“У рыбаков”
Когда мы со Стояном вынырнули из высоких жестких зарослей камышей, то оказались на берегу зловонного лимана. По краю его была проложена узкая тропа, небрежно вымощенная осколками битых кафельных плит. И тут мы сразу же увидели Светлану Ивановну – статную, не по южному белокожую, с бушменской копной светлых волос. Она энергично взбиралась на кучу строительного мусора у дома напротив. На ногах у нее были старые галоши на босу ногу, короткое яркое платье открывало полные круглые колени. Несмотря на то, что ей приходилось выбирать, куда поставить ступню – на железный обломок бетонной арматуры или погрузиться в зловонную жижу каких-то пищевых отходов, она мгновенно отреагировала на наше появление из-за камышовых кулис:
–Ой! – крикнула она и с той же скоростью, с которой взбиралась на Анапурну из мосора, стала спускаться вниз.
–Хорошо, что успела вас увидеть!
Светлана Ивановна была почти одного роста со Стояном. Она обняла его одной рукой, а другой – притянула меня к себе. Я потерял равновесие и неловко уткнулся ей в живот.
– Ну, вы просто прелесть, Стоян Борисович! Ну, все такой же молодой и красивый! А Юрочка, Юрочка… Вот уж Виталик обрадуется. А я до наших спешу. У них же бригада, а Тимофей в городе, так взяли Васю. А он после вчерашнего, ну никакой. Они с "крышей" гуляли. Так хлопцы ничего, а этот вышел злой как черт. Да машина еще неисправная, на тележку придется все нагружать и тащить. Думаю может помогу чем.
Стоян опустил сумку на землю.
– Светлана Ивановна! Вы возвращайтесь, а я пойду помогу.
– Не-е… Вы же не найдете. Они сейчас лодки в другом месте держат. А вообще, если есть желание, можем вместе пойти. А Юрочка пусть с вещами во двор идет. Там Таня. Вы же знаете, наверное, от Гены. Два месяца уже осталось.
– Так, – сразу же отреагировал Стоян. – Дуй во двор, командир, становись на постой. Без меня, чтоб и нос за ворота не высовывал! Ясно? Иначе голову оторву!
И не успел я сообразить, что ответить, как под невообразимый визг и лай кривоногих косяцких уродцев и блеяние коз Светлана Ивановна и Стоян преодолели мусорную высоту и скрылись в кукурузных джунглях.
Я вздохнул, ухватился за ремень сумки и поволок ее к калитке. Снаружи все было как раньше.
Белые жестяные чайки на голубых воротах, шиповник у ограды, длинноногие поросли разноцветных мальв у сарая.
Я отворил калитку и шагнул за порожек. И сразу же просто оглох от злобного лая посаженной на цепь беспородной собаки, слегка смахивающей на немецкую овчарку.
Это было уже не то, чтобы незнакомое, но просто-таки чужеродное явление для этого дома. Пять лет назад мне навстречу выкатился бы целый выводок звонкоголосых собачонок: Кнопа, Джеб, Муха и, конечно, отважный сэр Тобиас, размером с пакет молока.
Ну, была будка. Была даже довольно большая собака Джулька, но бегала она, где хотела, и на цепь ее не сажали.
И вдруг вместо этих веселых собачьих лилипутов и Джульки – цепной пес!
Рядом с собачьей будкой – еще одна новая будка, железная, для старенького "жигуленка" Василия Ивановича. Рядом с ней на шестах висели нейлоновые сети.
Ну, а все остальное, похоже, без особых изменений. Плоскую крышу кухни продолжал легкий настил из реек, покрытый с одной стороны старым брезентом. По углам он держался на деревянных столбах, соединенных низеньким заборчиком, на котором развешивали вымытые кастрюли и банки.
Самое главное под кухонным навесом – неглубокий колодец с ветхой крышкой, куда сквозь песок просачивались и обессоливалась морская вода. Внутри него были сделаны полочки, где, как в холодильнике, можно было хранить рыбу и даже кастрюли с борщом.
Над колодцем сетку из реек густо оплетали виноградные лозы. Брезент туда не доставал. Его хватало только, чтобы закрыть от солнца стол у входа в кухню. Ножевые порезы на клеенке, покрывающей его поверхность, обнажали прямо-таки археологические напластования из прежних клеенок, потому что они не заменялись по мере истирания и изрезания, а накрывались новыми. Значит, где-то в глубинах этих исторически-клеенчатых слоев сохранялась и та памятная, с островами и пальмами, за которой мы с Виталиком давились манной кашей на козьем молоке. Век не забуду этой гадости! А нам еще голову морочили, что мы от нее станем "такими же большими, как дядя Роман".
