Цепная реакция
Наконец в последних числах января грянули морозы, а с ним пришли снегопады и метели. И хотя в тот злополучный день я не только прослушал прогноз погоды по "Эху", но и посмотрел на термометр за окном своей комнаты, все равно помчался в школу, как всегда, без ненавистного шарфа. Я не переношу, если что нибудь сжимает мне шею, и потому никогда не застегиваю верхних пуговиц на рубашках, а шарф, который заставляет меня носить отец, постоянно стаскиваю с себя на улице и запихиваю в рюкзак. Стоян, кстати, тоже не любит тугие воротники, а галстуки называет удавками. А вот у отца все пуговицы застегнуты и коллекция шарфов, начало которой было положено еще в студенческие годы, в шкафу не скучает. Зато шапок он не носит. Я в этом году тоже попытался пофорсить без шапки, но такую взбучку получил, что теперь натягиваю ее до самых плеч. И все, видите ли, из-за того, что у меня "гланды", и я болел фолликулярной ангиной! Болел! Один раз! В пятом классе! Правда, долго…
Увидав, что на улице мороз под двадцать, а мой шарф мирно дремлет на вешалке, отец рассвирепел и принес его в школу.
Там он остановил какого-то дебила и попросил его позвать меня. Дебил вместо того, чтобы просто сказать : "Мещерский, тебя ждут внизу", провозгласил:
–Мещерскому отец шарфик принес!
Я уже тогда почувствовал, что добром это не окончится.
Итак, я рванул с четвертого этажа вниз, а за мной с визгом посыпались по лестнице все наши гусыни во главе с Алиской. Отец и Стоян пользуются у нее "умопомрачительным успехом" в прямом смысле этих слов.
Это была картина!
Суровый двухметровый отец, задрапированный роскошным канадским шарфом, без слов протянул мне нечто весьма напоминающее ошейник для комнатной собачки.
–Спасибо, па! Ты прямо как МЧС! – развязно продекламировал я, вполне сознавая, что это юмор висельника. Но что было делать?! Девчонки уже окружили нас, и в глазах их явно прочитывался хищный охотничий интерес к происходящему.
Отец на мою реплику не отреагировал, только брови его поползли вверх.
Схватив злополучный шарфик, я растолкал девиц и рванул наверх. И все-таки им удалось нагнать меня на площадке четвертого этажа у актового зала.
–Мещерский! Ну, что же ты так?! Поговорил бы с отцом подольше! И повезло же тебе с твоими взрослыми! Живешь в окружении секс-символов. У меня бы точно развился Эдипов комплекс.
–Так это у тебя, – прогудела начитанная Карташева. – Мещерский же не может жениться на мужчине.
Вот с этих слов и началась цепная реакция неприятностей.
–А че не может? Голубым можно.
Это сказал Жбанов из седьмого параллельного – жуткий прыщавый тип, похожий на борца сумо.
Сказал и загоготал, разинув пасть, в которой могли бы поместиться не тридцать два, а все шестьдесят четыре зуба. Возле Жбана крутилось несколько парней из его класса и какие-то старшеклассники. Наших рядом не оказалось, а заткнуть пасть этому черноротому нужно было срочно.
Конечно, хорошо было бы иметь Левкин рост и Борькины кулаки, но характер тоже вещь не последняя. Потому, не секунды не медля, я процедил сквозь зубы:
–Брысь, недоумок! – и пошел прямо на него.
Но это не подействовало.
–Гы-гы-гы! И свитерок у него голубой! – захохотал Жбан и стал двумя руками толкать меня в грудь.
Как я ни старался удержаться на месте – не удалось. Повалился спиной на стоящих позади меня девчонок. Раздался визг. Кто-то оступился на лестнице, заскрипели перила.
–Жбанов, придурок, ты поубиваешь нас всех! – заорала Алиска.
Тогда его кореша стали заталкивать нас с ним в актовый зал, отрезая от девчонок. И не успел я глазом моргнуть, как мой противник стал валить меня на пол. Но я изловчился, ухватился за спинку кресла и потому, сделав рывок, сумел выскользнуть из-под его туши. От неожиданности он ткнулся мордой о паркет, а я воспользовался моментом, сел ему на спину и заломил руку. Он завопил. Приятели его не вмешивались. Один из них придерживал дверь, а другой топтался рядом.
