Избранные произведения. Том 2. Повести, рассказы

По правде сказать, отец, кажется, наказал его сразу за два проступка. Несколько дней назад Авхат помогал отцу в торговле и, не выдержав одурманивающего запаха духов, припрятал маленький флакончик в карман, не для себя, конечно, а для девчонки из младшего класса. От такого самопожертвования поэты пришли бы в восторг, написали бы оды, гимны, Хай Вахит создал бы пьесу «Первая любовь». А отец, понимаете ли, отсталый человек, не хочет понять нежных чувств сына, его решимость страдать за любовь. Порядком разгорячившегося отца остановила мама.

– Ну хватит, Набиулла, он больше не будет.

Отец, будто только этого и ждал, тут же бросил прутья на землю. Мама сорвала в огороде листья лопуха, положила их на окровавленную спину сына, опустила рубашку, заправив её в штаны.

– Иди в дом, полежи на животе.

«Угощать» нас ивовыми прутьями для отца – вынужденная мера. Он пытается внушить нам, что греховно, а что хорошо, как он сам это понимает. Всем законам нравственности, передаваемым из поколения в поколение, от отца к сыну, он обучает нас, опираясь на народную педагогику. Значит, и этот приём в ней предусмотрен и одобрен. Основная цель породивших нас на свет людей – внушить нам главную заповедь: не воровать, без спросу ничего не брать. Не потому, что сахару жалко (хотя и с этим напряжёнка), просто мы должны уметь держать себя в руках, управлять своими инстинктами, не терять совесть, поддавшись минутной слабости. Вот это пытается отец внедрить в наше сознание (правда, иногда с помощью ивовых прутьев).

В общем-то не такое уж это жестокое наказание. В уличных драках и больше доставалось. Самая неприятная сторона наказания – моральная – зрители. Так что, естественно, Афгата, у которого ещё не зажили следы вчерашней экзекуции, мои проблемы мало интересовали. Но всё же, увидев, как на его глазах моя мечта об учёбе разбилась, как спелая тыква, брошенная на камни, он, придав своему лицу ученика пятого класса чрезвычайно деловое выражение, простодушно спросил:

– Что же ты теперь будешь делать?

Мне не хотелось обсуждать свои наболевшие проблемы со всякой мелюзгой. Душа разрывалась от обиды и отчаяния: «Столько подарков им привёз с Урала, всё лето гнул спину на строительстве дома, и вот тебе благодарность».

– Отец сам всё решит. Что суждено, то и будет, – отмахнулся я.

Однако интерес братишки не был праздным. Он хитрый. Ведь, если я останусь, ему легче. Вся мелкая работа: ухаживать за скотом, колоть дрова, готовить сено – всё это было бы на моих плечах. Наверно, он про себя одобрял решение отца, думая, если колесо истории вчера проехало по нему, то сегодня почему бы кого-то другого не подмять под себя.

Тем временем, когда на столе уже почти всё было подобрано, высокого уровня совещание за печкой завершилось. Хоть я и не ясновидящий, но чувствую, «разборка» касалась меня. Отец, широким движением отбросив занавеску, скрипнув пару раз деревянным протезом, вышел и уселся на доставшийся нам по наследству ещё от прадеда единственный обшарпанный стул со спинкой.

Не спешит. Любит вначале всё расставить по местам. Отхлёбывает остывший чай. Сам, как в воду опущенный, озабоченный, печальный:

– Ладно, малай, собирайся в дорогу, поезжай учиться, всех дел не переделаешь, и после смерти, говорят, на три дня дела остаются. Крыша у дома есть, дождь не мочит.

А мне уж и уезжать не хочется. Дома хорошо, спокойно, во рту вкус домашней сметаны.

– Времени мало осталось. Может, на следующий год поехать, программу хорошенько повторить?

– Осенью тебя всё равно в армию заберут. Ещё два года потеряешь. Быстро соберись и – в путь. Не заставляй повторять дважды. Деньги, какие есть, мать даст.

