет мужчина с бородой и встревоженным взглядом. Он, понимая, какое беспокойство и тревогу нанёс своим визитом, сразу представился: «Священник Никита Сторожев, из Большого Улуя. Пустите, батюшка, ради Христа!»
Отец Никита возвращался из заключения. Он был арестован в январе 1930-го за агитацию против коллективизации. Добирался домой в Большой Улуй, где его ждала семья и родной храм, волею судьбы летом вновь оставшийся без священника и закрытый. Добирался из Красноярска, с Указом владыки Антония (Миловидова) на руках. Очень тревожился, разрешат ли власти служить. Владыка помог добраться до Ачинска. Денег на дорогу не было. В Казанском храме попросить постеснялся. Приехал на повозке с новоеловским крестьянином, который, сжалившись над одиноким вечерним путником, довёз до села и указал дом священника. Матушка собрала на стол. Отец Никита рассказал о себе.
Родился в 1885 году в селе Ново-Жуковка Вольского уезда Саратовской губернии. Окончил учительскую школу, певческие, а затем пастырские курсы в Москве. Женился на выпускнице Института благородных девиц Валентине. Её престарелые родители, боясь, что единственная дочь останется после их смерти в тяжёлой нужде, продали корову, кое-что из домашнего скарба, чтобы дать дочери хорошее образование. И вымолили для неё хорошего, доброго мужа.
Они прибыли в Сибирь вместе, во вновь открываемые переселенческие приходы Ачинского благочиния – три друга, окончившие в Москве одни пастырские курсы. Священники Никита Сторожев, Евфимий Горячев и Трофим Кузнецов. Отец Никита был рукоположен в сан священника и причислен к Николаевскому приходу села Северный Катык, отец Евфимий – к Троицкому храму села Ново-Новосёлово, отец Трофим – к Серафимовскому приходу села Тургеневского. Перед рукоположением отец Евфимий познакомил отца Трофима со своим тестем и односельчанином, Константином Кирьяновым: друзья приехали в Сибирь родственниками, женатые на родных сёстрах. Супруге отца Трофима Марии было тогда всего 14 лет.
Иерей Трофим Кузнецов был расстрелян большевиками в январе 1919-го. Отец Евфимий, арестованный в 1929-м, отбывал заключение в Александровском централе. О дальнейшей судьбе его отец Никита не знал. Слышал, что жену его, матушку Александру, расстреляли в 1931-м вместе со всеми священниками Троицкого собора.
Жители села Северный Катык, называемого также Михайлов Погост – в основном, переселенцы из Витебской, Минской, Псковской губерний. На их средства при поддержке переселенческого управления в 1913-м году был построен храм. Прослужил там отец Никита 14 лет. Своих детей у отца Никиты с матушкой не было. Были двое приёмных – Прокопий и Мария.
В 1926-м его друг, священник Никольского храма села Большой Улуй отец Евфимий Горячев, проявивший себя жёсткой и бескомпромиссной позицией против обновленчества, был переведён в Троицкий собор г. Ачинска и назначен благочинным. Отец Никита, по благословению владыки и просьбе прихожан, занял прежнее место его службы – в Никольском храме села Большой Улуй.
– Я тогда немного обиделся на своего друга, отца Евфимия. На настоятельское место в Большом Улуе вместе со мной претендовал иерей Николай Хруцкий – опытный, грамотный священник. Когда я был на приёме у владыки, на его столе были два рапорта – протоиерея Михаила Копосова, настоятеля Ачинского Троицкого собора, благочинного 1-го благочиния, и отца Евфимия Горячева, в благочиние которого входил Большой Улуй. Отец Михаил открыто поддержал кандидатуру Хруцкого, я надеялся, что друг поддержит, в противовес, мою. Но в рапорте отца Евфимия, который мне показал архиерей, я прочёл: «Оба кандидата достойны, предпочтения никому не могу дать». Вот как он хранил чистоту своей совести перед Богом!
Когда отец Евфимий служил в Большом Улуе, – продолжал свой рассказ отец Никита, – время было очень сложное. Село занимали то красные, то белые. После Щетинкина пришли белогвардейцы, казаки. Их командир, обвиняя большеулуйцев в пособничестве партизанам, хотел расстрелять каждого десятого, а село – сжечь. Отец Евфимий со слезами уговаривал полковника пощадить жителей, умоляя лучше расстрелять себя вместе с семьёй. Многих он тогда от смерти спас, и село уберёг. Великий, чистый, настоящий он человек, христианин….
Утром отец Македоний договорился с прихожанином отвезти батюшку в Большой Улуй, дал немного денег, продуктов на дорогу.