Как же! Стали! Во мне чуть больше полутора метров будет, а Виталька, похоже, еще ниже. Так, во всяком случае, сказала Светлана Ивановна. И это в 7-то классе!
Вокруг стола были по-прежнему расставлены крепко сбитые табуретки, выкрашенные "половой" коричневой краской и коварные лавки. Забудешься, сядешь на край – и загремишь на землю.
Пока я осматривался, собака перестала лаять, потеряв всякий интерес к сумке, которую я поставил у нее под носом на курчавые заросли спорыша. Насколько я помнил, туда сливали "сладкую" воду после стирки, эту местную разновидность "бальзама – ополаскивателя" для сорняков. Итак, выполнив свой долг, собака забралась в будку. А я, по привычке многолетнего читателя "Миши" и "Трамвая", продолжил искать "10 отличий»" в знакомой картинке. Смотрел – смотрел, но увидел только четыре: новую раковину под жестяным бачком для умывания, новую детскую ванночку у кухонной стены, клеенку на столе да яркое пластиковое ведро для мусора.
– Отдыхающий! – вдруг услышал я за спиной тонкий голосок. Я оглянулся. Позади меня стояло метровое существо, похожее одновременно на японскую куклу и Арлекина с челкой пуделя Артемона. На тоненьких ножках были надеты зеленые коротковатые легинсы, с которыми уживалась красная юбочка и голубая полосатая футболка.
На круглой румяной мордочке сверкали большие чуть раскосые черные глаза. Темные прямые волосы с неровно постриженной челкой опускались до плеч.
– Так вы отдыхающий? Да? – переспросило существо, переступая с ноги на ногу и, почесывая искусанные комарами места тыльной стороной пляжных босоножек на липучках.
– А ты-то кто?
– Я… Я… Витрина.
– Ну да?! – удивился я. – Разве есть такое имя? Может ты Виктория?
– Нет! Я вспомнила – Викторина! Викторина! Таня! Скажи отдыхающему, что я Викторина!
Из открытой настежь двери дома выплыла Татьяна – младшая дочка Светланы Ивановны. В длинном темно-бордовом халате, расписанном турецкими огурцами, она бережно несла впереди себя огромный живот. Только теперь до меня дошел смысл сказанного о каких-то двух месяцах.
– Та это ж не "отдыхающий", это ж Юрочка! Здравствуй! А Стоян Борисович где?
– Здравствуйте. Стоян со Светланой Ивановной пошел.
– А ты догадался, кто это тебя встретил? Это Виталькина сестричка. Когда вы были у нас, она еще только в проекте у Натальи была. Как мой сейчас. Ее Вика зовут. Димка, тоже! Выдумал такое! Виктория Дмитриевна! А мы с мамой все забывали и у нас то Виктория выговаривается, а то Викторина.
Татьяна крупными пальцами мягкими, как у тряпичных кукол, взяла меня за плечи.
– Вот уже Виталик тебе обрадуется. Он на Оголовке сейчас, с другом, скоро явится. А ты на отца стал очень похож.
От Татьяны нежно пахло молоком, как будто она принимала молочную ванну. Из глубин моей памяти вдруг всплыло воспоминание о каком-то очень похожем запахе. И мне (о ужас!) вдруг захотелось уткнуться лицом в манящую нежный душистой испариной ложбинку на ее груди. Я понимал, что это приступ какого-то безумия, перепугался, вдруг Татьяна догадается об этом, и жутко покраснел.
И все из-за фокусов моего дурацкого носа!
То, что он у меня какой-то не такой, папа обнаружил, когда я ходил в детский сад. Однажды мне дали за обедом ложку, я ее понюхал и не стал есть сладкую кашу.
– Почему не ешь?
– Ложка рыбой пахнет.
Дали другую.
– И эта!
Оставили без второго, пожаловались папе на капризы и упрямство.
Папа пристально посмотрел на меня и не увидел на моем лице ни тени смущения.
Тут вмешалась повариха:
– Я этими ложками вчера рыбу с противня снимала. Но они мытые, вы же видели.
– А вы дайте ему несколько ложек: мытых после рыбы и каких-нибудь новых что ли.