В нашем доме именно так разрешались все особо сложные проблемы. Мама старалась, чтобы её влияние на отца было незаметным, чтобы никто не догадывался об этом, чтобы не задеть отцовское самолюбие. Без лишних слов, не повышая голоса, она претворяла в жизнь своё мнение, свою политику.

За последние годы, перевалившая за восемьдесят, мама сильно постарела, потускнела, её серо-голубые глаза, когда-то освещавшие своими лучами весь дом и наши души, померкли. Хотя её любимый сын Авхат – известный врач, доктор медицинских наук, профессор, она ни за что не соглашается идти к протезисту, вставить выпавшие зубы. «Оставшихся зубов на мой век хватит, мясо я не ем, кусаться не собираюсь», – отшучивается она. Жизненные неурядицы мама преодолевала терпеливостью, сдержанностью.

Клеветы и оговоров не боялась, ни от кого не пряталась, жила открыто. Не было в ней ни зависти, ни жадности, ни ревности. За её безропотность и согласие с выпавшей на её долю судьбой природа-мать дала ей долгую жизнь и счастливую старость. Мама пережила отца на шесть лет. Так же спокойно, как и жила, ушла в иной, неведомый Мир.

Тётушки-гувернантки

Первый учитель… До боли родной и возвышенный образ. Именно этот святой человек открывает нам двери в большой мир, в красоту окружающей среды, учит нас читать, писать, считать, говорить правильным литературным языком. Сколько бы тёплых слов, поэтических строк, проникновенных песен ни было посвящено людям этой профессии, всё кажется мало, потому что для человека, получившего воспитание в медресе или обычной школе, первый учитель всегда является самым родным и близким человеком на земле после матери. Вот и Чингиз Айтматов получил всемирное признание именно благодаря своей повести «Первый учитель».

Однако сложившийся в литературе образ первого учителя весьма шаблонный. Как правило, независимо от национальности и места проживания, это исключительно справедливый, умный, образованный человек, всегда готовый помочь каждому своим ценным советом. Хотя реальное представление об этой личности, конечно же, невозможно втиснуть в готовую колодку. А если, например, твой первый учитель (или учительница) не спустился с небес, не прибыл из-за Альпийских гор, а вместе с тобой собирал картошку на колхозном поле, пас гусей, ел кашу из одной миски. Что тогда? Как его изобразить? Поднять на романтическую высоту? Идеализировать? Или ничего не приукрашивая, рассказать всё, как было на самом деле? Последнее мне показалось более достойным.

В первом классе несколько месяцев нас обучала одна бабушка – Илхамия-апа (видимо, в первый послевоенный год с учителями была напряжёнка, и её попросили помочь). В связи с пошатнувшимся здоровьем она покинула нас довольно быстро, но успела запомниться на всю жизнь благодаря своей длинной деревянной линейке. Это высоченная худощавая женщина со смуглыми впалыми щеками, со жгуче-чёрными глазами под узким лбом, напоминающая собой обугленную берёзовую головёшку, была необыкновенно злая. Вся злость её заключалась в метровой линейке, которая, как ястреб, кружила над головами испуганных ребятишек, напрочь лишая их способности соображать. Правда, опускалась эта линейка редко, но метко, на самое больное место – на тоненькие пальчики рук.

Мы не могли нарадоваться, когда наконец-то избавились от неё. «Деревянную линейку» сменила самая младшая из сестёр моего отца – Раиса-апа. Она только что успешно окончила среднюю школу в деревне Колбай-Мораса, что в двенадцати километрах от Кичкальни, и для своего времени считалась достаточно образованным человеком. Для нашей округи Колбай-Мораса, наряду с деревнями Алпар, Узи, Камка, Базарные Матаки, издавна была центром просвещения и славилась своей школой, которая дала татарскому театральному искусству своего Станиславского – первого татарского профессионального режиссёра Габдуллу Кариева. Даже в тяжёлые военные годы Колбай-Мораса сумела сохранить среднюю школу. Эта была единственная в наших краях чисто татарская школа, дающая среднее образование.