–Посмей только гавкнуть на меня еще раз… – сказал я, подтягивая его руку повыше.
–Ах ты… (тут Жбан стал выражаться на том языке, который по телику заменяют звуковыми сигналами). Хрен с тобой! Отпускай!
И тут я потерял бдительность и слишком низко наклонил голову. Мой противник изогнулся и ударил меня башкой в лицо. Я отпустил его и тут же почувствовал еще один удар в зубы чем-то твердым. Боб уверял меня, что это был вентиль, который надевают на пальцы, как кастет. Но я ничего такого в руках Жбана не заметил.
Так или иначе, но рот мой сразу же заполнился кровью. Я стал на колени и закрыл лицо руками.
Не знаю, чем бы все закончилось, но дверь распахнулась, и в зал ввалилась толпа во главе с Борькой и Алиской.
В арьергарде, кривя ноги на высоченных шпильках, спешила наша классная и вопила без перерыва:
–Сейчас же прекратите! Сейчас же прекратите! Сейчас же…
Борька и Адик Кац потащили меня в туалет, где я подставил лицо под струю воды. Девчонки передали зеркальце, и оказалось, что губы с одной стороны здорово разбиты. Потом я засунул пальцы в рот и понял, что четвертый верхний зуб слева раскололся. Кусок его – острый узкий край – я просто отодрал от десны. Опять хлынула кровь, и пришлось долго полоскать рот холодной водой.
Когда отец вернулся домой, я сидел за столом у себя в Логове и прилежно учил уроки.
–Ю-ра! – позвал он. – Ужинать будешь?
–Спасибо! Нет! – бодро откликнулся, слегка повернув голову вправо.
–Ну, может, чаю выпьешь?
–Нет, па, спасибо.
Откровенно говоря, у меня во рту так все болело, что я и думать о еде не мог.
Холодный чай и то пил, наклонив голову к правому плечу.
Отец немного задержался в дверях, а потом вдруг сказал иронично:
–Ну, и долго ты чувствовал себя героем?
Я сначала не врубился, о чем это он, и даже подумал, что кто-то рассказал ему о драке. Потом пришел в себя и скромно оставил вопрос без ответа. Отец хмыкнул и отправился на кухню. А я остался пялиться в учебник и думать, ну как объяснить ему, что нельзя со всякими шарфиками и прочей дребеденью внедряться в мою школьную жизнь. Впрочем, все это бессмысленно. Взрослый, будь он хоть трижды профессор, этого не поймет, потому что взрослые и мы живем в разных мирах. Как люди и дельфины.
Что сделали бы Левкина мама, Борькин отец и мои взрослые, если бы услыхали, на каком языке мы общаемся в школе?! Или увидали, как мы устраиваем перекуры в школьном дворе и "соображаем бутылку пива на троих"?!
Левкина мать так точно перевела бы сыночка в другую школу.
Борькин батя, умудренный своим ПТУ-шным отрочеством, свернул бы сыну шею. В целях профилактики, так сказать.
На понимание своих взрослых мне тоже рассчитывать не приходилось. Представьте личную жизнь Приама под неусыпным надзором двух Менторов! Врать, может, и не станешь, но скрытничать – это уж точно. Впрочем, не знаю как, но чип кое-какой ответственности перед ними во мне прижился. И если меня заносит не туда, я все-таки соображаю, что сбился с курса и самостоятельно меняю галс. Но разве докажешь им это? Один будет молчать с драматическим подтекстом, в результате чего захочешь сам себя высечь, как унтер-офицерская вдова, а защищаясь от другого, придется держать круговую оборону в самом прямомс каждым днем все сильнее. Отец беспокойно присматривался ко мне, спрашивал, все ли у меня в порядке. Я жаловался, что много задают на дом, болит голова и вообще скорее бы каникулы. Он выслушивал мои объяснения с недоверием, но ничего не говорил. Стоян находился "в свободном полете" и расколоть меня было некому.
В пятницу на втором уроке я почувствовал, что с моей левой щекой что-то происходит, она стала раздуваться и неметь. Первым это заметил мой тайный друг и покровитель Вячеслав Борисович («Айболит»), который в тот день дежурил по школе.
–Юра! Что у тебя с лицом? Свинка у тебя была, может зуб болит? А ну подойди сюда.
Я подошел. Он взял меня за подбородок.
–Так! Срочно к стоматологу. Давай позвоним домой.