Это в папе заговорил экспериментатор.
Дали.
Я, как щенок, понюхал и определил, где какая.
Стоян долго смеялся, узнав об этом. Он принялся рассматривать мой нос через лупу, а потом сказал:
– Смотри ты! Нос та-а-кой маленький, а нюх – такой "вострый".
Это он меня пародировал.
Татьяна моего смущения, слава Богу, не заметила и продолжала:
– Ну, ладно, неси вещи в летний домик, а я чайник на газ переставлю. На плите он до вечера не нагреется.
Она улыбнулась и ласково посмотрела как бы сквозь меня. Нередко мне очень хотелось, чтобы такой взгляд был у Стояна. Потому что, как бы строго Татьяна не говорила со мной и Виталиком, глаза ее постоянно от нас отвлекались и напоминали, что долго сердится на нас она не будет: у нее есть дела и поважнее. А вот, когда Стоян тебя припечатает словом, а потом пригвоздит немигающим взглядом черных глаз, так сразу поймешь, что "приговор окончательный и обжалованию не подлежит".
В летнем домике, который мы раньше делили с множеством пауков и паучих, все было, как раньше. Только вентилятор повесили над дверью.
Я сел на самую большую кровать, которая раньше считалась "моей". Конечно, я предпочел бы отправиться на поиски Виталика, а не общаться с этой неожиданно для меня появившейся Викториной. Но ведь Стоян слов на ветер не бросает. Устроит тут шоу! Размышляя над этим, я не заметил, как рядом со мной очутилась Вика и стала подпрыгивать на скрипучей кроватной сетке.
– Отдыхающий! То есть Ю-ра! Ты будешь вещи развешивать, ну, полотенца там, одежду всякую?
– Что? – я воззрился на нее с недоумением.
– Видишь – гвоздики? Их дедушка Вася набил, чтобы одежду весить.
Я вздохнул, слез с кровати и раскрыл сумку. Девчонка присела рядом с ней и с любопытством принялась разглядывать ее содержимое.
В общем, из моего в ней было только два полотенца и ветровка. Поэтому, вынув их, я закрыл сумку и засунул ее под кровать.
– А чево ты остальное не вынимаешь?
– Потому что там не мои вещи.
– А чьи?
– Любопытной Варваре…
– Так Таня ж тебе сказала, как меня зовут? Да? А ты забыл?
Я не стал заканчивать поговорку и решил выйти на улицу.
– А в рюкзаке это твои вещи или тоже не твои?
– Ну, какая тебе разница!
– У Виталика тоже рюкзак есть, только он зеленый, и тут вот карманчик.
Он в него книжки сует и тетрадки. А у тебя есть книжки?
– Есть… есть… Давай выйдем отсюда. Я потом с вещами разберусь.
–А конфеты у тебя есть? Меня все отдыхающие угощают, а я отказываюсь.
– Не знаю. Есть, наверное. Это у Стояна нужно спросить.
Я выбрался наружу и тут же в испуге шарахнулся в сторону. Рядом со мной шмякнулась и разбилась в лепешку здоровенная груша. Ну, просто как бомба разорвалась.
– Мальчик, тебя Юра звать, да? Ты не пугайся! Они все время падают и падают, а мы убираем и убираем.
В конце дорожки у бочки с дождевой водой появилась Татьяна.
– Ну, познакомились уже? Идите чай пить, пока рыба дожаривается. А как наши придут, будем завтракать.
Неожиданно девочка, кокетливо улыбаясь, взяла меня за руку и повела к столу.
Я попытался освободить руку, но не смог вырваться из цепких липких пальчиков.
Неужели и мы с Виталиком были когда-то такими же настырным, как это существо?
Бедные взрослые!
Окончательно растерявшись, я плюхнулся на край скамейки, но вовремя спохватился и передвинулся на середину. Хорош бы я был, скатившись под стол у "Витрины" на глазах.
– А Виталик скоро придет?
– Скоро, скоро… Вика, выгляни за калитку. Может они у Макарыча кирпичи бьют с Коляном.
Вика-Виктория-Викторина выбежала на улицу, разбудив мирно дремлющего Рекса. Он вскочил на ноги и стал носиться вокруг будки, гавкая и звеня цепью, как целая колонна кандальников.
– Рэ-э-кс! – пропела Татьяна. – Ну, тихо. Успокойся.