Казанский храм, старец Даниил, 1936 год
В марте 1936-го епископ Ачинский Серафим (Зборовский), временно управляющий Красноярской епархией, благословил отца Македония занять место второго священника в Казанском храме г. Ачинска. Батюшка обрадовался, можно даже сказать, был счастлив. Лида тоже заметно повеселела. Пришла мысль, что вот, ему – седьмой десяток, какой он враг народа, кому он нужен? Может, и пройдёт остаток жизни спокойно? Дети устроены, может, и ничего, обойдётся…
Мало сказать, что Казанский храм отцу Македонию очень понравился. У него появилось полное ощущение присутствия Божией Матери. И в храме, и в своей жизни. Как будто Сама Царица Небесная взяла его под Своё покровительство.
Отец Македоний приступил к службе, поселившись с матушкой в церковном доме по улице Саросека. Свободного времени было много. Батюшке было интересно всё, что связано с храмом, его историей. Сейчас, напрягая память, старался восстановить в уме и переосмыслить всё прочитанное в церковной летописи и услышанное от старожилов прихода.
«Весенним апрельским днём 1822 года жители Ачинска и соседней деревни Мазульской сошлись на общий сбор и составили «приговор» о том, что приняли твёрдое и непоколебимое намерение соорудить за речкой Тебдяткой по течению её по левой стороне в приличном месте вторую о двух этажах каменную церковь, в коей быть приделам: первому – во имя пожертвованного для сей церкви, ныне вдовой ачинской мещанкой Марфой Юрьевцевой образа Пресвятыя Владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Марии, нарекаемой Казанскою, в серебряной ризе, убранной жемчугом и соответствующими в приличных местах камнями; второму – во имя Вознесения Господа нашего Бога Иисуса Христа».
Ачинцы избрали в строителей церкви «известных в добропорядочном поведении и усердных Богу ачинских мещан Алексея Данилова Хворостова и помощником к нему Семёна Ермолаева Патюкова», которым было поручено «где следует испрашивать должное на сооружение оной позволение и для сего собирать сумму».
Село Сисим. Главная улица (теперь на дне Красноярского моря) (Красноярский краеведческий музей)
Караульно-Острожское. Церковь Спаса Всемилостивого. 1913 г. (Красноярский краеведческий музей)
Село Караульно-Острожское (затоплено)
Крестовоздвиженский (Покровский) храм села Новая Еловка после закрытия
Село Дубинино. Скорбященская церковь. Фото Зубарь Сергей. 2023 г.
Село Дубинино. Крестный ход к святому источнику. 10 августа 2009 г.
Иерей Александр Турский
Обновленческий епископ Александр Турский. Расстрелян 26.11.1937 г. в Красноярске.
Епископ Ачинский Сергий (Куминский) (расстрелян в Ачинске 11.12.1937)
Священномученик Евфимий Горячев (расстрелян 15 сентября 1937 г. в Бурминском отделении Карлага). Матушка Александра Горячева (рас-стреляна в Ачинске 30 июня 1931 г.)
Иерей Иоанн Царюк (Расстрелян в Минусинске 2 января 1938 г.)
Протоиерей Михаил Сорокоумовский
Священник Евфимий Ячмень (расстрелян в Ачинске 10.12.1937 г.)
Священник Никита Сторожев (умер в лагерной больнице в 1939 г.)
Город Ачинск. Казанский храм
Даниил Ачинский. Хромолитография Е. И. Фесенко. 1891 г.
Св. Даниил Ачинский. Современная икона
Пристройка к Ачинской тюрьме (тюрьма за забором), Здесь по данным Краеведческого музея проводились расстрелы. Сейчас жилой дом
Постановление тройки о расстреле о. Македония Сташевского
Однако на прошение, поданное Алексеем Хворостовым в Красноярское Духовное правление о строительстве новой церкви, был получен отказ. Тобольская духовная консистория сочла просьбу о строительстве ещё одного храма в Ачинске неоправданной.
Хворостов не отступил: следующее прошение, с подробным описанием духовных нужд, направил Тобольскому и Сибирскому архиепископу Амвросию. Непреклонное усердие и настойчивость ачинцев оказали воздействие. В результате 19 августа 1825 года был получен Указ «О дозволении устроить просимую церковь в городе Ачинске, за рекой Тебдяткой, вновь каменную». А 10 августа 1826 года епископ Иркутский, Нерчинский и Якутский Михаил, проезжая через Ачинск, «заложил во имя Казанской Божией Матери трёхпрестольный храм».