–Не надо, Вячеслав Борисович! Я сам!
–Самому не получится. У тебя, милый, классический флюс и, похоже, емпература уже поднялась. Тут раздумывать не приходится.
Помолчал. Вынул для чего-то из кармана большой клетчатый платок, посмотрел на него задумчиво, переложил в другой карман и решительно заявил:
–Ладно! Собирайся, вместе пойдем.
Детская поликлиника была далеко, и Айболит повез меня в Стоматологический институт. Щека моя становилась все толще и толще. Когда я сидел у кабинета хирурга, мне казалось, что из моего рта вот-вот выпадет теннисный мячик.
Почти полчаса ушло на ожидание рентгена, потому что маленькая девочка передо мной никак не хотела засунуть в рот бумажку с пленкой.
И когда я, наконец, залез на высокое зубоврачебное кресло, мне было так паршиво, что я почти не почувствовал боли от уколов, которые равнодушный толстый парень сделал мне в десну. Выдернув остатки зуба с ужасным хрустом, он, не глядя, кинул их на металлический поддон. После этого мрачно сказал: "Не ешь два часа", – и уселся спиной ко мне за письменный стол, заваленный какими-то папками.
Вячеслав Борисович отвел меня домой и велел сейчас же сообщить обо всем отцу. Не очень прислушиваясь к его словам, я кивал головой сверху вниз. Мне хотелось одного – поскорее добраться до кровати, на которую я рухнул, не раздеваясь, едва захлопнулась входная дверь.
Отец разбудил меня часов в шесть. Мудрый Айболит, даже не догадываясь, что покачивая головой, я подражал болгарской манере Стойко говорить "нет", сам позвонил папе, так что рассказывать ничего не пришлось.
Щека моя, между тем, продолжала раздуваться. К утру на виске вздулось нечто вроде небольшой сливы, и что-то повисло под челюстью. Отец звонил по всевозможным телефонам в поисках доктора Дагмарова. Тот явился на следующий день. Быстро осмотрел меня, велел нам с папой одеваться и выходить на улицу, а сам побежал ловить машину.
Стоян привез нас в тот же институт, где мне вырывали зуб. Была суббота, потому центральный вход был закрыт. Пришлось сигналить у ворот и входить со двора. Стоян долго вел нас пустыми коридорами и, наконец, привел к кабинету Скорой помощи.
–Роман, раздевай Юрку и ждите меня.
От папиных рук одновременно исходило и успокоительное тепло, и пугающее меня волнение. В животе у меня стало холодно от страха.
Стоян нырнул в кабинет, пробыл там довольно долго, потом выскочил, ухватил меня, как котенка, за шею и без церемоний впихнул внутрь. Там. за дверью, меня ожидал высокий румяный молодой человек в белом халате и шапочке, похожий на Керубино в роли эскулапа. Из-за его плеча выглядывала миловидная медсестра, которая помогла мне второй раз за сутки забраться на пыточное кресло под бормашиной.
Влад (так Стоян назвал врача) стал осматривать мой плохо открывающийся рот при помощи круглого зеркальца на длинной ручке. Я почему-то подумал, что так подводные капитаны рассматривают врага через перископ.
–Ну что? – с тревогой в голосе спросил Стоян. – Резать будешь?
–Угу, – промычал Керубино и стал рыться в лоточке среди своих инструментов.
Мне захотелось тотчас же вывалиться с этого ужасного кресла-кровати и бежать. Я дернулся.
–Ты что? – Стоян придержал меня рукой. – Забыл, ЧТО украшает мужчину? Шрамы, милый, шрамы!
–Что вы такое говорите, Стоян Борисович! – возмутилась сестра. – Не стыдно вам мальчика пугать? Ему же надрезы изнутри сделают!
–Мальчика?! Мальчика я пугаю?! Это чудовище, а не мальчик. Пять дней назад я оставил его с двадцатью восемью зубами, каждого из которых я знал в лицо. А сейчас этот крысеныш не хочет рассказывать, почему вчера из него вытащили пол-зуба. Спрашивается, а где другая половина? А?! Сыно-ок, я тебя спрашиваю?!
"Сынок" в устах Стояна прозвучало весьма зловеще, почти как армейское обращение "деда" к "молодому". Потому я на минуту забыл о предстоящей экзекуции, а когда вспомнил, Керубино уже опрыскивал мне рот каким-то спреем.