Собака остановилась, как вкопанная, постояла немного, а потом как-то сразу обмякнув, залезла в будку и затихла.
Тут с улицы донесся писклявый Викин голос:
– Та-а-ня! Макарыч сам грузила делает, а Виталик с Коляном под забором у лужи просто так сидят.
Не успела Вика добежать до Виталика, как, увидев меня, тот вскочил на ноги.
– Юрка!
Мы неловко обнялись. Левая рука Виталика, с какой-то красной опухшей кистью, была прижата к груди. Он мало изменился. Худой, мосластый, с короткой темной челкой над восточными, как у сестры, глазами. И ростом он был по-прежнему на два пальца ниже меня.
– Знакомься – Колян!
Рыжий с красным облупленным носом Колян, сидевший на корточках, даже не привстал, а только головой кивнул, гоняя в лиманной лужице крохотных рыбок.
– А что у тебя с рукой? – повернулся я к Виталику.
– Та накололся, когда куклу выламывал. Ночью дергало – спать не мог. А ты чего так поздно? Или на сентябрь останешься? Говорят, у вас в некоторых школах позже занятия начинаются. В лицеях каких-то.
Мы уже возвращались к дому, а впереди нас на одной ноге в облаке пыли скакала Вика.
– Да нет, у нас обычная школа. Стоян в Ногайск поедет на неделю, а я его здесь буду ждать.
– А ты брата Коляна не помнишь? Пашу? Ну, мы ж с ним и твоим дядькой на кладбище кораблей были.
– Помню, что были, а с кем – не помню.
– Так вот пропал его братан в море. Они в тридцати километровую зону ходили зимой. Море ж так в этом году и не замерзло. Ну, пошли в декабре и все. Не вернулись. Он и Серега Чернов. Только-только из армии дембельнулся.
Я оглянулся через плечо. Колян продолжал сидеть на корточках перед лужей, в которой шарахались из стороны в сторону косяки микроскопических рыбешек. Такая крошечная модель океана.
Услыхав, что калитка открывается, из будки опять выскочил Рекс и стал со злобным лаем кидаться на нас.
– Во дурной! – раздраженно сказал Виталик и сплюнул в его сторону.
– Послушай, а где Мушка, Кроха? Сэр Тобиас?
– А-а-а! Когда баба Киля в больницу слегла, она их знакомым раздала. Ну, а после… Тобика в Донецк увезли, Мушка сбежала от хозяев и сгинула где-то. А Кроха у сторожа на Маяке осталась. Щенки у нее там.
– А Рекс откуда?
– Дед приволок. Кусается, зараза! И батю недавно за ногу ухватил, и меня куснул.
– А Таню он ни-ког-да не кусает! – объявилась Викторина. – Она его кормит.
– Ну да, Таня кормит, а батя кусок изо рта вынимает!
Вика задумалась и стала носком босоножки ковырять землю. Потом вскинулась:
– А Таня ему стишки читает…
–.. а он ей песни поет! – заржал Виталик.
Словно откликаясь на разговор о себе, из кухни выплыла Татьяна:
– Что-то задерживаются наши, идите чай пить…мОлодеж!
Виталька залпом выпил уже успевший остыть чай и потащил меня за кухню к зарытому в землю баку с питьевой водой, чтобы поболтать наедине. Уселись на крышке.
– Послушай, ты Децла видал?
– Ну, как и ты, по телеку.
– Жалко, у меня рука болит, а то рванули бы вечером в Дыру.
– В "Дыру"? Что это?
– Дискотека на Средней Косе.
– На "Бригантине"?
– Не… ближе. Километров шесть будет. Мы пешком туда ходим. А пацаны из города все двенадцать топают, если на тачку не скинутся.
Ты посмотрел бы наших рэпперов. Такие есть! Не уступят вашим, столичным. Я здорово рэппом увлекаюсь. А ты?
– Нет. Я вообще на дискотеки не хожу.
– Ладно, если задержишься – приобщу. А правда, что Децл в школу на "Ямахе" ездит.
– Правда.
– А как же телохранители?
– Не знаю. Видел по телику каких-то лбов. Может они с ним только на концертах.
В это время из-за угла, путаясь в ворохе старых сетей, выползла Вика, держа правую руку на весу. Стреноженная веревками, она не один раз плюхалась, как каскадер, на мягкую подстилку, но каждый раз ловко выпутывалась и поднималась на ноги. Очутившись рядом с нами, она разжала кулак:
– Вот, на, отдыхающий, то есть Юра. Это тебе от меня ириска. Я не жадная. Я тебе просто так ее отдаю. А у твоего дяди правда есть шоколадка?