Колбай-Мораса, разместившаяся в живописной, удобной для жизни местности (плодородная почва, чистая речка, множество ягодных полянок), недалеко от знаменитого древнего Биляра, имеет очень давнюю историю. Есть основания полагать, что появилась она в период расцвета Булгаро-Билярского государства. Имена и названия, начинающиеся со слова «кол», характерны для тех времён. Вспомним хотя бы Кул Гали, создателя поэмы «Кысса-и Йусуф». А тут к слову «кол» (раб) добавилось ещё и «бай» (богач, владелец). Позднее для большей определённости прибавили и название речки, протекающей возле деревни. Получилось Колбай-Мораса, как например, Ростов-на-Дону. Видимо, эта деревня была владением билярского хана или его приближённого, местом летнего отдыха. Сведения о славе и богатстве Билярска сохранились в древних песнях-риваятах, а ещё под землёй, доступные только археологам. Другие племена топчут теперь священные земли Билярского ханства. Деревня Колбай-Мораса не только сохранила свои корни, основу древней культуры, она же воспитала и выпустила в жизнь мою первую учительницу.

Весть о том, что вместо старой учительницы у нас будет моя Раиса-апа, я воспринял с радостью: свой человек, родня, небось, не обидит, двойку не влепит. Видимо, такие понятия, как «блат», «кумовство», «панибратские отношения» человек впитывает в себя с молоком матери.

Раиса-апа слыла первой красавицей во всей округе. Даже далеко не изысканная пища военного лихолетья (картошка да каша) не испортила её стройную фигуру с осиной талией. Большие бездонные глаза, полные влажные губы, нежно-розовая кожа, пухлые пальчики, волнами ниспадавшие до плеч тёмно-каштановые волосы – всё в ней было прекрасно, всё совершенно. К тому же она умело подчёркивала свою красоту ладной и со вкусом подобранной одеждой (конечно, исходя из возможностей послевоенного времени). Для женщины умение одеваться иногда даже важнее природной красоты. Односельчанкам, измождённым и рано состарившимся от тяжёлого крестьянского труда, Раиса-апа, должно быть, казалась богиней любви и красоты.

К сожалению, мои надежды на беззаботную жизнь при новой учительнице не оправдались. Раиса-апа не имела ни педагогического опыта, ни опыта воспитания хотя бы собственного ребёнка. В первые дни она вообще не могла оторваться от учебника. Начнёт писать на доске, нервничает, мел падает из рук, а мы, укрощённые было предыдущей учительницей с помощью её линейки, сразу почувствовали, что вожжи ослабли, и тут же закусили удила: забыв, что мы на уроке, начали переговариваться вслух, ругаться и даже драться. Оказывается, нужно время, жизненный опыт, чтобы понять, что человечность, доброта – это не обязательно проявление слабости характера.

Я волнуюсь и болею за свою тётю, мне горько и обидно за неё. «Эх вы, дармоеды, – кляну я про себя своих одноклассников, – какие вы глупые, тупые, не понимаете, что перед вами самая красивая девушка села и даже района, она же вам добра желает».

Каким-то внутренним чутьём я понимаю, что в этой критической ситуации я должен стать опорой и поддержкой для молодой учительницы, но как это сделать, не знаю. Вся моя поддержка состоит в том, что сижу, как пай-мальчик, затаив дыхание, тише воды, ниже травы. Только почему-то никто не считает возможным подражать мне.