Я закрыл глаза и вцепился в подлокотники.
" Вж-ж-ик"! Как будто провели остро отточенным карандашом по линейке.
–Терпи, терпи, заяц, – мурлыкал врач. – Сейчас дренажик вставлю.
Я застонал и скосил глаза, пытаясь увидеть Стояна и понять, о чем, собственно, речь.
Но доктор Дагмаров стоял спиной ко мне и, опершись о стол руками, внимательно рассматривал какие-то бумажки под стеклом. На мой призывный стон он и ухом не повел. Зато ко мне склонилась медсестра Леночка:
–Потерпи, потерпи еще немного! Больно не будет!
Врач что-то набрал в шприц без иглы и промыл разрез. Потом затолкал туда какие-то веревочки.
–Все! Молодец! Закрой рот и отдыхай! Стоян, позови Льва Ефимовича, пусть посмотрит.
Через несколько минут Стоян вернулся со щуплым пожилым человеком, лицо которого походило на резиновую маску, натянутую наспех, отчего вся она осталась в разнообразных складках. Они пошептались о чем-то с Керубино, а затем этот очень серьезный человек приказным тоном предложил мне открыть рот.
– Поставь еще один, повыше, – сказал он и бросил в лоток зеркальце с ловкостью и энергией циркового метателя ножей.
Керубино поставил, после чего все вышли в смежную комнату, а я расслабился.
–Кланяйся, благодари и дуй к отцу в коридор! – сказал спустя несколько минут Стойко, выглядывая из дверей.
Отец сидел, откинувшись на спинку кресла, подняв голову и скрестив руки на груди. С соседних сидений живописно свисали на пол разнообразные составляющие нашей верхней одежды. При виде меня и Стояна он вскочил. Лицо у него было спокойное, только очень бледное.
–Так. Сидите и ждите меня. Гладиатора придется госпитализировать.
Роман, что с тобой?! Может, нашатырчику? Бери пример со своего цветущего наследника!
Я правда чувствовал, что весь горю.
В палату отца не пустили. Это была очень большая комната с двумя, как объяснил Стоян, ортопедическими кроватями, похожими на изделия из гигантского металлического конструктора. Он велел мне раздеться до футболки и засунул под одеяло.
–Итак, спартанец! Вы очутились в палате для "блатных" и "новых". Это местные "президентские апартаменты", так сказать. Потому ведите себя прилично, без соплей и воплей. Понятно говорю?
Я огляделся. Рядом с кроватью стояла какая-то железная рогатая палка. На рога были надеты бутылки с жидкостью и наброшено нечто смахивающее на длинную прозрачную макаронину. У палки возились медсестра, которую Стоян назвал Оксаной, и молодой скелетоподобный врач с печальными глазами и бровями домиком.
–Стоян, это капельница?
–Поводок, чтобы не сбежал! Капельница, капельница…
Я замолчал, закрыл глаза и даже голову к стене повернул, чтобы не спросить ничего лишнего. Стоян ведь так может ответить , что со стыда сгоришь перед девушкой. А она между тем взяла мою левую руку и стала похлопывать по локтевому изгибу, а потом кисть поворачивать из стороны в сторону.
–Господи, вены какие тоненькие. Пойду другую иглу возьму.
Представляя, как стальное острие вот-вот будет впиваться в мое тело, я стал тихо обмирать от страха, стараясь не привлекать к себе внимание доктора Дагмарова.
В это время послышалось звонкое цоканье каблучков, дверь распахнулась, и в палату впорхнула крошечная женщина в белых брюках и короткой белоснежной куртке с маленьким голубым платком вокруг шеи. Ореол серебряных волос окружал лукавое лицо Шамаханской царицы. Огромные восточные глаза. Зеленые. Ресницы до бровей и на выпуклом подбородке решительная складка дугой.
На всех сестрах и врачах была такая же одежда, но на них она смотрелась больничной униформой, а не ней, как костюм от кутюрье. И еще! Вместе с ней в комнату ворвалось дыхание моря! Мой нестандартный нос явно улавливал сложную композицию ароматов, в которой осязаемая на губах горечь морской соли была густо замешана на йодистом запахе водорослей.
–Стоян! Сердце мое! Какими судьбами?
Стоян встрепенулся и, оторвавшись от созерцания синих прожилок на моих тощих руках, бросился ей навстречу.