Не успел я придумать, как бы вежливей отказаться от липкого грязноватого комочка на Викиной ладошке, как Рекс пулей выскочил из будки и опять зашелся астматическим лаем.
– Наши! Во артист… лает… своих не узнает! – с досадой сказал Виталик.
Мы выбрались из своего закутка. Во двор въезжала целая процессия. Светлана Ивановна с пакетом в руке открывала ворота, через которые Стоян с дядей Димой волокли металлическую тележку на двух автомобильных колесах. Сзади ее толкали Василий Иванович и худой незнакомый парень в тельняшке.
– У нашей четверки аккумулятор сел, – объяснил он Татьяне. – Взяли тележку у Тимофея.
– Этот парень кто? – спросил я Витальку.
– Илья. Татьянин муж. Он с Донецка. Там работы нет, так он с батей в бригаде рыбу ловит.
Откровенно говоря, я испугался, что окажусь в центре внимания, и сразу же начнутся всякие дурацкие вопросы и замечания типа:
"как ты вырос", "как учишься", "кем собираешься быть"…
Но время шло, и я стал испытывать совершенно другие чувства. Как будто внезапно стал "Невидимкой". Все энергично занимались своими делами, не обращая на меня никакого внимания. Стоян с дядей Димой уволокли в гараж сети и какие-то ящики. Виталька пристраивал на спину Илье мокрый мешок. Светлана Ивановна и Татьяна быстро накрывали на стол.
Один только раз, когда Василий Иванович пришел под навес сполоснуть руки, Светлана Ивановна сказала ему:
– Смотри, как Юра стал похож на Романа Ильича.
А он глянул на меня и хмыкнул рассеянно.
Единственным человеком, для которого я оставался источником неиссякаемого интереса, была Вика.
– Отдыхающий! – она мило, но делано засмеялась. – Ну, я никак не запомню, что ты просто Юра, да? Юра, ты с Виталиком будешь сидеть? Таня, я сдвинусь, чтобы Юра сел. Ты ему тарелку на мое место поставь.
Вскоре все собрались за столом вокруг огромной сковороды с жареной картошкой и рыбой. Рядом в миске вкусно пахли подсолнечным маслом из жареных семечек крупно нарезанные помидоры вперемешку с луком и зеленью.
Ели быстро, обмениваясь короткими, не совсем понятными мне фразами.
– Вася! – это Светлана Ивановна – Василию Ивановичу.– "Крыша" придет – дашь ему из холодильника.
– "Крыша" у мэра гуляет, – это дядя Дима – Светлане Ивановне.
– Они "Аризону" обмывают, – дополнение Ильи.
Я тихонько толкнул Виталю в плечо и спросил шепотом:
– Это что еще за "крыша" такая?
– Та "Грыжа", ну Гриша Жариков. У него бар на Косе, так мы ему рыбу даром даем. Зато рэкет на нас не наезжает. У Грыжи все схвачено и на Косе, и в городе. Он нас крышует.
Светлана Ивановна в это время объяснялась со Стояном.
– Шо вам сказать, Стоян Борисович! Такой год невезучий. Теперь же в городе работы нет, так организовали бригаду и купили лицензию, а по ней тонну сулы сдавай задарма, да и "крышу" кормить надо. Тут еще погода… Штормит и штормит. Одних сетей сколько потеряли.
– Одиннадцать, – буркнул Василий Иванович.
– И за каждую отдай одиннадцать зеленых, – добавил дядя Дима, уже успевший поесть и теперь сгребающий косточки в кошачью мисочку.
– И отдыхающих почти нет, – вздохнула Татьяна. – Раньше из Москвы приезжали, из Ленинграда, а теперь…
Стоян сидел напротив меня, ел и без комментариев слушал все, о чем говорилось за столом.
Несколько раз он внимательно посмотрел в нашу с Виталькой сторону. Слишком внимательно. Я подумал, что нарушаю какие-то правила "обеденного протокола". Но он вдруг отставил тарелку, перешагнул через скамейку и сказал тем тоном, которым говорил с больными и который требовал беспрекословного подчинения:
– Иди сюда, Виталик.
Виталик, вяло ковыряющий вилкой в своей по-прежнему полной тарелке, поднял голову, но с места не сдвинулся.