Но оказалось, что Раиса-апа от природы одарена педагогическим талантом и чутьём. Она нашла-таки способ утихомирить разбушевавшихся учеников: сначала пометалась между партами с призывом: «Ребята, не шумите, успокойтесь!», и, не получив от такого призыва ожидаемого эффекта, она подошла ко мне и острым носком своей чёрной туфельки сильно пнула в подколенную косточку. От боли у меня зазвенело в ушах, и хотя я не смог удержать брызнувшие из глаз слёзы, вслух не заплакал, стерпел. И как ни странно, этот педагогический приём возымел действие. Все притихли, наконец-то осознав, что в классе есть учитель. Ещё бы! Ведь у каждого есть такая косточка и туфелька у учительницы не взята напрокат, а собственная, то есть всегда наготове. В тот момент я очень обиделся на тётю за то, что на глазах у всего класса она запинала меня, как «чужого ребёнка». Однако обида не успела проникнуть слишком глубоко в мою душу. Раиса-апа сразу же растопила её, подойдя ко мне после уроков и с виноватым видом погладив по головке, сказала: «Не обижайся, малыш, так уж получилось». Родителям я ничего не сказал, и это тёте тоже понравилось.

Моя первая учительница ещё долго не могла постичь основ педагогики и не раз прибегала к так называемым «нетрадиционным» методам воспитания. Я всегда старался найти оправдание её поступкам. «Ну подумаешь, – рассуждал я, – рёбра целы, зубы на месте, крови нет, – зато наша учительница – моя родная тётя, она наставляет всех нас на правильный путь и так красиво умеет излагать свои мысли».

В следующем году Раиса-апа поступила на заочное отделение педагогического института, и это её совершенно преобразило. Она страстно полюбила татарскую литературу, благодаря ей в нашем доме появились стихи Кандалыя, Такташа, проза Фатиха Амирхана, Шарифа Камала, Ибрагима Гази и другие замечательные книги. Врезались в память долгие зимние вечера. Раиса-апа при свете керосиновой лампы читает нам повесть «Хаят» Фатиха Амирхана. За окном бушует метель, воют волки, скулят собаки, но мы почти ничего не слышим. Нас полностью захватывает необыкновенная судьба татарской девушки. Думаю, что именно в такие вечера во мне зародился будущий литератор, писатель. А Раиса-апа, продолжая учиться в институте, совершенствовала своё педагогическое мастерство, взрослела вместе со своими учениками, и наступило время, когда ей надо было решать свою судьбу, вить собственное гнёздышко.

С женихами проблем нет. Они вьются вокруг неё, как пчелиный рой вокруг цветка. Например, Сахиб-абый, учитель из соседней деревни Новое Альметьево, даже не считает нужным скрывать свой явный интерес к моей тёте. То и дело под разными предлогами он появляется в нашей деревне, заглядывает в школу, справляется о здоровье моего отца.

Но Раиса-апа отвергла его, посчитав, что у него интерес к алкоголю выше определённой нормы, хотя, возможно, причина лежала глубже. Позже я учился у Сахиба-абый. Он вёл у нас физику. Довольно сложный и трудный для меня предмет он умел объяснять как-то легко и доступно, связывая физические явления с повседневной жизнью. Ко мне не придирался, но и поблажек не давал. В общем, в этой щекотливой ситуации вёл себя как мужчина.

Ещё один претендент на руку и сердце моей тёти – Ильгиз – живёт в нашей деревне, через несколько домов от нас. Эта учительская семья поселилась здесь совсем недавно. У них есть ещё два сына с весьма экзотическими именами: Револь и Ревинер… Сельчане, особенно старшее поколение, прямо-таки языки сломали, пытаясь выговорить эти имена. Понятно, что только татарская интеллигенция могла наречь своих чад такими подчёркнуто идеологическими именами. Их старший сын Ильгиз весьма приятный молодой человек: широкоплечий, весёлый, добрый молодец, заочно учится в каком-то институте. Всё время крутится возле нашего отца: «Набиулла-абый, не надо ли чем помочь?» Старается угодить ему во всём. Если бы меня спросили: «Кого бы ты хотел видеть мужем своей тёти?», я бы не задумываясь ответил: «Конечно, Ильгиза-абый!» Только никто меня не спросил. Но Раиса-апа Ильгизу сразу дала от ворот поворот. «Выйти замуж за этого телёнка и всю жизнь вместе с ним выхаживать телят? Ну уж нет!» – объявила она.