Отец Македоний понимал, что не только и не столько «непреклонное усердие» ачинцев и упорство Алексея Хворостова стали причиной появления этого замечательного храма, но молитва жившего тогда в устроенной во дворе Хворостова келье старца Даниила, литография которого, помещённая в самодельную рамку, находилась теперь в Казанском храме. «Икона» была размещена выше других, таким образом, чтобы к ней нельзя было приложиться, так как старец не был причислен к лику святых.
О старце Данииле отец Македоний прочитал ещё в Красноярске, в библиотеке Архиерейского дома, по рекомендации священника Александра Турского. Этот рассказ-житие, опубликованный в четвёртом номере «Енисейских епархиальных ведомостей» за 1887 год, поразил отца Македония своей лаконичностью и реалистичностью, в отличие от принятого житийного гротескового стиля, где христианский подвижник часто представлялся в образе некоего безгрешного «сверхчеловека». Называлась эта повесть, написанная иноком Парфением (Агеевым) всего через десяток лет после кончины старца: «Сказание о почившем в Бозе старце Данииле, жившем и подвизавшемся в сибирской стране близ города Ачинска». «Сказание» подкупало своей достоверностью, и, написанное человеком духовной жизни, вполне могло послужить указанием пути в Небесное Царство.
Царство Небесное. Как понять, определить его? В Евангелии есть несколько притч, сравнений, метафор о том, что недоступно пониманию человека. Говоря словами Апостола Павла, «Не видел глаз, не слышало ухо и не приходило на сердце человеку то, что приготовил Бог любящим Его». Ближе всего отцу Македонию было такое сравнение, прозвучавшее некогда из уст Самого Христа: «Царство Небесное подобно сокровищу, скрытому на поле, которое найдя, человек утаил, и от радости о нём идёт и продаёт всё, что имеет, и покупает поле то».
Таким «полем» для полтавского крестьянина Даниила Корнильевича Делие стала Сибирь. Участник Бородинского сражения, воин, дошедший с Русской армией до Парижа… За верную службу его ожидал чин «благородного», дворянство. Но в судьбу Даниила, как и великого множества христианских подвижников, властно входит Бог.
Узнав грамоту, Даниил прочёл Евангелие. Слово Божие, «как меч обоюдоострый» изменило, перевернуло его жизнь. То, что ранее привлекало и радовало его: дворянство с его привилегиями, порядок воинской службы, начальствование, хорошее жалованье – становится сетью, помехой на пути к Царству Небесному. И он решает оставить службу, при этом чётко сознавая всю серьёзность и ответственность этого шага. Простому человеку трудно понять и оценить смысл его решения. У святых, у тех, кто способен откликнуться на призыв Божий, с Богом особые отношения. Их поступки часто разрывают привычное понятие о нравственности, о долге. Пятая заповедь Закона Божия гласит: «Чти отца и мать». Но она отменяется, если входит в противоречие с первой заповедью: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим». Христос говорит: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня – не достоин Меня». И однажды тому, кто сказал: «Повели мне прежде похоронить отца моего» – Христос может жёстко ответить: «Иди за Мною и оставь мёртвым погребать своих мертвецов».
«И восхотел он препроводить остальную жизнь свою или в монастыре, в иноческом чине, или единому в пустыне, дабы беспрепятственно послужить и поработать Господу Богу всем сердцем и всей душой, и всем помышлением». – вспоминал далее прочитанное отец Македоний.
Даниил принимает решение оставить воинскую службу. Нарушение воинской присяги невольно сделало Даниила обладателем бесценного дара, качества, без которого невозможно настоящее христианское подвижничество, – глубокого смирения. С этого момента в душе его поселяется неотступная мысль «Я – клятвопреступник». А, следовательно, все те скорби, труды, неприятности, превратности отшельничества, которые необходимо понести подвижнику на пути к Царству Небесному, – это не «мои подвиги и заслуги перед Богом, а достойная расплата за мои преступления». Поэтому, когда за отказ от службы Даниилу грозят смертной казнью, он отвечает: «Достоин». Так же он скажет, когда милостиво накажут сибирской каторгой и пожизненной ссылкой в самую глушь – на Нерченские заводы. В итоге оказался бывший фронтовик-каптенармус на Боготольском каторжном заводе, где жестокий пристав Афанасьев зимой нагого старца обливает холодной водой. А в ответ: «Мало мне этого». И при этом не печалится, не скорбит, не унывает, а радуется, непрестанно помня о «скрытом на поле сокровище».