– Быстро!
Светлана Ивановна с недоумением переводила взгляд с одного на другого. Потом отодвинула табуретку, стоящую на пути Витальки, и он, оберегая левую руку, неловко вылез из-за стола. Стоян плюхнулся на отставленную табуретку, притянул Витальку к себе и стал осматривать его кисть, а потом осторожно ощупывать всю руку, даже футболку заставил снять.
– Давно нарывает?
– Та дня три, Стоян Борисович, – ответила за Виталика Светлана Ивановна. -А что?
Илья до того сосредоточенно обсасывающий хвост калканчика – мелкой местной камбалы – вдруг встрепенулся, вскочил и, упершись руками в столешницу, неожиданно громко сказал:
– Мать! Ты чё? Он же неделю назад, когда я тебя на рынок возил, этой рукой ничего взять не мог!! Во дает?!! Три дня!!!
Все замерли. Все – это я, Виталик и Стоян.
Василий Иванович рассеянно потыкав вилкой в тарелку, уже давно встал из-за стола и ушел в гараж. Дядя Дима подхватил и понес куда-то ведро с помоями. Вика кормила под столом котенка. Таня продолжала спокойно есть индивидуальную кашу, собирая ее круговыми движениями ложки по краю тарелки.
А Светлана Ивановна, неожиданно для меня, поднялась с табуретки, повернулась к столу боком и, поджав губы, стала снимать с веревки над головой какую-то ветошь.
Илья продолжал стоять – худой, кадыкастый, с испариной на носу. Я не понимал, ни отчего он сорвался на такой крик, ни почему Светлана Ивановна явно боится ему ответить. Ища объяснения, я уставился на Стояна. Он крепко держал Виталика за плечи, и, наморщив лоб, переводил взгляд с Ильи на Светлану Ивановну, а потом на Татьяну.
Тут вдруг Таня совершенно спокойным и даже каким-то сонным голосом сказала, подняв голову:
– Ильюша! Мама не может в ее возрасте все помнить (Светлана Ивановна поджала губы и подняла глаза кверху).
А ты молодой, и у тебя хорошая память. Вот Виталик и то так точно не вспомнит, как ты. Сядь и успокойся.
Илья коротко вдохнул и, как ни в чем не бывало, сел и принялся за рыбу. Все ожило. Таня принялась окучивать свою кашу. Светлана Ивановна опустила ведро в колодец, Стоян принялся помогать Виталику, который натягивал на себя футболку. И только у меня кусок рыбы в горле застрял, и я зашелся кашлем, как престарелый астматик. Стоян, не глядя, пропихнул ко мне через стол чашку с водой, и я выхлебал ее на одном вдохе.
Тут вернулся дядя Дима.
– Та у Витали просто кровь меняется, – заявил он Стояну. – У меня в его возрасте еще не такие нарывы были! А один так возле носа – как раз в треугольнике жизни.
– Где?! В каком еще треугольнике?! – круто повернувшись к Виталькиному отцу, сказал Стоян.
– Ну – вот этот! – уже несколько растерянно стал объяснять тот, обозначая движениями руки треугольник на лице, в центре которого был нос, а вершина – на переносице.
Стоян осуждающе покачал головой:
– Дима! Виталика нужно срочно везти в больницу. У него гнойный абсцесс и, сам посмотри, уже лимфоузлы вспухли.
– Ой, Стоян Борисович! У нас же все платное, и так трудно устроиться!
– Это я на себя беру. Собирайте мальчика!
Расстроенная Светлана Ивановна увела Виталика в дом, туда же отправилась и Татьяна. Мне ничего не оставалось, как пойти в нашу хижину, улечься на кровати и ожидать Стояна. От жары меня разморило, и я даже вздремнул.
Разбудил меня голос Светланы Ивановны, отчетливо слышный за фанерной стенкой. Судя по звукам, она собирала в ведро груши с трех самых ценных деревьев, которые росли на маленьком помидорном плацдарме за кухней.
– Стоян Борисович, шо я вам могу сказать. Сами же знаете, как я переживала за Таню. А он и ласковый такой, и преданный, и работящий. Вася ж очень изменился. Работы нет, он нервничает. Ну, выпьет лишнего. Димка тоже. Из-за Надежды. Представьте, оставила детей, живет в городе, как кукушка. Говорит, ждет вызова на биржу. А там, кто его знает. Так вот, что я хочу сказать. Мужики сети поставят, выломают и все. А огород? А курей же сколько, виноградник. Бычка ж держали. Если бы не Илья, я б уже ноги протянула. А Илья как? Все спят, а он сорняки дергает. И детей любит. Если что – за Викой приглядит лучше Надежды: и покормит, и спать уложит.