Первая красавица не спешит, она ждёт своего единственного, предназначенного ей судьбой. А пока завершает учёбу в институте и получает диплом о высшем образовании. По-моему, в Кичкальне она первая окончила высшее учебное заведение.

Годы идут. Большинство из претендентов на её руку уже нашли себе других невест и обзавелись семьями. Взаимоотношения между мужчиной и женщиной напоминают обоюдоострый нож, они строятся из любви и ненависти, и одно качество переходит в другое очень легко.

Суженый Раисы-апа оказался из военных. В 50-е годы люди в погонах были весьма модны. Впрочем, в России люди в мундирах или человек с ружьём всегда были в почёте, потому что эта страна никогда не жила без войн. Как минимум через каждые десять лет она воевала, если не с внешним врагом, то с собственным народом, посмевшим потребовать равенства, свободы и независимости. Режим (будь то царь или коммунисты), опирающийся в основном на военную силу, хорошо оплачивал своих защитников. В молодом возрасте с солидной суммой отправлял их на пенсию. В любом городе, кроме Москвы, обеспечивал их жильём.

Огромные конкурсы в военные училища тоже объяснимы. В стране, где все границы на замке, только у военных была возможность жить и работать за рубежом. Уже одни только такие названия, как ГДР, Венгрия, Чехословакия, Болгария, всем казались воротами в рай. Выйти замуж за военного, особенно служащего за рубежом, было пределом мечтаний любой девушки. Слухи об изобилии продуктов, о модной и красивой одежде, о мутоновых шубах казанского производства, которые там можно купить за бесценок, будоражили воображение, запудривали мозги. Девушкам во сне являлся принц в офицерской форме.

Из своей эпохи не выпрыгнешь. Раиса-апа оказалась тоже дитём своего времени. Отвергнув местных женихов, она отдала предпочтение молодому офицеру, танкисту Хакиму Гирфанову, служившему в Германии.

Как-то, уже после свадьбы, застав её в комнате одну, я осмелился спросить:

– Ты его, ну, своего мужа, любишь?

Ответ не был однозначным:

– С кем-то надо строить жизнь. Он мне нравится. Не могу сказать, что я сгораю от любви, но никому его не отдам.

Спохватившись, что слишком разоткровенничалась, она тут же отмахнулась от меня:

– Не действуй мне на нервы своими дурацкими вопросами!

В ГДР её диплом не пригодился. Раиса-апа родила двоих дочерей и занималась ими. Хотя изредка она и приезжала в деревню в гости, но в конце концов от родных корней совсем оторвалась. Её сурового нрава мужу была суждена короткая жизнь. Дослужившись до звания подполковника, он навсегда покинул свою красавицу-жену. Правда, успел перевезти семью в Санкт-Петербург, где Раиса-апа в добром здравии вместе с дочерьми проживает до сих пор, работает в детском садике. Другие мои тёти, сёстры отца, хотя и не имеют высшего образования, но и они истинные филологи от природы, сочинители и остроумные рассказчики.

Несомненно, особо яркая звезда среди них – Зайнаб-апа, самая старшая сестра отца. (Они с Гульсум-апа близнецы, и у них обеих тоже есть дети-близнецы.) Про таких людей, как Зайнаб-апа, у которых «речь, словно реченька журчит», татары говорят: «с языка мёд капает». И это ещё слабо сказано относительно мастерства Зайнаб-апа. Сам шайтан, слушая её, разинул бы рот от восхищения и захлебнулся бы собственной слюной от зависти.

Однако Зайнаб-апа – не фантазёрка в привычном смысле этого слова. Она – артистка и выдумщица от Бога.