Да, начало христианского пути к Небесному Царству у отца Македония было чем-то схоже с жизнью старца. Он б ы л святым там, в Белоцарске, когда его накрыла в е р а. Все естество его тогда было пронизано Богом. И для этого ему не нужно было применять почти никаких усилий. Это был Дар. Но вот потом… Где, когда он свернул с этого спасительного пути? Чего не хватило ему, священнику Македонию Сташевскому? Решимости, мужества, а, может, смирения?
Это глубокое, глубинное смирение старца поразило отца Македония в «Сказании» больше, чем рассказы о чудесах и подвигах, «Я достоин сего». Казалось бы, как просто?! Но вот он, отец Македоний, хоть и помнил всегда о своих грехах, о казнокрадстве, где-то в душе посчитал себя достойным священного сана, став для верующих «отцом», тогда как старец Даниил, будучи неизмеримо выше его в духовной жизни, велел называть себя не отцом, но братом…
Да, для сохранения святости нужен подвиг. Ради возвращения утерянной простоты богообщения преподобный Серафим тысячу дней и ночей молился на камне, а его духовный брат Даниил жил в деревне Зерцалы в келье, подобной гробу, отказывая себе в любых земных радостях. Быть святыми какое-то время могут многие. Но становятся святыми, пронеся христианский подвиг через всю жизнь, единицы.
«Молитва у него текла из сердца, как река эдемская, – вспоминал прочитанное о старце отец Македоний. – Ум его всегда находился в делании сём; посему часто молитва у него прерывала его разговор; и он приходил умом в восхищение. Все разговоры его были душеполезные и спасительные: или о Боге и о Спасителе мира, о Его учении и о страданиях, или о блаженстве праведных и о наказании грешных. Все разговоры и слова его были растворены слезами и любовью, так что без слёз почти не мог ничего говорить. Тело его было как восковое, лицо приятное и весёлое, с малым румянцем; часто он постился по целой седмице и более; исповедовался и причащался Святых Таин Тела и Крови Христовой весьма часто».
«Когда он удалился с завода, уже и тогда потекла о нём слава, так что народ начал приходить к нему. Ибо ещё в заводе он всех удивил своей жизнью. Посему и обращались к нему, одни – чтобы принять на какое-либо дело благословение, другие – испросить душеполезный совет, а иные приходили только посмотреть на него, и то за великое почитали. Ибо он такую имел благодать, что кто только его увидит, весь изменяется, хотя бы и закоснелый был грешник: вдруг зарыдает, и признает свои грехи, и просит наставления».
И вот, исчез с лица земли в Ачинске грандиозный Троицкий собор, канул в небытие прекраснейший Крестовоздвиженский храм. А храм во имя Казанской иконы Пресвятой Богородицы, в основание которого положена молитва брата Даниила, стоит как последний оплот православия на Ачинской земле.
Отец Македоний перекрестился:
«Праведный отче Данииле, помолись обо мне, грешном!»
Отец Иоанн Попов
Радость от службы в Казанском храме утвердилась в сердце отца Македония. Теперь он часто находился в приподнятом настроении. Но вместе с радостью в сердце у батюшки ожило предчувствие. Предчувствие скорого неизбежного ареста. Он пытался отмахнуться от него, не давал свободы своим мыслям. Но это не очень помогало. Предчувствие ещё усилилось через месяц, когда в апреле ушедшего на покой владыку Серафима сменил новый архиерей – епископ Сергий (Куминский). В соборе в это время, кроме отца Македония, служили ещё один протоиерей и два диакона. Службы стали торжественными, яркими. После воскресной литургии владыка говорил проповеди. Вряд ли это понравится властям, которые и так относились к владыке с подозрением из-за его тайной хиротонии – к 1936 году за плечами епископа Сергия было уже три ареста.
И всё-таки жила надежда. Ведь разрешили же власти архиерею служить в Казанском храме. Наученный горьким опытом, отец Македоний давно не позволял себе ничего лишнего не только на проповедях, но и в личном общении. Даже в беседах с сослуживцами о политике старались не говорить. Служить в Казанском храме было легко, никаких особых забот не было, да и в материальном положении стало полегче, бывала и панихидка.
Придавали оптимизма и намечающиеся изменения в политической жизни страны. Вовсю шло обсуждение новой Конституции, которая должна была восстановить в правах всех советских людей, в том числе и верующих. 5 декабря, День принятия Конституции СССР, в соборе отметили благодарственным молебном и последующим радостным застольем. Сталинская Конституция провозгласила демократические права и свободы: право на отдых, на образование, на социальное обеспечение, на труд, а главное – свободу совести, слова и собраний. Верующие воспрянули духом, в соборе на службах стали появляться, кроме старушек, женщины среднего возраста и даже молодые.