Ну, вот эти срывы у него, я и хочу спросить, чи скажется ли это на ребёнке?
– Сколько ему?
– Та двадцать три.
– Родителей знаете?
– Да нет их у него. Мать умерла , когда он был как Вика. Отец на шахте работал, каждый год новую мачеху приводил. А потом что-то там случилось, покалечился он на работе, и не спасли в больнице. Илья со старшей сестрой жил. Очень хорошая женщина, и ребенок у нее – девочка.
Илья в армии был, механиком при аэродроме, но списали его досрочно. Язву у него нашли.
Говорили из-за нервов. Так что вы скажите, Стоян Борисович, как врач.
– Да ничего. С возрастом пройдет.
– А новорожденное?
– А "новорожденное" будет здоровое и счастливое. В предложенной ему ситуации разумное дитя выбрало себе самую лучшую маму и самую надежную бабушку.
– Ой, ну вы и скажете, Стоян Борисович.
– Когда автобус, Светлана Ивановна?
– Через два часа. Мы ж как раз собирались с Татьяной в женскую консультацию. А теперь вот и Виталик…
А вы, может, еще искупаться в море успеете? Так неприятно получилось…
– Да не переживайте, Светлана Ивановна! Получилось так, как надо!
Спустя несколько минут взлохмаченная голова Стояна показалась в дверном проеме.
– А… ты здесь… Сумку мою не разбирал?
– Не успел. А у тебя там не найдется шоколадки какой-нибудь для этой девочки – "Викторины"?
– Найдется, найдется.
Стоян раскрыл сумку и достал пакет.
– Держи! Коробки – для Светланы Ивановны и Тани, а шоколадки – детям.
– Да, вот еще рубашка отца ко мне затесалась – сунь в свой рюкзак.
– Может, сходим на море?
– Нет. Не будем суетиться.
А ты вот что, сынок, я останусь с Виталиком, сколько надо будет, а потом смотаюсь в Приморск. Если захочешь – возвращайся в город.
– Нет!!!
– Тогда… так. Дядя Дима по пустякам доставать тебя не будет, но если что-нибудь попросит или запретит – выполняй немедленно. И в море – только до второго меляка и если рядом будут взрослые. Обещай!
– Ладно, Стойко, ты не волнуйся за меня.
– Да, и еще… парень этот… Илья. Если не будешь падать в обморок при каждом удобном случае и вспоминать о своей голубой профессорской крови – все будет в порядке.
Виталик обедать не стал. Вика – Викторина привела меня в дом, где он, уже одетый в новые джинсы и футболку, лежал на кровати перед одним из трех телевизоров. Вообще в трех смежных комнатах стояло семь кроватей и так хитро, чтобы телевизор можно было смотреть с любой из них.
– Щас ваши про "Курск" расскажут. У нас здесь, что хочешь и что не хочешь поймать можно – сигнал через море идет. А в городе – "Киев" и то с помехами. На Косе все за ребят переживают. Тут же все рыбаки да моряки. Батя во Владивостоке четыре года служил, дед – в Севастополе.
Пришел дядя Дима, присел рядом:
– Что нового?
– Та ничего. Аппарат спасательный течением сносит. Про стук уже не говорят.
– А про помощь от норвегов?
– Вроде согласились.
– Не прошло и года… Адмиралам по пластиковому мешку на башку, так сразу б зашевелились. Людям же дышать уже нечем.
Ну, ладно, Виталя! Так ты ж смотри – все делай так, как врачи скажут. А я послезавтра подскочу. Болит рука?
– Та не очень.
– Ну, точно, это кровь меняется. Один к одному, как у меня.
Подхватился с раздраженно скрипнувшей кровати и вышел, шлепая босыми ногами.
– Юр! Ты если захочешь, попроси Илью, он для тебя мои сети на таранку и селяву поставит. Там за кухней корзина – возле велосипеда. Все уже "разобрано": и клячики, и якорь, и коловые веревки с сеткой, и грузики с поплавками.