Обычно, устремив на собеседника невинный взгляд своих серо-зелёных глаз, Зайнаб-апа неторопливо, со вкусом выговаривая каждое слово, будто перебирая чётки, начинает плести свою историю. Сначала она кратко оценивает состояние большой политики, касается мировых проблем, затем непременно привлечёт внимание к своим любимым чадам, то и дело повторяя «мой Фуатик» и, наконец, опираясь на пословицу «Правда камень рушит, выдумка мозги сушит», с удовольствием переходит к новостям родного села. Уж на этой-то благодатной почве она даёт волю своей фантазии, пышным цветом расцветает её мастерство рассказчика. На смуглом лице сияют лучи вдохновения, и при этом ни тени улыбки или намёка на шутливость. Грань между плодом её воображения и реальностью тоньше волоса. Сохраняя плавный тон повествования собственного сочинения, она переходит из дома в дом, каждый раз дополняя свой рассказ новыми остротами и пикантными деталями. Таким образом, обойдя всё село, она уже и сама начинает верить в свою выдумку. Позже, где-нибудь в гостях, Зайнаб-апа отправляет своё «детище» по второму кругу, но уже со ссылкой на Гульсум-апа, Халиса-апа, и так далее, дескать, она слышала это от них. Видимо, именно так возникали жемчужины народного творчества – пословицы, поговорки, сказки, анекдоты.

Зайнаб-апа – мать десятерых детей. Мы все её очень любили, восхищались ею и за глаза называли Сусловым, то есть идеологом нашего рода (Суслов – человек, в период коммунистического режима занимавший пост секретаря КПСС по идеологическим вопросам). Если бы в своё время ей сумели дать не высшее, а хотя бы среднее образование, из неё непременно получился бы отличный журналист, писатель, политик или общественный деятель.

А вот современные молодые люди не умеют ценить свою учёбу даже в таком храме науки, как Казанский университет. Случайно сохранился в памяти один разговор с профессором Казанского университета – Дилярой Гарифовной Тумашевой.

– Голова как котёл, – жалуется она. – В пяти группах принимала экзамен по тюркологии.

– Я вас понимаю, факультет сильно вырос. Пока есть возможность, хочется как можно больше подготовить специалистов по нашему языку и литературе. А то сегодня политика такая, а завтра – кто знает… – спешу я успокоить уважаемого профессора.

– Дело не только в количестве студентов, дело в их ответах. Очень тяжело слышать одни и те же закостенелые штампы. Прямо зло берёт.

– Да уж, языкознание – наука точная, почти как математика, поэтому повторы, наверно, неизбежны, – пытаюсь я смягчить её гнев.

А она всё своё:

– Просто убивают как две капли воды похожие друг на друга пустые фразы во всех ответах, – с искренней болью жалуется она.

– Ну уж, не совсем, наверно, так. Есть, наверно, и хорошие ответы. Хлеба без мякиша не бывает.

– Ну вот, сами посудите. Целый день с утра до вечера я вынуждена слушать, что все учёные, исследующие родной язык, родились в бедных крестьянских семьях. Родители пытались дать своему способному ребёнку хорошее образование, но до революции это было невозможно. В медресе обучение велось на очень низком уровне, устаревшими, реакционными методами. Но учёный не ограничился схоластическими знаниями, он занимался самообразованием, потому что очень любил родной язык. В 1917 году в деревню пришла свобода, открылась новая просторная школа. Со всех концов страны в неё съехались прогрессивно мыслящие преподаватели, которые подняли уровень учебного процесса на небывалую высоту. Так что для его становления были созданы все условия, поэтому вскоре он стал великим татарским учёным.

У Диляры Гарифовны учились многие учёные, журналисты, писатели, в том числе и я. Не перебивая, выслушиваю её взволнованный монолог и говорю:

– Так ведь в принципе они правы. В учебниках так написано.

– Но это же примитив! Кроме учебников, ничего не читают. Да они и про современных учёных, про Закиева, Саттарова, Хакова, Ганиева, то же самое рассказывают: до революции, после революции… Сегодняшние студенты вообще ничего не читают…

К сожалению, это истинная правда. У молодых не лежит душа к книгам. Ни классика, ни текущая литература их не интересует. То ли время такое, то ли легко доставшееся счастье не ценится.

Кстати, моя тётя Зайнаб-апа – не единственная в роду Галиуллиных со способностями к разговорному жанру. Моя родная сестра, луноликая, голубоглазая Сагдия, кроме того что она мастерица готовить всякие вкусные блюда, любит иногда публично повыступать.