–На-та- ля-а! – пропел он, широко раскинув руки, как будто собирался схватить ее в объятия. – Здравствуй, царица души моей!
Крохотная женщина быстро отскочила в сторону и звонко рассмеялась.
–Нахал! Ты как меня называешь?! Забыл, как зачет мне пересдавал?! Молоко еще на губах не обсохло, а туда же! Ты что, не слышал, что я на пенсии?
Стоян картинно опустился на одно колено, ловко ухватил маленькую ручку с коротко остриженными ногтями и прижался к ней губами.
–Признаю! Учили Вы меня недоросля, Наталия Ибрагимовна, учили, и ныне коленопреклоненно благодарю Вас за то. Однако…
Тут он встал и, нависая над ней, иронично провозгласил:
–…остальное – великолепный образец дамского кокетства. Какая пенсия?! Какие Ваши годы?! "Ветка в листьях и цветах"…
–Ветка, ветка… Сучок! Особенно в начальственных глазах. Ладно. Это твой мальчик? Ты же как будто холостяк?
–Холостяк. А мальчик – мой наполовину. Отец его (кстати, профессор биолог) у твоего кабинета сидит.
–Да? Высокий, на Янковского похож? Жалко… Я думала, он с острой болью. Такой бледный. Хотела сама им заняться. Ну, поверишь, в последнее время не попадают стоящие мужики в мои руки и все тут. То бабы истеричные приходят, то "новые русские" детей с молочными зубами стали сюда приволакивать. Это мне! После тридцати лет работы в стационаре!
А ты помнишь, Стоян, это же была знаменитая тринадцатая палата.
–Антиквариат твой? Как не помнить? Особенно алкаша-академика, которого весь Физтех разыскивал. Ты ему мандибулу под местным наркозом в человеческий вид приводила, а он умудрялся матом чревовещать!
–А Гиви-красавчика?
–"Дэвушка, аромат тваей красоты сильней наркоз". Как же такое забыть. Послушай, а кому ты, стоя на табуретке, говорила: " С Атановой так говорить нельзя!" и скальпелем размахивала?
–Это был Человек-гора из правительственной охраны. Он требовал "настоящего хирурга", а меня отсылал сам понимаешь куда. Потом розы присылал на каждый праздник по числу дней, проведенных в стационаре.
–А твой… что с ним?
–Забудь!
Они помолчали недолго.
–Ладно, займемся мальчиком. Влад сказал, что Лева его смотрел и там все в порядке. А капельницу ты ему расписал?
–Распишу.
–Добавь гентомицин четыре раза и холод местно. Помнишь как?
–Помню. Полчаса и час перерыв.
–Правильно. Учти, больше трех дней мы его здесь не продержим. Ты же знаешь Ишимова: он сюда дамочек хозрасчетных укладывает. Это просто чудо, что мы для тебя койку отстояли. А на вторую я, пользуясь случаем, своего больного положу. Не бойся, спокойный дядечка. Галкин свекр. Помнишь Галку-беленькую, кастеляншу? У тебя вот только пол мальчика, а у нее уже три целых. Ну все. Мне на дежурство пора.
Она подошла ко мне, положила прохладную ладонь на лоб.
–Как звать тебя, рыбка моя?
–Ю-у-ра…
–Юрасик-карасик. Температура у тебя, милый. Но ничего, не смертельно. С таким дядькой пройдешь все огни и воды и жив останешься. Не ленись, держи лед у щеки, сколько положено, я пойду сейчас вниз, отца твоего успокою. Как его звать?
–Роман Ильич.
–Стоян, зайдешь ко мне с картой. Я сегодня на сутки.
Она помахала ему рукой, потом засунула кулачки в карманы и исчезла за дверью.
В это время Оксана уже приготовилась использовать по назначению новую иглу. Большие серые глаза ее были очень серьезны, лицо – строгим, но при этом она ласково называла меня "зайчиком", "котенком" и даже "ласточкой". То тут, то там она пережимала мне руку дурно пахнувшим резиновым шлангом и заставляла сжимать и разжимать кулак. Наконец не выдержала и жалобно позвала:
–Стоян Борисович! Подойдите сюда, пожалуйста. Вены очень тоненькие и ходят туда-сюда. Боюсь проткнуть.
–Ладно. Давай я сам.