Мне Илья все лето помогал. Я вечером ставил, а ночью выламывал. Заработал на брюки, кроссовки и еще ботинки купил за 80 гривень.
Сегодня Грэга задул, может, пойдет рыба. Эх, и неудачно же ты приехал.
Я засмеялся:
– Эх, и неудачно же ты заболел.
До остановки автобуса шли гуськом. Впереди выступала Татьяна в чем-то воздушном развивающемся на ветру, как парус у яхты.
За ней с обожанием в сияющих глазах, как бы даже над землей "плыл" Илья, ну и остальные шагали в затылок друг другу.
Даже "Викторина", которую, к моему ужасу, решено было оставить на Косе. Пока ждали автобус, Светлана Ивановна давала последние наставления Василию Ивановичу.
– Вася, ты ж смотри за детЯми. За Вику я особо не беспокоюсь, но Юра ж стеснительный. А вы глаза зальете…
– Ну, мать, ну, ты чего? Мы их с Виталей женить скоро будем, а ты заквохтала.
– «Заквохтала»! Вот одного жениха уже везем в больницу!
Тут показался автобус, и инструктаж прервался.
Вечером все занимались своими делами. И даже Вика-Викторина убежала через дорогу играть в песочные куличи с подружкой.
Я и рад и не рад был своей свободе. Да еще вспомнил, как Стоян смотрел, припав к стеклу, будто уходил в далекое плавание, и это отнюдь не прибавляло мне бодрости.
Обошел огород, сад, вспомнил, где что было раньше. Нашел в зарослях крапивы старые качели. Столбы и железные палки были целы, а доска пропала.
Виноградник зарос сорняками. Кусты были низкие с какими-то ржавыми листьями и виноградными кистями, похожими на инвалидные культи. В той части дома, где жила бабушка Киля, разобрали печь, и комната превратилась в хранилище старых изорванных сетей.
Бабушка Киля…
Вика ее не знает… Когда она родилась, прабабушки ее уже не было в живых.
Бабушка Киля была высокая, костистая с суровым старообрядческим лицом. Огромные черные глаза, обведенные темными кругами. На голове в любую погоду темный платок шалашиком. Я ее боялся. Она казалась мне не человеком, а ожившим сухим деревом: коричневые до черноты руки-ветки, босые ноги с ногтями, похожими на морские ракушки.
Раньше она была здесь главной хозяйкой. Все остальные жили и работали в городе, а на Косу переезжали летом.
Дачников с детьми она не пускала. Для меня было сделано исключение из уважения к дяде Вадиму, на заводе которого работали когда-то ее муж, а потом сын Вася и Светлана Ивановна. Я думал, что ей было сто лет, но папа сказал – "девяносто два". Впрочем, для меня это было одно и то же. Целый век!
Зашелестели листья, небо стало обносить серыми облаками. Быстро наступили сумерки.
Замигал маяк.
Тетя Эля, брат Коляна, ребята с Курска, баба Киля… мама…
Я чувствовал себя как солдат под обстрелом, взятый неприятельской артиллерией "в вилку" из рассказов дяди Васи. Вот-вот саданет по мне. Но прислониться было не к кому.
И я обрадовался, когда объявился дядя Дима, зажег свет в кухне и стал звать Вику от соседей. Потом дошла очередь до меня, Ильи и Василия Ивановича.
Дядя Дима ловко расставил тарелки с жареными калканчиками. Чай, как всегда здесь, я пил с трудом, хотя для него брали из бака специальную "сладкую воду», которую привозили на Косу в цистернах откуда-то издалека. Она, конечно, не была такой соленой, как в местных колодцах, но все равно до нормальной речной ей было очень далеко. Видя мои мучения, Илья приволок из дому трехлитровую бутыль с компотом из груш, сделал "коктейль" с водой, и получился приятный напиток, которым я поделился с Викой. Василий Иванович и за ужином почти не ел, ворчал на всех вместе и по очереди и сразу же вернулся в гараж к машине, которую никак не мог починить. Потому что таскать туда-сюда сети, канистры, рыбу и еще кучу всяких вещей на тачке по песку было тяжело, а "четверка" никак не заводилась. И не верилось, что недавно купленный аккумулятор сел! А значит, свой же «косяцкий» рыбак так нагло его кинул. Потом все отправились к телевизору и принялись крутить ручки в поисках новостей о "Курске". На экранах плыла какая-то рябь. Если появлялось сносное изображение, то исчезал звук и наоборот.