– Ты давай оттачивай свой язык, – обычно говорим мы ей, – ведь со временем ты должна заменить Зайнаб-апа как идеолога рода.

– Ну, мне до неё далеко, – скромничает Сагдия, а сама довольна. Такая оценка для неё – бальзам на душу.

Правда, времени у Сагдии маловато для того, чтобы практиковаться в публичных выступлениях, да и где взять такую добродушную, доверчивую публику, как в Кичкальне, которая с благодарностью ловит каждое слово, ждёт его, как из печки пирога. В Челнах, где Сагдия живёт и работает медсестрой, такую аудиторию, как у Зайнаб-апа, не сыскать.

Все сёстры отца, мои тёти – «гувернантки», – очень дороги мне, я их всех обожаю. Но всё же среди них наиболее близкая мне по духу Рагбар-апа. «Рагбар» – в переводе с арабского означает «ученик, студент». Но это не прозвище. Это имя собственное, которое вполне соответствует простому, искреннему характеру моей тёти.

Стройная, круглолицая Рагбар-апа смолоду отличалась особой аккуратностью, бережным отношением к своим вещам. Каждое её движение уместно, будто заранее обдумано. Например, многие наши знаменитости частенько мучаются, не зная куда деть руки во время выступления. С Рагбар-апа никогда такого не случалось. Её руки всегда заняты каким-нибудь делом. Не растерялась бы она и на сцене.

В нашем, в основном филологическом, семействе она первая оказалась специалистом по физике и математике. После успешного окончания учительского института (такие существовали в послевоенные годы в Чистополе, Елабуге и Бугульме и способствовали снятию напряжённости с учительскими кадрами) Рагбар-апа была направлена в Аксубаевский район, в школу деревни Карасу. Оказалось, что именно там её поджидала судьба.

Накануне отъезда она долго прощалась со всеми, будто отправлялась в дальнее путешествие. Меня обняла и расплакалась. Видимо, чуяло её сердце, что распрощавшись с одним Талгатом, она попадёт в объятия другого Талгата. У женщин ведь сильно развиты интуиция, предчувствие. Парни деревни Карасу не позволили симпатичной образованной девушке долго гулять на свободе. Среди многочисленных «ухажёров» самым настойчивым и, я бы сказал, самым обаятельным оказался парень по имени Талгат.

Не успела молодая учительница, будто навеки распрощавшись со всеми, уехать, как уже через пару месяцев под нашими окнами, с рёвом подъехав, остановился мотоцикл. Все, кто был в доме, прилипли к окнам. Высокий, худощавый юноша привёз какого-то аксакала, старика с короткой белой бородкой. Я, ученик первого или второго класса, видел этих людей впервые и даже не удивился тому, что у бабая одна штанина задёрнута выше другой. Решил, что это сделано специально, чтобы мотоциклетная цепь не зацепила брючину. Но это был, оказывается, особый знак, бабай оказался сватом. Гости вошли в дом, поздоровались, помолились, справились о делах, и «аксакал» повернул разговор в нужное ему русло.

– В деревне Карасу, Набиулла, тебя знают, уважают. Сказали, он хороший человек, поди поговори с ним. Может, уважит твою просьбу. Не полотенце же просишь.

Отец любит открытость, разные намёки, полутона не принимает. И хотя о цели «десанта» из Карасу он догадывается, но делает вид, что не понимает.

– Ну, такого добра, как полотенца, салфетки, у нас хватает, если вы только за этим…

А «аксакал» всё своё талдычит:

– Девчонки ведь они, как птенцы. Родительский дом им нужен только пока летать учатся, а как научились, тю-тю… обратно уже не загонишь, своё гнездо вьют. Хотя родительский дом для них и дорог, но не свой.

Наконец, поняв всю серьёзность намерения гостей, отец побледнел: каждый год свадьба – это уж слишком.