–Может, катетер поставить, чтобы завтра не мучить?
–Обойдется.
Подошел, еще раз протер мою руку ваткой со спиртом и с размаху воткнул в нее иглу с таким видом, как будто проделывал это на бесчувственном бревне. Молча закрепил ее пластырем и сказал Оксане елейным голосом:
–Оксана, радость моя, я там все расписал, сделав поправку на его цыплячий вес. Но метрогил давай в полном объеме.
–Может, вы посидите здесь немного, Стоян Борисович? А то мне еще две капельницы ставить.
–Посижу. Ты только лоток мне оставь, мало ли что.
Он покрутил колесико на макаронине и стал считать капли.
–Стоян, что такое метрогил?
–Дезинфектор… Трихопол…
–Трихопол?!! Но ты же его тете Клаве приносил, когда у Дезькиного щенка болел живот!
–Святая истина. Это лучшее средство для лечения кутят.
Я надулся и повернул голову к стене, но лежать неподвижно на спине было очень неудобно.
–Стоян! Папа придет сюда?
–Придет! Придет! – он уже оставил капельницу в покое и теперь пытался аккуратно завернуть в полотенце круглую грелку со льдом, похожую на детский берет с помпоном.
-А где он сейчас?
–Беседует… наверное… с Натальей Ибрагимовной.
–Так долго? Обо мне?
–Еще чего! О прыще таком! У них один общий конек – наука. Держи лед!
–Какая наука?
–Господи! И была же возможность воспользоваться моментом и зашить тебе рот!
–А разве папа понимает что-нибудь в зубах?
–Что значит "понимает в зубах"? Прямо, как о лошадях! Ты хоть знаешь, в каком отделении лежишь?
–Не-е-е.
–В отделении челюстно-лицевой хирургии. Представляешь, какая здесь требуется ювелирная работа? А Наталья Ибрагимовна была здесь ведущим хирургом.
–Но она же такая маленькая!
–Да, маленькая, зато хирург – большой.
–А наука?
–Что "наука"? У Натальи диссертация о новом методе лечения воспалений, а Роман физиолог. Ну, куда, куда ты лед прикладываешь?!
–Какой новый метод?
–Такой, который только что на носу у тебя лежал.
–Ледяной?
–Лечение холодом. Успокоился?
–Долго они будут это обсуждать?
–Откуда я знаю. У нее в диссертации собрано двадцать определений процесса воспаления. Тут главное, чтобы они на семнадцатом не застряли. Там, где говорится о воспалении как о двигателе эволюции.
–Революции?!
–Все! Молчи! На тебя учение об эволюции не распространяется!
–Ну что ты злишься?! Здесь холодильник рычит, как бульдозер. Я и не расслышал.
–Кстати, когда капельницу уберут, а я уйду, сам будешь брать лед из морозилки. Я тебе свои часы оставлю, жабеныш щекастый.
–И книжку какую-нибудь!
–Еще чего! Об этом пусть отец позаботится. Ты еще телевизор попроси из дома притащить.
–А тот, что здесь, разве не работает?
–Это приманка, вроде блесны.
–Для кого?
–Не-е-т! Сейчас попрошу Оксану вколоть мне димедрол, а то у меня крапивница от твоих вопросов появляется!
Я обиделся и замолчал.
Холодильник выключился, и стало тихо.
Первым нарушил молчание Стойко. Он вытащил иглу из одной бутылки и воткнул ее в другую. Потом приволок к кровати стул, уселся на него и вдруг заявил:
–Нуте-с, Юрий Романович! Самое время снять с вас признательные показания. "Колись", друг мой, как это тебе удалось сломать зуб?
Я криво улыбнулся. Очень криво.
–Шарфик… – сказал я и тут же почувствовал, что меня мутит.
–Стоян, меня тошнит!
–"Спокойствие, только спокойствие!" Дыши глубоко и медленно. Давай вместе вдо-ох, вы-ы-ыдох…
Он слегка приподнял мне голову и поставил на грудь лоток, похожий на дольку ореха кешью.
–Ну, как?
–Лучше.
–Тебе действительно нехорошо, или ты так уходишь от ответа? Каким это шарфиком ты бредишь?
–Не мучай меня, Стойко! И вообще, имею я право на личную жизнь или нет?
–Зуб даю… имеешь! – засмеялся мой следователь и переставил лоток на тумбочку.