– Я вас понял, – говорит он, – вы приехали сватать Рагбар, но мы её только что выучили с таким трудом, думали, семье немного поможет. Мне-то от неё ничего не надо. Отец умер, сестрёнок надо на ноги поставить.

Но сват, пропустив мимо ушей отцовские доводы, знай дудит в свою дуду. У него своя цель.

– Набиулла, дорогой. У тебя ведь ещё сестрички есть и сынок вон подрастает, – кивает он в мою сторону и начинает хвалить свой «товар». Оказывается, Талгат Шарафутдинов – единственный сын у матери, отца убили в гражданскую. Талгат – знатный механизатор, хороший хозяин, заботливый, умный, добрый.

Я повнимательнее посмотрел на будущего зятя и понял тётю Рагбар. Мой тёзка Талгат-абый действительно был очень обаятельный, интеллигентного вида юноша: лёгкие движения, пышные волосы, добрые карие глаза светятся внутренней радостью. На губах играет хитроватая улыбка: ему-то что, пусть старшие спорят, сам-то он уже получил согласие девушки. Вот и сейчас греют душу её слова: «Если старший брат благословит, я согласна». Всё же он счёл нужным подстраховать исход переговоров:

– Набиулла-абый, сестрёнкам мы поможем, выучим, ведь мы с Рагбар…

Тут он замкнулся, смутился. Видимо, хотел сказать, что они с Рагбар полюбили друг друга и уже договорились, но человек от сохи не привык произносить пышные фразы. Наедине с Рагбар-апа он, наверно, соловьём заливается, а тут посторонние люди, дети ловят каждое слово.

Выручила его терпеливо молчавшая до сих пор бабушка, мать девушки. Уж она-то хорошо знала, что вовремя выдать дочь замуж – это большое дело и святая обязанность родителей. Девушки – товар скоропортящийся, каждый просроченный день снижает спрос на него.

– Набиулла, улым, – говорит бабушка тихим голосом, – я не хочу вмешиваться в разговор мужчин, но всё же хочу сказать: раз уж они нашли друг друга, полюбили, может, благословить их? Парень сам полусирота, не обидит, наверно, нашу девочку.

Рагбар-апа с моим тёзкой Талгатом-абый жили дружно, создали образцовую семью, где всегда царили совет да любовь. Талгат-абый – горячий, вспыльчивый. Рагбар-апа – спокойная, выдержанная, умеет управлять своим горячим мужем. Так дружно, в одной упряжке, они тянули лямку жизни. Вырастили пятерых детей: трёх сыновей, двух дочерей. И нам помогали, как могли.

Сейчас Рагбар-апа на заслуженном отдыхе. Всё свободное время посвящает внукам, религии, благотворительности. Каждому своё. Своя судьба, своя звезда.

* * *

Весьма короткая в масштабах истории человеческая жизнь делится на несколько периодов. Лет до десяти-двенадцати ты ещё можешь на правах любимого дитяти жить безмятежно, купаясь в любви родителей и родственников. До двадцати лет можешь ощущать себя зрелым юношей, свободной личностью. Потом начинаешь ощущать, что тебе необходимо быть ответственным за кого-то, пора создавать семью, растить детей. Это значит, что лихая молодость уже отгремела, прошла. Потом тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят – эти десятилетия сменяют друг друга с быстротой инфляции рубля в нашей стране.

Только один Аллах знает, сколько ещё пройдёт времени, прежде чем перед твоими близкими встанет вопрос: что же делать с этим дряхлым старцем? Может, умнее было бы покинуть этот грешный мир ещё до возникновения этой проблемы? Но от тебя мало что зависит.

Память, воспоминания стареют раньше человека, но изложенные на бумаге, они не подвластны времени, возраст для них не имеет значения. Именно поэтому я решился доверить бумаге описание своей родословной и небольшой части своей биографии. Этот раздел своих воспоминаний я хочу завершить словами поэта Роберта Ахметжанова, которые по-русски звучат примерно так:

 
Босоногий,
Иду по свету,
И, слава Богу,
Путь не завершён.